ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ФРАКЦИИ 34 глава




– Воистину так. А почему, Келлхус, дуниане так заботятся о воспитании интеллекта? Почему мы так настойчиво тренируем таких детей, как ты, приучая их мысли, тела и лица подчиняться интеллекту?

– Из‑за Парадокса человека.

– А в чем состоит Парадокс человека?

В келью залетела пчела, и теперь она описывала сонные круги под ее сводами.

– В том, что человек есть животное, что его стремления возникают во тьме его души, что его мир постоянно ставит его в случайные, непредсказуемые ситуации, и тем не менее он воспринимает Логос.

– Именно так. А в чем разрешение Парадокса человека?

– Полностью избавиться от животных стремлений. Полностью контролировать развитие ситуаций. Стать идеальным орудием Логоса и таким образом достичь Абсолюта.

– Да, юный Келлхус. А ты, ты уже стал идеальным орудием Логоса?

– Нет, прагма.

– А почему?

– Потому что я терзаем страстями. Я есть мои мысли, но источники моих мыслей мне неподвластны. Я не владею собой, потому что тьма была прежде меня.

– Воистину так, дитя. Каким же именем зовем мы темные источники мыслей?

– Легион. Имя им легион.

Прагма поднял дрожащую руку, как бы затем, чтобы указать на ключевую остановку на пути их паломничества.

– Да. Юный Келлхус, тебе в ближайшее время предстоит приступить к наиболее трудной стадии твоего обучения: научиться повелевать живущим в тебе легионом. Только сделав это, ты сумеешь выжить в Лабиринте.

– Это даст ответ на вопрос Тысячи Тысяч Залов?

– Нет. Но это позволит тебе правильно задать его.

 

Дойдя почти до вершины Андиаминских Высот, они миновали коридор, отделанный панелями слоновой кости, и, щурясь от яркого солнца, очутились в личных садах императора.

Между мощеных дорожек росла мягкая, безупречная травка, темная в тени различных деревьев, которые, подобно спицам, сходились к круглому пруду в самом центре сада: водяная копия Солнца Империи. На участках, примыкающих к дорожкам, теснились гибискус, лотос и душистые кустарники. Келлхус заметил колибри, кружащих среди цветов.

Келлхус понял, что в то время как парадные покои были выстроены с расчетом на то, чтобы производить на гостей неизгладимое впечатление своим размером и величием, личные сады были спланированы с тем расчетом, чтобы создавать ощущение интимности и создавать у допущенных сюда сановников ощущение, что император почтил их своим доверием. Здесь царили простота и изящество, это была скромная душа императора, воплощенная в земле и камне.

Под кипарисами и тамарисками стояли в ожидании айнритские владыки – галеотские, тидонские, айнонские, туньерские и даже несколько нансурцев. Все они толпились группками вокруг скамьи, очевидно предназначенной для императора. Несмотря на то что все они были облачены в парадные одежды и не имели при себе оружия, эти владыки все равно более походили на солдат, чем на придворных. Между них проплывали рабы‑отроки, голые по пояс, со стройными жеребячьими ногами, блестящими от масла, придерживая на бедре подносы с вином и разнообразными закусками. Благородные господа опрокидывали один кубок за другим и вытирали сальные пальцы о драгоценные шелка.

Предводители Священного воинства. Все собраны в одном месте.

«Изучение углубляется, отец».

При их появлении все стали оборачиваться в их сторону, и разговоры мало‑помалу умолкли. Некоторые приветствовали Пройаса, но большинство открыто пялились на Найюра, осмелев оттого, что они не одни такие любопытные.

Келлхус знал, что Пройас намеренно не давал никому из Великих Имен встречаться с Найюром, чтобы иметь возможность держать момент первой встречи под контролем. Судя по их лицам, это решение было мудрым. Найюр, даже будучи одет как айнрити – в белую льняную тунику ниже колен и серую шелковую накидку, – все равно излучал звериную мощь. Его суровое лицо. Его мощная фигура, стальные руки, способные одним движением свернуть шею любому человеку. Его свазонды. Его глаза как ледяные топазы. Все в нем говорило либо о былых страшных деяниях, либо о не менее страшных намерениях.

На большинство айнрити он произвел глубокое впечатление. Келлхус увидел благоговение, зависть, даже похоть. Они наконец видели перед собой живого скюльвенда, и вид этого человека, похоже, вполне оправдывал те слухи, которые до них доходили.

Найюр сносил эти взгляды с презрением, и сам обводил этих людей глазами так, словно оценивал скот. Пройас что‑то шепнул Ксинему, потом поспешно отвел в сторону Найюра и Келлхуса.

Внезапно владыки загомонили все разом, осыпая Найюра вопросами. Ксинем удерживал их, крича:

– Погодите, погодите, сейчас вы услышите все, что он собирается сказать!

Пройас поморщился и буркнул:

– Ну, начало прошло настолько хорошо, насколько вообще можно было рассчитывать.

Келлхус обнаружил, что конрийский принц – человек благочестивый, но в глубине души очень горячий. Он обладал силой и внутренней убежденностью, которая каким‑то образом побуждала других людей искать его одобрения. Но в то же время он чересчур настойчиво выводил на чистую воду чужое нечестие и постоянно сомневался в тех людях, которых влекло к его убежденности.

Поначалу это сочетание сомнений и уверенности несколько сбивало Келлхуса с толку. Но после того вечера, проведенного с Друзом Ахкеймионом, он понял, что наследный принц просто приучен к подозрительности. Пройас был осторожен по привычке. С ним, как и со скюльвендом, Келлхусу приходилось действовать косвенно. Даже после нескольких дней обсуждений и расспросов принц по‑прежнему держался настороже.

– Они, похоже, беспокоятся, – заметил Келлхус.

– Еще бы им не беспокоиться! – сказал Пройас. – Я привел к ним князя, который утверждает, будто видел во сне Шайме, и язычника‑скюльвенда, который, возможно, станет их военачальником.

Он задумчиво посмотрел на других Людей Бивня.

– Эти люди будут вашими товарищами, – сказал он. – Следите за ними. Изучайте их. Они крайне горды, все до единого, а я обнаружил, что гордые люди не склонны принимать мудрые решения…

К чему он клонит, было ясно: скоро их жизни будут зависеть от мудрых решений этих людей.

Принц указал на высокого галеота, который стоял под вьющейся розой, в тени тамариска.

– Это принц Коифус Саубон, седьмой сын короля Эрьеата, командующий галеотскими отрядами. Человек, с которым он спорит, – его племянник, Атьеаури, граф Гаэнри. В здешних краях Коифус Саубон человек известный: он командовал армией, которую его отец послал против нансурцев несколько лет тому назад. Ему удалось одержать несколько побед – по крайней мере так мне рассказывали, – но потом император сделал главнокомандующим Конфаса, и Конфас его опозорил. Быть может, никто на свете не ненавидит Икуреев сильнее, чем он. Но на Бивень и Последнего Пророка ему наплевать.

И снова Пройас не договорил. Значит, галеотский принц – наемник, который будет поддерживать их лишь постольку, поскольку их и его цели совпадают.

Келлхус оценил лицо Саубона, точеный профиль с массивной челюстью, под шапкой рыжевато‑золотистых волос. Саубон повернул голову, и они встретились глазами. Галеот кивнул любезно, но сдержанно.

Его пульс чуть заметно участился. Щеки слегка порозовели. Глаза слегка сузились, как будто сощурились от невидимого удара.

«Он больше всего страшится оценки других людей».

Келлхус кивнул в ответ с открытым, бесхитростным выражением лица. Он понял, что Саубон вырос под чьим‑то суровым, непрощающим взглядом – жестокого отца или, быть может, матери.

«Он готов выставить свою жизнь напоказ, чтобы посрамить глаза, которые его оценивают».

– Ничто не обедняет сильнее честолюбия, – сказал Келлхус Пройасу.

– Что правда, то правда! – согласился Пройас и тоже кивнул галеотскому принцу.

– Вон тот человек, – продолжал принц, указав на плотного тидонца, который стоял чуть подальше галеота, – это Хога Готьелк, граф Агансанорский, избранный предводителем отрядов из Се Тидонна. Мой отец еще до моего рождения потерпел от него поражение в битве при Маауне. Он теперь называет свою хромую ногу «Готьелковым подарочком».

Пройас улыбнулся – любящий сын, которого всегда забавляют отцовские шутки.

– По слухам, Хога Готьелк так же благочестив в храме, как неукротим на поле битвы.

И снова подразумевается: «Он – один из нас».

В отличие от Саубона граф Агансанорский не заметил их взглядов: был занят тем, что распекал на своем родном языке троих людей помоложе. Его борода, длинный серо‑стальной клок волос, тряслась от гнева. Широкий нос побагровел. Глаза сверкали из‑под нависших бровей.

– А те, кого он бранит? – спросил Келлхус.

– Это его сыновья – трое из целого множества. Мы у себя в Конрии зовем их «Хогин выводок». А бранит он их за то, что они слишком много пьют. Говорит, императору только того и надо, чтобы они упились.

Но Келлхус видел, что гнев графа вызвало нечто куда более серьезное, чем их пьянство. Его лицо было отчего‑то усталым, как у человека, который под конец долгой и бурной жизни внезапно лишился сил. Хога Готьелк больше не испытывал гнева, подлинного гнева – только разнообразные печали. Но почему?

«Он что‑то сделал не так… Он считает себя проклятым».

Да, вот оно: скрытая решимость, словно обвисшие нити в прямых морщинах лица, вокруг глаз…

«Он явился сюда умереть. Умереть, очистившись».

– А вон тот человек, – продолжал Пройас, указывая пальцем, – в центре группы людей в масках… Видите?

Пройас указывал налево, где столпилась самая многочисленная группа из всех: палатины‑губернаторы Верхнего Айнона. Они все как один были облачены в ослепительно роскошные одеяния. Они носили парики с множеством косичек и маски из белого фарфора, прикрывающие их глаза и щеки. Все это делало их похожими на бородатые статуи.

– Тот, у которого волосы на спине лежат веером? – уточнил Келлхус.

Пройас одарил его кривой усмешкой.

– Тот самый. Так вот, это не кто иной, как сам Чеферамунни, король‑регент Верхнего Айнона, дрессированная собачка при Багряных Шпилях… Видишь, как он отвергает всю еду и питье, что ему подносят? Он боится, что император попытается его опоить.

– А зачем они в масках?

– Эти айноны – распутный народ, – объяснил Пройас, оглянувшись по сторонам, чтобы проверить, не подслушивает ли кто. – Все сплошь фигляры. Их чересчур волнуют тонкости человеческого общения. И они полагают, что скрытое лицо – мощное оружие во всем, что касается джнана.

– Джнан – это болезнь, которой страдаете вы все! – буркнул Найюр.

Пройас улыбнулся – его смешило упорное неприятие степняка.

– Разумеется, все. Но айноны больны ею смертельно.

– Прости, – вмешался Келлхус, – но не мог бы ты объяснить, что, собственно, такое этот «джнан»?

Пройас взглянул на него озадаченно.

– Знаешь, я никогда над этим особенно не задумывался, – признался он. Помнится, Биант определяет его как «войну слов и чувств». Но это нечто куда большее. Можно сказать, что это тонкости, определяющие, как следует себя вести с людьми. Это… – Он пожал плечами. – Короче, это просто то, как мы себя ведем.

Келлхус кивнул. «Они так мало знают о себе, отец!» Смущенный неадекватностью своего ответа, Пройас перенаправил их внимание на небольшую группку людей, стоящих у садового пруда. Все они были в одинаковых белых одеяниях, на груди которых был вышит знак Бивня.

– Вон, видите? Вон тот, седовласый – это Инхейри Готиан, великий магистр шрайских рыцарей. Это хороший человек. Посол Святейшего Шрайи. Майтанет прислал его, чтобы рассудить наш с императором спор.

Готиан ждал императора молча, сжимая в руках небольшую коробочку слоновой кости – очевидно, это было послание самого Майтанета. Несмотря на то что внешне Готиан казался воплощением уверенности в себе, Келлхус сразу увидел, что он волнуется: яремная вена на смуглой шее лихорадочно пульсировала, мышцы на руке были судорожно натянуты, губы нервно сжаты…

«Он считает, что его ноша ему не по плечу».

Однако лицо выражало не только тревогу: в глазах рыцаря читалась странная тоска, которую Келлхус уже не раз видел на самых разных лицах.

«Он жаждет, чтобы им управляли… Чтобы им управлял кто‑то более праведный, чем он сам».

– Хороший человек, – согласился Келлхус. «Мне нужно только убедить его, что я более праведен».

– А вон там, – продолжал Пройас, кивнув направо, – это принц Скайельт из Туньера. Его почти и не видно в тени великана, которого туньеры зовут Ялгрота.

Нарочно или нечаянно так вышло, но небольшая группка туньеров оказалась как бы в стороне от прочих айнритских владык. Из всех знатных господ, собравшихся в саду, они одни были одеты как на битву: в черные кольчуги и накидки с рукавами, расшитые стилизованными изображениями животных. Они все как один носили жесткие бороды и длинные пшеничные волосы. Лицо Скайельта было изрыто шрамами, словно после оспы, и он что‑то мрачно говорил Ялгроте, который действительно возвышался над ним и смотрел ледяным взглядом поверх голов прямо на Найюра.

– Видели вы когда‑нибудь такого великана? – шепнул Пройас, глядя на Ялгроту с неподдельным восхищением. – Будем надеяться, что его интерес к тебе, скюльвенд, чисто академический.

Найюр встретил взгляд Ялгроты, не моргнув глазом.

– Будем надеяться, – ответил он ровным тоном, – а не то ему может не поздоровиться. Человек измеряется не только ростом.

Пройас приподнял брови и улыбнулся, покосившись на Келлхуса.

– Ты думаешь, – спросил Келлхус у скюльвенда, – что он не столько велик, сколько длинен?

Пройас расхохотался, но Найюр гневно взглянул на Келлхуса. «Играй с этими глупцами, дунианин, если тебе надо, а меня не трожь!» – говорил этот взгляд.

– Знаешь, князь, – сказал Пройас, – ты начинаешь напоминать мне Ксинема.

«Человека, которого он ставит выше всех прочих». Среди общего гула голосов послышался гневный возглас:

– Ги‑ирга фи хиерст! Ги‑ирга фи хиерстас да мойя!

Это Готьелк снова осаживал кого‑то из своих сыновей, на этот раз находившегося на другом конце сада.

– А что это за подвески туньеры носят между ногами? – спросил Келлхус у Пройаса. – Похоже на высохшие яблоки…

– Засушенные головы шранков… Они делают из своих врагов амулеты, и можно предполагать, – он выразил свое отвращение кислой гримасой, – что вскоре после начала Священной войны они станут хвастаться и человеческими головами. Я как раз собирался сказать, что туньеры пришли к Трем Морям сравнительно недавно. Тысячу Храмов и Последнего Пророка они приняли только во времена моего деда и потому чрезмерно ревностны, как все новообращенные народы. Однако бесконечная война со шранками сделала их угрюмыми, мрачными… пожалуй, даже немного безумными. Скайельт в этом смысле не исключение, насколько я могу судить – этот человек не знает ни слова по‑шейски. С ним нужно… уметь обращаться, но в целом принимать его всерьез не стоит.

«Тут идет большая игра, – подумал Келлхус, – и в ней нет места тем, кто не знает правил». Но тем не менее спросил:

– Почему?

– Потому что он неуклюжий, неотесанный варвар. Ответ, которого он ожидал, – такой непременно оттолкнет скюльвенда.

Найюр презрительно фыркнул.

– А как ты думаешь, – уничтожающе спросил он, – что другие говорят обо мне?

Принц пожал плечами.

– Думаю, почти то же самое. Но это быстро изменится, скюльвенд. Я…

Пройас запнулся на полуслове: его внимание привлекла внезапная тишина, воцарившаяся среди айнрити. В тени колоннад, которыми был окружен сад, появились три фигуры. Двое из них, судя по доспехам и знакам различия, были эотскими гвардейцами. Они вели под руки третьего. Этот человек был гол, истощен, скован по рукам и ногам тяжелыми кандалами, и на шее у него висел железный ошейник с цепью. Судя по шрамам, которыми были исчерчены его руки, это был скюльвенд.

– Вот хитрые дьяволы! – вполголоса буркнул Пройас.

Гвардейцы выволокли скюльвенда на солнце. Он пошатывался, как пьяный, не стыдясь своего болтающегося фаллоса. Почувствовав солнечное тепло, он поднял жалкое лицо к солнцу. Глаза у него были выколоты.

– Кто это? – спросил Келлхус.

Найюр сплюнул, глядя, как гвардейцы приковывают пленника к подножию императорской скамьи.

– Ксуннурит, – ответил он, помолчав. – Он был нашим королем племен в битве при Кийуте.

– Несомненно, в знак того, как слабы скюльвенды… – сказал Пройас напряженным тоном. – И как слаб Найюр урс Скиоата… Доказательство для того, что будет твоим судом.

 

– Ты должен сидеть здесь, – сказал прагма, его голос не был ни суровым, ни ласковым, – и повторять фразу: «И Логос не имеет ни начала, ни конца». Ты будешь повторять это непрерывно, пока не получишь других указаний. Понял?

– Да, прагма, – ответил Келлхус.

Он опустился на тростниковую циновку в центре кельи. Прагма уселся напротив на такой же циновке, спиной к тополям, сияющим на солнце, и хмурым пропастям гор.

– Начинай, – приказал прагма и сделался неподвижен.

– И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца…

Поначалу его озадачила легкость упражнения. Но слова быстро утратили свое значение и сделались всего лишь вереницей незнакомых звуков, скорее утомительной зарядкой для языка и губ, чем словами.

– Прекрати повторять это вслух, – сказал прагма. – Повторяй только про себя.

«И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет…»

Это было совсем иначе и, как он быстро обнаружил, гораздо труднее. Проговаривание этой фразы вслух каким‑то образом помогало повторению, как будто мысль опиралась на органы речи. А теперь она осталась сама по себе, подвешенная в пустоте его души, и повторялась, повторялась, повторялась вопреки всем привычным помехам и течению ассоциаций.

«И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет…»

Первое, что он заметил, – это то, что лицо его как‑то странно обмякло, словно упражнение каким‑то образом рассекло связи, скрепляющие лицевые мышцы со страстями. Тело сделалось совершенно неподвижным – ничего подобного он никогда прежде не испытывал. Однако в то же время изнутри на него накатывали странные волны напряжения, как будто нечто глубоко внутри сопротивлялось, отказывая его мысленному голосу во внутреннем дыхании. И повторение превратилось в шепот, сделалось тоненькой нитью, тянущейся сквозь бурные вихри бессвязной, неоформленной мысли.

«И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет…»

Солнце всползало все выше над беспорядочным нагромождением гор, и на периферии взгляда запестрели темные пятна и светлые голые лица. Келлхус почувствовал, что раздираем внутренней борьбой. Смутные побуждения вздымались ниоткуда, требуя внимания. Неясные образы нашептывали, бранились, умоляли, грозили – и все они тоже требовали внимания. И сквозь все это:

«И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет…»

Уже много времени спустя он поймет, что это упражнение разграничило его душу. Беспрестанное повторение этой фразы противопоставило его самому себе, показало ему, до какой степени он себе не принадлежит. Впервые он словно бы воочию видел тьму, которая была прежде него, и понимал, что до того дня он никогда прежде не бодрствовал по‑настоящему.

Когда солнце наконец село, прагма прервал нерушимое молчание.

– Ты завершил свой первый день, юный Келлхус, и теперь ты будешь продолжать всю ночь. Когда рассветное солнце коснется восточного ледника, ты прекратишь повторять последнее слово фразы и будешь продолжать дальше в таком виде. И каждый раз, как солнце будет вставать из‑за ледника, ты будешь прекращать повторять последнее из оставшихся слов. Понял?

– Да, прагма.

Эти слова, казалось, были сказаны кем‑то другим.

– Тогда продолжай.

Когда тьма погребла под собой келью, борьба усилилась. Его тело то становилось далеким до такой степени, что кружилась голова, то близким до того, что он начинал задыхаться. То он казался себе видением, причудливой фигурой, сложившейся из клубов дыма, настолько эфемерной, что порыв ночного ветра мог развеять ее. То, напротив, превращался в комок сведенной судорогой плоти, и все чувства обострялись до такой степени, что даже ночной холод вонзался в кожу, точно сотни ножей. А фраза сделалась точно пьяная, она спотыкалась, с трудом пробираясь сквозь кошмарный хор возбуждения, смятения и обезумевших страстей. И все это завывало внутри него – это походило на предсмертный вой.

А потом из‑за ледника вынырнуло солнце, и Келлхус был поражен его красотой. Ярко‑оранжевый ободок оседлал холодные пространства сияющего снега и льда. На миг Келлхус забыл о фразе – он думал лишь о том, как вздымается ледник, выгибаясь, точно спина прекрасной женщины…

Прагма метнулся вперед и ударил Келлхуса. Его лицо превратилось в гневную маску.

– Повторяй фразу! – воскликнул он.

 

Для Келлхуса каждый из Великих Имен представлял собой вопрос, узел бесчисленных преобразований. В их лицах он видел фрагменты иных лиц, всплывающих на поверхность, как будто все люди были одним и тем же человеком, только в разные моменты. В какой‑то миг в нахмуренном Атьеаури, спорящем с Саубоиом, вихрем промелькнул Левет. В том, как Готьелк взглянул на младшего из своих сыновей, было что‑то от Серве. Одни и те же страсти, только каждая из них брошена на принципиально иные весы. Келлхус пришел к выводу, что любым из этих людей овладеть так же легко, как и Леветом, невзирая на их отчаянную гордыню. Однако в массе своей они были непредсказуемы.

Они были лабиринтом, тысячей тысяч залов, и ему предстояло пройти сквозь них. Подчинить их себе.

«А что, если эта Священная война превосходит мои способности? Что тогда, отец?»

– Пируешь, дунианин? – с горечью спросил Найюр на скюльвендском наречии. – Жиреешь на новых лицах?

Пройас отошел, чтобы побеседовать с Готианом, и они остались наедине.

– У нас общая миссия, скюльвенд.

Пока что события превосходили даже самые оптимистические из его прогнозов. Объявив себя отпрыском знатного рода, он почти без всяких усилий обеспечил себе место среди правящих каст айнрити. Пройас не только снабдил его всем, «подобающим его рангу», но и предоставил почетное место в своем совете. Келлхус обнаружил, что если ведешь себя как князь, к тебе и будут относиться как к князю. Маска становится лицом.

Однако другое утверждение – что ему приснился Шайме и Священная война – поставило его в совсем иное положение, чреватое как многими опасностями, так и многими возможностями. Некоторые открыто насмехались над его словами. Другие, такие как Пройас или Ахкеймион, видели в этом возможное предзнаменование, вроде лихорадки, предвещающей болезнь. Многие, ищущие хотя бы какого‑то знака свыше, просто принимали это как есть. Но все они признавали за Келлхусом определенное положение.

Для народов Трех Морей сны, пусть даже самые тривиальные, были делом серьезным. Для дуниан, до призыва Моэнгхуса, сны были просто повторениями пройденного, способами, которыми душа приучает себя к различным событиям. Для этих же людей сны были как бы порталом, местом, где Внешнее вторгается в Мир, и нечто превосходящее человека, будь то грядущее, далекое, демоническое или божественное, находит свое несовершенное выражение в настоящем и близком.

Но просто заявить, что тебе приснился сон, еще недостаточно. Сны могущественны, но дешевы. Сны видят все. Терпеливо выслушав описание видений Келлхуса, Пройас объяснил ему, что буквально тысячи людей утверждают, будто видели сны о Священной войне, одни – о ее триумфе, другие – о поражении. Как выразился Пройас, нельзя пройти и десяти шагов вдоль Фая, чтобы не наткнуться на какого‑нибудь отшельника, который талдычит о своих снах.

– Почему, – спросил он со свойственной ему прямотой, – я должен относиться иначе к твоим снам?

Сны – дело серьезное, а серьезные дела требуют серьезных расспросов.

– Не знаю, – ответил Келлхус – Возможно, к ним и не стоит относиться иначе. Я сам не уверен на этот счет.

И именно нежелание настаивать на пророческом характере собственных снов позволило ему закрепиться в этом шатком положении. Когда очередной неизвестный ему айнрити, узнав, кто перед ним находится, падал перед Келлхусом на колени, Келлхус гневался, как разгневался бы сострадательный отец. Когда эти айнрити молили его прикоснуться к ним, словно благодать может передаваться сквозь кожу, он прикасался, но лишь затем, чтобы поднять их на ноги и пристыдить за то, что они раболепствуют перед обыкновенным человеком. Утверждая, что он – нечто меньшее, чем кажется, он заставлял людей, особенно людей ученых, таких, как Пройас или Ахкеймион, надеяться или страшиться того, что он может оказаться чем‑то большим.

Он никогда не говорил об этом, никогда ничего не утверждал, но организовывал ситуации таким образом, чтобы эта догадка казалась верной. И тогда все, кому мнилось, будто они незаметно наблюдают за ним, все те, кто беззвучно вопрошал: «Кто же этот человек?», радовались, как никогда в жизни. Оттого, что оказались прозорливее прочих.

И тогда они уже не могли усомниться в нем. Ведь усомниться в нем означало признать, что их прозрения были пустыми. Отказаться от него значило отказаться от себя самого.

И тут Келлхус оказывался на хорошо знакомой почве.

«Так много преобразований… Но я все же вижу путь, отец».

По саду раскатился хохот. Какой‑то молодой галеотский тан соскучился стоять и ждать и решил присесть отдохнуть на императорскую скамейку. Он немного посидел, не обращая внимания на царящее вокруг веселье, разглядывая то остывший свиной джумьян, который он стянул с подноса у проходившего мимо раба, то нагого пленника, прикованного у его ног. Но когда наконец сообразил, что смеются над ним, то решил, что ему нравится всеобщее внимание, и принялся принимать разные величественные позы, корча из себя императора. Люди Бивня покатились со смеху. В конце концов Саубон забрал юношу и увел в толпу земляков, которые встретили его овацией.

Немного погодя в саду появилась вереница имперских чиновников, облаченных в пышные одеяния, полагающиеся им по сану. Они возвестили приход императора. Икурей Ксерий III вступил в сад вместе с Конфасом как раз тогда, когда всеобщее веселье несколько поулеглось. На его лице отражалось благоволение, смешанное с отвращением. Он опустился на свою скамью и вновь заставил гостей разразиться хохотом, поскольку принял ту самую позу, которую юный галеот изображал всего пару минут тому назад: левая рука на коленях, ладонью вверх, правая сжата в кулак и опущена книзу. Келлхус видел, как побледнело от гнева лицо императора, когда один из евнухов объяснил ему, отчего все смеются. Когда Ксерий отсылал евнуха, взгляд его был убийственным, и он не сразу решил, какую именно позу принять. Келлхус уже знал, что быть предугаданным – одно из самых раздражающих оскорблений. Таким образом даже императора можно было сделать рабом – хотя Келлхус понял, что до сих пор не знает почему. В конце концов Ксерий остановился на норсирайской позе: уперся руками в колени.

Миновало несколько долгих секунд тишины, пока император боролся с гневом. За это время Келлхус успел изучить лица императорской свиты: непробиваемую надменность императорского племянника, Конфаса; панику рабов, привыкших замечать мельчайшие колебания бурных страстей своего господина; неодобрительно поджатые губы советников, выстроившихся полукругом, центром которого был император. И…

И другое лицо среди советников… Тревожащее лицо.

Поначалу его внимание привлекло тончайшее несоответствие, чуть заметная неправильность. Старик в роскошном угольно‑черном шелковом одеянии, которому все остальные явно оказывали почет и уважение. Один из спутников старика наклонился к его уху и прошептал нечто, неслышное сквозь гул голосов. Однако Келлхус прочел по губам: «Скеаос».

Это было имя советника.

Келлхус глубоко вздохнул и позволил течению своих собственных мыслей замедлиться и застынуть. Тот, кем он был в повседневном общении с другими людьми, перестал существовать, облетел, как лепестки на ветру. Темп событий замедлился. Келлхус сделался местом, чистым листом для единственного рисунка: морщинистого старческого лица.

Отсутствие сколько‑нибудь заметного покраснения кожи. Несоответствие между сердечным ритмом и выражением лица…

Однако гул голосов вокруг затих, и Келлхусу пришлось отступить и вновь собраться воедино. Император собирался говорить. Его слова могли решить судьбу Священной войны.

Миновало пять ударов сердца.

Что это может означать? Единственное лицо, не поддающееся расшифровке, посреди моря абсолютно прозрачных лиц…

«Скеаос… Быть может, ты создан моим отцом?»

 

«И Логос не имеет ни начала, ни… И Логос не имеет ни начала, ни… И Логос не имеет ни начала, ни… И Логос не имеет ни начала…»

На миг он почувствовал вкус крови на потрескавшихся губах, но ощущение было вскоре смыто безжалостным, монотонным повторением. Внутренняя какофония утихла, улеглась, сменилась гробовой тишиной. Тело сделалось абсолютно чужим, футляром, который легко было отбросить прочь. И сам ход времени, движение «прежде» и «теперь», преобразился.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2022-11-01 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: