Каракум. Знаменитая среднеазиатская пустыня. Песок и песок кругом. Красные войска идут по пескам Каракума.
Идут день. Идут два. Идут три.
Срывается ветер. Валит с ног. Бросает песок в лицо.
А вот и вовсе взыграла песчаная буря. Замело, закружило. Желтовато‑тёмная мгла закрыла людей и небо. Как волны в прибой, налетал на бойцов песок. Всё сильнее, сильнее удары ветра. Всё плотнее зловещая мгла кругом.
Остановился отряд. Прижались бойцы к земле. Заносит людей песок. Барханы жёлтые навевает.
Сутки металась буря.
Но вот снова бойцы в пути.
Идут день. Идут два. Идут три.
Красноармейцы преследуют банду басмача Джунаид‑хана.
Всё прочнее утверждалась Советская власть в Средней Азии. И всё же не все враги сложили уже оружие. На территории Средней Азии возник целый ряд вооружённых банд. Участников этих банд называли басмачами. Басмачи совершали налёты на мирное население, убивали людей, угоняли скот.
Красная Армия повела решительную борьбу с басмачами. Нелёгкой была эта борьба. Уже давно во всех частях страны закончилась гражданская война. А здесь, в Средней Азии, всё ещё действовали банды басмачей.
Джунаид‑хан был главарём одной из таких банд.
Ещё в начале 1920 года красные войска получили приказ разгромить банды Джунаид‑хана.
Под городом Куня‑Ургенч настигли они наконец басмачей. Разбили. Многие взяты в плен. Ищут: а где же Джунаид‑хан? Нет главаря бандитов.
Бежал Джунаид‑хан в крепость Тахта‑Базар. Здесь была постоянная ставка Джунаид‑хана. Подошли красные к Тахта‑Базару. Установили осаду. Взяли.
Кончился бой. Где же Джунаид‑хан?
Снова бежал басмач.
Искали красные разведчики следы Джунаид‑хана. Нашли. Сообщили. Бежал он в район Батыр‑Кента.
Явились красные роты в район Батыр‑Кента. Вновь с басмачами бой. Снова победа. И снова исчез, как в воду канул, Джунаид‑хан. Скрылся бандит от возмездия.
Снова ищут его разведчики.
– Есть. Нашёлся!
Оказался Джунаид‑хан в районе Курганчик. Пришли и сюда красные войска.
Разбили и здесь басмачей. И снова бежал Джунаид‑хан. В песках, в глубине Каракума, укрылся теперь бандит. Новый собрал отряд. Совершает опять набеги.
И вот красные бойцы идут по пескам Каракума.
Идут день. Идут два. Идут три.
Разыскали они басмачей. Добили.
Правда, Джунаид‑хан опять исчез. На этот раз навсегда, бежал за границу. Всё труднее, труднее врагам новой жизни. Бегут, мечутся под ударами Красной Армии ханы, беки, паши, эмиры.
Нет места им на родной земле.
ЧАСЫ
Басмачам помогали иностранные капиталисты. Это от них к басмачам шло оружие, снаряжение, деньги. А часто и командиры. Один из главарей басмаческих отрядов Энвер‑паша был турецким генералом.
Вместе с другими бойцами против банд Энвер‑паши сражался красноармеец Миршахид Мирахитов. За отличие в бою был Мирахитов награждён золотыми часами.
Дивился боец на часы, к уху прикладывал:
– Идут!
И другие дивились. Тоже к часам прислушивались:
– Не стоят. Идут!
Редкостью были в те годы часы. А тут к тому же ещё золотые. К тому же ещё награда.
Гордился Миршахид наградой. Не расставался нигде с часами.
Грозен Энвер‑паша. Не зря генерал. Из басмаческих сил стал создавать полки. Мечтает о целой армии. Приказал из серебра отлить себе огромную печать. На печати значится: «Верховный главнокомандующий».
Против басмачей Энвер‑паши пришлось направить большие силы. Недалеко от города Байсун произошло упорное сражение. Проиграл сражение Энвер‑паша. Разбили его красные бойцы. Отступает басмач «верховный».
Подошёл как‑то к Миршахиду Мирахитову красноармеец Иван Земной, показал на часы:
– Ну, ну, сколько Энвер‑паше ходить по нашей земле осталось?
Усмехнулся Миршахид Мирахитов, посмотрел на часы:
– Недолго.
Отступил Энвер‑паша в горы. Нелегко сражаться в горах. Бои то в узких ущельях, то на высоких перевалах, то на крутых обрывах. От названия только одних рек, через которые приходилось переправляться красноармейцам, голова закружится: Вах, Кизил‑Су, Кафирниган, Сорбо, Туполангдарья, Дюшамбинка, Сурхандарья.
Реки горные. Течение быстрое. Как лёд, холодна вода.
Идут за врагом по пятам красные бойцы. Загнали Энвер‑пашу высоко в горы. Окружили. Заставили вступить в новый бой.
Кровопролитным было сражение. За каждый камень. За каждый выступ враги цеплялись. И всё же проиграли бой басмачи. Сдались. Энвер‑паша был в этом бою убит.
Посмотрел Миршахид Мирахитов на свои часы, на взятых в плен басмачей:
– Кончилось ваше время!
Хотя и после этого ещё не раз брались басмачи за оружие, однако время их действительно кончилось.
Всюду, как на Кавказе, так и по всей Средней Азии, восторжествовала Советская власть.
Смотрит Миршахид Мирахитов на свои часы.
Тик‑так, тик‑так, – мирно стучат часы.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КРАСНАЯ РАДУГА
К концу 1920 года почти во всех районах европейской части Советской России установился мир. Всем давно уже ясно, что нет такой силы, которая смогла бы сокрушить Советскую власть.
И всё же… И всё же… «Вдруг повезёт!» – рассуждали недобитые недруги рабоче‑крестьянского государства.
Ухватились за советский Дальний Восток враги.
Об отдельных эпизодах вооружённой борьбы за Советскую власть на Дальнем Востоке, о том, как терзали советский Дальний Восток иностранные захватчики и белые генералы, как наступил наконец и для них час расплаты, вы и узнаете из рассказов, которые составили шестую, заключительную главу этой книги.
К концу приближается бой с врагами. К концу приближается наша книга.
ТЕСНЯТСЯ. ТОРОПЯТСЯ
Советский Дальний Восток. Дальние наши дали. Охотское море. Японское море. Тихий или Великий раскинулся гигантской скатертью океан.
Манит, манит сюда оккупантов. Привольный богатый край. Теснятся. Торопятся. Ещё в 1917 году устремились сюда захватчики.
Маршируют по улицам дальневосточных городов солдаты в английской военной форме,
во французской военной форме,
в канадской,
в итальянской,
в американской,
вообще в непонятной какой‑то форме.
Приезжают различные иностранные военные миссии. Создаются общества и комиссии. Идут заседания и совещания. Составляются планы, проекты, фантастические прожекты.
Цель одна – поживиться богатством чудесного края. Побольше схватить и тяпнуть.
В числе первых на советский Дальний Восток вторглись японские захватчики. О всём советском Приморье, о Сибири мечтают японские капиталисты. Гонят и гонят японских сюда солдат. Прибавляются к тысячам новые тысячи.
Не теряют надежд и белые. Нет недостатка на Дальнем Востоке в белых. Набежали сюда белогвардейские генералы. Готовы служить японцам, готовы – американцам, англичанам, французам, любым и любому, лишь бы против Советской власти. Готовы Дальний Восток растерзать, растащить, распродать, лишь бы осилить красных.
Поднялись рабочие и крестьяне Дальнего Востока на борьбу против иностранных захватчиков, против белых офицеров и генералов. В огромный партизанский край превратился Дальний Восток. На Амуре, на Уссури, под Спасском, под Благовещенском, под Хабаровском, Владивостоком, на перевалах Сихотэ‑Алиня, на отрогах Хингана, в лесах Забайкалья идут бои. Рождает борьба героев.
Бьётся Дальний Восток и держится.
СЕРГЕЙ ЛАЗО
Сергей Лазо. Как команда, как выстрел звучит фамилия.
Был Лазо прапорщиком царской армии. Служил после окончания военного училища командиром взвода в городе Красноярске.
Любили солдаты Сергея Лазо.
1917 год. В России произошла Февральская революция. Избирали в Красноярске Совет рабочих и солдатских депутатов. Называли в полку кандидатов. Несётся из зала:
– Лазо! Лазо! Прапорщик Лазо!
В октябре 1917 года избрали делегатов на Общесибирский съезд Советов. Называли опять кандидатов. Вновь голоса несутся:
– Лазо! Лазо! Товарищ Лазо!
В декабре 1917 года Сергей Лазо находился в Иркутске. Создавали в Иркутске Военно‑революционный комитет. Решали, кого в комитет ввести. Идут предложения:
– Лазо! Лазо! Сергея Лазо!
В 1918 году Сергей Лазо был принят в партию большевиков. Он стал одним из самых прославленных красных командиров на советском Дальнем Востоке. Командовал Забайкальским фронтом. Бился под Читой, Хабаровском, Владивостоком. Боевая обстановка на Дальнем Востоке порой менялась стремительно. То Лазо руководил партизанскими отрядами. То скрывался в подполье. То вновь становился во главе вооружённой борьбы.
Легендарным стало имя Сергея Лазо. Много рассказов о нём ходило. Вот только два из них.
Укрывался одно время Лазо с группой партизан в глухой, непроходимой тайге. Стояла зима. Морозы держались редкостной силы. Отрыли партизаны землянку, но не хватало печки.
Проснулись однажды партизаны. Смотрят: а где же Лазо?
Исчез из землянки Лазо куда‑то. Стали ждать. Стали тревожиться. День проходит, второй. Вдруг ночью чьи‑то шаги рядом с землянкой.
– Стой! Кто идёт?
Оказалось, пришёл Лазо. Принёс железную печку. Печка тяжёлая. Где взял, как донёс – непонятно. Стоит улыбается. Даже задорную песенку пропел:
Я мороза не боюсь,
Я у печки греюсь!
Во время одного из переходов Сергей Лазо тяжело заболел. Усадили товарищи его верхом на коня, отправили лесными тропами в партизанский лазарет. Прибыл конь в лазарет. Смотрят санитары. Приехал совсем не Лазо. Оказалось, уступил Лазо коня другому товарищу.
– Не возражать! – даже прикрикнул.
Двое суток добирался тогда пешком Лазо до лазарета. Пришёл. Еле стоит на ногах. Шатается. А голос и тут весёлый:
– Здравствуйте!
Мало было людей на Дальнем Востоке, кто бы не знал, не слыхал про Сергея Лазо. Лазо! Как выстрел звучит фамилия.
Беда подошла неожиданно. В 1920 году японские интервенты схватили отважного партизанского командира. На рукаве гимнастёрки у Сергея Лазо была пришита ярко‑красная пятиконечная звезда.
– Спори, спори, – говорили Сергею Лазо товарищи.
– Поберегись!
Не тронул красной звезды Лазо.
Страшной была смерть Сергея Лазо и двух его боевых товарищей – Всеволода Сибирцева и Алексея Луцкого. Схватив красных командиров, японские генералы передали их местным белогвардейцам. Белые бандиты затолкали их силой в мешки и сожгли в паровозной топке.
Погибли отважные дальневосточные коммунисты.
Вечная память Сергею Лазо!
Вечная память Всеволоду Сибирцеву и Алексею Луцкому!
ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЕ АТАМАНЫ
Много народной крови в годы гражданской войны пролили дальневосточные атаманы. Много людского горя – после их страшных дел.
Был атаман Семёнов. Был атаман Калмыков. Белогвардейский генерал барон фон Унгерн тоже метил в дальневосточные атаманы. Даже среди англичан атаман нашёлся. Стал им английский консул, некто по фамилии Портер.
Разошёлся как‑то генерал атаман Семёнов. А был генерал Семёнов атаманом Забайкальского казачьего войска. Вспомнил Семёнов о Портере. Решил отблагодарить. Не раз оказывал Портер помощь белым и атаману Семёнову. Заискивал генерал перед англичанином, лебезил.
– В казаки его, в казаки! – закричал Семёнов. – Произвести в казаки почётные.
Произвели Портера в казаки.
Надели штаны с лампасами. Саблю вручили. Вручили пику. Взгромоздили на голову огромную‑преогромную шапку‑папаху из маньчжурского козьего меха. Утонул в ней Портер. Подбородок едва виднеется.
Посадили новоиспечённого казака верхом на коня.
Однако не был наездником Портер. Коней не любил. Седла, как огня, боялся.
Посадили его на коня. Не удержался, свалился Портер.
Вновь посадили. Опять свалился.
Не удержался «казак» в седле.
Да что там Портер! Сам атаман Семёнов, сам атаман Калмыков, сам генерал фон Унгерн – не удержались. Свалились с коня истории.
Плачевно закончили жизненный путь дальневосточные атаманы. Были биты они и разбиты. Унгерн был расстрелян. Калмыков был расстрелян. Ну, а Семёнов? В петле свой разбойный путь завершил атаман Семёнов. Судили советским судом Семёнова. Всенародно при всех повесили.
ВОЗМУТИЛСЯ
Вместе с японскими и другими захватчиками хозяйничали на Дальнем Востоке и американские интервенты.
Возмущались американские офицеры. Трудно было у партизан с оружием, с боеприпасами. Пулемётов мало. Винтовок мало. Стреляли часто из берданок, из охотничьих ружей. Сами изготовляли пули, мастерили картечь и дробь. Ружья и дробь и возмущали американских захватчиков:
– Варварство!
– Из ружья, как по зверю.
– Мы – представители великой державы.
– Неуважительно.
– Грубо.
– Зло.
Как‑то снова была стычка у американских солдат с партизанами. Нашёлся среди партизан шутник. Зарядил он свою берданку патроном, набитым солью.
Давно повелось на Руси: если залезет воришка в сад, в огород, на бахчу за арбузами, стрелять по воришке солью. Выстрел был не смертельным. Однако, въедаясь в ранки, соль причиняла страшную боль. Долго воришка о подобном гостинце помнил.
Итак, приготовил шутник‑партизан покрупнее заряд из соли, выждал удачный момент и, когда потеснили американских захватчиков наши, когда, отступая, те «показали спины», облюбовал шутник‑партизан американского офицера и выпустил свой заряд. Место то, что чуть‑чуть пониже спины, для соли специально выбрал.
Взвыл офицер от боли. Притащили его в лазарет. Долго возились врачи с офицером. Соль вымывали. На памятном месте сшивали раны. Смотрят другие: и смех и грех.
Узнал командующий американскими войсками, вторгшимися на советский Дальний Восток, генерал Грэвс, что часто в боях партизаны применяют простые берданки, охотничьи ружья, самодельные пули, картечь и дробь, возмутился.
Даже в газетах о своём возмущении написал. «Не гуманным» способом войны называл он стрельбу из охотничьих ружей, «не человеческим».
Читали партизаны:
– Эка какой гуманист нашёлся!
Решили партизаны ответить Грэвсу. Написали: мол, если не желает генерал Грэвс, чтобы стреляли партизаны из берданок, из охотничьих ружей, если приятнее американским захватчикам, чтобы били их из винтовок и пулемётов, то партизаны тут вовсе не против. Поэтому просят они генерала Грэвса прислать им на первый случай хотя бы десяток тысяч винтовок, хотя бы вагон патронов.
Написали ему и про соль. Мол, с давних пор на Руси установился такой порядок: если залезет воришка в дом, в сад, в огород, на бахчу за арбузами, стрелять по воришке солью. Приписали: «Стрелки у нас меткие. Можем и повторить».
Не ответил Грэвс на письмо. Поминали Грэвса не раз партизаны:
– Эх бы Грэвсу да этой солью!
КОНСЕРВЫИЗ КРОЛИКА
Негодовал француз. Сразу на двух языках ругался. Узнал, что обменяли его на консервы из кролика.
Оскорблён был француз смертельно.
– Меня! На консервы из кролика?! Что я в Париже теперь скажу! Как мне теперь – во Францию?!
Был француз коммерсантом французским. Поставлял на Дальний Восток французским войскам, а заодно и войскам белогвардейским, то ли патроны, то ли снаряды, то ли что‑то ещё армейское. Был он лицом гражданским. Однако прибыл сюда на Дальний Восток во французской военной форме. Нравился в форме себе француз. Глянешь: не коммерсант, а бывалый герой с картинки!
Во Владивостоке остановился заезжий гость. Однако как‑то с отрядом белых попал он в тайгу приморскую. Тут и был партизанами захвачен в плен.
Возможно, отпустили бы его партизаны, да видят – наряд военный. Забрали с собой француза.
Стали гадать, что же с французом делать. Да тут… Узнали во Владивостоке французские интервенты об истории с коммерсантом. Предложили партизанам за коммерсанта выкуп.
Специальный представитель для встречи с партизанами даже в условленное место прибыл. Предлагал сахар, муку, крупу. Предложил и консервы из кролика. Плохо было с едой у партизан. Рады они обмену. Когда решали, на что же менять француза, выкрикнул кто‑то:
– На консервы из кролика!
Не знали в России таких консервов. Рады партизаны заморским штукам.
Поменяли коммерсанта они на кроликов.
Не повезло французу. Потешались над ним во Владивостоке. Потешались потом в Париже. Даже прозвали «Месье из кролика».
МНОГОУДОБНОЕ
– Многоудобное! Многоудобное! – поражался английский офицер названию.
Многоудобное – так называлось одно из таёжных сёл. Избы здесь крепкие. Подворья просторные. Кедры и сосны. Сосны и ели. Слева и справа отроги Сихотэ‑Алиньских гор.
Продвигались английские солдаты таёжным местом. Заночевали в Многоудобном.
Ходил по селу офицер английский:
– Многоудобное! Многоудобное!
Даже в своём дневнике запись такую сделал: «Многоудобное – умеют же русские дать название!»
Восхищался англичанин тайгой, округой. «Вот бы англичанам такой простор. Век не забудется Многоудобное».
Не забылось оно англичанину.
Ночь наступила. Заснул в Многоудобном заморский гость.
А на рассвете совершили на Многоудобное налёт партизаны. Бежали английские солдаты. Бежал офицер английский.
Выпрыгнул он из окна. Да неудачно. Ногу сломал, бедняга. Ходит теперь с костылём.
Не забылось село таёжное. Держится в памяти Многоудобное.
«ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ»
Приморскими партизанами был создан «летучий» отряд особого назначения.
«Летучий» – в смысле подвижный. Выполнял он различные важные и срочные задания. Действовал против войск интервентов, действовал против белых.
Узнают партизаны: направляется к интервентам состав с военными грузами.
Поднимается по тревоге отряд «летучий». Взорван состав с военными грузами.
Узнают партизаны: в таком‑то селе расположился белогвардейский штаб.
Налетает отряд «летучий». Разгромлен белогвардейский штаб. Взяты бумаги ценные.
Узнают партизаны: захвачены белыми наши пленные. Перегоняют такой‑то дорогой пленных.
Снова отряд в походе. Засада. Короткий бой. Вновь на свободе пленные.
Стало известно интервентам и белым, что у партизан есть «летучий» отряд особого назначения.
«Летучий голландец» – назвали его интервенты.
Есть такое морское предание. Носится по морям неизвестный корабль. Под парусами. Под реями. Возникает он неожиданно. Из тумана, из‑за крутой волны. Мелькнёт в одном месте «летучий голландец». Увидят матросы. И вот в новом месте уже «голландец». Далеко‑далеко отсюда. Там его люди видят.
Не утихают на Дальнем Востоке лихие партизанские рейды.
То совершат партизаны стремительный налёт на продовольственный склад врага.
Идёт среди белых и интервентов:
– «Летучий голландец»!
То перехватит на базах военные грузы.
Идёт среди интервентов и белых:
– «Летучий голландец»!
То вдруг прямо как снег на голову, как горный обвал, как град в колонну солдат‑интервентов врежутся.
– «Летучий голландец»! «Летучий голландец»! – кричат враги.
Сколько же их, «летучих»? И справа, и слева, и с фронта, и с тыла разят дальневосточные партизаны войска интервентов, войска генералов белых.
Нет им отдыха. Нет покоя.
– «Летучий голландец»!
– «Летучий голландец»! – повсюду слышно.
И слышно, и видно. И видно, и слышно.
ХАРАКИРИ
Было это на Амуре, в городе Николаевске. Шёл на улицах города бой с японскими оккупантами. Партизаны сражались отважно. Разгромили они захватчиков.
Был среди наших боец Перекладин. Понимает – конец врагу. Так и есть. Видит Перекладин, вышли на видное место два японских офицера. Ясно – идут сдаваться. И вдруг…
– Что такое?!
Схватили японские офицеры свои японские сабли‑мечи, распахнули шинели… секунда – и сами себе животы вспороли.
– Чудеса! – лишь воскликнул боец Перекладин.
Да и другие бойцы застыли. Смотрят. Вот это да! Был среди наших боец Замятин.
– Харакири, – сказал Замятин.
– Что‑что?
– Харакири, – повторил Замятин.
Объяснил он Перекладину и другим, что харакири – это способ самоубийства у японских привилегированных дворян‑офицеров. Если такой офицер оказывается в безнадёжном положении, если не видит другого выхода, он и вспарывает острым предметом себе живот, то есть совершает себе харакири.
– Значит, харакири – это когда всем крышка, конец всему, – сделал вывод боец Перекладин.
– Конец, конец, крышка, – усмехнулся боец Замятин.
Хоть и разбили наши тогда в Николаевске японских захватчиков, хоть и в других местах наносили удары сильные, однако присылали японские капиталисты новых солдат. Продолжали грабить Дальний Восток японские интервенты. Лишь в конце 1922 года были окончательно изгнаны японские захватчики с советских земель. Садились японские солдаты на корабли. Покидали советские берега.
Случилось так, что боец Перекладин оказался в этот момент у моря. Видел он, как бежали с наших земель захватчики. Смотрел, смотрел Перекладин и вдруг сказал:
– Харакири!
Рядом другие бойцы стояли. Повернулись они к Перекладину. С удивлением на Перекладина смотрят.
– Харакири, – повторил Перекладин. И тут же к бойцам с вопросом: – Уходят (показал на уходящие японские корабли)?
– Уходят.
– Признали своё поражение?
– Признали.
– Значит, крышка им?
– Крышка.
– Погибли мечты и планы?
– Погибли.
– Вот и получается – харакири.
Рассмеялись бойцы:
– Погибли мечты и планы. Действительно – харакири!
ПОЛИГЛОТ
Поразительно сложилась судьба у красноармейца Петра Петрова. Начинают бойцы:
– С немецкими оккупантами бился?
– Бился, – отвечает Петров.
Действительно сражался Петров с немецкими оккупантами. Случилось так, что как раз под Псковом. В 1918 году. В феврале. 23 февраля. Именно в тот день, который был признан днём рождения Красной Армии.
Продолжают бойцы:
– С английскими интервентами бился?
– Бился, – отвечает Петров.
Действительно бился Петров с английскими интервентами. Забросила на север его судьба. Сдерживал тут он войска англичан. Заставил бежать к Архангельску.
– С французскими пришельцами бился?
– Бился, – отвечает Петров.
Действительно бился Петров и с французскими захватчиками. Было это на юге. Шёл на Одессу тогда Петров. Заставил уйти из Одессы гостей непрошеных.
С белочехами бился затем Петров, с белословаками.
– Полиглот, – кто‑то сказал о Петрове.
Впервые Петров услышал такое слово – «полиглот». Полиглот?
Спросил у Смирнова. Спросил у Сизова. Мудрёное слово. Книжное! Что за слово, никто не знает.
Комиссар объяснил. Даже книгу‑словарь открыл. Прочитал Петров: полиглот – это тот, кто знает множество иностранных языков.
– Так я ж языков не знаю, – стал объяснять Петров.
Рассмеялся в ответ комиссар:
– Всё равно полиглот. Полиглот, – проговорил серьёзно.
Пристало к Петрову книжное слово.
– Полиглот, – величают его в полку.
Попал Петров к концу гражданской войны на Дальний Восток. Новые встречи с врагами прибавились. С американскими интервентами в бой вступал. Итальянскую речь слыхал. С канадскими мундирами в стычках встретился. Ну и, конечно, в боях побывал с японцами.
И тут про Петрова:
– Полиглот!
– Полиглот!
Не забылось на Дальнем Востоке слово. Даже больше ещё пристало. Обороняет Петров родную советскую землю. Бьёт иностранных захватчиков: японских, английских, французских, других кровей и других речей.
Полиглот, полиглот – ничего не скажешь.
НЕПРИЯТНАЯ ИСТОРИЯ
Неприятная история с белогвардейским генералом Волковым приключилась. Превратился из Волкова в Зайцева генерал.
Приморские партизаны перед генералом за всё в ответе.
Километрах в пятидесяти от Владивостока стояло село Шкотово. Находился в селе большой гарнизон белых. Начальником гарнизона и был генерал Волков.
Тревожными, беспокойными для белых были эти места. Не один партизанский отряд в округе.
Совершили как‑то партизаны смелый налёт на Шкотово. Выбрали тёмную ночь. Подошли к селу. Сняли белогвардейские караулы. Ворвались в Шкотово.
– Партизаны! Партизаны! Ваше превосходительство, партизаны! – закричал генеральский денщик Трошка.
Вскочил генерал с постели:
– Где партизаны?
– Здесь! Рядом! – кричит Трошка.
Не пришёл ото сна сразу в себя генерал. Растерялся от неожиданности. Бросился к двери, к окну, снова метнулся к двери. Остановился, глянул на Трошку.
– Партизаны! Партизаны! – вопит ещё громче Трошка.
Сорвал с себя генерал погоны. Вместе с Трошкой укрылся в погребе.
Между тем отбили белогвардейцы партизанский налёт на Шкотово. Схватились солдаты: а где же Волков? Нет генерала. Нигде не видно. Может, убит, подумали.
– Трошка! – кричат. – Трошка!
У Трошки о генерале хотели узнать. Не отзывается Трошка.
Знают солдаты «геройство» Трошки.
– Может, забился в подпол?
– Может, забился в погреб?
Сунулись в подпол. Сунулись в погреб. Тут он, конечно, Трошка. Видят: Трошка, а рядом Волков.
Разнеслось среди белых о том, как испугался партизанского рейда Волков, как сорвал с себя генерал погоны, как забился в крестьянский погреб.
– Не Волков он – Зайцев, – сказали о Волкове.
Подложили свинью партизаны Волкову. Стал из Волкова Зайцевым генерал.
НАГРАДА ЗДАНОВСКОМУ
Случай встревожил всех. У белых в Хабаровском военном госпитале был похищен ведущий хирург.
Нет хирурга. Не прибыл в госпиталь.
– Похищен!
– Похищен!
Даже нашлись свидетели.
Один говорил, что видел, как двое неизвестных схватили хирурга рядом с его же домом. Руки скрутили. Револьвер прямо к виску приставили.
Другой говорил, что видел, как двое конных вывозили хирурга из города по Муравьёво‑Амурской улице.
Ясно белым, похитил кто. Похитили партизаны.
Были дни как раз очень трудные для хабаровских партизан. Стояла зима. Одна из баз находилась в 170 километрах от города. Скопилось на базе много больных и раненых. Нужен был врач. Хирург. В партизанском отряде врача же не было.
Вот и отправился посыльный от партизан в Хабаровск. Обратился к хабаровским коммунистам‑подпольщикам. Известен подпольщикам врач Здановский. Главный хирург он в военном госпитале. Знали подпольщики – симпатизирует доктор красным.
Поговорили хабаровские подпольщики со Здановским. Согласен он оказать помощь партизанам. Но как? Это же 170 километров от города. Как же может покинуть Здановский Хабаровск?
– А мы вас похитим, – сказали Здановскому.
Усмехнулся Здановский. Подумал. Дал он своё согласие.
«Похитили» Здановского партизаны.
Пробыл он несколько дней в партизанском лагере. Осмотрел всех бойцов. Прооперировал многих. Многих от смерти спас.
Привезли партизаны хирурга назад в Хабаровск. Чтобы не возникло никаких подозрений, руки снова ему связали. Посадили рядом с оградой госпиталя.
Увидели Здановского белые.
– Ах же они такие! Ах же они сякие! – партизан как могли ругали.
Даже охрану хирургу выделили. Идёт на работу Здановский в госпиталь – рядом идёт охрана. Возвращается он с работы – тут же охрана рядом. Направляется в гости хирург Здановский – снова тенью охрана тянется.
Не уследила охрана. Ещё дважды «похищали» партизаны Здановского.
Извинялись белые перед Здановским. Даже награду за «понесённые неудобства» Здановскому выдали.
ПАРТИЗАНСКИЙ ПОДАРОК
Среди партизанских отрядов, действовавших на Дальнем Востоке, был и отряд Алексея Кочнева.
Удивительным был отряд. Сразу в отряде четыре брата. Сразу четыре Кочнева:
Алексей,
Александр,
Николай,
Григорий.
Много отважных дел на счету отряда. Действовал отряд на левом берегу Амура, севернее и западнее Хабаровска. А чаще – в районе реки Тунгузки. Даже назвали его «Тунгузским».
Здесь, на реке Тунгузке, и произошла в боевой жизни отряда такая история. Ходил по Амуру пароход «Инженер». Во многих местах пароход увидишь. Ниже Хабаровска. Выше Хабаровска. В низовьях самой Тунгузки. Дорожили белые пароходом. Возил он грузы, войска, оружие. Незаменим «Инженер» для белых.
Решили партизаны: достаточно. Хватит. Пора изъять пароход у белых.
Стали следить за «Инженером». Посты в разных местах поставили.
Доложили партизанам:
– Вышел «Инженер» из Хабаровска.
Доложили:
– Вниз по Амуру пошёл «Инженер».
Доложили:
– Две баржи к нему прицепили.
Доложили:
– В низовьях реки Тунгузки стал «Инженер» на якорь.
Тунгузка – левый приток Амура.
Остановился здесь пароход. Грузят дрова на баржи. Стояла глубокая осень. К зимней стуже готовятся белые.
Подошли к этому месту партизаны Кочнева. Устроили засаду. Только загрузили белые баржи дровами, как тут – партизанский налёт.
Захватили партизаны и пароход, и дрова, и баржи.
Угнали кочневские партизаны пароход и баржи вверх по Тунгузке. В места непролазные, партизанские. Посадили и «Инженера» и баржи на надёжные мели. Не сдвинешь с места теперь громады. Не так‑то просто вернуть их белым. Пробивались сюда к пароходу белые. Надёжно сидит «Инженер» на мели.
Вскоре покрылась Тунгузка льдом. Зазимовал «Инженер» в ледяном плену.
– Ну что ж, до весны, – порешили белые.
Наступила весна. Однако было белым уже не до парохода. Всё хуже и хуже дела у белых.
А вскоре и вовсе в этих местах стала народная власть.
Передали партизаны пароход и баржи в руки трудового народа. Явились Кочневы, четыре брата:
Алексей,
Александр,
Николай,
Григорий.
– Получай, народная власть, от партизан подарок!
СЕРДЦЕ БОНИВУРА
Погиб Бонивур севернее Владивостока. В бою неравном.
Виталий Бонивур только что вернулся из Москвы. Был от Владивостока делегатом IV съезда комсомола. Вот и сейчас в партизанском краю он создавал подпольные комсомольские организации.
Деревня Кондратенково. Здесь расположился штаб партизанского отряда. В тот день в Кондратенково находился и Бонивур. Сам партизанский отряд за несколько дней до этого ушёл выполнять боевое задание. Узнали об этом белые. Нагрянули на партизанский штаб. Стали окружать Кондратенково.
Оттянулась к лесу охрана штаба, заняла позицию для обороны. Вдруг к командиру охраны подбежал Бонивур. В помещении штаба осталась пишущая машинка. Надо было спасти машинку. Осталась в штабе и кепка Бонивура, под подкладкой которой были зашиты списки комсомольцев‑подпольщиков.
– Я быстро! – крикнул друзьям Бонивур.
Добежал Бонивур до штаба, схватил кепку, спрятал машинку. Стал отходить назад.
Увидели белые бегущего Бонивура. Бросились наперерез. Застрочил пулемёт. Зацокали пули. Окружили, схватили белогвардейцы Виталия Бонивура.
Привели комсомольца к белому полковнику на допрос. Идут вопросы:
– Куда ушли партизаны?
– Сколько их?
– Чем вооружены?
Про комсомольцев идут вопросы:
– Кто комсомольцы?
– Имена?
– Фамилии?
Молчал Бонивур. Гордо смотрел на белых.
Пытали враги комсомольца. Били шомполами, выворачивали руки.
– Молчишь? Заговоришь!
Огнём прижигали тело.
– Молчишь? Заговоришь!
Не добились ничего от Бонивура враги. Не произнёс он ни единого слова.
Рассвирепели белые изверги. Набросились на героя.
Вырезали пятиконечную звезду на груди Бонивура.
Выломали рёбра.
Вырвали сердце.
Не остановилось сердце Виталия Бонивура. В груди отважных и нынче бьётся.
«БОЛЬШИЕ УСПЕХИ»
Трубили белогвардейские газеты, выходившие на Дальнем Востоке:
«Большие успехи!»
«Большие успехи!» – кричат.
Писали газеты, что белые очистили всё Приморье от партизан. Все крупнейшие города Приморья и Дальнего Востока – Владивосток, Хабаровск, Никольск‑Уссурийский, Спасск и другие – находятся в руках у белых.
«Победа полная. Конец партизанам», – гудят газеты.
Был конец 1921 года. Действительно, потеснили в то время белые партизан. Отошли партизаны подальше в горы. К новым боям готовятся.
«Большие успехи!»
«Большие успехи!» – кричат газеты.
Попала одна из таких газет к командиру партизанского отряда Антону Савельевичу Топоркову. Прочитал Топорков газету. Вышел к бойцам. Показал партизанам.
– Есть предложение дать опровержение, – сказал Топорков.
Понравилась партизанам мысль про «опровержение». Располагался отряд Топоркова в тайге, в горах, недалеко от города Никольск‑Уссурийского. Собрались партизаны, совершили налёт на город. Посеяли среди белых и страх и панику.
Только отбили белые налёт на Никольск‑Уссурийский, новое приходит «опровержение». Это отряды, находившиеся в районе города Спасска, тоже стали действовать против белых.
На другие города и сёла, захваченные белыми, продолжали предпринимать партизаны свои партизанские рейды. Даже на Хабаровск был совершён налёт. Ближайшая в то время партизанская база была в семидесяти пяти километрах от Хабаровска. Преодолели партизаны за ночь это расстояние. К утру и ворвались на улицы Хабаровска. Пробились к вокзалу. Появились даже на центральной улице.
Утро. Вышли к этому времени белогвардейские хабаровские газеты. Открывают газеты люди.
«Большие успехи!»
«Большие успехи!» – трубят газеты.
Снова в газетах о том, что уничтожены, мол, партизаны, тихо кругом, спокойно, партизан и в помине нет.
Вышли газеты, а партизаны в это время как раз на центральной улице Хабаровска.
Две новости сразу в один момент. Откроешь газету – враньё белогвардейское. Глянешь на улицу – партизанское опровержение.
ВОЛОЧАЕВКА
Волочаевка. Амур поблизости. Речка Тунгузка рядом. Сопка Июнь‑Корань рядом с Волочаевкой, как купол соборный, высится.
Мало кто не знает сейчас Волочаевки. Вспомни – поётся в песне:
И останутся, как в сказке,
Как манящие огни,
Штурмовые ночи Спасска,
Волочаевские дни.
Под Волочаевкой и произошёл знаменитый Волочаевский бой.
Укрепили белые Волочаевку. На 18 километров на севере от реки Тунгузки и на юге до полноводного Амура тянулись здесь сильные укрепления. В несколько рядов поднялись проволочные заграждения. Укрепили белые и сопку Июнь‑Корань. Окопы на ней шли один над одним, как этажи на высотном здании.
Попробуй сунься сюда к Волочаевке! Попробуй пробейся на сопку Июнь‑Корань!
Дальневосточным Перекопом названа Волочаевка.
Волочаевские укрепления прикрывали пути в Хабаровск, в нижний Амур, в Приморье, к Тихому океану.
– Даёшь Волочаевку! – брошен клич.
Пошли Народно‑революционные войска (так назывались красные войска, сражавшиеся на Дальнем Востоке) на Волочаевку. Сошлись народноармейцы и белые под сопкой Июнь‑Корань. Был февраль. Морозы держались сорокаградусные. Снег под ногами трещал, как лёд. Три дня и три ночи продолжался штурм Волочаевки.
Отгремели атаки первые. Приближался решающий третий день.
Поднялся рассвет над полями, над лесом. Смотрит грозно сопка Июнь‑Корань.
Устремились бойцы в атаку. Несётся вме