Рэм
— Итак, вот оно, — говорю я, широко разведя руки. — Таймс-сквер Авы. Знаю, от всех огней и красок у тебя, скорее всего, рябит в глазах. Просто постарайся не смотреть на все сразу.
Она дарит мне ласковую улыбку.
Это наше первое свидание. Я адски нервничаю, но она выглядит так свежо, как обратная сторона подушки. Мне бы ее смелость. Я оглядываю толпу, собравшуюся у лотка, где на гриле готовят хот-доги и продают дешевое пиво.
— Можно, я скажу то, что ты, наверное, и так уже знаешь? — спрашиваю я.
Она смотрит на меня снизу-вверх.
— Конечно.
— Хорошо. Ну, это здесь, — произношу я, указывая на землю у нас под ногами, — скорее всего, это единственное место в Аве, где можно провести вечер пятницы.
Она кивает.
— Я так и поняла.
Ее взгляд скользит по толпе.
— Здесь все?
— Почти, — отвечаю я, охватив взглядом людей, уличного торговца и освещенный тротуар. Мы в центре города. Все называют его Солнечной площадью. Большинство людей не знает, откуда пошло это название. Но я помню. Бабушка когда-то давно рассказывала мне об этом.
— Можно я расскажу тебе о том, чего ты еще не знаешь?
— Конечно, — снова соглашается она, на этот раз широко улыбаясь.
— Это место получило свое название много лет назад, когда здесь был фермерский рынок и его использовали в качестве театра для дневных спектаклей, — я указываю в сторону большой стеклянной двери в дубовой раме под черно-белым навесом. — Ты не поймешь этого сейчас, потому что темнеет, но в полдень это солнечная сторона дома. Следовательно, Солнечная площадь.
Казалось, она едва сдерживает смех.
— Это звучит очень… логично.
— Ну, мы простые люди, мисс Уэскотт.
Она склоняет голову и кивает, и мы продолжаем прогулку, проходя мимо Джо Кимпера, продающего свой знаменитый попкорн.
— Подожди, ты должна это попробовать, — говорю я, возвращаясь и останавливаясь у лотка. — Можно мне пакетик, Джо?
Он кивает и протягивает длинный белый бумажный пакет. Я тут же предлагаю ей, и она принимает.
— Итак, я знаю твое имя и откуда ты, — начинаю я. — И знаю, что ты появилась здесь несколько месяцев назад. Еще я знаю, что ты чертовски красивая. Но больше я ничего о тебе не знаю.
Она немного приподнимает голову, как раз настолько, чтобы взглянуть на меня сквозь темные ресницы. Клянусь, она пытается скрыть румянец на щеках.
— Хорошо, что ты хочешь знать?
Она берет в рот немного попкорна, и на мгновение мой взгляд останавливается на ее чудесных розовых губах.
— Все, — говорю я.
— Все?
— Да, — я киваю. — Мне хочется узнать тебя лучше, чем я знаю этот город.
— Хммм, — тянет она.
— Я думаю, что все будет позже, хорошо?
— Довольно много, — соглашаюсь я.
Она закидывает еще одну горсть попкорна в рот.
— Ну, могу тебе сказать: мне нравится этот попкорн.
Я широко улыбаюсь. Знаю, что так и будет. Она хихикает и быстро прикрывает рот рукой. Выглядит это так, будто она пытается удержать вываливающуюся изо рта еду.
— Хорошо, — говорю я, сдерживая смех, — как насчет… самого яркого воспоминания из твоего детства?
— Моего что? — она глотает еду и снова тянется к пакету.
— Твое самое яркое воспоминание — то, что ты помнишь о детстве. Ну, ты понимаешь? То, что ты не сможешь забыть, даже если попытаешься.
Она смотрит на меня, скривив губы.
— Звучит так, будто ты на меня давишь.
Я пожимаю плечами, предлагая ей не уходить от ответа. Она закидывает голову назад и смотрит вверх, в темнеющее небо, после чего переводит взгляд на меня.
— Оно должно быть у всех?
— Да, — я утвердительно киваю. — О человеке можно многое рассказать по дорогому его сердцу воспоминанию.
— Ты это можешь?
Я смеюсь.
— Ну, моя бабушка так всегда говорила.
— Хорошо, — соглашается она. — Ну… — несколько секунд ее взгляд блуждает по земле. — Хорошо. Когда мы росли, у нас был старый дом. Такие строили на рубеже века, — она делает паузу. — Как в прошлом веке, не в этом.
— Я понял. Старый, как конный экипаж, а не как Y2K. (Примеч. Y2K — единственный мотоцикл для движения по обычным дорогам, который оснащен авиационным газотурбинным двигателем).
Она смотрит на меня с улыбкой.
— Правильно, — кивает она. — И, в общем, в доме была котельная. Это была просто маленькая комната с большой жуткой серой печью, которая подпрыгивала с громким треском каждый раз, когда выдавала порцию тепла. Но в комнате было очень тепло зимой, и мы с сестрой всегда ютились в углу рядом с этой большой печью. Мы считали это место своим секретным убежищем. Пробирались туда украдкой, пока никто не видел, и ели хлопья из коробки.
Она останавливается и смеется. Ее взгляд направлен перед собой, но, похоже, что ей интереснее рассматривать что-то в глубинах своей памяти, чем то, что перед нами.
— FrostedFlakes? — спрашиваю я. (Примеч. FrostedFlakes — товарный знак сухого завтрака, выпускаемого компанией Kellog).
— Да. Мама ненавидела, когда мы ели хлопья прямо из коробки. А мы ощущали себя такими бунтарками.
Я улыбаюсь, потому что она выглядит счастливой, и потому, что мне нравится ее воспоминание.
— Ну? — спрашивает она.
— Что, ну?
— Ну, и что ты можешь сказать обо мне?
— Ой, — спохватываюсь я. — Ну… ты любишь свою сестру — настолько, чтобы разделить с ней коробку хлопьев… И ты смелая.
Тут я замолкаю, потому что она странно на меня смотрит.
— Смелая?
— Да, ты не боишься большой страшной печи.
— Аааа, — улыбается она.
— И… в тебе есть какая-то диковатая черточка.
Она смеется.
— Итак, все началось с тех хлопьев.
Я смотрю на нее, подняв брови.
— Не сомневаюсь.
На этот раз мы оба смеемся.
— А что насчет тебя? — спрашивает она. — Какое твое любимое воспоминание?
Я глубоко вздыхаю
— Ну, — произношу я на выдохе. — Каждую весну мы с отцом ходили за грибами.
Она вопросительно смотрит на меня. Вероятно, мне необходимо все пояснить.
— За сморчками.
Она все еще непонимающе смотрит на меня.
— Ты никогда не пробовала?
Она качает головой и морщится, от чего на лбу у нее появляются мелкие морщинки.
— Нет, не пробовала.
— Ох, ну что ж, городская девчонка, вам нужно добавить сэндвичи с жареными сморчками в свой список покупок. Ты не пожалеешь.
Она смеется.
— Хорошо, в следующий раз я поищу их в продуктовом магазине.
Я смотрю на нее, чтобы понять, не шутит ли она.
— Что? — переспрашивает она.
— Нет, дорогая, ты не купишь их в продуктовом магазине. Ты должна найти их.
— Найти? — она искренне удивляется.
— Да, но не волнуйся, я возьму тебя как-нибудь с собой.
На секунду она замолкает, но потом, к счастью, улыбается и пристально смотрит на меня. Клянусь, ее глаза способны довести до смерти или сердечного приступа мужчину, если он окажется недостаточно стойким.
— В любом случае, мы часами могли высматривать их, — продолжаю я. — Я действительно не могу вспомнить ничего особенного из наших разговоров. Просто помню, как был вместе с ними, и это, возможно, было самой лучшей вещью в мире.
— С ними?
— Что?
— Ты сказал, что помнишь, как был с ними.
— О.
Я пытаюсь припомнить, что сказал.
— Разве я так сказал?
Она смотрит на меня и просто кивает.
— Я имел в виду папу.
Это по невнимательности.
— Я помню, как был с папой.
— О, так вы, ребята, были очень близки в то время — ты и твой отец?
— Да, — говорю я и быстро киваю. — Он — замечательный отец.
Я ловлю взгляд ее глаз и задерживаюсь в нем на секунду или две, пока наш разговор не затихает. Не знаю, как и почему, но от того, как она смотрит на меня, я чувствую себя хорошо. И еще я уверен, что именно по этой причине мне в голову внезапно приходит мысль поцеловать эти губы.
— Ладно, — говорит она. — Как ты попал в бизнес разработки веб-сайтов?
Я выдерживаю минутную паузу, пытаясь собраться с мыслями, но, главным образом, просто молчу, чтобы вернуть свои мысли от поцелуев с ней назад к нашему разговору.
— Ну, — в итоге говорю я, едва замечая, что в данный момент мы обходим угол дома. — Я всегда был очарован компьютерами. Нашел единомышленников здесь, в небольшом колледже, и вместе с приятелем, которого знаю со школы, основал компанию. У него есть несколько мелких клиентов в Остине. У меня немного здесь. Это работает до сих пор.
— Правда?
Казалось, она проявляет искренний интерес.
— Это довольно круто.
Я всегда считал, что вся эта компьютерно-хвастливая болтовня делает меня в глазах других придурком. Здесь вокруг все работают на фермах, стройках или мастерят что-то еще, но своими руками. Компьютеры в этот круг не входят. Кстати, однажды я зашел к городскому механику — парню, который здесь настолько давно, что может рассказать, какую машину водил твой дедушка до того, как встретил твою бабушку. В любом случае, он спросил, чем я занимаюсь. Я сказал, что работаю с компьютерами. И он просто откинулся на пятки, прищурился, приложил испачканный маслом палец к подбородку и сказал:
— Ну, это какая-то ненастоящая работа.
Я только улыбнулся. Мне хотелось сказать, что я мог бы заменить карбюратор, если бы пришлось, но, полагаю, он уже убедил себя на мой счет. Я ненастоящий, вот и все.
Я кошусь на нее краем глаза.
— Ты слышала о партии тупиц-компьютерщиков?
Она смеется. Ее смех хрипловатый и искренний. Я думаю в тот момент, что просто влюбился в него, или, черт возьми, я просто влюбился в нее.
— Не думаю, что компьютеры делают людей еще б о льшими тупицами, — говорит она, скривив губки.
— Правда?
— Правда, — подтверждает она.
— Не могла бы ты повторить это парню за прилавком в Hochman Mechanics?
— Что?
— Ничего, — говорю я, смеясь про себя.
Затем наши взгляды встречаются, и мы оба замолкаем на несколько ударов сердца. У нее прекрасные глаза. В них нежность и любопытство. Все в них — в ней — заставляет еще больше хотеть поцеловать ее.
— В любом случае, — говорит она, — ты такой молодой, и у тебя уже собственный бизнес. Это очень впечатляет.
— Ну, — тяну я, пытаясь вернуть самообладание, — я не так уж и молод.
Я смотрю на ее руку — мне действительно хочется взять ее — но я не делаю этого.
— Ты знаешь, кто такой Стив Джобс?
— Да.
— Ему был двадцать один год, когда он начал создавать Apple, — я поднимаю указательный палец. — И Уильям Харлей…
— Мотоциклист?
— Да, ему тоже был двадцать один год, когда он разработал модель первого мотора для велосипеда. Так что, видишь, двадцатиоднолетние не все такие уж молодые.
Она останавливается и секунду осматривает меня снизу-вверх.
— Подожди, так тебе?..
Поколебавшись, я признаюсь:
— Мне только что исполнился двадцать один год. Месяц назад.
Она обдумывает это примерно минуту, а затем кивает.
— Слишком молодой? Слишком старый? — интересуюсь я.
— Нет, я просто… — запинается она. — У тебя фирма, дом… Ты кажешься старше, вот и все.
— О, — бормочу я. — Просто это мой реальный возраст — тот, который ты могла бы выяснить, взглянув в мои водительские права. Мой провинциальный возраст старше.
— Провинциальный возраст? — она едва может произнести слова из-за смеха.
— Да, люди в провинциальных городках взрослеют немного быстрее, чем в большой деревне, вроде города.
— Боюсь спросить, почему.
И вид у нее немного испуганный, но и немного заинтригованный.
— О, это действительно очень просто, — говорю я. — Мы просто вынуждены все начинать раньше. Раньше садимся за руль, раньше начинаем работать, раньше начинаем пить. Думаю, на самом деле, все сводится к работе.
— К работе? — на ее лице появляется небольшая манящая улыбка. Интересно, известно ли ей, что это сводит меня с ума?
— Да, — говорю я. — Например, чтобы помогать деду по хозяйству, мне пришлось научиться водить в тринадцать лет. И после долгого дня работы в поле, все, чего мне хотелось, это стакан холодной содовой. Но у дедушки всегда было только холодное пиво. Таким образом, я впервые выпил пива в тринадцать лет, и никто даже глазом не моргнул. На самом деле, дед пришел следом за мной на кухню, тоже взял себе пиво из холодильника и сел напротив меня. И мы вроде разговаривали об отбивных и картофельном пюре на ужин, который готовила бабушка.
Я пожимаю плечами.
— Итак, видишь, я действительно выгляжу на двадцать три — двадцать четыре года, как ты и подумала.
Она ничего на это не отвечает, но почему-то я уверен, что ее улыбка искренняя. Может, это от того, что ее глаза такие же яркие, как закатный свет, который мы как раз сейчас имеем возможность наблюдать.
— Вау, это все объясняет, — наконец произносит она перед очередной паузой. — Прошлой весной я окончила Университет Миннесоты.
— Университет Миннесоты, да?
— Да, — подтверждает она.
Я пытаюсь сглотнуть.
— Мне двадцать три, — сообщает она.
— Хорошо, — говорю я, прочищая горло. — Могу заверить, что я самый старый из всех двадцатиоднолетних, которые тебе когда-либо встретятся.
Она смеется и берет меня под руку.
— Это мы еще посмотрим, — обещает она, даря мне еще одну манящую улыбку.
Боже, я уже обожаю эту улыбку.
Мы делаем еще несколько шагов, как вдруг она останавливается.
— Что? — спрашиваю я.
— Бамбук, — отвечает она.
Я смотрю в направлении ее взгляда. Роуз Даррен продавала здесь эти нелепо выглядящие растения в течение многих десятилетий. Ходили слухи, что все стены ее дома выложены бамбуком, и что даже прах покойного мужа она поместила в одно из растений и спит с ним каждую ночь. Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть эти слухи, потому что, если честно, когда слушаешь подобные истории с детства, то держишься на расстоянии. Черт, до настоящего момента я даже не знал, как называются эти нелепые штуки.
Я наблюдаю, как Эшли подошла к киоску и сразу обратила внимание на бамбук с двумя длинными зелеными стеблями, торчащий из стеклянного кувшинчика.
— Два стебля означают любовь… и удачу, — произносит она.
Я подхожу ближе и вручаю ей это нелепое растение. Мне всегда казалось, что они похожи на свинячьи хвостики, потому что завивались на концах. То, что это символ любви и удачи, никогда не приходило мне в голову. Я смотрю, как она переходит к следующему кувшину с растением с тремя торчащими из него стеблями. И бессознательно я запоминаю то, как она нежно поглаживает пальцами стебель. Какое-то благоговение и нежность в ее движениях. Я не видел никого, кто бы так относился так к растениям. Знаю, это может показаться сумасшествием, но именно из-за этого я начинаю снова восхищаться ею.
— Три стебля означают счастье, долгую жизнь и богатство, — произносит она, вытаскивая меня из моих мыслей.
Я смотрю на выражение ее лица. Оно нежное и задумчивое.
— Откуда ты все это знаешь?
Она пробегает пальцами по маленьким листочкам.
— Моя бабушка любит такие вещи. Она знает, что означает каждый из них.
Эшли задерживает руку на листике, а потом убирает ее.
— Каждое число стеблей означает что-то свое.
Я киваю и улыбаюсь, одновременно поглядывая на Роуз, сидящую за своеобразной стеной из растений. Она сидит на шезлонге и вяжет что-то длинное и голубое. Она делает вид, что не интересуется нашим разговором, но я знаю, что все-таки незаметно подслушивает. Время от времени я ловлю ее взгляд и улыбку. И я замечаю еще кое-что: она не такая страшная, какой ее рисовал мой восьмилетний разум.
— Я думаю, мне нравятся два стебля, — сказала Эшли. — Я имею в виду: что хорошего в долгой жизни и богатстве, если у тебя нет любви?
Она смотрит на меня с вопросом в глазах.
— Хорошая мысль, — соглашаюсь я. — Мы возьмем кувшин с двумя… эээ…
— Бамбуковыми стеблями, — к счастью, Эшли заканчивает мою фразу.
Я достаю из заднего кармана свой бумажник.
— Нет, — возражает она, касаясь моей руки. — Ты не должен делать этого.
— Но я хочу, — заверяю ее.
Я достаю купюру и передаю ее Роуз.
— Плюс, Роуз никогда не спустила бы мне с рук, если бы я позволил заплатить тебе за растение любви.
Я подмигиваю Роуз.
— Это правда, — соглашается та.
Седая женщина дарит мне суровый взгляд, но его сразу же сменяет одобрительная улыбка. И улыбка не остается незамеченной, поскольку я беру кувшин и передаю его Эшли.
— Твой цветок любви, — говорю я.
— Спасибо, — благодарит она, принимая бамбук.
Она выглядит счастливой. Я надеюсь, так и есть.
Мы идем дальше, пока, несколько минут спустя, не добираемся до скамейки в парке, метко названном Тенистым, на противоположной стороне от Солнечной площади. Скамейка стоит прямо на вершине насыпи, с нее открывается вид на реку. Сейчас сумерки, и без света на этой стороне квартала еще темнее. На самом деле, пока мои глаза не приспособились, я не могу увидеть даже собственную руку, поднесенную к лицу. Но сейчас, спустя немного времени, все стало видно намного четче.
Я сажусь, она тоже. И поскольку мои глаза прикованы к ее цветку любви, то я замечаю, как она ставит его на землю возле наших ног. Я улыбаюсь, затем смотрю вверх и вижу звезды, появляющиеся одна за другой на черном небе, и вниз, на текущую, словно густая черная нефть, воду.
— Итак, какая у тебя специальность? — спрашиваю я, глядя на нее.
— Литература, — отвечает она, взглянув мне в глаза, прежде чем снова переводит взгляд на реку.
— Это имеет смысл — детские книги.
— Да, — соглашается она.
— Так тебе нравится то, что ты делаешь? — спрашиваю я.
Она около минуты колеблется.
— Да, — кивнув, отвечает она, — да… на данный момент.
Я смотрю на нее.
— А что потом? Какие большие мечты у тебя в рукаве, Эшли Уэскотт?
— Ну…
Я замечаю ее легкий вдох.
— Когда-нибудь я бы хотела написать книгу.
— Детскую книгу?
— Возможно… или, может быть, только для взрослых. Но это случится не скоро.
— Роман?
Она просто улыбается.
— Вау, это вроде как большая штука, мисс Уэскотт.
Я смотрю на черную воду, на глади которой собираются маленькие волны и разбиваются о берег, поднимая вверх отраженный свет луны и звезд.
— Самое большое, что я написал за всю жизнь, — это письмо моей маме, когда учился во втором классе. Это была пятистраничная диссертация на тему, почему мне необходим мотоцикл.
Она смеется:
— Сработало?
— Нет, — отвечаю я, опустив голову.
Я слушаю, как ее голос дрожит от мягкого смеха.
— Но знаешь, — говорю я, сохраняя в памяти то, как звучит ее смех, — это не должно быть… не скоро? Ты можешь начать свой роман уже сейчас, правда?
Ее улыбка становится чуть шире. Она выглядит почти легкомысленной, словно ее душа совершенно переполнена эмоциями.
— Ну, у меня точно еще нет сюжета.
Я киваю.
— Но, я полагаю, однажды он появится.
— Надеюсь на это, — говорит она, выглядя так, словно эта мечта у нее на расстоянии вытянутой руки.
— Иди сюда, — я жестом приглашаю ее придвинуться ближе. Не знаю, откуда внезапно у меня появляется храбрость. Просто в этот момент она выглядит такой счастливой, такой прекрасной, такой жизнерадостной — и я не могу не желать, чтобы она была ближе ко мне.
В ее глазах нерешительность.
— Давай, — зову я, замечая ее сомнения. — Это всегда предложение, ограниченное по времени. Сейчас ты откажешься, а я вынужден буду оставить предложение открытым на неопределенное время, и после этого моя репутация сгорит в аду.
Судя по ее виду, она пытается не рассмеяться, но сокращает расстояние между нами. И когда я чувствую тепло ее прижавшегося ко мне тела, обнимаю ее за голые плечи и прижимаю еще ближе. Это кажется таким правильным. На самом деле, это лучше, чем просто правильно.
— А что насчет тебя? — она смотрит на меня игривым взглядом.
— Что насчет меня? — переспрашиваю я.
— О, да ладно, Рэмингтон Джуд, я знаю твои мечты. Я вижу их в твоих глазах.
Я смеюсь.
— В моих глазах, да?
— Ммм, да, — говорит она. — Сердце не обманешь.
Я смотрю на нее, удобно устроившуюся под моей рукой.
— Откуда взялся этот миленький провинциальный акцент?
Она пожимает плечиком.
— Не знаю. Может, он просто сам появляется в этой местности.
— Ха, заметно, — я чувствую, что смеюсь намного больше, чем обычно.
— Теперь расскажи мне о своих мечтах, провинциальный мальчик, — просит она.
— Ладно, — соглашаюсь я с играющей на лице улыбкой.
Она удобно располагается в моих руках, и я мгновение молча гляжу на реку.
— Думаю, что хочу путешествовать. Я много размышляю об этом в последнее время. Всю жизнь я провел здесь, не считая Остина, и действительно не слишком много видел. Я рисую картины… в своих фантазиях… тех мест, где я хочу побывать. И думаю, если в жизни получится увидеть хотя бы одно из них, я буду чертовски счастлив.
Она смотрит на меня своими теплыми глазами, и на мгновение кажется, будто она не здесь.
— Что? — спрашиваю я. — Глупая мечта, не так ли? Понимаю, это не о карьере или о чем-то подобном. Но я уже счастлив тем, что делаю.
— Нет, — отвечает она, останавливая меня. — Я думаю, это хорошая мечта.
Произнеся последние слова, она накрывает мою руку своей. Я опускаю взгляд на наши руки. От ощущения прикосновения ее кожи я забываю обо всем, кроме этого. И медленно мой взгляд возвращается к ее прекрасным сияющим глазам. И снова возникает ощущение, что в этом мире мы только вдвоем.
«Ты мне нравишься. Думаю, я нравлюсь тебе. Я хочу тебя и думаю, что ты хочешь меня тоже. Не хочу, чтобы это мгновение закончилось».
И потом, не думая ни о чем другом, я приближаюсь губами к ее губам. Мой мир словно взрывается, когда наши губы соприкасаются. Я закрываю глаза и не могу придумать ничего лучше, чем целовать ее, пока она не ответит мне. А потом я не могу представить ничего приятнее, чем ее ответный поцелуй. Ее губы мягкие. В ее поцелуе голод. Я просто хочу большего от нее. Убрав руку с ее плеча, я нежно касаюсь пальцами ее загорелого лица. И она целует меня так, как никто никогда раньше. Целует так, словно знает меня давно, хотя это наш первый поцелуй и мы действительно знакомы всего неделю. Это ощущается уютно, но в то же время ново и захватывающе, и я быстро обнаруживаю, что просто не могу насытиться ею: не могу насытиться сладким вкусом ее губ и тем, как они двигаются у моего рта. Это сексуально и чертовски захватывающе. Но чтобы продлить это, мне нужно сделать вдох. Я пытаюсь справиться с этим. Сопротивляюсь изо всех сил, но, в, конце концов, природа одерживает победу, и через несколько молниеносных мгновений наш поцелуй прерывается. Я прислоняюсь своим лбом к ее лбу. Улыбаюсь и практически могу услышать свое дыхание.
— Эшли Уэскотт, — произношу я, когда мне удается взять себя в руки, — ты чертовски здорово целуешься.
Я чувствую на своих губах ее дыхание, когда она мягко смеется.
— Это, должно быть, моя та самая диковатая черточка, — шепчет она. Ее голос, словно у Сирены, медленно притягивает меня больше и больше.
Боже, я хочу эту девушку так сильно.
— Должно быть, так, — говорю я, усмехаясь себе под нос. — На самом деле, во всем виноваты кукурузные хлопья.
Мне не видно, но я почти уверен, что на ее губах появляется игривая улыбка.
— Думаю, это из-за них, — признается она.
Она прижимается своим лбом к моему еще несколько секунд, а потом немного отстраняется, и взгляд ее зеленых глаз осторожно встречается с моим.
— Не беспокойся, — шепчу я, — я сохраню твой секрет.
Глава 10
Настоящее
Рэм
Парни готовы. Игра вот-вот должна начаться. На этот раз Майкл пошел за чизбургерами к Хэллу и пока не вернулся, Джек сидит на диване, играя в телефон, а я — в своем кресле.
— Я видел ее, — едва слышно бормочу я.
Не уверен, хочу ли, чтобы он услышал это. Просто знаю, что должен произнести это вслух.
Он даже не поднимает взгляда. Выглядит так, словно не слышал. Я сажусь обратно в свое кресло и облегченно вздыхаю. Я сказал это. Это все, что имеет значение.
— Постой, — Джек опускает телефон и смотрит на меня. — Что ты сказал?
От его ястребиного взгляда я выпрямляюсь.
— Что?
Он поднимает брови и дарит мне удивленный взгляд.
— Ты сейчас что-то сказал.
Я качаю головой.
— Да ну, нет.
— Да, ты только что сказал, что видел ее.
— Неее, — я опять качаю головой. — Тебе снова послышалось.
Он прищуривает глаза.
— Во-первых, мне обычно не слышится. Во-вторых, черт возьми, я не глухой. Что значит, ты видел ее?
— Черт возьми, — шепчу я, вскакивая. — Я видел ее в аэропорту.
— Когда?
— Когда я был в аэропорту.
Я нервно смеюсь и провожу рукой по бедру.
— В Сент-Луисе. Она сейчас живет в Техасе.
— В Техасе?
— Да, — подтверждаю я.
— Ну, и как она выглядит? Что ты ей сказал?
— Она выглядит… по-прежнему. И я действительно немного говорил с ней. На самом деле, я вообще ничего не говорил.
Джек убирает свой телефон на картонный журнальный столик и садится обратно на диван.
— Вау, — произносит он, глядя прямо перед собой. Он вдруг уставился в одну точку на стене. — Столько времени, а потом — бац! — вот она.
Я киваю головой.
— Да, я знаю.
— Она словно пропала без вести.
Я снова киваю.
— Итак, она ничего не говорила о… Ты понимаешь?
Я издаю долгий вздох и качаю головой. Я знаю, к чему он клонит.
— Нет, — в итоге отвечаю я, — ничего.
— И ты не?..
— Поднял эту тему? — спрашиваю я.
Он просто непонимающе глядит на меня.
— Нет, на удивление, за те несколько минут, что мы говорили, эта тема не поднималась.
— Ну не знаю, — он пожимает одним плечом. — Я просто спросил.
Я переворачиваю кепку на голове и ловлю себя на том, что смотрю в направлении телевизора. Кажется, я втайне надеюсь, что это отвлечет меня, а еще лучше, телепортирует из этой комнаты. Джек молчит. Я тоже больше ничего не говорю. Я жду, чтобы ушел Майк, прежде чем начать этот разговор, в основном, потому, что Джек — единственный, кому было бы интересно услышать об этом. Но сейчас я чувствую, что действительно больше не хочу об этом говорить.
— Вот дьявол, — он то ли вздыхает, то ли выдыхает, то ли еще что-то, и я вижу, как он выхватывает пиво из коробки. — Держу пари: это словно увидеть призрака.
Я равнодушно улыбаюсь.
— Да, так и было.
— Ты в порядке?
Он смотрит на меня тем самым взглядом, каким смотрел всегда в подобных ситуациях. Я видел его, по крайней мере, сто раз. Нам было по семь лет, когда я принял свою первую дикую подачу — прямо в глаз. Он сразу стал черно-синим. И, скажу я вам, Джеку хотелось плакать больше, чем мне, но он не стал. Просто посмотрел в мой единственный нормальный глаз этим своим взглядом и спросил: — Ты в порядке?
Я немного ерзаю в кресле.
— Да, — отвечаю, — да, я в порядке.
Он прикладывается к бутылке и делает большой глоток.
— Ну, она все еще… эээ… занимается издательским делом?
— Очевидно, она уже сама пишет, — говорю я.
— Ха, — он начинает смеяться. — Будь осторожен. Она может закончить тем, что впишет тебя в один из своих рассказов.
Я смеюсь про себя и усаживаюсь поглубже в кресле.
— Пока она дает мне нечто лучшее — увидеть художественную версию своих друзей.
Джек выуживает из ящика пластиковую бутылку содовой и бросает в меня.
— Черт. На первый взгляд я не так плох.
Я уворачиваюсь от бутылки, и она падает на пол. Хорошо, что пластиковая.
— Теперь Майк, — продолжает Джек, указывая горлышком бутылки в моем направлении. — Майку потребуется некоторый уход.
Мы оба смеемся, представив, как Майк катится, словно бочонок, вниз по лестнице, и его длинные лохматые волосы развеваются позади. Он думает, что его грива и дополняющая ее борода привлекают женщин. Джек и я думаем, что он полный засранец. Но опять же, он всегда оказывался с девчонкой под руку, поэтому, видимо, не совсем такой уж полный, как мы думаем.
— Принимайте жратву, лохи, — Майк бросает пакет на коробку, достает бургер, завернутый в белую бумагу, и плюхается в свое привычное кресло в углу.
— Что я пропустил? — спрашивает он с набитым ртом.
— Ничего, — отвечаю я, — игра еще не начиналась.
— Ну, а над чем вы тогда смеетесь, девочки?
Джек смотрит на меня, потом на Майка.
— Ох, ну, Рэм сейчас просто сыпал комплиментами в наш адрес по поводу того, как хорошо мы выглядим.
Майк приподнимает брови, глядя на меня и дергая себя за бороду.
— Наконец-то вы заметили. Я же говорил вам — она сводит их с ума. Черт, даже моя собака таким меня любит больше.
Джек озадаченно смотрит на Майка, после чего поворачивается ко мне. Я просто качаю головой и включаю телевизор. Игра вот-вот должна начаться. Плюс, этот разговор стал слишком странным. Майк, в конце концов, перестает поглаживать свою бороду, и я хватаю гамбургер.
Но я не могу выкинуть Эшли из головы. Черт возьми. Она не должна быть здесь. Она ушла. Я забыл ее… или, по крайней мере, пытаюсь забыть. Вот как это должно быть. Она должна быть забыта.
Глава 11