— Будь счастлива, родная, — напутствовал он.
Кто-то дернул Мегги за юбку. Она опустила глаза, увидела Рори и, высоко подкинув, чмокнула в обе щеки.
— Поздоровайся со своим зятем, Рори.
Рори сначала оглядел Томаса, потом долго изучал его, прежде чем констатировать:
— Вы — тот человек который спас меня своим чудодейственным лекарством.
— Похоже, что так, — подтвердил Томас.
— Значит, вы можете дать Мегги все, что она захочет.
— Обязательно, — заверил Томас, наклонив голову. Рори погладил его по плечу. Мегги еще раз поцеловала младшего брата, прежде чем отдать отцу.
Чувствуя, как болят ребра от родственных объятий, Мегги позволила мужу усадить себя в экипаж, но тут же выглянула в окно, махая рукой и улыбаясь, пока не заныли губы.
И в следующий момент Гленклоуз-он-Роуэн пропал из виду, потому что Томас повернул ее лицом к себе, притянул ближе и поцеловал. И отпустил, прежде чем она успела сообразить, что происходит и что должна делать в подобных случаях.
— Ты не открыл рта, — пробормотала она, прижав палец к нижней губе. — И не дал времени ответить на поцелуй. Может, мне следовало бы чуть раздвинуть губы. Я не люблю начинать то, что уж точно не смогу закончить.
— Похоже, ты говоришь о постели.
Он даже не улыбнулся. Только развязал пышный бант у нее под подбородком, стянул модную шляпку и положил на противоположное сиденье.
— У тебя чудесные волосы, Мегги.
— Спасибо. И у тебя тоже. Темные, как смертный грех, почти такие же черные, как глаза. По крайней мере, в полумраке они выглядят черными. Мы с тобой совсем разные, Томас, и мне это очень нравится. Я собираюсь каждый день благодарить Бога за то, что он создал тебя таким, как есть. А теперь, пожалуйста, скажи, куда мы едем в наше свадебное путешествие.
— Еще рано. Сама увидишь. Ладно, намекну, пожалуй. Я везу тебя в один из своих домов.
Мегги задохнулась от волнения.
— Поплывем в Италию?
— Нет. Не в этот раз. Но не расстраивайся. Скоро стемнеет, и мы проведем ночь в Эксетере.
— Значит, мы направляемся на запад.
— Совершенно верно.
Она шутливо ткнула его в живот. Томас сделал вид, что ему ужасно больно, и из вежливости застонал.
— Я ваша жена, сэр. И неприлично иметь от меня секреты. Томас ничего не ответил, и Мегги, откинувшись на спинку сиденья, подняла окно: под вечер заметно похолодало.
— Мы едем в Корнуолл?
— Да, но не это наша конечная цель.
— Я видела, как ты говорил с дядей Райдером. Твое мнение о нем изменилось к лучшему?
— Я считаю его необыкновенным человеком и с некоторых пор понял, что нехорошо слушать сплетни, более того, глотать их с такой жадностью, как котенок-молоко.
— Хорошо сказано. — Мегги сжала его руку, — Ты мой муж, Томас. Правда, удивительно?
— Я хотел тебя, — просто ответил он. — И теперь ты моя.
— В твоих устах это звучит так, словно я заманчивый приз, который ты ухитрился выиграть.
— Что же, можно сказать, ты права.
— Чушь. По-твоему, я нечто вроде вещи? Что-то не очень нравится мне это заключение.
— Если верить Библии, жена — это имущество мужчины, хотя само слово вызывает не слишком приятные ассоциации. Имущество, как и жена, подразумевает наличие владельца.
Мегги рассмеялась своим раскатистым, заразительным смехом, и у него почему-то сжалось сердце.
— Я словно слышу Джереми. Именно он, невыносимо снисходительный и высокомерный Джереми, мог бы такое сказать. Умоляю, Томас, никогда не обращайся со мной так, будто у меня между ушами — пустое место.
Он ответил взглядом, который Мегги посчитала чересчур серьезным, и тихо протянул:
— Я никогда так не считал.
— Вот и хорошо. Жаль, что Уильям не приехал. Я обещала себе, что буду вежлива с ним, хотя, возможно, при встрече треснула бы его по голове чем ни попадя.
— Я специально просил его не показываться. Не люблю неловких ситуаций, и не хотелось бы лишний раз расстраивать Уинтерсов, да и омрачать сегодняшний день ни к чему.
— Я рада, что отец рассказал им правду.
— Думаю, это было необходимо, иначе мистер Уинтерс, вполне вероятно, попросту застрелил бы меня в церкви.
— Кстати, он очень меткий стрелок.
— Значит, твой отец спас мне жизнь. Мегги засмеялась.
— Я скоро увижу Уильяма? Интересно, как он был зачат, если твои родители не жили вместе? Он на пять лет моложе тебя?
— На четыре. Ему двадцать один. Когда он родился, отец прогнал его мать вместе с ребенком.
— Какой ужас! Томас, мне очень жаль. Он, не отвечая, пожал плечами.
— Уильям приедет в тот дом, где мы остановимся?
— Посмотрим, — обронил Томас, скрещивая руки на груди и улыбаясь жене. — Ты сегодня особенно красива, Мегги. Я думал об этом, когда ты шла к алтарю… то есть когда удавалось отвлечься от Рори.
— Ах этот Рори! Маленький негодник!
— И не говори. Я рад, что он справился с лихорадкой.
— Представить страшно, что было бы, случись самое плохое. Но довольно об этом. Рори здоров и снова болтает на латинском. А по-моему, Томас, из нас двоих, красавец — это ты. Я чувствую себя такой обычной в сравнении с тобой!
Теперь уже засмеялся Томас, легонько обводя ее лицо кончиком пальца.
— Мужчина — не что иное, как грубое создание, чье сложение позволяет ему утверждать свою силу. Строить, разрушать, драться…
— Смеяться и, как древние римляне, есть очищенный виноград.
— По крайней мере смеяться. Там, куда мы едем, виноград — большая редкость.
— Кстати о еде. Я ужасно голодна. Миссис Приддл дала нам с собой целую корзинку еды. Хочешь немного шампанского или нашего свадебного торта? Или овсяных лепешек, которые она пекла специально для дяди Колина? Он ведь шотландец, знаешь ли.
— Да, немного шампанского не помешает. Как по-твоему, мне необходимо пить его из твоей туфельки?
— Нет, — покачала она головой, глядя ему прямо в глаза, — но мне хочется, чтобы ты пригубил его из моего рта.
Томас наотрез отказался открыть шампанское.
* * *
Оказалось, что он заказал лучший номер в гостинице «Подвыпившая монашка», угловое помещение с чудесным видом на Ла-Манш. На землю давно спустилась ночь, но полная луна отражалась в воде, блестевшей, как сапфир на безымянном пальце Мегги. Позади остался город, тихий и молчаливый.
— Как прекрасно, — заметила Мегги, отодвигая кружевную занавеску, чтобы получше разглядеть чудесную панораму.
Невысокие волны мягко ложились на песок, веером разбрызгивая белую пену.
— Да, — обронил Томас.
Мегги повернулась и увидела, что он по-прежнему стоит, прислонившись к двери.
— Мэри Роуз спросила, есть ли у меня вопросы насчет супружеской жизни.
Если Томас и удивился, то ничем этого не выказал, заметив только:
— Она рассказала тебе все, что ты хотела знать?
— О нет! Я объяснила, что поскольку ты очень хорошо целуешься, то наверняка умеешь делать и все остальное. Правда, мне хотелось понять, что там с этими языками. Мэри Роуз долго мямлила что-то невнятное, но наконец призналась, что это вполне естественная вещь.
— Поскольку она твоя мачеха, можно представить, что ей неловко говорить о подобных вещах.
— Знаешь, она и мой отец.всегда стараются коснуться друг друга и даже целуются, когда уверены, что никого из детей нет поблизости.
Томас, вовсе не собиравшийся улыбаться, неизвестно почему ухмыльнулся.
— Возможно, — деловито предположила Мегги, — если Господь нас благословит, придется все же осматриваться, прежде чем целоваться, чтобы не смущать наших деточек.
— Об этом думать слишком рано, Мегги, — возразил Томас и, немного помедлив, твердо объявил:
— Теперь ты моя. И что бы ни случилось, ты целиком и полностью моя. Навсегда.
Мегги с любопытством посмотрела на него.
— Ты постоянно твердишь это, Томас.
Возможно, ей не следовало этого говорить, но Мегги всегда отличалась прямотой. Подойдя к нему, она снова взяла обеими руками его большую ладонь и прошептала;
— Послушай меня. Я твоя жена. И совсем не похожа на твоего отца. Я никогда тебя не покину. И поскольку я не половая тряпка, о которую можно вытирать ноги, мы наверняка будем ссориться и кричать друг на друга так, что потолок обрушится. Если ты еще не заметил, могу сказать, что мы оба упрямы и имеем разное представление о многих вещах, но как бы ни ссорились, как бы громко ни орали, я никогда не предам тебя. И не оставлю. Господи, даже мой отец и Мэри Роуз иногда вопят как резаные, но это ничего не значит, Томас, совсем ничего. Мы всегда будем вместе, и, надеюсь, жизнь подарит нам больше смеха, чем слез.
Голос Томаса был холодным и каким-то… отчужденным.
— Весьма красноречиво.
— Правда? — тихо вымолвила Мегги.
— И наивно.
— Но чистая правда. По крайней мере так живут в моей семье.
Он пожал плечами и прислонился к двери.
— Мои отец и мать… их дела тебя не касаются. И я не нуждаюсь в твоих заверениях, чтобы успокоить свой смятенный мозг. Ты, похоже, считаешь, что я страдаю от давней боли, причиненной моими родителями. Но это вовсе не так. Кстати, насчет родителей: я рассказал о них только то, что считал необходимым, вернее, этого потребовал от меня твой отец. Но в сущности, он не имел на это права.
— Имел. Он мой отец и считает своим долгом защитить меня.
— Твой отец хотел отказать мне.
— Разумеется. Он считал тебя развратником. Но думаю, отец испытал подлинное облегчение, узнав правду об Уильяме. Не считаешь вполне естественным, что он желает мне счастья?
Томас промолчал. Вид у него сделался самый нерешительный, словно он никак не мог понять, что теперь делать. Словно отчего-то нервничал, не знал, на что решиться, и Мегги нашла это невероятно привлекательным. Она подступила к нему еще ближе, обняла и прижалась щекой к плечу.
— Поцелуй меня, Томас. Мне так этого хочется.
Она подняла лицо, встала на носочки, но Томас поколебался, прежде чем коснуться пальцем ее щеки, мягкой, разрумянившейся от возбуждения.
В конце концов, это ее брачная ночь.
Он подумал, что она никогда не причинит ему боли.
Он медленно поднял руки и притянул ее к себе. Не поцеловал. Просто держал. Вернее, держался за нее. Она была вдвое меньше его, и он старался спрятаться в ее объятиях. Прошло несколько минут, прежде чем он отстранился.
— Ты девственна, Мегги.
Она старалась улыбнуться, но не могла.
— Ну… да. Так полагается.
— Очень многие женщины приходят к мужьям уже нечистыми, — сурово пояснил он.
— Я никогда об этом не думала. Ты уверен? Нет, какая разница? Все это не имеет к нам отношения. О, Томас, поцелуй же меня!
Он провел ладонями от ее плеч вниз.
— Тебе нравится плащ?
— Чудесный. А ониксовая ручка, которую подарила я?
— Очень.
— Мэри Роуз считает, что это чисто мужская вещь.
— И она права.
— Солидная… мужчины как раз любят такие.
— Да.
— Томас, ты не знаешь, что делать? Нет, можешь не объяснять, я все понимаю. И мне даже нравится, что можно все начать вместе. Уверена, мы сообразим, что к чему.
— Думаешь, что я колеблюсь из-за недостатка опыта? И что я тоже могу оказаться девственником?
— Все в порядке, Томас.
Она сжала его лицо ладонями и поцеловала: девчоночий поцелуй, рассмешивший его. Опять это чертов смех. Так он, пожалуй, привыкнет. И даже полюбит это ощущение и растекающееся по телу непривычное тепло. До сих пор подобные эмоции были ему чужды.
— Честно говоря, я нервничаю, совсем немного, но нервничаю, — выпалила она между легкими поцелуями-укусами. — Правда, теперь мы женаты, и ты принадлежишь мне, и очень хочется узнать об этих самых супружеских отношениях. О Господи, это звучит ужасно неприлично?
— Мужчина не принадлежит женщине, — ответил он неожиданно сухо. Смех покинул его так же внезапно, как пришел. — Мужчина — сам по себе и вполне самостоятельное существо.
Мегги на какую-то секунду потеряла способность мыслить, Что случилось? Неужели когда-то какая-то женщина смертельно ранила его душу? Не настолько он стар, чтобы часто терпеть подобные обиды.
— Томас, так сколько тебе лет?
— Двадцать пять. В декабре будет двадцать шесть. Я родился на следующий день после Рождества. Вряд ли мать когда-нибудь простит меня за то, что испортил ей праздник.
Он пытается смягчить обстановку. Что же, не важно. Если женщина действительно ранила его, превратив в циника, когда-нибудь он все расскажет, и она постарается залечить рану.
Мегги снова поцеловала его, ведя дорожку поцелуев по щеке и подбородку, и убежденно прошептала, вкладывая в слова всю душу:
— Я сделаю так, что ты захочешь принадлежать мне.
И снова его поцеловала.
На этот раз он ответил страстным, почти жестоким поцелуем, безмолвно приказывая приоткрыть губы, и она так и сделала и почувствовала, как его язык скользнул сначала по ее нижней губе, а потом внутрь. Он был совсем другим, этот поцелуй. Исступленным. Безумным.
Томас на секунду поднял голову и, неожиданно сжав ее грудь, прошептал:
— Мегги, я не девственник..
Глава 14
Мегги, ошеломленная его поцелуем, этой внезапной атакой, застигшей ее врасплох и заставившей желать большего, хоть и неизвестно чего, обуреваемая желанием узнать все до конца, кое-как умудрилась взять себя в руки, тем более что Томас, очевидно, знал, как именно действовать.
— Вот и хорошо, — заявила она. — Я не слепа, Томас, и знаю, что от парней ожидают большей опытности, в подобных вещах и что другие мужчины считают их сопляками, пока они не сделают это и, возможно, не один раз. Я также подмечала иногда, что парни часто теряют самообладание, когда речь идет о представительницах прекрасного пола. Они подходят к девушке и начинают заикаться. Руки трясутся, и болтают они ужасные глупости. Возьми хотя бы Уильяма.
— Мужчины способны себя контролировать. Это вопрос воли и характера.
— Я знаю, что ты не мог бы обмануть женщину, потому что твой характер безупречен. И воля тоже сильна, особенно когда речь идет о делах плоти.
— Наверное, но это не важно. Я должен осуществить наш брак, иначе он так и не будет настоящим браком.
— Хорошая мысль.
Он смотрел на нее так строго, словно не был уверен в чем-то и ничего не мог с собой поделать. Мегги, неловко собрав в кулачок рубашку на груди Томаса, притянула его к себе, одновременно целуя во все места, куда могла дотянуться.
— Я возьму твою невинность, — прошептал он ей в губы, — нанесу рану там, где до меня никто не был раньше, и когда прольется кровь, наш брак станет истинным. Ни секундой раньше. И тогда назад уже не повернуть. Ты станешь моей.
Мегги мгновенно забыла о поцелуях и нахмурилась.
— Не знаю, почему ты так беспокоишься, Томас. Я не хочу поворачивать назад. Погоди, что там насчет крови? Что это означает? Мне совсем не нравятся никакие раны.
— О Боже, Мегги, ну почему ты не расспросила свою мачеху подробнее? Неужели совсем ничего не знаешь?
— Знаю все о языках, хотя все еще немного трудновато освоиться с этим.
Освоиться?
Томас попытался улыбнуться, но не смог, и вместо этого спросил:
— Но ты знаешь, что мы собираемся сделать?
— Не совсем. То есть не во всех деталях.
— Ну, хотя бы в самых общих чертах?
— По-моему, ты должен раздеться. Как-то в детстве я купалась вместе со своими чертовыми кузенами, и они сбросили одежду, Тогда я и заметила, что они кое в чем от меня отличаются, но не знаю, что именно требуется, чтобы зачать ребенка.
— И это все? Все, что ты можешь сказать? А вот я в свое время догадался спросить.
— Ты, наверное, шутишь, Томас? Или смеешься надо мной? Он надолго задумался, прежде чем ответить скорее себе, чем ей:
— Нет, я не стал бы шутить насчет подобных вещей. А сейчас нужно сделать то, что должно.
Мегги показалось, что он сердится на нее, и она вдруг запаниковала. Томас ничего больше не сказал, даже не поцеловал ее. Только подхватил на руки и шагнул к широкой кровати.
— Я буду твоей горничной, — пообещал он, усаживая Мегги на край, но тут же сообразил, что костюм застегивается сзади, и снова поднял ее на ноги. Как она бледна, его жизнерадостная Мегги, как сжимается от страха, вероятно, потому, что они стоят рядом с кроватью и его руки лежат у нее на плечах.
Томас поцеловал ее, крепко и быстро, не пытаясь раздвинуть ее губы языком, поскольку опасался, что она в своем нервозном состоянии его укусит, а потом повернул ее спиной к себе и принялся расстегивать длинный ряд пуговок.
Мегги боязливо оглянулась.
— Томас, мне можно выпить немного воды?
— Нет, Мегги. Тише. Ни о чем не волнуйся. Предоставь волноваться мне. Все будет в порядке. Доверься своему мужу.
— Ты очень ловко управляешься с этими пуговицами. Томас все-таки улыбнулся.
— Да. Некоторые мужчины даже считают это призванием, а другим приходится долго и старательно упражняться, чтобы достичь таких успехов. А теперь помолчи.
— Томас, а это приятно? Несмотря на кровь?
При звуках этого дрожащего тонкого голоска Томас застыл, так и не расстегнув три последние пуговки, и уставился на ее спину, прикрытую мягкой батистовой сорочкой с кружевными бретельками: все такое женственное, непохожее на его одежду, чуждое ему. Как чужда она, это нежное создание, отныне ему принадлежащее. Никому другому. Только ему. У Мегги нежное сердце, он знал это. Но не хотел, чтобы это имело для него какое-то значение, Нужно быть твердым и не показывать ей свою слабость. Нельзя. Мужчина должен иметь гордость.
— Я постараюсь, чтобы это было приятно, — пообещал он.
— Хорошо, значит, я не стану особенно беспокоиться. Он медленно повернул ее лицом к себе и стащил лиф с плеч, так что ее руки оказались в плену, и стал легонько гладить ее подбородок, горло, ключицы. Так чертовски мягка и нежна…
— Мегги!
— Это не совсем то, чего я ожидала.
— Чего же ты ожидала?
Мегги пожала плечами, но он видел, что она смущена.
— Ну же, признавайся?
— От уютного ужина у огня, хотя и без того достаточно тепло, и от чрезмерной жары может стать плохо. Зато мы вместо этого могли поставить столик у окна, тихо беседовать, наблюдать игру лунного света на воде и рассуждать о чувствах, которые рождает это зрелище в наших душах.
— На мой вкус, это несколько сентиментально.
— Вероятно. Хорошо, тогда откроем шампанское. В дороге ты отказался его пить. Боялся, что у меня закружится голова? Или что я действительно заставлю тебя пригубить его из моего рта?
Томас молча улыбался. Так молода… слишком молода. И не заслуживает того, что ей предстоит.
Он наклонился и прижался к ее лбу своим.
— Надень ночную рубашку, а я пойду вниз и закажу ужин У миссис Миггс. По-моему, она очень довольна, что я выбрал ее гостиницу для нашей первой ночи.
— Наверное, хотя сам мистер Миггс что-то проворчал мне весьма неприветливо и все время смотрел в пол.
— Обычно с посетителями имеет дело миссис Миггс. Итак, тебе нужна горничная, чтобы помочь приготовиться ко сну?
— Нет. Я смогу дотянуться до остальных пуговиц. Он пошел к двери.
— Спасибо, Томас.
Томас остановился, и ей ужасно захотелось узнать, о чем он думает. Но Мегги боялась спросить.
Полчаса спустя они сидели друг против друга за столиком у окна. Мегги переоделась в миленький шелковый пеньюар персикового цвета, привезенный тетей Синджен из Эдинбурга. Томас, однако, по-прежнему оставался в сюртуке, брюках и начищенных до блеска ботинках. Галстук был повязан так же тщательно, как сегодняшним утром в церкви.
Ах, столько перемен за один день! Завтра она проснется уже не прежней Мегги… Прошло всего несколько часов, а жизнь бесповоротно изменилась. Интересно, испытывает ли Томас то же самое? Наверняка! Не настолько уж мужчины отличаются от женщин!
— Странно, — заметила она, беря кусочек хлеба. — Ужасно странно сидеть в пеньюаре напротив мужчины, не являющегося моим отцом или братом или хотя бы чертовым кузеном.
— Брось, Мегги! Не могу представить, чтобы ты носила столь соблазнительную штучку в доме викария!
— Положим, это правда, Томас, но все же ты до сих пор одет, а я раздета.
Томас усмехнулся и поднял бокал.
— За нашу брачную ночь.
Мегги долго медлила, прежде чем легонько коснуться его бокала своим.
Он дал ей чересчур много времени на волнения и раздумья.
— Как по-твоему, что будет после ужина?
— Поскольку, как тебе известно, кроме поцелуев, я ни о чем не знаю, у меня в голове все путается. Честное слово, путается, и я совсем ничего не соображаю. И все, что мне известно сейчас, — я счастлива, и ты улыбаешься. Думаешь, этого достаточно, чтобы продолжать?
— О, кроме улыбок, есть еще много всего.
— Что именно?
— Ты безобразно любопытна!
— Поскольку дело касается меня, не нахожу в этом ничего странного.
— Дальше будет наслаждение, и, если повезет, для нас обоих.
— Я уже испытала наслаждение, когда ты меня целовал.
— Другое. Более сильное.
Мегги скептически покачала головой, но не стала возражать.
Он не встал из-за стола, пока она не выпила полбокала шампанского. Наоборот, устроился поудобнее и сложил руки на животе.
— Почему бы тебе не лечь в постель, Мегги? Я погашу свечи.
— Ты в самом деле хочешь?
— Чего именно?
— Погасить свечи.
— Ты, кажется, внезапно заинтересовалась мной?
— По правде сказать, мне очень трудно думать об этом, но поскольку отец и Мэри Роуз женаты и спят в одной кровати, то, скорее всего, видят друг друга без одежды. Дочери тяжело представить такое.
— И сыну тоже. Означает ли это, что ты хочешь лицезреть меня обнаженным?
Она без колебаний встретила его взгляд и очень медленно опустила голову.
— Я все время думаю о том, что должно произойти. И хочу, чтобы ты присутствовал в моих фантазиях. Стал моим главным персонажем.
Она нервно закусила губу. Томас не сказал ни слова.
— Ладно, ты вынуждаешь меня говорить напрямую. Томас, я хочу, чтобы ты сбросил одежду.
— А ты? Ты тоже разденешься для меня?
Мегги встала, подошла к кровати, помялась и пробормотала, силясь изобразить обольстительную улыбку сирены, не слишком успешно, но все же старательно:
— Видишь ли, это моя фантазия. Не твоя. Однако справедливости ради обещаю подумать об этом позже, гораздо позже. Ты один знаешь, что сейчас будет. Дай мне по крайней мере решить, как мы начнем.
Она села и свесила ноги с постели. Он тоже поднялся, пошел к ней и остановился в нескольких шагах. Помедлил немного и скинул свой великолепный желтовато-коричневый сюртук.
— Ты считаешь меня красивым, Мегги, а я готов доказать, что это не правда. Я просто большой волосатый мужчина.
— Поскольку речь идет о тебе, мне скорее всего это понравится. Покажи мне.
Она молча наблюдала, как он снимает все до единого предметы одежды, аккуратно складывает и бросает на кресло. Наблюдала так пристально, что когда Томас, оставшись обнаженным, выпрямился, он уже был тверд, как дубовый паркет под йогами, и одно это могло отпугнуть любую девственницу.
Но Мегги все равно смотрела на мужа не отрываясь. Ои умирал от желания спросить ее, находит ли она его таким же привлекательным, как Джереми, но, разумеется, не мог. И ни за что не стал бы.
— Я ошибалась, — прошептала она, не сводя глаз с его восставшей плоти. С той самой плоти, которая с каждой минутой твердела все сильнее.
Его трясло.
Сейчас он молился о том, чтобы все не происходило так быстро. Но что тут поделаешь, если она уставилась на него таким взглядом, словно хочет… нет, он не станет думать о том, как она стоит перед ним на коленях и берет губами его… нет… Ради Господа Бога, она дочь викария! Но он действительно не помнил, чтобы какая-то женщина смотрела на него так. Правда, он об этом как-то не думал и уж точно никогда раньше не раздевался перед женщиной только затем, чтобы расширить ее кругозор.
Он откашлялся.
— В чем ты ошибалась?
— Когда утверждала, что ты красив.
— Говорил же тебе: я всего-навсего большое волосатое создание…
— Ты великолепен! До сих пор я не знала, как выглядит мужчина на самом деле. Но теперь знаю и твердо уверена, что ни один не может быть так прекрасен, как ты.
Она бессознательным жестом протянула руку и коснулась его.
Он закрыл глаза, не в силах дышать от напряжения. И умирал от желания вскочить и наброситься на нее, но заставлял себя оставаться на месте. Чувствовать, как ее пальцы легонько скользят по его животу, замирают, обдавая его теплом, и, когда он уже был готов завопить от нетерпения, двигаются дальше, по линии черных волос все ниже и ниже, запутываясь в завитках и, наконец, дотрагиваясь до того места, где сосредоточилось взрывное желание. Дотрагиваясь так нежно, словно не зная, чего ожидать дальше. Но на этом она не останавливается. Живое кольцо сжимает его, и Томас громко вздыхает, едва не падая на колени. И не хочет, чтобы все это кончалось. А если ее губы окажутся на месте пальцев… Нет, Боже, это слишком, это уж слишком.
Он сумеет вынести это: мужчина может выносить сладостную пытку вечно и даже чуть дольше, но вот он не может… и это почти убивает его…
Томас скрипнул зубами, как от боли, и прошептал:
— Мегги, пожалуйста, убери руку. Отодвинься. Я просто не вынесу этого.
— Но я не хочу! Ты так отличаешься от меня! Живот твердый и волосатый, и у меня возникают такие странные ощущения, стоит только положить ладонь…
Это дало ему возможность отвлечься.
— Правда?
— Да, так что позволь мне продолжать…
Она крепче сжала пальцы и двинулась сначала вверх, а потом чуть вниз.
Он едва не потерял контроль над собой. И сдержался только при мысли о том, что невозможно излиться ей в руки. Не настолько он распущен.
Томас в отчаянии застонал, не находя выхода. Наконец он заставил себя отстранить ее, набрать в грудь воздуха и немного передохнуть. Он едва не опозорился. Ничего не поделаешь, он должен войти в нее, сейчас и немедленно.
Он почти рухнул на Мегги, опрокинув ее на постель, прижимаясь к тесно сомкнутым бедрам, ощущая ее мягкость. Она застыла от неожиданности, не зная, что делать. Он попытался успокоить ее улыбкой, но она явно продолжала волноваться, тем более что теперь он, обнаженный, лежит на ней, такой большой и волосатый, настолько более сильный физически, и самообладание покинуло его и спряталось далеко-далеко, на другом конце планеты.
— О Боже!
В голосе его звучала такая боль, что Мегги попыталась вырваться, но он крепко ее держал.
— Томас, что случилось?
— Ты все еще в ночной рубашке! Так не пойдет!
— Может, стоит ее оставить хотя бы ненадолго?
Она очень испугана, это слышно по голосу, но теперь уже поздно, и ему все равно.
Он прижался лбом к ее лбу, дыша тяжело и быстро, изнемогая от вожделения.
— Я совсем плох. Дай мне передохнуть, я дам передохнуть тебе, а потом мы продолжим.
Не прошло и минуты, как он почувствовал желание, мучительное, неодолимое, нарастающее с такой силой, что до разрядки остались считанные мгновения. Томас вскочил, развел ее бедра и встал на колени между ними.
— Сядь.
— Ноя…
Он посадил ее, стащил рубашку и отбросил через плечо.
— Господи, — пробормотала Мегги, но он уже не слышал, только целовал ее и целовал: шею, груди, каждое ребро, спускаясь все ниже, к животу и местечку между ногами… нет, этого просто не может быть… но он застонал, и руки его жгли как огонь, а пальцы касались ее, вжимались в нее, и прямо на ее глазах один палец вошел внутрь. В самом деле, внутрь! Такого она не представляла.
И совсем это не было приятно.
Скорее, больно.
Она попыталась оттолкнуть его, но не сумела.
— Мегги, Мегги, только лежи тихо и расслабься. Доверься мне.
— Нет, нет, — повторяла она, лихорадочно пытаясь выбраться из-под него, избавиться от настойчивого, приносящего боль пальца. — О каком доверии идет речь? Мне противно, больно, и это всего лишь твой палец, Томас. А ты… ты куда больше и толще. Значит, именно это ты и собираешься сделать. Сунуть это в меня?
— Да, — едва выдавил Томас. Противно? То, что он собирается сделать, противно?
Он проник пальцем немного глубже и остановился. О Боже, он хотел ее так сильно, что все тело ныло, а она заявляет, что его проклятый палец не неприятен? Но он желает ее именно сейчас и, черт возьми, не собирается ждать! Просто не может. Томас приподнялся, не сводя глаз с того места, куда намеревался войти, и медленно погрузился в нес. Мегги сжалась и стиснула кулаки. Ну и пусть!
Он продвинулся еще дальше, ощутил тонкую перегородку.
— Мегги…
Он смотрел на нее, в самом деле смотрел, невзирая на то что был готов вот-вот извергнуться в это негостеприимное лоно. Но пока видел ясные голубые глаза, такие бесхитростные, такие открытые, без малейшего намека на тень, крывшуюся в их глубинах. Но он знал, что эта тень существует. Тень лжи, которая безмерно ранила его всего несколько часов назад. Только ничего уже не исправить. В этот момент он ненавидел ее за праведность, проклятое благородство, жестокое предательство. Ненавидел мужчину, которого она все еще обожала, ненавидел сознание того, что она обожает этого мужчину, а не своего мужа. Ей не следовало заигрывать с ним, не следовало так скоро, так легко возбуждать в нем похоть и желание жениться на пей. Оказалось, что в своем сердце она изменяет ему, а ведь сегодня их брачная ночь. Думает ли она о том, другом, даже сейчас, когда он входит в нее?