Но тогда почему она прячется от него? Почему боится наткнуться на него каждый раз, как выходит за пределы лагеря? Каждый раз, как она видит человека, который на него похож, она поспешно отворачивается, боясь, что, если не отвернуться, этот человек и впрямь превратится в Ахкеймиона. Тогда он увидит ее, накажет ее, вопросительно нахмурившись. Остановит ее сердце скорбным взглядом…
– Что покупать‑то будете? – повторил торговец, на этот раз озабоченно.
Она тупо посмотрела на него, подумала: «У меня ведь нет денег». А тогда зачем она пошла на агору?
И тут она вспомнила про мужчину, эотского гвардейца, который следил за ней. Она оглянулась назад – и увидела, что он ждет, пристально глядя на нее. «Красавец какой…»
Дыхание ее участилось. Между ног сделалось горячо.
На этот раз она не стала отворачиваться.
«Чего тебе надо?»
Он упорно смотрел на нее, выдерживая ту паузу длиной в мгновение, которая скрепляет все молчаливые договоры. Потом слегка качнул головой в сторону конца рынка и обратно.
Она нервно отвернулась. Сердце в груди затрепыхалось.
– Спасибо, – пробормотала она торговцу и отвернулась. Тот сердито всплеснул руками. Эсменет тупо побрела в том направлении, куда указал незнакомец.
Она видела его краем глаза сквозь расплывчатую толпу – он шел следом за ней. Он держался на расстоянии, однако Эсменет казалось, будто он уже прижался потной грудью к ее спине, а своими узкими бедрами к ее ягодицам, трется об нее и что‑то шепчет ей на ухо. Она хватала воздух ртом и шла все быстрее, как будто за ней гнались.
«Я этого хочу!»
Они очутились посреди опустевших загонов для жертвенного скота. Пахло навозом. Над головой возвышались наружные здания храмового комплекса. Каким‑то образом, не сказав друг другу ни слова, они сошлись в полумраке пустынного тупичка.
|
|
На этот раз от него пахло обожженной солнцем кожей. Его поцелуй был сокрушителен, даже жесток. Она всхлипнула, забралась языком поглубже ему в рот, ощупывая края его зубов, острые, точно ножи.
– О да! – воскликнул, почти вскрикнул он. – Как хорошо!
Он стиснул ее левую грудь. Другая его рука скользнула ей под юбку, погладила внутреннюю сторону ее бедер.
– Нет! – воскликнула она и оттолкнула его.
– Чего? – Он перегнулся через ее руки, пытаясь снова поцеловать ее.
Она отвернулась.
– А деньги? – выдохнула она и фальшиво хохотнула. – Бесплатной закуски не бывает!
– Ох, Сейен! Сколько?
– Двенадцать талантов. Серебряных!
– Шлюха! – прошипел он. – Так ты шлюха!
– Я – двенадцать серебряных талантов…
Гвардеец заколебался.
– Ладно, по рукам.
Он принялся рыться в кошельке, потом взглянул на нее, пока она нервно одергивала юбку.
– А это что такое? – осведомился он.
Она проследила направление его взгляда – он смотрел на запястье ее левой руки.
– Ничего.
– В самом деле? Вообще‑то я уже видел это «ничего». Это подделка татуировок, которые носят жрицы Гиерры, вот это что такое! В Сумне так клеймят своих шлюх.
– Ну, и что с того?
Мужчина ухмыльнулся.
– Я дам тебе двенадцать талантов. Медных.
– Серебряных, – возразила она. Ее голос звучал неуверенно.
– Раздавленный персик есть раздавленный персик, как его ни ряди!
– Ладно… – прошептала она, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
– Чего‑чего?
– Ладно! Давай быстрее!
|
|
Он вытащил из кошелька монеты. Эсменет заметила, что сквозь его пальцы проскользнула разрубленная пополам серебряная монета. Она схватила потные медяки. Он задрал подол ее хасы и вонзился в нее. Она кончила почти сразу, выдохнув сквозь стиснутые зубы и слабо застучала по его плечам кулаками с монетами. Он продолжал двигаться взад‑вперед, медленно, но сильно. Снова и снова, каждый раз постанывая чуть громче.
– Сейен милостивый! – горячо выдохнул он ей в ухо.
Она снова кончила, на этот раз вскрикнув. Затем почувствовала, как он содрогнулся, ощутила последний, самый сильный толчок, глубоко, как будто он стремился добраться до самой ее середки.
– Клянусь Богом! – ахнул он.
Он вышел, выпутался из ее объятий. Он, казалось, смотрел сквозь нее.
– Клянусь Богом… – повторил он, уже с другой интонацией. – Что же я наделал?
Эсменет, задыхаясь, коснулась его щеки, но он отступил назад, пытаясь разгладить свою юбочку. Она мельком увидела цепочку влажных пятен, тень обмякающего фаллоса.
Он не мог смотреть на нее, поэтому отвернулся к светлому входу в тупичок. И побрел к нему как ошеломленный.
Она привалилась к стене и смотрела, как он вышел на солнце и наконец пришел в себя – или по крайней мере сумел сделать вид. Он исчез за углом, а Эсменет запрокинула голову, тяжело дыша, неуклюже разглаживая свою хасу. Потом сглотнула. Она чувствовала, как его семя течет у нее по ноге – сперва горячее, потом прохладное, как слеза, сбегающая к подбородку.
Она как будто только теперь заметила, как тут воняет. Увидела, как блеснула посреди тухлой, безглазой рыбы его половинка серебряной монеты.
|
|
Эсменет повернулась, не отрывая плеча от глинобитной стены, выглянула на ярко освещенную агору. Выронила медяки.
Зажмурилась – и увидела черное семя, размазанное у нее по животу.
И бросилась бежать, одна‑одинешенька.
Эсменет поняла, что Ханса плакала. Левый глаз у нее выглядел так, словно скоро опухнет. Эритга, разводившая костер, подняла голову. У этой поперек лица багровел длинный рубец – видимо, от палки торговца, – но в остальном она выглядела невредимой. Она усмехнулась, как веснушчатый шакал, подняла свои невидимые бровки и посмотрела в сторону шатра.
Сарцелл ждал внутри. Он сидел в темноте, не разводя огня.
– Я по тебе соскучился, – сказал Сарцелл.
Эсменет улыбнулась, несмотря на то что голос его звучал странно.
– И я тоже.
– Где ты была?
– Гуляла.
– Гуляла…
Он фыркнул носом.
– Где гуляла?
– По городу. По рынкам. А тебе‑то что?
Он смотрел на нее как‑то странно. Как будто… обнюхивал, что ли.
Потом вскочил, схватил ее за руку и притянул к себе – так стремительно, что Эсменет ахнула.
Пристально глядя на нее, он наклонился и потянул вверх подол ее платья. Она остановила его где‑то чуть выше колена.
– Что ты делаешь, Сарцелл?
– Я же сказал: я по тебе соскучился.
– Нет. Не сейчас. От меня воняет…
– Нет, – твердо сказал он, отводя ее руки. – Сейчас! Он поднял льняные складки, так, что получился навес.
Присел, расставив колени как обезьяна.
Ее охватила дрожь, она сама не знала – от страха или от гнева. Он опустил ее хасу. Выпрямился. Посмотрел на нее непроницаемым взглядом. Потом улыбнулся.
В нем было нечто, что делало его похожим на серп, как будто его улыбкой можно было жать пшеницу.
– Кто? – спросил он.
– Что – «кто»?
Он дал ей пощечину. Не сильную, но оттого, казалось, еще более болезненную.
– Кто?!
Она ничего не ответила, развернулась и направилась в спальню.
Он схватил ее за руку, резко развернул, занес руку для нового удара… Заколебался.
– Это был Ахкеймион? – спросил он.
Эсменет показалось, что еще ни одно лицо не было для нее настолько ненавистным. Она ощутила, как между губами и зубами набирается слюна.
– Да! – злобно бросила она.
Сарцелл опустил руку и выпустил ее. На миг он показался сломленным.
– Прости, Эсми, – сказал он глухим голосом. «Но за что, Сарцелл? За что?»
Он обнял ее – крепко, отчаянно. Поначалу она напряглась, но когда он принялся всхлипывать, в ней что‑то надломилось. Она сдалась, смягчилась, прижалась к нему, глубоко вдохнула его запах – мирры, пота и кожи. Как мог этот человек, более эгоистичный, чем любой, кого она знала, плакать от того, что ударил такую женщину, как она? Неверную. Распутную. Как он мог…
Она слышала, как он шепчет:
– Я знаю, ты любишь его. Я знаю…
Но Эсменет уже ни в чем не была уверена.
В назначенный час колдун присоединился к Пройасу на холмике, возвышавшемся над огромным и бестолковым станом Священного воинства. На востоке, между стен и башенок Момемна, точно огромный тлеющий уголь, всходило солнце.
Пройас прикрыл глаза, наслаждаясь слабым теплом утреннего солнца. «Сегодня, – и думал, и молился он, – с сегодняшнего дня все будет иначе!» Если то, что ему докладывали, действительно правда, тогда эта бесконечная свара псов и ворон, ворон и псов наконец окончится. Он обретет своего льва.
Он обернулся к Ахкеймиону.
– Примечательно, не правда ли?
– Что именно? Священное воинство? Или эти известия?
Пройаса словно холодной водой окатили. Ему стало неловко, и в то же время он рассердился из‑за непочтительности. Несколько часов назад, вертясь на своей походной койке, он понял, что без Ахкеймиона ему не обойтись. Поначалу его гордость противилась этому: ведь на прошлой неделе он сам сказал, как отрезал: «Я больше не желаю тебя видеть. Никогда». И отказываться от своих слов теперь, когда этот человек ему понадобился, казалось низменным, корыстным. Но нужно ли отказываться от своих слов для того, чтобы их нарушить?
– Как что? Священное воинство, разумеется, – небрежно ответил он. – Мои писцы говорили мне, что более…
– У меня тут целая армия слухов, которые надлежит разузнать, Пройас, – ответил адепт. – Так что давай забудем про тонкости джнана. Просто скажите, чего вы хотели.
По утрам Ахкеймион всегда был несколько резок. Пройас предполагал, что это из‑за Снов. Но сейчас в его тоне было нечто большее, нечто похожее на ненависть.
– Акка, я понимаю, ты зол на меня, но тебе придется относиться ко мне с подобающим уважением. Школа Завета связана договором с домом Нерсеев, и, если понадобится, я об этом вспомню.
Ахкеймион взглянул на него испытующе.
– Зачем, Прош? – спросил он, обращаясь к принцу по уменьшительному имени, как в те времена, когда был его наставником. – Зачем ты это делаешь?
Ну что он может сказать такого, чего бы тот и так не знал?
– Не тебе допрашивать меня, адепт.
– Все люди, даже принцы, обязаны отвечать на разумные вопросы. Сперва ты навсегда прогоняешь меня, а потом, не прошло и недели, призываешь меня к себе, и еще требуешь не задавать вопросов?
– Я призывал не тебя! – воскликнул Пройас. – Я призвал адепта Завета в соответствии с договором, который мой отец подписал с твоими начальниками. Либо ты придерживаешься этого договора, либо ты его нарушаешь. Выбор за тобой, Друз Ахкеймион.
Только не сегодня. Он не позволит затащить себя в трясину сегодня! Когда все вот‑вот должно измениться… Быть может.
Но у Ахкеймиона, очевидно, были свои планы.
– Ты знаешь, – сказал он, – я думал над тем, что ты тогда говорил. Я почти ничего другого не делал, только сидел и думал.
– Ну и что?
«Только не сегодня, наставник, пожалуйста, отложим это на другой день!»
– Видишь ли, Пройас, есть вера, которая осознает себя как веру, а есть вера, которая принимает себя за знание. Первая признает неопределенность, соглашается с тем, что Бог есть великая тайна. Она порождает сострадание и терпимость. Кто может судить безоговорочно, когда неизвестно, прав ли он? Вторая же, Пройас, вторая уверена во всем и признает таинственность Бога только на словах. Она порождает нетерпимость, ненависть, насилие…
Пройас насупился. И когда он отстанет?
– И она же, по всей видимости, порождает учеников, которые отвергают своих бывших наставников. Да, Ахкеймион?
Колдун кивнул.
– А еще Священные войны…
Что‑то в его ответе насторожило Пройаса. Оно грозило растормошить и без того беспокойные страхи. Только годы учения спасли его от того, чтобы утратить дар речи.
– «Пребывай во мне, – процитировал он, – и обретешь убежище от неопределенности».
Он окинул Ахкеймиона презрительным взглядом.
– «Повинуйся, как дитя повинуется отцу, и все сомнения будут повержены».
Повисла неприятная пауза. Адепт смотрел на него, он на адепта. Наконец адепт кивнул с насмешливым отвращением человека, который с самого начала знал, что его обойдут каким‑нибудь паскудным способом. Даже сам Пройас почувствовал, что, процитировав писание, прибег к довольно избитому трюку. Но почему? Как может глас самого Последнего Пророка, Слово Изначальное и Конечное, звучать так… так…
Теперь бывший наставник смотрел на него с жалостью. Это было невыносимо.
– Не смей меня судить! – проскрежетал Пройас.
– Зачем вы призвали меня, Пройас? – устало спросил Ахкеймион. – Что вам нужно?
Конрийский принц перевел дух и собрался с мыслями. Несмотря на то что он приложил все усилия, чтобы этого не произошло, он все же позволил Ахкеймиону отвлечь его мерзкими мелочами. Только и всего.
Сегодня решающий день. Он должен стать решающим!
– Вчера вечером я получил весть от Ирисса, племянника Ксина. Он нашел интересную личность.
– Кого?
– Скюльвенда.
Этим словом пугали детей, оно тревожило их сны… Ахкеймион взглянул на Пройаса пристально, но, похоже, особого впечатления на него это не произвело.
– Ведь Ирисс уехал всего с неделю тому назад. Как он мог найти скюльвенда так близко от Момемна?
– Похоже, этот скюльвенд намеревается присоединиться к Священному воинству.
Лицо у Ахкеймиона стало озадаченным. Пройас помнил, как в первый раз увидел наставника таким – он тогда был юношей, они играли в бенджуку под храмовыми вязами в саду его отца. Ох, как он тогда ликовал!
На сей раз это выражение было мимолетным.
– Какая‑то ловушка? – спросил Ахкеймион.
– Я не знаю, что и думать, бывший наставник. Оттого и вызвал тебя.
– Должно быть, это ложь, – заявил Ахкеймион. – Скюльвенд не может присоединиться к Священному воинству айнрити. Мы немногим более чем…
Он запнулся.
– Но почему ты вызвал меня сюда? – спросил он с таким видом, словно размышлял вслух. – Разве что…
Пройас улыбнулся.
– Ирисс вот‑вот должен появиться здесь. Его посланец говорит, что опередил отряд майор дома всего на несколько часов. Я послал Ксинема, чтобы он привел их сюда.
Адепт покосился на восходящее солнце – огромный алый белок вокруг золотой радужки.
– Он едет по ночам?
– Когда они встретились с этим человеком и его спутниками, за ними гнались императорские кидрухили. По всей видимости, Ирисс счел разумным вернуться как можно быстрее. Похоже, скюльвенд сделал какие‑то весьма соблазнительные заявления.
Ахкеймион протянул руку, словно желая отмахнуться от лишних подробностей.
– А что за спутники?
– Мужчина и женщина. Больше ничего не знаю, кроме того что ни он, ни она не скюльвенды, и мужчина заявил, будто он князь.
– А что именно заявил скюльвенд?
Пройас помолчал, сглотнул, чтобы унять дрожь, угрожавшую проявиться в его голосе.
– Он говорит, что ему известно, как воюют фаним. Утверждает, что уже разбивал их на поле битвы. И предлагает свои знания Священному воинству.
Ахкеймион наконец понял все. И возбуждение. И нетерпимость к своим собственным заботам. Пройас увидел то, что у игроков в бенджуку называется «кутма», «скрытый ход». Он надеется использовать этого скюльвенда, кто бы тот ни был, затем, чтобы досадить императору и взять над ним верх. Ахкеймион невольно улыбнулся. Даже теперь, после стольких резких слов, что были сказаны между ними, он не мог не разделить чувств своего бывшего ученика.
– Значит, он утверждает, что он – твой кутма.
– Правда ли то, что он говорит, Акка? Скюльвенды действительно воевали с фаним?
– Южные племена постоянно совершают набеги на Гедею и Шайгек. Когда я находился в Шайме, там…
– Ты бывал в Шайме?! – перебил его Пройас. Ахкеймион нахмурился. Как и многие учителя, он терпеть не мог, когда его перебивали.
– Я много где бывал, Пройас.
И все из‑за Консульта. Когда не знаешь, где искать, искать приходится везде.
– Извини, Акка. Я просто…
Пройас не закончил фразы, как будто был озадачен.
Ахкеймион понимал, в чем дело. Для принца Шайме превратился в вершину священной горы, цель, достичь которой можно, только положив в бою тысячи врагов и своих солдат. Мысль о том, что какой‑то нечестивец мог просто‑напросто сойти с корабля…
– Так вот, в то время там было много шума из‑за скюльвендов, – продолжал Ахкеймион. – Кишаурим отправили двадцать своих членов в Шайгек. Они должны были присоединиться к карательной экспедиции, которую падираджа снаряжал в Степь. Но ни об армии падираджи, ни о кишаурим больше никто ничего не слышал.
– Их всех уничтожили скюльвенды. Ахкеймион кивнул.
– Так что да, вполне возможно, что твой скюльвенд действительно воевал с фаним и одержал над ними победу. Возможно даже, что у него есть сведения, которыми он может поделиться. Но с чего ему вздумалось делиться этими сведениями с нами? С айнрити? Вот в чем вопрос.
– Неужели они настолько нас ненавидят?
Ахкеймиону представилась лавина завывающих скюльвендских копейщиков, несущихся навстречу грому и пламени голоса Сесватхи. Образ из Снов.
Он встряхнул головой.
– Разве жрец Мома ненавидит быка, которому режет глотку? Да нет, нисколько. Не забывай: скюльвендам весь мир – алтарь для жертвоприношений, а мы – не более чем ритуальные жертвы. Мы недостойны даже их презрения. Именно поэтому данный случай настолько экстраординарен. Скюльвенд, желающий присоединиться к Священному воинству, это все равно как… как…
– Как жрец, пришедший в загон для скота и заключивший договор с жертвенными быками, – мрачно договорил Пройас.
– Вот‑вот.
Наследный принц поджал губы и окинул взглядом лагерь – видимо, искал поддержки своим разбившимся надеждам. Никогда прежде не видел он Пройаса таким – даже когда тот был мальчишкой. Таким… хрупким, что ли.
«Неужели все так плохо? Ты боишься потерпеть поражение?»
– Но, разумеется, – добавил Ахкеймион, чтобы успокоить его, – теперь, после победы Конфаса при Кийуте, в степи многое могло измениться. Возможно, очень серьезно.
И почему он всегда старается подыграть ему?
Пройас искоса взглянул на него, скривил губы в саркастической усмешке. И снова перевел взгляд на беспорядочное нагромождение палаток, шатров и проходов между ними. Потом начал:
– Мне еще не настолько плохо, бывший… Не договорил, прищурился.
– Вон они! – воскликнул он, указывая куда‑то вперед, где Ахкеймион пока не видел ничего особенно примечательного. – Вон едет Ксин! Вот сейчас и увидим, кутма этот скюльвенд или не кутма.
От отчаяния до пылких надежд в одно мгновение ока. «Из него выйдет опасный король», – подумал Ахкеймион помимо своей воли. Если принц, конечно, вообще переживет эту Священную войну.
Ахкеймион сглотнул, на зубах скрипнула пыль. При наличии привычки, да еще и в сочетании со страхом, легко не думать о будущем. Но сейчас не думать о нем было невозможно. Когда в одном месте собирается столько воинственных людей, непременно быть беде. Этот закон столь же непреложен, как логика Айенсиса. Чем чаще об этом вспоминаешь, тем меньше вероятность, что когда беда наконец стрясется, она застигнет тебя врасплох.
«Где‑нибудь, когда‑нибудь эти тысячи людей, что собрались вокруг меня, непременно погибнут».
Самый неотвязный вопрос, мучительный до тошноты, которого, однако, нельзя было не задавать, был вот в чем: кто именно? Кто из них умрет? Потому что кто‑то умрет непременно.
«Может быть, я?»
В конце концов он высмотрел Ксинема и его отряд посреди общей лагерной суеты. Ксинем выглядел измотанным – оно и немудрено: принц отправил его навстречу Ириссу посреди ночи. Его лицо, обрамленное квадратной бородкой, обратилось в их сторону. Ахкеймион был уверен, что Ксинем смотрит не столько на Пройаса, сколько на него.
«Ты ли умрешь, старый друг?»
– Ты его видишь? – спросил Пройас.
Сперва Ахкеймион подумал было, что он имеет в виду Ксинема, однако тут он увидел скюльвенда. Тот тоже ехал верхом, беседуя с лохматым Ириссом. У Ахкеймиона от этого зрелища кровь застыла в жилах.
Пройас следил за ним, словно желая проверить его реакцию.
– Что случилось?
– Просто прошло… – Ахкеймион запнулся.
– Что прошло?
«Столько лет…» На самом деле прошло две тысячи лет с тех пор, как он в последний раз видел скюльвенда.
– Во времена Армагеддона… – начал было он, но умолк в нерешительности. Почему он всегда так стесняется говорить об этих вещах? Ведь это все действительно было!
– Во времена Армагеддона скюльвенды встали на сторону He‑бога. Они разгромили киранейцев, разграбили Мехтсонк и осадили Сумну вскоре после того, как Сесватха бежал туда…
– Ты имеешь в виду – «сюда», – уточнил Пройас. Ахкеймион уставился на принца вопросительно.
– После того как Сесватха бежал сюда, – пояснил Пройас, – где некогда жили древние киранейцы.
– Д‑да… Сюда.
Он ведь действительно стоял на древней киранейской земле. Это были те самые места – только как бы погребенные под множеством наслоений. Сесватха даже как‑то раз проезжал через Момемн, только тогда он назывался Монемора и был крохотным провинциальным городишком. Ахкеймион осознал, что в этом‑то и состоит причина его тревоги. Обычно ему не составляло труда разделять две эпохи, современность и дни Армагеддона. Но этот скюльвенд… Как будто на его лбу были начертаны все древние преступления их рода.
Ахкеймион разглядывал приближающегося всадника: толстые руки, опоясанные шрамами, жестокое звериное лицо, глаза, которые привыкли видеть только мертвых врагов. Следом за ним ехал еще один человек, такой же грязный и измученный долгой дорогой, как и скюльвенд, но с белокурыми волосами и бородой норсирайца. Он разговаривал с женщиной, у которой тоже были льняные волосы. Женщина пошатывалась в седле, словно вот‑вот готова была упасть. Ахкеймион подумал было о том, кто они такие и откуда – женщина, похоже, была ранена, – однако внимание его неизбежно возвращалось к скюльвенду.
Скюльвенд. Так странно, что просто глазам своим не веришь. Нет ли тут какого‑то более глубокого смысла? В последнее время ему так часто снился Анасуримбор Кельмомас, а вот теперь прямо перед его глазами живое видение из древней эпохи конца света. Скюльвенд!
– Не доверяй ему, Пройас. Они жестоки, они абсолютно безжалостны. Такие же злобные, как шранки, но при этом куда более коварные.
Пройас рассмеялся.
– Ты знаешь, что нансурцы каждый тост и каждую молитву начинают с проклятия и пожелания гибели скюльвендам?
– Да, я об этом слышал.
– Так вот, адепт, ты видишь призрак из твоих кошмаров, а я вижу врага своих врагов!
Ахкеймион понял, что вид варвара вновь воспламенил надежды Пройаса.
– Нет. Ты видишь перед собой врага, просто врага. Это нечестивец, Пройас. Проклятый.
Наследный принц пристально взглянул на колдуна.
– А сам ты кто?
Безумие! Как же заставить его понять…
– Пройас, ты должен…
– Нет, Ахкеймион! – воскликнул принц. – Я никому ничего не должен! Хотя бы раз в жизни избавь меня от твоих мрачных предсказаний, будь так любезен!
– Ты же меня позвал затем, чтобы я давал тебе советы! – напомнил Ахкеймион.
Пройас резко развернулся в его сторону:
– Не дуйся, наставник, тебе это не идет! Да что с тобой такое? Я позвал тебя, чтобы ты давал мне советы, что верно, то верно, но ведь ты вместо этого изводишь меня пустой болтовней! Ты, быть может, забыл, но в обязанности советника входит представлять принцу факты, необходимые для того, чтобы принимать взвешенные решения. А вовсе не принимать решения самому, а потом пилить принца за то, что он с тобой не согласен!
И отвернулся с усмешкой.
– Теперь я понимаю, отчего маршал так из‑за тебя тревожится.
Это Ахкеймиона задело. По лицу Пройаса он видел, что принц как раз и хотел его задеть, нанести удар, максимально близкий к смертельному. Нерсей Пройас – военачальник, он боролся с императором за душу Священной войны. Ему нужны были решимость, единодушие и в первую очередь повиновение. А скюльвенд уже приближался…
Ахкеймион все это понимал, и все равно было обидно.
«Да что со мной такое?»
Ксинем остановил своего вороного у подножия холмика и, спешиваясь, приветствовал их. Ахкеймиону не хватило духу ответить тем же. «Что ты наговорил обо мне, Ксин? Что такого ты во мне видишь?»
Отряд последовал примеру Ксинема и некоторое время возился с конями. Ахкеймион слышал, как Ирисс упрекнул норсирайца за неподобающее обличье таким тоном, будто этот человек был его названым братом, а вовсе не чужестранцем, которого надлежит представить принцу. Наконец они, тихо переговариваясь и тяжело, устало ступая, принялись подниматься на холм. Теперь, когда все спешились, оказалось, что скюльвенд нависает над Ксинемом и вообще возвышается над всеми присутствующими, кроме разве что норсирайца. Он был узок в талии, а широкие плечи чуть заметно сутулились. Он выглядел голодным, но не как нищий, а как волк.
Пройас бросил на Ахкеймиона последний взгляд, прежде чем приветствовать своих гостей. «Будь тем, кто мне нужен!» – предупреждал этот взгляд.
– Нечасто встретишь человека, о котором слухи не лгут, – сказал принц по‑шейски, окинув взглядом руки варвара, оплетенные мощными жилами. – Однако ты, скюльвенд, действительно выглядишь таким свирепым, как рассказывают о твоем народе.
Ахкеймион поймал себя на том, что ему не нравится любезный тон Пройаса. Его способность без малейшего труда переходить от ссоры к дружеским приветствиям, злиться и тут же делаться милым и дружелюбным всегда тревожила Ахкеймиона. Сам‑то он точно такой способностью не обладал и всегда полагал, что подобная изменчивость чувств говорит об опасной склонности к обману.
Скюльвенд взглянул на Пройаса исподлобья и ничего не ответил. У Ахкеймиона поползли по спине мурашки. Он понял, что этот человек носит при себе хору. Он слышал ее адский шепот.
Пройас нахмурился.
– Мне известно, что ты говоришь по‑шейски, друг мой.
– Если я правильно помню, мой принц, – сказал Ахкеймион по‑конрийски, – скюльвенды не терпят комплиментов, особенно косвенных. Они считают их немужественными.
Льдисто‑голубые глаза варвара метнулись в его сторону. Внутри Ахкеймиона дрогнуло нечто – нечто, умеющее распознавать физическую угрозу.
– Кто это? – спросил скюльвенд с сильным акцентом.
– Друз Ахкеймион, – ответил Пройас куда более жестким тоном. – Колдун.
Скюльвенд сплюнул. Ахкеймион не знал, был ли то знак презрения или народный жест, оберегающий от колдовского глаза.
– Однако тебе не к лицу задавать вопросы, – продолжал Пройас. – Мои люди спасли тебя и твоих спутников от нансурцев, и мне ничего не стоит вернуть вас им. Понимаешь?
Варвар пожал плечами.
– Спрашивай, если хочешь.
– Кто ты?
– Я – Найюр урс Скиоата, вождь утемотов. Ахкеймион мало знал о скюльвенд ах, но имя утемотов было ему знакомо, как и любому другому адепту Завета. Согласно Снам, Сатгай, король племен, который возглавлял скюльвендов, служивших He‑богу, был утемотом. Что это, еще одно совпадение?
– Утемоты, мой принц, – пробормотал Ахкеймион на ухо Пройасу, – это племя с северной оконечности степи.
Варвар снова ожег его ледяным взглядом.
Пройас кивнул.
– Скажи же мне, Найюр урс Скиоата, почему скюльвендский волк забрался так далеко ради того, чтобы побеседовать с айнритскими собаками?
Скюльвенд отчасти улыбнулся, отчасти усмехнулся. Ахкеймион понял, что он обладает свойственной варварам надменностью, бездумной уверенностью в том, что суровые обычаи его страны делают его куда сильнее других, более цивилизованных людей. «Мы для него – глупые бабы», – подумал Ахкеймион.
– Я пришел продать свою мудрость и свой меч, – напрямик ответил скюльвенд.
– В качестве наемника? – спросил Пройас. – Не думаю, друг мой. Вот, Ахкеймион мне говорит, что скюльвенды наемниками не бывают.
Ахкеймион попытался выдержать взгляд Найюра. Но не смог.
– Моему племени сильно досталось при Кийуте, – объяснил варвар. – А когда мы вернулись на свои пастбища, нам пришлось еще хуже. Те немногие из моих родичей, что уцелели в битве с нансурцами, были убиты нашими соседями с юга. Наши стада угнали. Наших жен и детей увели в рабство. Утемотов больше нет.
– И что? – спросил Пройас. – Ты надеешься, что твоим племенем станут айнрити? И надеешься, что я в это поверю?
Молчание. Напряженный момент в разговоре двух неукротимых мужей.
– Моя земля отвергла меня. Она лишила меня очага и имущества. И потому я за это отрекаюсь от нее. Неужели в это так трудно поверить?
– Но тогда почему… – начал было Ахкеймион по‑конрийски. Но Пройас жестом заставил его умолкнуть. Конрийский принц молча изучал варвара, оценивал его в той нервирующей манере, в какой он неоднократно оценивал при Ахкеймионе других людей: как будто он есть центр всякого суждения. Однако если Найюр урс Скиоата и был выбит из колеи, то этого ничем не выдал.
Пройас шумно выдохнул, как будто придя к рискованному и оттого весомому решению.
– Скажи мне, скюльвенд, что ты знаешь о кианцах? Ахкеймион открыл было рот, собираясь возразить, но наткнулся на взгляд Ксинема и заколебался. «Не забывай своего места!» – говорил этот взгляд.