Голос барабана
Девять месяцев – в турне по Северной Америке, девять месяцев – сплошь отельные номера, крутые обеды, свежие, что ни день, простыни, а теперь – какой же кайф эти грязь и жара, мышцы, сведенные не от выламывания перед орущей публикой, а просто – в усилии допереть по пыльной дороге до ближайшей деревеньки, где ни единая живая душа из местных понятия не имеет, кто таков Дэнни Имбро, да и имени такого не слыхивала. Здесь он – просто очередной Белый Человек, экзотическая штучка, есть на кого поглазеть любопытной детворе, над кем постебаться датой солдатне на границе.
Трудно и вообразить себе хоть что‑нибудь, меньше похожее на рок‑концерт, чем велосипедное путешествие по Африке, потому, если честно, Дэнни этим и занимается, отдыхает после раскрутки последнего альбома "Блицкрига", команды своей, а каждая песня, прикинь, в мозги уже словно вбита. Сознание бы прочистить, к равновесию прийти, на горизонты новые взглянуть.
Прочий блицкриговый народ – те, раз уж вышло отдохнуть, оттягиваются каждый сам по себе. Фил (погоняло его – "Музыкальный ящик", никак не может без писания музыки жить) отрывается в Голливуде, для фильмов саундтреки творит, Регги – тот закупился целыми сумками детективчиков и триллеров политических, сидит читает. Шейн тупеет на острове Мауи. А Дэнни‑то – прихватил свой дорогущий, но раздолбанный байк – и вперед, вдоль и поперек Западной Африки. Народ нашел, в этом что‑то есть – кому ж, как не ударнику группы, и пускаться на охоту за первобытной ритмикой!
К вечеру шестого своего камерунского дня тормознул Дэнни близ большого базара и автобусной стоянки в городке Гаруа. Тоже, базар, – просто выстроились в ряд ларьки да палатки, а воздух – набрякший от запахов прокаленной пыли, камня, прогорклого масла и горячей – с пылу с жару – сдобы. У обочины – грудой – останки автомобилей, раскуроченных на запчасти, но не ржавеющих – уж больно сухо. И что ни уличный угол – то и компания убивающих время бездельем мужиков и парнишек, все – в длинных, на ночные смахивающих, рубахах.
|
|
А на дороге – жены и дочки. Бредут с горшками за водой, к колодцу на том краю рынка, все – в яркой, вокруг бедер обернутой ткани, в пестрых платках, а груди – не нагие, как положено, прикрытые футболками или блузками, а что ж, коли правительство там, в столице, запретило женщинам полуголыми ходить!
В одном из киосков, в тенечке – кастрюля, а в ней – бутылки колы, фанты и имбирного эля, в воде охлаждаются. На том лотке – тощие жареные рыбешки с полусырым рисом, на этих – фуфу, что‑то типа теста ямсового, можно полить мясным соусом с пряностями. Торговцы хлебом длиннющие батоны складывают – прямо как бревна в поленницу…
Тыльной стороной ладони Дэнни стер со лба смесь пота и пыли, снял бандану, под шлемом носить приходилось, чтоб пот в глаза не попадал. Наверно, с этими белыми кругами вокруг глаз, на грязной физиономии красующимися, он здорово смахивает на странного лемура.
На ломаном французском он заспорил из‑за бутылки воды с худосочным пареньком. Торчит за прилавком и запрашивает за воду восемьсот франков, двинуться можно. Дэнни торговался, сбивал цену – и глядел вполглаза на худого серокожего человека, что брел по базару, подобно полусломанной заводной игрушке.
|
|
Брел – и играл на барабане.
Паренек передернулся, отвел глаза, а Дэнни все глядел. Толпа словно расступалась перед человеком, а он шел, беспрерывно продолжая бить в барабан. Волосы – длинные, спутанные, дико это здесь, африканцы же длинных волос не носят. А уж разгуливать в экваториальную жару в бесформенном, грязью забрызганном пальто – это примерно как в духовке себя поджаривать… только человек, похоже, не замечал. Ничего он не замечал, смотрел куда‑то вдаль, на что‑ то, видное ему одному.
"Huit‑cent francs". – Парнишка стоял на своем прочно, бутылка – в руке, Дэнни не дотянуться.
Человек, спотыкаясь, подходил ближе, шел – и неспешно, монотонно бил в зажатый под мышкой маленький цилиндрический барабан. Не менял темпа. Просто – играл так, будто от этой игры жизнь его зависела. Дэнни видел: кисти рук и запястья человека перебинтованы лоскутьями, и все равно – пальцы в крови.
Дэнни стоял. Ошеломленный. Ведь слышал, как играют туземные музыканты на самых немыслимых ударных – хоть на долбленом стволе древесном, хоть на канистре ржавой, хоть ДЖЕМБЕ, барабанах резных, козьими шкурами сверху обитых. Но никогда не доводилось ему слушать звучания такого, как у странного этого африканского барабана – такого богатого, такого прекрасного, таким необычным эхом отдающегося.
В студии он немало поваландался с ударными синтезаторами, ревербаторами – да мало ли сколько их там еще, технологий новых, хакеров компьютерных в музыкантов превращать призванной! Только барабан этот, сильный, ясный, звучал НЕ ТАК – в самое сердце поражал, зачаровывал, так, что про неприглядную внешность барабанщика сразу позабудешь.
|
|
– Это… что? – вопросил он.
– Sept‑cent francs, – нервно выдохнул мальчишка, уступая цену, и подтолкнул бутылку поближе.
Дэнни двинулся к спотыкающемуся человеку, губы раздвинуты в широкой улыбке, между зубами – песчинки. Барабанщик перевел взгляд на него – нет, сквозь него, глаза – как два пулевых отверстия, зияющих в черепе. Дэнни шагнул назад – и поймал себя на том, что сделал это в такт барабанному бою. Барабанщик заметил наконец слушателя, посмотрел на него. Смотрел – а Дэнни все пытался запомнить ритм, каленым железом вжечь его в свое сознание, нечто настоль завораживающее, что просто ОБЯЗАНО украсить новую песню "Блицкрига".
Он вгляделся в цилиндрический барабан. Попытался вычислить – чем же создается столь странный, сдвоенный резонанс? Может, там внутри – тонкая мембрана? Посмотреть – ничего. Лишь причудливая резьба на дереве, отполированном пропотевшими ладонями, лишь гладкая темно‑коричневая кожа. Когда знаешь – африканцы обтягивают свои барабаны всеми мыслимыми и немыслимыми кожами, глупо и пытаться определить, с кого содрана эта.
Дэнни вопросительно уставился на барабанщика. Попросил:
– Est'ce‑que je peux l'essayer? Разрешите попробовать?
Тощий человек не ответил. Просто – передвинул, не нарушая своего одержимого ритма, барабан так, чтоб Дэнни мог его коснуться. Из‑под распахнувшегося пальто на Дэнни жарко пахнуло гнилью – аж отшатнулся сначала, но взял себя в руки, потянулся к барабану.
Пальцы заскользили по гладкой барабанной коже, принялись легонько по ней постукивать, глубокий звук, показалось, отрезонировал своим собственным ритмом, прямо как сердце бьется, кайф!
– Est‑ce‑que c'est a vendre? Продается?
Вытащил для начала тысячефранковую купюру, ну, да, точно, у них тут вода восемьсот стоит, а уж за эту штуку подороже сдерут. Человек рванул барабан обратно, притиснул к груди, замотал отчаянно головой – и все это время одной рукой выбивал беспрерывную дробь.
Дэнни извлек еще две тысячи, отметил разочарованно, что выражение лица странного барабанщика и на йоту не изменилось.
– О кей, ладно, а ваш барабан – откуда? Где достать такой? Ou est‑qu'on peut trouver un autre comme sa? – Он засунул почти все деньги назад в рюкзак, всунул остаток – двести франков – в кулак барабанщика, в руку, словно из мореного дерева вырезанную. – Ou? Где?
Человек насупился. Кивком указал куда‑то назад, к Мандарским горам на границе меж Камеруном и Нигерией.
– Кабас.
Развернулся и заковылял дальше. И бил, и бил в барабан, размеренно, в такт шагам… Дэнни проводил его взглядом, а после заспешил к киоску, выдергивая карту из рюкзака и торопливо ее разворачивая.
– Где этот Кабас? Это что – селение? C'est un village?
– Huit‑cent francs, – мальчишка опять требовал за воду исходную цену.
Дэнни купил воду – и мальчишка объяснил ему дорогу.
Переночевал он в гаруанской гостинице – право слово, рядом с ней заштатный "Мотель номер шесть" бы императорским дворцом показался! Второпях – поскорей в дорогу, поскорей добыть себе барабан! – растолкал местного кабатчика, уломал кое‑как сготовить яичницу на завтрак. Глотнул водицы из восьмисотфранковой бутылки, остальное приберег на долгий велосипедный путь и – закрутил педали навстречу оживающему звуками раннему утру.
Выехал из Гаруа по главной дороге, впереди – горы, кругом – под хрустальным небом – только саванна да колючий кустарник. Прямо перед носом возились в пыли голуби. Подъехал поближе, и – белая вспышка взметнувшихся хвостов, тревожное гульканье – голуби взмыли к редким деревьям. Воздух отзывал дымным привкусом горящей травы.
Он думал – точно, это совсем по‑другому, когда ездишь ПО СВЕТУ, когда ни стен, ни окон, что есть, то и ощущаешь, – не МИМО ПРОЕЗЖАТЬ! Чувствовал дорогу под колесами, солнце, ветер на коже. Странная страна казалась не столь экзотичной – но зато, ясное дело, реальной.
Дорога из Гаруа, поначалу – широкая, шоссейная, к северу делалась много уже. Колеса подпрыгивали на ухабах, повизгивали на камнях. Позади остались жалкие хлопковые поля, пошли пожелтелые равнины, сплошь сухая трава да колючки, сплошь валуны да высоченные муравейники. Часикам так к полвосьмому горячий ветер стал сильнее, ароматнее – точь‑в‑точь жимолость. Все вокруг аж вибрировало от зноя.
Еще час – и дорога все хуже, ничего, Дэнни, главное – держи курс, дыши глубже, на транс уже похоже, ничего, главное – вперед, к горизонту. Барабаны. Кабас. Долгие дороги прочищают мозги. Только вот трудно концентрироваться, объезжать рытвины поглубже и камни побольше.
А впереди, над холмами, на западе, на востоке, – словно колонны каменные, на вид – то пирамида, то грудь женская, то фаллос гигантский. Дэнни такие скалоподобные образования раньше на фотографиях видел, знает – когда‑то здесь вулканы извергались, теперь миллионы лет прошли по вертикальным столбам лавы.
Да и дорога‑то – разъедена, неровная, как стиральная доска, петляет влево, уклоняется от хаоса валунов, продирается сквозь колючие рощицы. Остановиться. Попить малость водички. Поглядеть на карту. Парнишка, что водой в киоске торговал, ногтем царапнул то место, где вроде должен быть Кабас, но на карте такой надписи нет.
Полчаса – вверх, по холму, уже не утоптанная дорожка – жалкая тропка, только и следи, как бы увернуться от колючек, не получить по физии сухим стеблем дикого проса. Армии трепещущих стрекоз – ладно, вреда нет, а вот от мельтешащей у самого лица мошкары просто двинуться можно, как ни дави на педали – не удрать.
Полдень уже скоро. От высохшей земли аж солнечным жаром бьет, слабенькая тень искореженных деревьев – в круги у самых корней съежилась. "Куда я, на хрен, прусь?" – вопрос, не иначе, к небесам.
А в голове – все равно отзвуки странного, могущественного ритма, бой барабана, слышанного на гаруанском базаре. В памяти – ковыляет человек с посерелым лицом, человек, что ни на миг не перестал бить в барабан, человек, что сбил себе пальцы в кровь. Дорога – дерьмо? Все равно, надо двигаться вперед. Никогда еще не потрясал его так звук барабана. Никогда еще не бросал он начатое.
Он – Дэнни Имбро. Человек цели. Прочие "блицкригеры" над этим прикалывались: втемяшится блажь, так он напролом прет, и к чертям ваш здравый смысл! В школе в башку запало – стать ударником. Барабанил по всему, что только на глаза попадется, пальцами, карандашами, ножами, вилками – да всем, что только звучать способно, барабанил, люди вокруг уже с катушек съезжали, барабанил – и как‑то так взял и научился это делать.
А теперь народ за оцепление рвется, за кулисы пробивается, овации устраивает, стоит ему из гримерки выйти, к автобусу концертному пройти, – словно он даже ХОДИТ так клево, как они и не видели никогда…
Впереди, выше, – дерево. Огромное, ветвистое, на пару искривленных, сучковатых стволов раздвоенное, канатно‑толстой лозой оплетенное, тень от него – сильная. А под деревом – маленький мальчик. Сидит, наблюдает, как Дэнни приближается.
И вдруг так на ноги и взвился – ну, ровно Дэнни и ждал. По пояс голый, запыленный, скрюченная, высохшая ручонка к груди прижата, а улыбка – аж обезоруживает обаянием.
"Je suis guide? Я проводник?" – воззвал малыш.
Дэнни облегченно фыркнул, взял себя в руки и яростно закивал. "Oui! Да!" – Уж точно, проводник ему в данном случае точно не помешает. – "Je cherche Kabas – village des tambours. Деревню барабанов".
Мальчик улыбался – и козленком скакал вокруг, прыгал с камня на камень. Мордашка милая, и на вид – вполне здоровый, конечно, если руку покалеченную не считать, кожа совсем темная, но глаза – длинные, по‑азиатски, болтал он тоненьким голоском, на дикой смеси французского с местным наречием. Дэнни уловил, в основном, имя мальчишки – Анатоль.
Время следовать за "проводником", но пока что Дэнни слез, велосипед к ближайшему валуну пристроил, рюкзак расстегнул – и извлек изюм, орешки и пересохшие остатки булки. У Анатоля глаза аж вдвое расширились – как тут было не насыпать ему в горстку изюма! Проглотил в мгновение ока. Они ели, а мошки сновали‑гудели у самых лиц. На безостановочные расспросы малыша – а он правда из Америки, а черные мальчики там тоже живут, а зачем он в Камерун приехал? – Дэнни старался отвечать сколь возможно короче.
Краткая передышка стала отзываться желанием вздремнуть, но поддаваться не стоило. Полуденная сиеста была бы, конечно, в кассу, но теперь, когда и собственный проводник имеется, не черта останавливаться, пока не доберется до Кабаса. "Ну, так". – Дэнни вздернул бровь и с трудом поднялся.
Анатоль пулей вылетел из тени и принялся подтягивать к Дэнни велосипед. Очень старался удержать его здоровой рукой. Дэнни‑то в Африке уж пару раз бывал, навидался изувеченных ног‑рук, что у них там, детские болезни, случаи несчастные, прививки паршивые… А здесь вообще глухомань, проблема серьезная, удивительно, как Анатоль только с голоду не помер, путешественников – раз, два и обчелся, "проводнику" тут не разбогатеть.
Дэнни вытащил стофранковую бумажку – в восемь раз дороже за бутылку воды отвалил, – протянул мальчишке, а тот так посмотрел – ну, ровно ему королевские драгоценности вручили. Призадумаешься, уж не обзавелся ли ты другом до гробовой доски…
Анатоль рысцой трусил впереди, здоровой рукой указывая направление. Дэнни крутил педали следом.
Средь иссушенных зноем холмов эта узкая долина казалась одетой зеленью – даже манговая рощица тут имелась, даже гуавы, даже баобабы, странные, со стволами футов в восемь толщиной. Анатоль – охота в многоопытного экскурсовода поиграть – разъяснил: женщины местные, если молока не хватает, из баобабовых плодов сок выжимают, младенцев подкармливать. А у других деревьев сок, в селении все знают, хорош насекомых отгонять.
А домов Кабаса от пейзажа окружающего сразу и не отличить, потому что они и ЕСТЬ этот самый пейзаж, – камни, сучья, травы… Крыши – островерхие, соломенные, в стенах, вручную глиной обмазанных, белые и розовые камушки кварцево на солнце поблескивают.
На первый взгляд – заброшено здесь все… и тут из хижинки‑башенки вышел какой‑то старикан. На поясе – тесак гигантских размеров, а сам – до того дряхлый, что ему, наверно, час понадобится только из ножен клинок извлечь. Анатоль завопил по‑своему, замахал Дэнни – сюда, мол. Гигантский тесак закачался у слабых стариковских колен – он слегка поклонился (а может, просто ссутулился). Поздоровался с Дэнни по‑французски – неловко, заученно: "Bonsoir!"
"Makonia", – местное приветствие Дэнни еще по Гаруа запомнил. Он вел велосипед по селению, мимо круглых, приземистых домишек, мимо копошащихся в пыли цыплят, мимо черных с бурым коз, бродящих меж хижинами, мимо мускулистой длинноногой старухи в набедренной повязке, подбрасывавшей хворост в костер. Он уже начал высматривать свои невероятные барабаны – но пока их было что‑то не видать.
В самом сердце деревни, обнесенной высокой оградой, окружал две круглые хижины двор. Земля меж хижинами – усыпанная гравием, выстланная змееподобными ветками, ну, а поверх всего – травяные циновки. Обиталище вождя, не иначе. Анатоль за руку потянул Дэнни во двор.
У стены, под акацией раскинулся в шезлонге человек в белом. Красивое лицо североафриканского типа, тонкий белозубый рот, висячие усы. Гордая голова повязана красно‑ белым клетчатым шарфом, и что очень высок – видно, даже когда полулежит. Самый что ни на есть романтический князь пустыни, этакий Рудольфо Валентино в "Шейхе". Вождь поздоровался – сначала по‑французски, потом по‑здешнему – и мановением руки пригласил Дэнни присесть рядом.
Дэнни шелохнуться не успел – ниоткуда возникли двое мальчишек, приволокли скатанную циновку, расстелили… Анатоль огрызнулся – нечего отбивать у него клиента, но мальчишки не только протест проигнорировали, еще и по шее ему слегка съездили. Вождь прикрикнул – не сметь нарушать покой в его доме – и прогнал всех троих. Дэнни видел: удирая, мальчишки успели‑таки пнуть Анатоля. Жаль стало нового друга. Прямо зло берет, куда на свете ни посмотри – везде сильные унижают слабых.
Он сел на циновку, скрестил ноги – и спустя мгновение ощутил, как расслабляется, блаженствует тело. Ни тачек вам, ни грузовиков – покой, словом. Мили и мили от ближайшей лампочки, от застекленных окон, от самолетов. Сидишь себе, взираешь на лиственную сень акации, слушаешь, как шебуршат потихоньку люди в селении. Как в передаче "Вокруг света" живешь, подумать только!
Анатоль снова просочился за ограду, под мышкой – две бутылки тепловатой "Миринды", одну вручил Дэнни, другую – вождю. Прочие ребята сгрудились под деревом, на Анатоля поглядывали злобно, на Дэнни взирали с плохо скрытым почтением.
Несколько секунд взаимных вежливых улыбок и кивков, а потом Дэнни у вождя полюбопытствовал: а что, все эти ребятки – его сыновья? Анатоль вопрос перевел, зачем, непонятно.
"Oui", – и вождь, гордо потыкав себя пальцем в грудь, заявил, что он – отец тридцати одному сыну. Дэнни даже призадумался: может, у местных баб это хорошим тоном считается – отцовство своих детей вождю приписывать? Впрочем, и здесь, как и в любом африканском селении у черта на куличках, умирало – от самых разных болезней – много детишек. Вот только неделю назад, вождь сказал, жизнь одного малыша отняла сильная лихорадка.
Вождь расспрашивал Дэнни. Все те же вопросы: а какова она, его страна? А живут ли там черные? А что привело его в Камерун? А после принялся уговаривать Дэнни пообедать. Женщины праздничное блюдо приготовят – цыплят в арахисовом соусе.
Старенький стражник, отягощенный тесаком, улыбнулся, широко Дэнни – и исчез за углом. Сонный полуденный воздух взорвался перепуганным цыплячьим писком, послышалась некая возня – и писк оборвался.
К тут наконец Дэнни задал вопрос, за ответом на который, между прочим, и приперся в Кабас: "Moi, je suis musicien; je cherche les tambours speciaux. Я музыкант. Я ищу особые барабаны". Изобразил, для ясности, игру на маленьком барабане, обернулся в поисках помощи к Анатолю…
Вождь сначала аж приподнялся, настолько был потрясен. Потом – кивнул. Поколотил ладонями по воздуху, словно в незримый барабан постучал. Дэнни закивал. Вождь хлопнул в ладони. Жестом приказал Анатолю куда‑то проводить пришельца. Малыш потянул Дэнни за руку. Он поднялся – и через минуту уже выходил, окруженный стайкой болтающих ребятишек, со двора. Непонятно как, но – умудрился все же, обернувшись, поклониться на прощание вождю.
Путь по ступенчатой скальной террасе – и вот он, двор еще одной обители. Центральный домик – из грубо обтесанных камней, под крышей рифленого железа. Жилише здешнего sorcier, колдуна, объяснил Анатоль.
Анатоль кого‑то окликнул, потом поманил Дэнни к низенькой двери. В домике по стенам – явные свидетельства "сорсьерского" ремесла: странные кусочки металла, маленькие статуэтки, амулеты из перьев и меха, травы, порошки в ступах, сосуды глиняные – одни для воды, другие – для пива просяного, кожи гладкие, меж балок потолочных на просушку растянутые… И – барабаны.
"Tambours!" – и Анатоль широко развел руками.
По полу домика раскидан инструмент – сразу видать, колдун барабаны не просто продает – сам делает. Гляди, Дэнни, гляди – на маленькие тыквенные барабаны, на те, что побольше – деревянные, на долбленые, цилиндрические – любых размеров, и на каждом – причудливая резьба, змеевидная, символическая, тут – круги, смыкающиеся в спирали, там – линии, сплетающиеся в узлы.
Дэнни потянулся, хотел коснуться барабана – и из теней у дальней стены поднялся ему навстречу сам колдун. Поглядеть на стройного этого старика – вскрикнешь от неожиданности. Высок, мускулист, но кожа – сплошь разветвление морщин, не лицо – неуклюжая какая‑то маска из папье‑маше.
"Pardon", – пролепетал Дэнни. Минуту назад, похоже, человек с лицом из одних морщин сидел на низенькой скамеечке, доделывал новый барабан.
Колдун, не мигая, уставился на гостя. Извлек из тиши в стене среднего размера барабан. Смежил веки. Постучал тихонько. И – грязные стены домика отозвались низким, вибрирующим эхом. И – отдался у Дэнни в самых костях земной, первобытный ритм. Дэнни почтительно заулыбался… что да, то да! Барабан тощего мужика – это вам не случайное попадание, нет, видать, все барабаны Кабаса как‑то по‑особому делаются, отсюда – и гипнотическое их звучание.
Дэнни осторожно потянулся – колдун поглядел оценивающе, придвинул барабан поближе, в самый раз – сыграть. Теперь постучать пару раз ладонями – и расхохотаться от восторга. Барабан ладонями отвечает – тем же роскошным звуком.
Колдун барабан забрал. Спрятал, отвернувшись, на место, в стенную нишу. Плавно, в два гибких движения вернулся к одетой тенями скамье, поднял барабан, который доделывал, – повернул так, чтоб он оказался в полосках пробивающегося из окошек света. Указал – и заговорил на стремительном своем наречии. Анатоль, как умел, переводил на ломаный французский…
Анатоль говорил – сегодня колдун заканчивает новый барабан. Может, нынче вечером, во время обряда посвящения, на нем и сыграют. Сынишка вождя был бы рад – жаль только, что кожи с тела этого малыша колдуну хватило лишь на этот маленький барабан.
"Что‑о?!" – Дэнни ошалело взглянул на темно‑коричневую, на барабан натянутую кожу.
Анатоль объяснил – как объяснил бы самый обыденный жизненный факт. Понимаешь, у нас, когда умирает один из сыновей вождя, из кожи его колдун делает особый кабасский барабан. У нас всегда так было!
Несколько секунд Дэнни осваивался с такой идеей. Ладно, он еще пять лет назад, когда впервые в Африку занесло, смирился с жестокой истиной – у культур этих народов мало общего с культурой его мира.
"Почему? – спросил он наконец. – Pourquoi?"
Он видел барабаны и покруче – целиком и полностью из кожи убитых врагов, по форме – точь‑в‑точь люди с раскрытыми в крике ртами, бьешь в барабан – и гудящий звук словно рвется из нарисованных губ. А загонять обычаи обителей дальней, нуждой земли в рамки западной морали – идиотизм, он это преотлично знает. Извините, сэр, но предрассудки вам лучше оставить в прихожей – смешно, но точно.
"Magique. Магия!" – В глазах Анатоля – пугливая искорка, только страх этот – не паника, не паранойя, просто – преклонение перед Силой. С волшебными барабанами Кабасский Вождь любого человека победить может, похитит биение его сердца – и все. Древнее волшебство, искусство, мудрец селения давным‑давно им владеет, тогда еще и немцы в Камерун не пришли, не то что французы. Кабас всегда – сам по себе, даже и старейшие из старейшин не помнят, когда здесь последний раз воевали. И все – благодаря барабанам. Анатоль заулыбался, страшно гордый своей историей, и Дэнни отчаянно захотелось потрепать его по головенке.
Стараясь не выказывать недоверия, Дэнни медленно кивнул колдуну. "Merci. Благодарю". Анатоль повел его обратно на двор, а старик вновь принялся мудрить над маленьким барабаном.
Интересно – может, попробовать все‑таки купить инструмент? Интересно – а правда эта фигня насчет человеческой кожи?
Возможно, и так. Зачем бы Анатолю врать?
Они принялись спускаться от дома колдуна к селению, а Дэнни смотрел на запад – вверх, за изломанные линии гор, туда, где, как обычно на закате, парили, распростерши крылья, сотни коршунов – кружили высоко в последних солнечных лучах, пикировали спирально, как сухие листья на ветру все ниже, в древесные кроны, наполняли листву шумом незримых уже крыльев…
По возвращении Дэнни обнаружил, что с близлежащих полей уже вернулись женщины – общеизвестная, изволите видеть, африканская традиция: женщины и детишки в поле спины надрывают, а мужики тем временем кайфуют в тенечке – "обсуждают важные дела".
Толпа сыновей вождя и группка взрослых расселись во дворе, у костра, который жилистая старушенция раздувала все сильнее. Откуда ни возьмись объявились и еще мужчины – любопытно, где ж они весь день пропадали, охотились, что ли? Если и так – не видать особо результатов трудов охотничьих. Анатоль указал Дэнни место на циновке, близ вождя, и вкруг костра пошел выверенный, как церковная служба, обмен ритуальными приветствиями, вопросами‑ответами и улыбками, на несколько минут, не меньше.
Старуха поднесла еду сначала вождю, потом – почетному гостю. Поставила на циновку перед Дэнни ямс – коричневый, запеченный, подобно картофелю, предостерегла жестами – горячий. Дэнни осторожно надкусил – ямс оказался острым, но буквально тающим на языке. Старуха явилась вновь – с обещанными цыплятами в арахисовом соусе. Люди сидели у костра – алые отсветы плясали на лицах – и ели. Молча Словно не замечая друг друга.
Дэнни слушал. Прислушивался к негромко жующим людям. Вслушивался в шуршащую тишь вечерних холмов Западной Африки. Ощущал внутри странную пустоту, сидел как в безвоздушном пространстве покоя, отрешающего от тревог, от шумов, от лихорадочной спешки. Слишком много одуряюще‑тяжких турне. Слишком много истеричных, адреналинных концертов. Поневоле подумаешь, что позабыл уже, каково это – просто сидеть и молчать, просто – успокаиваться. Однажды, после особо крутой напряженки в "блицкриговом" туре, он сорвался – смотался на несколько дней в горный кемпинг. Метался там, как тигр в клетке, меж столами для пикников – и внушал себе при этом: давай, расслабляйся поживей! А теперь – дошло наконец: покой – искусство, постигаемое не враз, и уж если где ты покою и научишься – так только в Африке.
С едой покончено – и все головы повернулись одновременно. Дэнни тоже взглянул. Освещенный пламенем костра, во двор вождя вошел колдун. Шел – и осторожно, как детей малых, нес несколько чудесных своих барабанов. Один барабан поставил перед вождем – просто опустил на землю, а с последним уселся там, охватил его длинными, худыми, точно крылья грифа, в коленях согнутыми ногами.
Концерт?! Дэнни встряхнулся. Обернулся к Анатолю. Мальчишка тотчас принялся яростно чирикать что‑то колдуну. Человек с лицом, покрытым морщинами, смерил Дэнни скептическим взором. Потом пожал плечами. Взял один из барабанов и церемонным жестом поднес его Дэнни.
Дэнни невольно так и засиял улыбкой. Взял барабан. Осмотрел. Прикоснулся к кофейной коже – нежная, бархатистая, – постучал легонько ладонями – и по спине побежала дрожь. Музицирую на человеческой коже… Загнал инстинктивное отвращение в самый дальний закоулок сознания, в закуток для "а‑об‑этом‑как‑нибудь‑потом". Потом. А сейчас барабан наконец‑то – в его руках.
Несколько тактов отбил вождь. Остановился. Колдун проделал то же – и глянул в сторону Дэнни. Тот чуть слышно пробормотал: "Джем‑сейшн, значит", – и повторил секвенцию. Чисто повторил, шутя – а на ходу добавил еще и стремительный, витиеватый "росчерк".
Вождь вздернул бровь. Повторил ритм Дэнни – только еще сложнее. Свою партию отыграл колдун – и снова – и снова контрапунктом – вступил Дэнни. Что‑то это уже на банджо‑дуэль из фильма "Избавление" начинало смахивать.
Звук барабана – многослойный, глубокий – согревал, покалывал пальцы, здорово, главное – отпустить себя, с головой окунуться в тайные ритмы, в первобытный голос сердца дикой Африки. Шорохи окружавшей ночи смолкли, исчезли, дым костра столбом вздымался к небу, он играл – и неотрывно смотрел в круг пламени.
Голыми руками играл – а на кой тут палочки, на кой ломать контакт меж собой и барабаном, играл, вливался своим ритмом в ритмы иные, контрударами ответствовал на удары, чувствовал – ритм пробуждает изнутри основу основ, прошлые жизни, атавистическую, языческую ярость. Трое били в барабаны, трое отбивали Пульс Мира, играл вождь, играл колдун, закрывались, затуманивались в ритмическом трансе глаза Дэнни, трое постигали бессловесный язык гипнотического обмена ритмов.
Краем глаза Дэнни видел – мальчишки повскакали с мест, запрыгали, загомонили с восторженным смехом, заплясали вокруг него, закричали что‑то – кажется, "Барабан Белого! Барабан Белого!" – пари можно держать, никогда раньше не видели, как белый играет на барабане…
И вдруг колдун остановился. Удар – и перестал играть вождь. Дэнни показалось – его ровно вышвырнули из действа, но ладно, хочешь не хочешь, закончил квадрат, подбил симпатичной "посылкой". Горели усталые руки, по ямочке подбородка стекал пот, в ушах аж гудело от грохота, и все равно – не сдержал Дэнни себя, зашелся от счастливого хохота.