Однако Келлхус изучал сквозь мельтешение фигур лицо императора. Император, брызгая слюной, отдавал приказы одному из своих великолепных гвардейцев, и Келлхус знал, что приказы эти не имеют никакого отношения к Священной войне. «Схватите Скеаоса, – шипели его искривленные губы, – и созовите остальных. Старый мерзавец скрывает какое‑то предательство!»
Келлхус смотрел, как эотский гвардеец махнул своим товарищам, потом подошел к безликому советнику. Советника грубо уволокли прочь.
Что они обнаружат?
В саду императора сегодня произошло не одно, а два столкновения.
Затем красивое лицо Икурея Ксерия III обернулось к Келлхусу. На лице этом отражался гнев и страх.
«Он думает, будто я причастен к предательству его советника. Ему хочется меня арестовать, но он не может придумать повода».
Келлхус обернулся к Найюру, который стоически ждал, глядя на своего обнаженного сородича, прикованного у ног императора.
– Нам нужно уходить отсюда как можно быстрее, – сказал Келлхус. – Тут было сказано слишком много правды.
ГЛАВА 18
АНДИАМИНСКИЕ ВЫСОТЫ
«…И откровение это уничтожило все, что я некогда знал. Некогда я вопрошал Господа: „Кто ты?“, теперь же вопрошаю: „Кто я?“»
Анхарл, «Письмо Белому храму»
«Похоже, все сходятся на том, что император был человеком крайне подозрительным. Страх имеет множество обличий, но опаснее всего он тогда, когда сочетается с властью и постоянной неуверенностью».
Друз Ахкеймион, «Компендиум Первой Священной войны»
Конец весны, 4111 год Бивня, Момемн
Император Икурей Ксерий III расхаживал взад‑вперед, ломая руки. После постыдного провала в саду его непрерывно и неудержимо трясло. Он не покидал пределов своих апартаментов. Конфас и Гаэнкельти, капитан его эотских гвардейцев, молча стояли посреди комнаты и следили за ним. Ксерий приостановился у лакового столика, отхлебнул большой глоток разбавленного анпоя. Облизнул губы и выдохнул:
– Вы его схватили?
– Да, – ответил Гаэнкельти. – Его отвели в подземелья.
– Я должен его видеть!
– Я бы не советовал, о Бог Людей, – осторожно ответил Гаэнкельти.
Ксерий приостановился, пристально уставился на массивного капитана‑норсирайца.
– Не советуешь? В чем дело? Или тут замешано колдовство?
– Имперский Сайк утверждает, что нет. Но этот человек… специально обучен.
– Что значит «специально обучен»? Избавьте меня от ваших загадок, Гаэнкельти! Сегодня была унижена империя. Я был унижен!
– Он… его оказалось очень трудно взять. Трое из моих людей погибли. Еще четверо лежат с переломами…
– Да ты шутишь! – воскликнул Конфас. – Он что, был при оружии?
– Нет. Я никогда еще не видел ничего подобного. Если бы не дополнительные стражники, вызванные из‑за аудиенции… Я же говорю, он специально обучен.
– Ты хочешь сказать, – спросил Ксерий, и лицо его исказилось от ужаса, – что за все это время, за все эти годы, он без труда мог бы убить… убить меня?!
– Но дядюшка, Скеаос же немыслимо стар! – вмешался Конфас. – Как такое может быть? Должно быть, дело все же в колдовстве.
– Сайк клянется, что колдовство ни при чем, – повторил Гаэнкельти.
– Сайк! – хмыкнул Ксерий и снова потянулся за анпоем. – Нечестивые крысы! Шныряют тут по дворцу взад‑вперед. Злоумышляют против меня, все время строят заговоры. Нам нужно подтверждение кого‑то независимого.
Он снова сделал большой глоток, поперхнулся, закашлялся.
– Пошлите за кем‑нибудь из других школ… За мисунсаями, – продолжал он срывающимся голосом.
– Уже послано, о Бог людей. Но в данном случае я верю Сайку.
Гаэнкельти показал маленький, покрытый рунами шарик, висящий у него на груди, – хору, погибель колдунов.
– Когда его скрутили, я поднес это к его лицу. Он даже не поморщился. На его лице вообще ничего не отразилось.
– Скеаос! – возопил Ксерий, обращаясь к резным потолкам. И снова потянулся за анпоем. – Проклятый, раболепный, хитроумный Скеаос! Шпион? Специально обученный ассасин? Он трясся каждый раз, как я обращался к нему напрямую. Вы это знаете? Дрожал, точно олень. И я говорил себе: «Другие называют меня богом, но Скеаос – о, славный Скеаос, он‑то на самом деле понимает, что я божествен! Скеаос – единственный, кто воистину повинуется…» А он все это время вливал мне в уши яд капля за каплей! Распалял мои страсти лживыми словами! О‑о, боги проклятия! Я велю содрать с него кожу заживо! Я вытяну правду, даже если придется переломать ему все кости! Он у меня сдохнет под пыткой!
Ксерий с ревом опрокинул злосчастный столик. По мраморному полу разлетелись осколки хрусталя, зазвенело золото.
Император остался стоять молча, тяжело дыша. Мир вокруг звенел и дребезжал, непроницаемый, насмешливый. Повсюду шумели и скалились тени. Разворачивались великие замыслы. Сами боги встали и двинулись в поход – против него.
– А как быть с другим, о Бог Людей? – осмелился спросить Гаэнкельти. – С князем Атритау, который заставил вас заподозрить Скеаоса?
Ксерий обернулся к своему капитану. Глаза у него все еще были дикие.
– Князь Атритау… – повторил он, содрогнувшись при воспоминании о спокойном, непроницаемом лице этого человека.
Шпион… шпион, чье лицо говорит о полном спокойствии. Такая уверенность! А почему бы и нет, если у него в сообщниках – первый советник самого императора? Но больше такому не бывать! Скоро он снова увидится с императором, и тогда в глазах у него будет ужас!
– Следить за ним. Глаз с него не спускать!
Он обернулся к Конфасу, некоторое время всматривался в него. В кои‑то веки, похоже, даже его богоподобный племянничек растерялся. Вот за такие мелочные удовольствия придется цепляться всю эту ночь.
– Оставь нас пока что, капитан, – распорядился он, понемногу приходя в себя. – Я доволен твоим поведением. Позаботьтесь о том, чтобы ко мне незамедлительно явились великий магистр Кемемкетри и Токуш. Я желаю побеседовать со своими колдунами и своими шпионами… И с авгурами. Пришли ко мне и Аритмея тоже.
Гаэнкельти преклонил колени, коснулся лбом ковра и вышел.
Оставшись наедине с племянником, Ксерий повернулся к нему спиной и вышел в открытый портик на дальнем конце комнаты. Снаружи уже темнело, и Менеанорское море тяжело вздымалось на фоне серого горизонта.
– Я знаю, о чем ты хочешь спросить, – сказал он тому, кто стоял позади него. Тебя интересует, многое ли я говорил Скеаосу. Тебя интересует, знает ли он все то, что знаешь ты.
– Он все время находился при вас, дядюшка. Разве не так?
– Я могу ошибаться, племянник, но я отнюдь не дурак… Однако все это пустые разговоры. Скоро мы узнаем все, что известно Скеаосу. И будем знать, кого следует наказывать.
– А как насчет Священной войны? – осторожно спросил Конфас. – Что будет с нашим договором?
– Наш род, племянник. Прежде всего – наш род… «По крайней мере, так сказала бы твоя бабка». Ксерий повернулся к Конфасу боком, немного поразмыслил.
– Кемемкетри говорил мне, что к Священному воинству присоединился адепт Завета. Вызови его… сам.
– Зачем? Они же глупцы, эти адепты Завета.
– На глупцов можно положиться именно потому, что они глупцы. Их интересы редко пересекаются с твоими собственными. Творятся великие дела, Конфас. Нам нужно знать наверняка.
Конфас вышел, оставив его наедине с темным морем. С вершины Андиаминских Высот было видно далеко, но Ксерию всегда казалось, что недостаточно далеко. Он будет расспрашивать Кемемкетри, великого магистра Имперского Сайка, и Токуша, своего главного шпиона. Наслушается их пререканий, ничего толком от них не узнает. А потом спустится в подземелья. И лично повидает «славного Скеаоса». Выдаст ему первые плоды его преступления.
Путь от лагеря до Андиаминских Высот Ахкеймиону запомнился как кошмарное видение. Но Момемн после захода солнца вообще таков – есть в нем что‑то от ночного кошмара. Воздух был такой пахучий, что вонь ощущалась на вкус. Несколько раз в просветах между домами мелькал длинный каменный перст – видимо, башня Зиек, – а проходя мимо храмового комплекса Кмираль, он увидел перед собой огромные купола Ксотеи, выгнувшиеся на фоне неба, точно гигантские жирные животы. В остальное же время он плутал в хаосе переулков, застроенных старыми многоэтажными домами и прерываемых опустевшими рынками, каналами и храмами. При дневном свете Момемн представлял собой сложный, продуманный комплекс; ночью же он превращался в лабиринт.
Отряд кидрухилей с факелами походил на сверкающую нить, тянущуюся сквозь тьму. Железные подковы звонко цокали по каменным мостовым и по засохшей глине. В окнах появлялись напуганные белесые лица разбуженных шумом людей. Рядом с ним в полном церемониальном доспехе ехал сам Икурей Конфас, холодный и отчужденный.
Ахкеймион поймал себя на том, что периодически исподтишка поглядывает на главнокомандующего. В физическом совершенстве этого человека было нечто пугающее, что заставляло Ахкеймиона особенно остро осознавать собственное несовершенство, как будто через Конфаса боги открыли людям жестокую насмешку, таящуюся за недостатками более обыкновенных людей. Однако не только его внешность заставляла Ахкеймиона чувствовать себя не в своей тарелке. Этот человек держался как‑то необычно – пожалуй, чересчур самоуверенно для того, чтобы это можно было счесть гордыней. Ахкеймион решил, что Икурей Конфас либо обладает невероятной силой, либо, напротив, лишен чего‑то очень важного.
Конфас! Ему по‑прежнему не верилось. Что может быть нужно от него дому Икуреев? Ахкеймион пытался расспрашивать племянника императора, но тот на все вопросы отвечал одно: «Меня послали привезти вас, а не болтать с вами».
Неизвестно, чего хотел император, но ясно было одно: это достаточно важный повод, чтобы отправить посыльным императорского племянника.
Услышав, что его хочет видеть император, Ахкеймион поначалу исполнился дурных предчувствий. Кидрухили в тяжелых доспехах растекались по улочкам лагеря конрийцев, как будто собирались взять его приступом. У костров чуть было не дошло до драк, пока не выяснилось, что нансурцы явились за ним, Ахкеймионом.
– Зачем я понадобился императору? – спросил он у Конфаса.
– А зачем императору вообще может понадобиться колдун? – раздраженно ответил Конфас.
Этот ответ рассердил Ахкеймиона, напомнил ему о чиновниках из Тысячи Храмов, которых он тщетно осыпал вопросами об обстоятельствах смерти Инрау. И на миг Ахкеймион глубоко осознал, насколько незначителен сделался Завет в великих интригах Трех Морей. Среди школ Завет был выжившим из ума дурачком, чьи чрезмерные требования делаются все более безнадежными по мере того, как сгущается ночь. А сильные мира сего тщательно избегают подобных помех.
Именно поэтому призыв императора так встревожил его. Действительно, что может понадобиться императору от такого безнадежного дурачка, как Друз Ахкеймион?
Насколько ему было известно, на такой шаг Великую фракцию, подобную Икуреям, может сподвигнуть только одно из двух: либо они столкнулись с чем‑то, что оказалось не по зубами ни их собственной школе, Имперскому Сайку, ни наемнику‑мисунсаю, либо они желают побеседовать о Консульте. Поскольку в Консульт теперь никто, кроме Завета, не верит, остается первое. И, возможно, не так уж это невероятно, как кажется. Великие фракции над их миссией, конечно, дружно смеются, однако искусство‑то их чтят по‑прежнему.
Гнозис делает их из просто дураков богатыми дураками.
В конце концов кавалькада миновала огромные ворота, проехала через внешние сады Дворцового района и очутилась у подножия Андиаминских Высот. Однако ожидаемого облегчения Ахкеймион не испытал.
– Прибыли, колдун, – коротко бросил Икурей Конфас, спешиваясь с непринужденностью человека, выросшего в седле. – Ступай за мной.
Конфас проводил его к окованным железом дверям, находившимся где‑то на периферии огромного здания. Сам дворец с его мраморными колоннами, слабо светящимися в сиянии бесчисленных факелов, взбирался наверх, на вздымающуюся перед ними гору. Конфас громко постучал в дверь, и ее распахнули двое эотских гвардейцев. За спинами у них открылся длинный коридор, освещенный свечами. Однако вел он не наверх, а куда‑то в глубь горы.
Конфас, не оглядываясь, вошел внутрь, но, видя, что Ахкеймион не спешит последовать за ним, остановился.
– Если ты опасаешься, что этот коридор ведет в императорские темницы, – сказал он с паскудной улыбочкой, – то можешь не сомневаться: именно туда он и ведет.
В свете свечей ярко вспыхнули замысловатые узоры на его нагруднике: солнца Нансурии. Ахкеймион знал, что где‑то под этим нагрудником спрятана хора. Большинство знатных людей носят хоры, талисманы, оберегающие от колдовства. Однако Ахкеймиону не обязательно было догадываться о том, что у Конфаса есть хора – он и без того чувствовал: она есть.
– Я так и предполагал, – ответил он, стоя на пороге. – Думается мне, наступило время, когда вам следует объяснить, зачем я здесь.
– Эти мне колдуны Завета! – печально вздохнул Конфас – Вы, как и все скряги, уверены, будто все только и охотятся за вашим сокровищем. Уж не думаешь ли ты, колдун, будто я настолько глуп, чтобы на виду у всех врываться в лагерь Пройаса лишь затем, чтобы похитить тебя?
– Вы принадлежите к дому Икуреев. Не кажется ли вам, что это само по себе достаточный повод для беспокойства?
Конфас некоторое время разглядывал его взглядом опытного откупщика и под конец, по всей видимости, пришел к выводу, что Ахкеймиона насмешкой не возьмешь и знатностью не запугаешь.
– Ну ладно, – коротко сказал он. – Мы обнаружили среди своих придворных шпиона. И ты нужен императору, чтобы подтвердить, что колдовство здесь ни при чем.
– Вы не доверяете Имперскому Сайку?
– Имперскому Сайку никто не доверяет.
– Понятно. А наемники, мисунсаи, – почему бы не позвать одного из них?
Конфас вновь улыбнулся снисходительно – более чем снисходительно. Ахкеймион повидал немало подобных улыбочек, но они всегда казались какими‑то назойливыми, загрязненными мелким отчаянием. В этой улыбке ничего назойливого не было. В свете свечей сверкнули ровные белые зубы. Хищные зубы.
– Этот шпион, колдун, весьма необычен. Возможно, он окажется не по плечу их ограниченным способностям.
Ахкеймион кивнул. Да, мисунсаи действительно «ограниченны». Корыстные души наемников редко бывают одаренными. Но что такое для императора послать за колдуном Завета, не доверяя не только собственным магам, но и наемникам… «Они в ужасе, – понял Ахкеймион. – Икуреи перепуганы насмерть». Ахкеймион пристально вгляделся в императорского племянника, ища каких‑либо признаков обмана. Не нашел – и, успокоившись, перешагнул порог. Однако поморщился, когда дверь у него за спиной со скрежетом затворилась.
Стены коридора стремительно проносились мимо – Конфас шагал вперед размашисто, по‑военному. Ахкеймион буквально кожей чувствовал, как над ним громоздится махина Андиаминских Высот. Интересно, сколько людей прошли этим коридором и никогда не вернулись обратно?
Конфас внезапно, без предупреждения сказал:
– Вот ты ведь друг Нерсея Пройаса, да? Скажи мне: что тебе известно об Анасуримборе Келлхусе? О том, который называет себя князем Атритау?
У Ахкеймиона перехватило дыхание, он сбился с ноги и не сразу догнал Пройаса.
«Неужели в этом каким‑то образом замешан Келлхус?» Что ему сказать? Что он боится, как бы этот человек не оказался предвестником второго Армагеддона? «Не говори ему ничего!»
– А почему вы спрашиваете?
– Ты, без сомнения, слышал об исходе встречи императора с Великими Именами. Таким исходом мы в немалой степени обязаны ловкому вмешательству этого человека.
– Вы хотите сказать, его мудрости?
Лицо главнокомандующего на миг исказилось от гнева. Он похлопал себя по груди, между ключиц – именно там, где висела его хора. Этот жест каким‑то образом успокоил Конфаса – видимо, напомнил ему о том, что Ахкеймиона тоже можно убить.
– Я задал тебе простейший вопрос!
Ахкеймион про себя подумал, что этот вопрос никак нельзя назвать простейшим. Что ему известно о Келлхусе? Да почти ничего. Если не считать того, что этот человек внушает ему благоговение, а мысль о том, кем он может оказаться, внушает ужас. Вернувшийся Анасуримбор…
– Имеет ли это какое‑то отношение к вашему «необычному шпиону»?
Конфас остановился как вкопанный и уставился на Ахкеймиона в упор. То ли этот вопрос почему‑либо показался ему идиотским, то ли он не мог решить, как на него ответить.
«Они действительно перепуганы насмерть».
Главнокомандующий фыркнул – его как будто забавляла сложившаяся ситуация. Он, Икурей Конфас, тревожится из‑за того, как может обойтись с тайнами империи какой‑то адепт Завета!
– Абсолютно никакого. Он ухмыльнулся.
– Причеши‑ка бороду, колдун, – добавил он, продолжая свой путь по коридору. – Тебе предстоит встретиться с императором!
Ксерий отошел от Кемемкетри и пристально вгляделся в лицо Скеаоса. Ухо у советника было в крови. Длинные жидкие пряди седых волос прилипли ко лбу со вздувшимися венами и впалыми щеками. Это придавало советнику облик безумца.
Старик был раздет донага и прикован вверх лицом к выпуклому деревянному столу, имеющему форму половинки колесного обода. Дерево было гладкое, отполированное до блеска спинами других таких же узников, и рядом с бледной кожей советника выглядело совсем черным. Комнату с низким сводчатым потолком озаряло множество горящих жаровен, расставленных в беспорядке по разным углам. Они находились в самом чреве Андиаминских Высот, в помещении, которое издавна называлось Комнатой Правды. Вдоль стен на железных подставках и крюках были расставлены и развешаны многочисленные орудия для добывания Правды.
Скеаос смотрел на императора без страха, помаргивая, как моргает ребенок, разбуженный посреди ночи. На морщинистом лице блестели глаза, обращенные к тем, кто явился вместе с императором: Кемемкетри и еще двое старших магов, в черных с золотом одеяниях Имперского Сайка, Колдунов Солнца; Гаэнкельти и Токуш, оба еще в церемониальных доспехах, с лицами, искаженными страхом – ведь император, несомненно, обвинит их в том, что они проморгали это подлое предательство; Кимиш, императорский палач, который не замечал людей – он видел одни только болевые точки; Скалетей, вызванный Гаэнкельти мисунсай в голубом одеянии, – его немолодое лицо выглядело озадаченным; и, разумеется, двое арбалетчиков из эотской гвардии, в синих татуировках, с хорами, нацеленными на цыплячью грудь главного советника.
– Совсем другой Скеаос… – шепнул император, стиснув трясущиеся руки.
Главный советник негромко хихикнул.
Ксерий подавил терзавший его ужас, почувствовал, как его сердце ожесточилось. Ярость. Здесь ему потребуется ярость.
– Что скажешь, Кимиш? – спросил он.
– Его уже допросили, кратко, о Бог Людей, – ответил Кимиш. – Согласно протоколу.
Что слышалось в его тоне? Возбуждение? Кимишу, единственному из собравшихся, не было дела до того факта, что на столе растянут советник императора. Он был всецело поглощен своим ремеслом. Ксерий был уверен, что и политический подтекст этого ареста, и его ошеломляющие последствия для Кимиша ровным счетом ничего не значат. Вот это Ксерию в нем и нравилось – хотя временами раздражало. Подходящая черта для императорского палача.
– И что? – спросил Ксерий. Голос у него едва не сорвался. Все его страсти, казалось, усилились и грозили самыми неожиданными превращениями: из скуки – в ярость, от мелкой обиды – к страданию.
– Бог Людей, этот человек не похож ни на кого из тех, кого мне доводилось видеть.
А вот что Кимишу, с точки зрения императора, было совершенно не к лицу, так это его страсть к театральности. Он говорил не спеша, выдерживая паузы, точно завзятый актер, с таким видом, как будто весь мир – всего лишь хор при нем. Суть дела Кимиш ревниво приберегал напоследок и выдавал ее в согласии с законами повествования, а никак не со срочностью и необходимостью.
– Твое дело, Кимиш, получать ответы! – отрезал Ксерий. – Почему мне приходится допрашивать палача?
Кимиш пожал плечами.
– Ну, иногда лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать, – сказал он и взял с подставки, стоящей подле советника, небольшие щипцы. – Вот, поглядите.
Он опустился на колени и взял в левую руку одну из ног советника. И принялся медленно, со скучающим видом профессионала сдирать ноготь с пальца.
Ничего. Ни стона, ни звука. Старческое тело даже не вздрогнуло.
– Это не человек! – ахнул Ксерий и отшатнулся. Прочие застыли, ошеломленные. Император обернулся к Кемемкетри – тот покачал головой, – потом к Скалетею, и тот прямо сказал:
– Здесь никакого колдовства нет, о Бог Людей.
Ксерий развернулся к своему советнику.
– Что ты такое?! – вскричал он.
Старческое лицо усмехнулось.
– Я большее, Ксерий. Я нечто большее.
Это не был голос Скеаоса – это был шум словно бы множества голосов.
Земля поплыла под ногами Ксерия. Он ухватился за Кемемкетри – тот невольно отшатнулся от хоры, болтавшейся на шее у императора. Ксерий взглянул в глумливое лицо колдуна. «Имперский Сайк!» – мысленно взвыл он. Коварные. Лелеющие тайные помыслы и замыслы. Только у них есть такие возможности. Только они могли…
– Ты лжешь! – крикнул он великому магистру. – Без колдовства тут обойтись не могло! Я чувствую в воздухе его отраву! Вся комната воняет колдовством!
Он отшвырнул перепуганного колдуна наземь.
– И этого раба ты подкупил! – орал Ксерий, указывая на Скалетея, который сделался белее мела. – А, Кемемкетри? Грязная, нечестивая шавка! Это твоих рук дело? Сайк возжелал сделаться Багряными Шпилями западных земель, да? Превратить своего императора в марионетку?
Ксерий запнулся на полуслове и выпустил колдуна – в дверях появился Конфас. Рядом с ним стоял колдун Завета. Помощники Кемемкетри поспешно подняли своего великого магистра на ноги.
– Эти ваши обвинения, дядюшка… – осторожно заметил Конфас. – Быть может, они несколько поспешны…
– Может быть! – бросил Ксерий, расправляя свое одеяние. – Но чем ближе нож, тем опаснее, как сказала бы твоя бабушка.
Он перевел взгляд на плотного человека с квадратной бородой, стоящего рядом с Конфасом, и спросил:
– Это и есть адепт Завета?
– Да. Друз Ахкеймион.
Человек неловко опустился на колени, коснулся лбом земли и буркнул:
– Привет вам, Бог Людей.
– Ах, эти встречи властителей и магов! Во время них все время чувствуешь себя не в своей тарелке, не правда ли, адепт?
Острое смятение, владевшее им всего несколько секунд тому назад, было забыто. «Быть может, оно и к лучшему, что этот человек сознает, о сколь важных вещах сейчас идет речь», – подумал Ксерий. Он почему‑то счел нужным побыть любезным.
Колдун посмотрел на него вопросительно, потом опомнился и опустил взгляд.
– Я ваш раб, Бог Людей, – пробормотал он. – Что вам угодно?
Ксерий взял его за руку – он подумал, что это совершенно обезоруживающий жест: император держит за руку человека из низшей касты! – и провел его мимо других к распростертому на столе Скеаосу.
– Вот видишь, Скеаос, – сказал Ксерий, – чего мы только не делаем ради твоего удобства!
Старческое лицо осталось бесстрастным, однако в глазах вспыхнула странная напряженность.
– Заветник… – произнесло это существо.
Ксерий взглянул на Ахкеймиона. Лицо адепта было непроницаемо. И тут Ксерий ощутил это: ощутил ненависть, исходящую от бледной фигуры Скеаоса, как будто старик узнал колдуна Завета. Распростертое тело напружинилось. Цепи натянулись, звенья их скрежетнули. Деревянный стол заскрипел.
Колдун Завета отступил на пару шагов.
– Что ты видишь? – прошипел Ксерий. – Это колдовство? Да?!
– Кто этот человек? – спросил Друз Ахкеймион. В голосе его звучал нескрываемый ужас.
– Мой главный советник… он был им тридцать лет.
– А вы… допрашивали его? Что он сказал? Колдун почти кричал. Что это в его глазах? Неужто паника?
– Отвечай, заветник! – воскликнул Ксерий. – Колдовство это или нет?!
– Нет.
– Врешь, заветник! Я это вижу! По глазам твоим вижу!
Колдун посмотрел ему прямо в глаза. Взгляд его был напряженным, как будто он пытался понять слова императора, сосредоточиться на чем‑то, внезапно сделавшемся чересчур тривиальным.
– Н‑нет… – выдавил он. – То, что ты видишь, – это страх… Колдовство тут ни при чем. Либо же это колдовство иной природы. Незримое для Немногих…
– Я же вам говорил, Бог Людей! – встрял сзади Скалетей. – На мисунсаев всегда можно положиться. Мы не имеем никакого отношения к…
– Цыц! Молчать! – возопил Ксерий.
То, что некогда было Скеаосом, зарычало…
– Мета ка перуптис сун рангашра, Чигра, Мандати, Чигра‑а! – захрипел старый советник.
Голос его окончательно утратил всякое сходство с человеческим. Он выгибался и бился в своих цепях, под старческой кожей переливались тонкие, стальные мышцы. Из стены вылетел один из болтов.
Ксерий отшатнулся назад следом за колдуном.
– Что он говорит? – выдохнул император.
Но колдун замер, как громом пораженный.
– Цепи!!! – крикнул кто‑то – кажется, Кимиш.
– Гаэнкельти!.. Конфас!!! – растерянно вскричал Ксерий, отступая еще дальше.
Старческое тело металось по выгнутому дереву, точно клубок голодных змей, зашитый в человеческую кожу. Из стены вылетел еще один болт…
Гаэнкельти умер первым: у него была сломана шея, так что, когда он рухнул ничком, голова запрокинулась на спину, мертвым лицом вверх. Лопнувшая цепь хлестнула по лицу Конфаса, и он отлетел к дальней стене. Токуш упал, точно сломанная кукла. «Скеаос?!!»
Но тут раздались эти слова! Слова полыхнули, и комнату омыло ослепительным пламенем. Ксерий взвизгнул и упал. Над ним прокатился порыв огненного ветра. Камень потрескался от жара. Воздух пошел рябью.
И он услышал рев заветника:
– Нет, будь ты проклят! НЕ‑ЕТ!!!
И вой, не похожий ни на что из того, что императору доводилось слышать прежде, – точно тысячу волков сжигали заживо. Шлепок мяса о камень…
Ксерий поднялся на ноги, цепляясь за стену, но ничего не увидел: его стеной обступили эотские гвардейцы. Жаровни потухли, и в комнате сделалось темно, очень темно. Колдун Завета все орал и бранился.
– Довольно, заветник! – взревел Кемемкетри.
– Самодовольный, неблагодарный, сраный идиот! Ты понятия не имеешь, что ты наделал!
– Я спас императора!!!
И Ксерий подумал: «Я спасен…» Он выбрался из‑за спин гвардейцев, вышел на середину комнаты. Дым. Вонь жареной свинины.
Колдун Завета опустился на колени над обугленным телом Скеаоса, схватил обгоревшие плечи, встряхнул – голова безвольно мотнулась.
– Что ты такое? – рявкнул он. – Отвечай!
Из‑под опаленной, почерневшей кожи сверкнули белым глаза Скеаоса. Глаза смеялись, смеялись над разъяренным колдуном.
– Ты первый, Чигра, – прохрипел Скеаос – жуткий шепот, идущий ниоткуда. – Ты же будешь и последним…
То, что произошло после этого, снилось потом Ксерию до конца его дней – а дни эти были недолгими. Лицо Скеаоса растянулось, словно он хотел набрать побольше воздуху, и сложилось, точно паучьи лапки, плотно охватившие холодное брюшко. Двенадцать паучьих лапок, каждая с маленьким острым коготком, расцепились и раскрылись, обнажив не прикрытые губами зубы и глаза без век на том месте, где следовало быть лицу. Точно длинные женские пальцы, они охватили голову ошеломленного колдуна Завета и принялись давить.
Человек завопил от боли.
Ксерий стоял, не в силах шевельнуться, и смотрел на это, точно завороженный.
Но тут адская голова отвалилась и покатилась по полу, точно дыня, беспомощно дрыгая лапками. Конфас с окровавленным мечом подошел к ней, постоял, опустив меч, и посмотрел остекленевшими глазами на дядю.
– Мерзость какая, – сказал он и утер кровь с лица. Колдун Завета тем временем, кряхтя, поднялся на ноги.
Обвел взглядом ошеломленные лица и, ни слова не говоря, направился к выходу. Кемемкетри преградил ему путь.
Друз Ахкеймион оглянулся на Ксерия. Взгляд его снова сделался живым и внимательным. По щекам у него струилась кровь.
– Я ухожу, – сказал он без лишних церемоний.
– Ну, уходи, – сказал Ксерий и кивнул великому магистру.
Когда адепт вышел из комнаты, Конфас взглянул на Ксерия вопросительно. «Разумно ли это?» – говорил его взгляд.
– Он бы принялся пересказывать нам мифы, Конфас. Про Древний Север, про возвращение Мога. Что еще он может сказать?
– После всего произошедшего, – возразил Конфас, – к нему, возможно, стоило бы прислушаться.
– Безумные события – еще не повод верить безумцам, Конфас.
Император взглянул на Кемемкетри и понял по лицу старика, что тот пришел к тем же выводам, что и он сам. В этой комнате Правда все же выплыла наружу. Ужас сменился ликованием. «Я выжил!»
Интрига. Великая Игра – бенджука, в которой играют человеческими сердцами и живыми душами. Было ли такое время, когда он не участвовал в игре? За много лет Ксерий научился тому, что играть, не ведая замыслов соперника, можно лишь до определенного момента. Вся штука в том, чтобы опередить соперника. Рано или поздно этот момент наступит, и если тебе удастся вынудить соперника раскрыть карты раньше, чем он собирался, то ты выживешь и все узнаешь. И вот этот момент пришел. Он выжил. И теперь он все знает.