И словно впервые Стюарт по‑настоящему услышал и почувствовал выворачивающее душу томление и одиночество в сердце своей песни. Теперь он услышал ее как отчаянную мольбу о хотя бы маленькой толике мира и тишины в этой его сумасшедшей жизни рок‑звезды.
А единственной проблемой – Стюарт нутром это знал – было то, что он еще не на самом верху.
Он еще туда не взобрался.
Во всяком случае, как он это себе представлял.
Нет, он все еще чувствовал себя каким‑то рок‑н‑ролльным фэном, пустышкой, на которого все еще производят впечатление фотографии мертвых рок‑звезд – настоящих легенд рок‑н‑ролла. Ну и что ж, что альбом его группы вышел на первое место? "Броукенфейс" держался на самом верху лишь неделю! Дерьмо, это же не считается! Полно команд такое смогли и исчезли без следа, и никто о них ничего больше не слышал. Блики в сковородке, однохитовые гении. А теперь на Стюарта и его ребят давят, чтобы они записали альбом, который вернул бы группу наверх и там бы и удержался. А если им это не удастся, то за каких‑то пару месяцев и они превратятся в запись в чьей‑нибудь колонке "Где вы теперь?".
Взяв последний аккорд, Стюарт выдержал его, давая ему медленно раствориться в воздухе, а голос его упал до подрагивающего, с придыханием шепота. На несколько секунд в студии повисла полная тишина. Медленно и потрясенно переводя дух, Стюарт услышал "хлоп‑хлоп" аплодисментов Эла из застекленной будки.
– Фантастика! Фан‑мать‑твою‑тастика! – кричал Эл, и голос его казался в наушниках слишком уж близким и громким.
Глянув на человечка в звуковой кабине, Стюарт увидел, или подумал, что увидел, искру красного света, мелькнувшую в его глазах. Стюарт даже охнул от удивления, но его здравый смысл немедленно подсказал, что это, наверное, просто отражение одной из лампочек на пульте. Чем бы это ни было, эта искра тут же разбередила вымороченные мысли, которые вернулись с новой силой. А с ними пришел и еще более пугающий вопрос: да что это, черт побери, за человек?
|
|
Одна за другой волны озноба прокатывались по спине Стюарта, чтобы разбиться об основание шеи, будто пригоршня ледяной воды.
– Говорю тебе, приятель, – хрипел от возбуждения голос Эла в наушниках, – это было невероятно! Ну просто фантастика!
Стюарт начал был вставать, но Эл махнул ему посидеть еще.
– Оставайся на месте, – крикнул он. – Я сейчас дам тебе послушать плэй‑бэк. А заодно повожусь с микшем.
Спев "Сыщи мне звезду", Стюарт чувствовал себя опустошенным. Сдвинув гитару набок и закрыв глаза, он ссутулился, опираясь о спинку стула. Через несколько секунд – в которые он делал все что мог, чтобы не думать о фотографиях в коридоре – пространство вокруг заполнили звуки его гитары и голоса. И, слушая только что сыгранную им песню, он снова, быть может, гораздо глубже, чем раньше, испытал смутное чувство одиночества и обиды. Снова она увела его за собой, напомнив о том, сколько он работал, чтобы пробиться туда, где он сейчас есть, и как яростно, до боли он все еще стремится взойти на самую вершину.
Может, это было лишь самовнушение, но Стюарту подумалось, что даже в плэй‑бэке его игра и пение обрели вибрирующее и полное жизни богатство оттенков, какого он никогда не слышал в них раньше. Невольно ему вспомнились слова Эла о том, что в этой студии возможно добиться звука совершенно неповторимого.
|
|
И пока он сидел с закрытыми глазами, слегка кивая в такт аккордам, его дернуло внезапной вспышкой. Глаза у него открылись и, глядя сквозь трепещущие молнии, просверкивающие перед ним, он увидел, как Эл опускает фотоаппарат.
– Эй, – Эл улыбнулся с какой‑то глуповатой застенчивостью, – я должен был хотя бы раз тебя сфотографировать, понимаешь. Ради процветания студии. Никогда не знаешь, когда музыкант окажется на вершине.
Поморгав, чтобы согнать из глаз зеленые круги от вспышки, Стюарт заметил, что усмешка Эла расплылась в жесткую, почти пугающую улыбку, похожую скорее на болезненную гримасу. Когда он встал, оттолкнув стул ногами, синие и белые точки еще безумно сумасшедше метались у него перед глазами. В голове его вновь бился и кричал вопрос: Да кто такой, черт побери, этот человек?
– Ну, так что скажешь? Как тебе звук? – возбужденно спросил Эл.
– Э‑э‑э‑э… невероятно.
Голос Стюарта подрагивал от напряжения. Направляясь к двери, он чувствовал, как по всему его телу растекается тончайшая, мелкая дрожь. Эл не отходил от него ни на шаг. Бросив косой взгляд на человечка, Стюарт вовсе не удивился бы, увидь он в его глазах то же ярко‑красное свечение, но обращенные на него глаза Эла были ясными и смотрели не мигая.
– Звучало… ну просто фантастично, – вполголоса сказал Стюарт, к ужасу своему сознавая, какое потрясение звучит, наверное, в его голосе. Толкнув плечом дверь, он вышел в коридор, и тут же его взгляд уперся на череду глянцевых фотографий.
|
|
– А, черт, – говорил тем временем Эл, – это ведь еще даже не хорошо смикшированная запись. Да ладно, у меня есть звукооператор, парень по имени Дэн Перец, который так это сварит, что в десять раз лучше будет звучать.
Лишившись дара речи, Стюарт только рассеянно кивнул. Он подозревал, что Элу хочется, чтобы он еще похвалил качество звука, но все, о чем он мог думать, были люди на этих фотографиях. И все они были мертвы. Умом он понимал, что их смерти ну никак – никоим образом – не могут быть связаны с тем, что все они записывались на "Чистом звуке", но и выбросить из головы эту мысль он тоже не мог. Каждый из них, от Бадди Холли до Стиви Рэй Воэна записывался здесь, и все до единого вскоре после записи умерли.
Стюарт открыл было рот, отчаянно пытаясь сказать что – нибудь о своих подозрениях. Но вместо этого он молча толкнул дверь и вышел на улицу. Полуденное солнце ослепило его, на мгновение перед глазами все поплыло. Глупость какая‑то, думал он. Но внезапно сам испугался, что, согласись он записываться в студии Эла, он тоже умрет не состарившись.
Но ведь это и есть рок‑н‑ролльное наследство? Возьми от жизни все, заработай кучу денег, трахни кучу баб и умри молодым!
Мысль приятно щекотала нервы, и Стюарт сказал себе, что ладно, предположим, он умрет, так ведь не сразу же. Он еще и близко не подошел к тому, чтобы стать легендой.
А если и подошел. Так что с того?
Силой, гнавшей Стюарта всю его музыкальную жизнь, было желание добиться всего. Подняться на самый верх!
Если запись на студии "Чистый звук" может каким‑то образом это гарантировать, то, быть может, – господи, да! Он пойдет на риск. Он заплатит Элу Сильверстайну вдвое, да ладно, втрое против того, что он запросит за время в студии!
– Итак, – сказал Эл, лицо его по‑прежнему расплывалось в той же улыбке, от которой на солнце заблестели зубы. – Как по твоему, подумаете вы с ребятами, не приехать ли вам сюда? Попробовать, что мы тут сможем сварить?
Подавшись вперед так, что снова оказался неприятно близко, Эл словно скалился на него. И опять на какое‑то мгновение Стюарту показалось, что в глубине темных глазок владельца студии загорелся красный огонек. Здесь, на ярком солнце, после приглушенного освещения студии, лицо Эла казалось неестественно белым. Он походил на человека, который редко – если вообще когда – выходит на свет божий. Стюарт попытался не увидеть никакой угрозы в словах Эла или в тоне его голоса, но само это предложение заставило его внутренне поежиться в ярких солнечных лучах. На вопрос Эла он не ответил.
– Где ты припарковался? – заслоняя ладонью глаза от солнца, Эл оглядывал небольшую стоянку возле здания студии.
– Вон там, – ответил Стюарт, кивая в сторону красной "корветты", припаркованной в тени на противоположной стороне улицы.
– Ну, давай‑ка провожу тебя до машины. – Эл подступил еще ближе к Стюарту. – Тебе, возможно, стоит не раз обо всем подумать. Я не делаю подобных предложений кому угодно с улицы, знаешь ли.
Стюарт про себя ощетинился. Ему хотелось напомнить Элу, что последний альбом его группы, где он написал текст и музыку к большей части песен, занял первое место в рейтингах. Ну да, конечно, он продержался там только неделю, но никто теперь, черт побери, не может его считать кем‑угодно с улицы! Только не после стольких лет, какие он посвятил своей карьере. Но Стюарт чувствовал, что Эл Сильверстайн не из тех, на кого могут произвести впечатление все достижения Стюарта. Нет уж, куда ему произвести впечатление на человека, который действительно сидел в кабинке звукозаписи, когда писались Джими Хендрикс и Джим Моррисон.
Пока они бок о бок пересекали улицу, Стюарт не произнес ни слова. Выудив из кармана штанов ключи, он открыл дверь. Глядя мимо Эла на кирпичное зданьице, Стюарт взвешивал варианты. Стоит ли ему тут записываться… и стоит ли ему записываться с командой или без них. Наконец он все же поднял правую руку и крепко пожал руку Элу. Его еще поразило липкое холодное рукопожатие владельца студии, но, загнав эту мысль подальше, он сказал:
– Да, сэр, мистер Сильверстайн. Я бы сказал, сделка состоялась.
Отпуская руку Эла, Стюарт раздвинул губы в улыбке, но поджилки у него тряслись на неестественно высокой частоте. В горле встал плотный ком, который отказывался уходить, сколько бы ни сглатывал Стюарт.
– Знаете, возможно, нам понадобится пара дней, может, даже пара недель, чтобы обговорить детали, – продолжал он, голос его звучал непривычно сдавленно. – Но скажу вам…
Глянув снова на здание студии, он присвистнул сквозь зубы и покачал головой, пытаясь вспомнить, как звучали там его гитара и голос каких‑то несколько минут назад. Но воспоминание уже таяло, и все, что ему осталось, это жажда услышать его вновь. Если Эл сможет весь альбом сделать на таком звуке, судьба альбома, так его за ногу, обеспечена.
– То, как звучал плэй‑бэк. – Он мечтательно покачал головой. – Да господи, у вас там, наверное, магия какая‑то.
– Ну да, и это, конечно, есть. – Эл все еще во весь рот улыбался. – Верно подмечено. А теперь ты один из очень немногих избранных, кто будет записываться на студии "Чистый звук".
Стюарт на какое‑то мгновение застыл, а потом, облизнув губы, все же сказал:
– Э‑э‑э… Вы говорили, что множество знаменитостей у вас записывались.
– Ах это, совершенно верно. – Эл серьезно кивнул. – И впрямь множество записывались. Но… как ты сам мог заметить по фотографиям в коридоре, если бы я дал тебе список имен всех, кто у меня писался, ты ни одного не смог бы спросить, как им это звучало.
– Почему? – с трудом прочистив внезапно перехватившее горло, сдавленно спросил Стюарт.
– Почему? – эхом откликнулся Эл. – Ну, потому, что все до единого мертвы, вот почему. Хендрикс, Леннон. Брайан Джонс, Джим Моррисон… все. Мертвы. Просто трагедия, что столько рок‑звезд умирают, только‑только поднявшись к зениту славы.
– Но нет ли… – начал было Стюарт, потом, покачав головой, прикусил нижнюю губу. На мгновение прикрыв глаза, он вновь увидел внутренним взором череду черно‑белых фотографий на стене. – Не может ли тут быть какой‑то взаимосвязи? Вроде… я хочу сказать, все эти ребята… Не умерли же они только потому, что они… что они здесь писались. Как такое возможно?
И вновь Эл только пожал плечами.
– Не знаю. – Голос его превратился в низкое скрежещущее ворчание. – Может, никакой связи и нет… но опять же, может, она и есть. Думаю, все упирается в то, насколько ты этого хочешь, и в то, насколько ты готов рискнуть.
Эл все это время улыбался, но теперь его улыбка стала еще шире, открыв верхний и нижний ряд белых плоских зубов, от чего вид у него стал такой, как будто он вот‑вот что‑то откусит. По лицу его скользили тени листьев над головой, и потому кожа словно шла рябью. Чувствуя слабость в коленях, Стюарт открыл дверцу машины и уселся за руль.
– Но будь покоен, Стюи‑малыш. – Эл наклонился вперед, опираясь одной рукой на открытую дверцу, а другой на крышу машины. – Если по какой‑то случайности ты и встретишь безвременную смерть… ну, как все остальные знаменитые рок‑звезды, ты уже один трек здесь записал. И я не премину повесить твою фотку прямо на стену моей студии.
Выпрямившись, Стюарт судорожно втянул в себя воздух.
– Да, сэр, мистер Бонни. Тебе и впрямь выпало записать песню на студии "Чистый звук". По крайней мере ты станешь знаменит этим!
На этом Эл захлопнул дверцу машины и размашисто махнул Стюарту прежде, чем перейти через улицу к зданию студии. Даже когда он был посреди мостовой, в льющихся на него ярких лучах солнечного света, его тело казалось каким‑то нематериальным, будто тень, проходящая по раскаленному асфальту. Тряхнув головой, Стюарт вставил ключ в замок зажигания и запустил мотор.
– Да, черт побери! – прошептал он, бросив взгляд на свое отражение в зеркальце, которое как раз поправлял.
Он вдавил сцепление, потом газ, но вместо того чтобы выехать со стоянки, нажал на педаль тормоза и снова перевел машину на заднюю передачу. В мозгу у него кружились безумные мысли, и большинство их них вращались вокруг основного вопроса Эла.
Насколько он этого хочет и насколько он готов рискнуть?
Сомнений не было, Эл может добиться невероятного звука. Записываться здесь означает, что группе никак не промазать со своим следующим альбомом. Ему бы надо быть счастливым – нет на седьмом небе, – что Эл согласился позволить команде здесь писаться.
Но почти целую минуту Стюарт сидел на месте, нервно постукивая пальцами по рулевому колесу и размышляя о том, на что он только что согласился. Самый громкий его внутренний голос твердил, что думать, что он умрет просто потому, что записывался в студии Эла, чистой воды безумие. Ну никоим образом смерти всех этих музыкантов не могут быть связаны с "Чистым звуком". А другой голос, в самом дальнем закоулке сознания, гораздо более слабый, но все же требующий к себе внимания, шептал, что, возможно, уже слишком поздно. Он уже согласился вернуться на студию "Чистый звук". И если он не оставит этих планов, это вполне может означать, что вскоре после этого он умрет.
От этих мыслей горло Стюарту сдавило холодной, на грани паники, тоской. Наконец он принял решение. Выключив мотор, он открыл дверцу машины и шагнул на улицу.
Вся эта история – чистой воды безумие, сказал он самому себе. Но теперь он не так уж уверен, что готов схватиться за этот шанс. И хотя остается еще немало проблем, дела группы не так уж и плохи. У них сейчас удачный эфир, и хотя их новый альбом, возможно, и не будет готов к Рождеству, все складывается вполне нормально. Так к чему рисковать, послать это ко всем чертям?
Приняв решение, Стюарт подбросил ключи от машины в воздух, поймал их, потом, направляясь через улицу, сунул назад в карман штанов. Он бы настолько погружен в собственные мысли, что так и не заметил машину, движущуюся прямо на него.
Джефф Гелб
"Замогильная" смена
Расти Нейлз скучал. "И ради этого я потратил две тысячи долларов на шестимесячную учебу?" – думал он.
Он находился в эфире с полуночи до пяти часов утра на WMCR, радиостанции классического рока. "Замогильная" смена. Время без рекламных пауз. Большинство рекламодателей предпочитают дневные часы, когда радио слушает гораздо больше народу. Расти непрерывно крутил и крутил музыку, но песни и композиции контролировались специальной компьютерной системой, так что у него не было свободы выбора.
К тому же в ночное время радиослушатели, как правило, не звонили в студию. Бывало, Расти приходилось замещать дневных ди‑джеев. Его всегда поражало огромное количество звонков, телефон практически не замолкал. Ночью ситуация менялась кардинальным образом: за счастье получить три заявки в час. Обычно это просьбы поставить в эфире что‑нибудь из "Линьрдз Сканьрдза" или "Лед Зеппелин", которые и без того звучат каждую ночь. Случалось, звонят какие‑нибудь возмущенные слушатели, готовые обозвать его последними словами.
Расти не мог не признать, что работа его была тупой и, самое ужасное, занудной. Он вздохнул и потянулся к си‑ди "Джетро Тал" "Акваланг". Для своего времени, безусловно, классная музыка, но за два года работы в студии Расти прокрутил этот диск сто сорок три раза, после чего бросил считать. Неужели эти кретины не устали слушать свои любимые песни? Видит Бог, ему они обрыдли.
"Я крепко влип. Без сомнений", – сокрушался Расти. На радио он пошел, потому что обожал рок, но так и не научился играть на чем‑либо. Чтобы не расставаться с музыкой, он записался в Кливлендскую школу на отделение радиоди‑джеев, и через программу трудоустройства получил свое распределение в "замогильную" смену. Работать он начинал, преисполненный радужными надеждами, но постепенно убеждался, что здесь ему ничего не светит. Пришла пора менять обстановку. Надо бы заглянуть в раздел "требуются" журнала "Радио энд Рекордс", собрать свои нехитрые пожитки и найти себе новую радиостанцию и новую смену.
На телефоне замигала красная лампочка. Звонок. Расти покачал головой, представляя, как очередной подросток, прыщавый заправщик на бензоколонке, в миллионный раз заказывает аэросмитовскую "Свит эмоушн". На хрен. Не буду снимать трубку сегодня.
Устроившись ди‑джеем, он надеялся, что один из ночных звонков принесет ему встречу с девушкой его мечты. Застенчивый по натуре, он редко приглашал девушек на свидания, поэтому рассчитывал с помощью звонков значительно расширить круг знакомств и представлял бесконечную череду женщин, с которыми он сможет встречаться и, если повезет, трахаться. Вдруг удастся найти спутницу жизни. Он не раз слышал истории о радиофанатках, звонивших ди‑джеям, договаривающихся о встрече, а потом ублажающих по высшему разряду.
Да только мало что обломилось ему. Первой поклонницей оказалась девушка по имени Грета. Как‑то после смены он заглянул к ней и пожалел, что она не встретила его в парандже. Пришлось все равно оттрахать ее. Грета наградила его триппером, но он получил по заслугам и еще легко отделался.
Второй фанаткой оказалась замужняя женщина, очень даже симпатичная. Но, на беду Расти, она вела дневник. Его нашел муж, бывший офицер морской пехоты, который и подкараулил любовничка после смены. Расти ожидал, что моряк вышибет из него все мозга. Позже выяснилось, что дамочка и раньше ходила налево, просто Расти стал последней каплей. Моряк так и сказал. И действительно, через месяц она позвонила сказать, что разводится, и договориться о новой встрече. Но вся эта история повергла Расти в глубокую депрессию, и он решил отказаться от поиска партнерши для секса и вообще чего‑либо постоянного по телефону. Нормальные женщины глубокой ночью ди‑джеям не звонили.
Внезапно он проснулся, когда динамики в студии замолчали: "Акваланг" закончился. Расти сознательно включал музыку на полную громкость, на случай, если заснет по ходу песни, как с ним иногда случалось: на мертвую тишину он реагировал, как на будильник. Нажал кнопку и полилась песня "Роллинг стоунз", которую он когда‑то обожал. Однако и она давно уже приелась. Красная лампочка все мигала.
– Да пошел ты, – пробормотал он, глядя на телефон. Но "Ю кант олвейс гет вот ю вонт" длилась семь минут и двадцать восемь секунд, а скука просто заедала. Он взял трубку.
– Ми‑си‑эр.
– Привет, – женский голос. С придыханием. Мелодичный. Теплый.
– Могу я чем‑нибудь вам помочь?
– Это Расти?
– Нет, это звукоинженер. Он сейчас занят. Вы хотите заказать любимую песню?
– О, – разочарование в голосе. Расти почувствовал себя виноватым. – Ну… Как насчет "Ватеринг Хейтс" Кейт Буш?
Он рассмеялся.
– Попробуем! – Последний раз он слушал эту песню еще в колледже, тогда она ему понравилась.
– Расти?
Дерьмо, он все же выдал себя. Ну и ладно.
– Да.
– Вы мне солгали, сказали, что вы – звукоинженер. – Она помолчала. – Я ненавижу лжецов. Мой бойфренд – лжец.
Господи, опять двадцать пять. Придется выслушивать историю ее жизни. С другой стороны, она – фанатка Кейт Буш.
– Послушайте, у нас нет записей Кейт Буш.
– Жаль. – В голосе звучало отчаяние.
"Роллингам" оставалось играть еще пять с половиной минут.
– Если вам нравится Кейт Буш, вы, наверное, любите и Питера Габриэля.
– Я его обожаю! – В трубке оживились, и Расти решил, что этот голос ему определенно нравится. – У вас есть "Шок зе Монки"?
– Нет, но у меня есть "Следжхаммер". – Он невольно поморщился. Это была одна из худших песен Гэбриэла, но единственная; заложенная в компьютер.
– Вы сможете проиграть ее для меня? Мне так важно знать, что кому‑то… небезразличны мои желания.
Расти взглянул на дисплей, набрал название песни. Ее собирались дать в эфир через три дня, в дневную смену. Ну и хрен с ними.
– Конечно. Она прозвучит сразу за "роллингами".
– Правда? – воскликнула незнакомка, как будто он преподнес ей бриллиантовое кольцо.
– Будьте уверены. И… успокойтесь, хорошо? Все образуется. Психотерапия в действии, подумал он.
– Я в этом сомневаюсь. – Она ахнула. – Я… должна идти. Он возвращается.
Она бросила трубку. Расти даже не успел спросить, как ее зовут, но песню, как и обещал, поставил, заменив ту, что значилась в списке. Он ожидал, что директор программы позвонит и спросит, почему он нарушает график, но красная лампочка на телефонном аппарате не вспыхнула. В эту ночь "Следжхаммер" прозвучал очень даже неплохо.
Теперь Расти каждый раз кидался к трубке в надежде услышать ее голос. Она перезвонила лишь через неделю.
– Привет.
– Эй! Где ты пропадала?
– Работала.
Его это насторожило.
– Правда? А где в Кливленде работают по ночам?
– У моего бойфренда домашний тренажерный знал. Я там занимаюсь, когда его нет. Он меня убьет, если узнает. Но я хочу быть в форме… для него.
– Это хорошо. – Перед его взором мысленно возникли лицо и фигура его модели со страниц "Секретов Виктории".
– А где сейчас этот поклонник бодибилдинга?
Она вздохнула:
– Сказал, что пошел играть в карты с приятелями. Но я ему не верю. В последний раз он говорил то же самое, а когда вернулся, от него пахло духами.
– М‑м‑м. – Расти уже ненавидел этого парня. Как он мог оставлять такую роскошную девчонку ночью одну? Будь она его подружкой, он не отходил бы от нее ни на шаг. – И… – Опять та же история. Не следует этого делать, услышал Расти свой внутренний голос. Тебя это не касается. – И как ты выглядишь в трико?
Они хихикнула, да так мило, что губы Расти растянулись в улыбке.
– А почему тебя это интересует?
– Интересно все‑таки, что за девушка звонит одинокому ди‑джею так поздно.
– Так ты тоже одинок, да?
– Да я готов поцеловать уборщика, только он не в моем вкусе.
Она рассмеялась, и Расти почувствовал, что его все больше тянет к этой девушке.
– Можешь прокрутить мне песню?
– Какую?
– "Претендерз"? "Брасс ин покет"?
– Отличный выбор! – Наверняка на этот месяц не запланированы: "Претендерз" канули в Лету. – Поставлю ее следующей.
– Спасибо, Расти. Ты… действительно хороший человек. – Сердце у него забилось чаще. – Почему все хорошие люди так одиноки? – спросила она и положила трубку, даже не услышав ответа.
Расти ударил кулаком по столу: опять забыл спросить, как ее зовут.
– Кендолл. Кендолл Лейк.
Он спросил, как только она позвонила, неделю спустя.
– Хорошее имя.
– А ты действительно Расти Нейлз?
Он рассмеялся.
– Черт, да нет же. Я – Расти Лизенбергер, но с такой фамилией на радио не берут, вот мне и подобрали псевдоним. Звучит неплохо?
– Да, мило. – Она помолчала. – А ты?
– Что я?
– Ты милый, глупышка?
– Э… – Он посмотрел на свое отражение в стекле, отделяющем студию от коридора. Волосы поредели, он набрал лишних двадцать футов, но все‑таки не Квазимодо. – Моя мама говорит, что я самый красивый парень во всем Кливленде, не считая моего отца. А как насчет тебя?
Она ответила не сразу.
– Идет Том. Я тебе перезвоню.
– Кендолл… – Но в трубке уже слышались гудки отбоя.
Черт, я втрескался в женщину, которая может выглядеть, как злобная карга не в самый удачный для нее день. Тем не менее он отвечал на каждый звонок, пока вновь не услышал ее голос.
– Р‑расти? – Похоже, она плакала.
– Что случилось?
– Н‑ничего.
– Слушай, я же твой друг. Что случилось?
Она всхлипнула.
– Том узнал, что я занимаюсь на его тренажерах.
– Да? И что?
– Он… он ударил меня гантелью.
– Господи! Ты в порядке?
– Буду.
– Слушай, зачем ты живешь с таким дерьмом? Я бы его убил.
Она запричитала:
– Мне некуда идти. Родители умерли, у меня нет ни братьев, ни сестер. Я стараюсь заработать денег, чтобы жить отдельно. А иногда он ко мне хорошо относится.
– Да, когда не бьет. – Расти побагровел от злости. На Тома, который ее бил. На Кендолл, которая жила с ним. И больше всего на себя, потому что понял – она ему небезразлична. А ведь он обещал себе: никогда в жизни. Он даже не знает, как она выглядит. – Послушай, если он снова ударит тебя, вызови копов, хорошо?
– Тогда он выбросит меня на улицу.
Она пытается заманить меня в ловушку. Хочет, чтобы я предложил ей переехать ко мне. Только не это. Неизвестно, что из этого выйдет. Не нужна мне лишняя головная боль.
– Но ты будь осторожнее, хорошо? – Молчание. – Какую песню поставить, чтобы у тебя улучшилось настроение? Как насчет Кейт Буш?
– Не сегодня. Я просто хотела., знать, что ты есть.
Она положила трубку.
– Черт побери! – закричал он в пустой студии.
Она позвонила через неделю. "Вуду Чили" гремела на полную мощность, и он не расслышал ее сначала. Убавив звук, он понял, что она опять плачет.
– Кендолл, успокойся. Что случилось? Он снова ударил тебя?
– Расти, я боюсь.
– Почему ты шепчешь?
– Том пришел домой пьяный и от него пахло… другой женщиной. Я обвинила его в том, что он спит с кем‑то еще, а он и не стал отпираться, заявил, будто это не мое дело. Потом начал бросать в меня гири. Я заперлась в ванной с беспроводным телефоном. Расти, я боюсь.
– Кендолл, позвони в полицию.
– Нет, он меня убьет, если приедет полиция.
– Тогда я позвоню в полицию. Где ты, Кендолл? Какой адрес?
– Нет, Расти, нет. – Послышался громкий треск. Он подпрыгнул от ее крика и тут же пошли гудки отбоя.
Черт! Он кружил по студии, как загнанный в клетке зверь. Помочь он ничем не мог… оставалось надеяться, что все образуется.
Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы все обошлось.
Следующие недели он сходил с ума. Хватал трубку, как только на телефонном аппарате загоралась красная лампочка. И опять какой‑нибудь болван просил включить любимую песню. Где же она? Где?
Он понял, что безнадежно влюбился в голос, который слышал по телефону, как бы он этому ни противился. Внешность Кендолл уже не имела ни малейшего значения.
Расти впал в глубочайшую депрессию, опасаясь за ее жизнь, представляя себе всякие ужасы, которые она могла пережить.
Прошло четыре недели. Он вновь начал курить. Она позвонила, когда он начинал вторую пачку за смену и в студии стоял густой туман.
– Кендолл? Это ты? Ужасно плохая связь. Слава Богу, что ты позвонила. Где ты… – Расти чуть было не начал ругать ее за долгое молчание, но вовремя прикусил язык. Он вдавил окурок в пепельницу. – Ты в порядке?
– Он… мне крепко досталось. Очень крепко. Я не могла добраться до телефона и я… не могла говорить.
Расти представил себе свою телефонную возлюбленную со шрамами на губе и рукой в гипсе.
– Но ты можешь мною гордиться, – продолжила она. Я… постояла за себя.
– Что ты сделала, ударила дубину дубиной? – Она рассмеялась в ответ. – Так‑то лучше. Где ты?
– Я… с ним. Он за соседней дверью.
– Ради Бога, Кендолл, уходи оттуда. Ты можешь… пожить у меня, пока не накопишь денег и не снимешь себе квартиру. – Неужели я это сказал?
Может, потом Расти и пожалел бы об этом, но тогда он просто не мог поступить иначе.
– Расти, это невозможно…
– Не спорь, Кендолл. Я много думал об этом. Я действительно хочу быть рядом с тобой.
– Ты даже не знаешь, как я выгляжу.
– Мне без разницы. Я… ты мне дорога. И я хочу дать тебе шанс начать новую жизнь, без этого говнюка Тома. С человеком, который может оценить тебя по достоинству.
Она опять рассмеялась.
– По достоинству, – эхом донеслось из трубки. – Я не могу. Я позвонила, чтобы поблагодарить и попрощаться.
– Кендолл, нет! Пожалуйста, позволь мне хотя бы поговорить с тобой. Давай встретимся. Если не сложится, ты уйдешь, я не буду с тобой спорить. Кендолл, пожалуйста. Для меня это очень важно.