– Ты лишила сестру сольной охоты?
– Нет! То есть да, и правильно. Волк оказался опаснее, чем я думала. Понимаешь, она еще не готова, а мне так хотелось поохотиться, до безумия…
– Скарлетт… – начинает Сайлас очень серьезным тоном, использовать который он начал еще в детстве, когда напоминал, что старше меня. Сейчас его «взрослый» тон раздражает ничуть не меньше. – Ты должна воспринимать ее как напарника.
– Нет, я должна воспринимать ее как сестру. Это ты был моим напарником, пока не бросил нас…
– Я и сейчас твой напарник! Просто уезжал… Все, хватит с меня споров. Почему Рози не может стать нашим напарником?
– Да пойми ты, я не собираюсь ждать, пока сестра сходит за продуктами, если в это время фенрисы убивают людей направо и налево! – выпалила я, пока мы заворачивали на правое ответвление дороги, прямо к дому бабули Марч.
Неважно, что бабушка давно умерла – для меня коттедж навсегда останется ее домом. Левая развилка ведет к дому Сайласа. По соседству с нами – огромное коровье пастбище.
– Мы умеем их уничтожать. Мы спасаем жизни. В этом и заключается наша обязанность, – добавляю я. – Мы не можем позволить себе ни выходных, ни годичного отпуска в Калифорнии.
– Эй, не переходи на личности! – морщится Сайлас, но я понимаю, что с него все как с гуся вода. Непробиваемый! – И вообще, не станешь же ты вечно держать Рози взаперти!
Я раздраженно вздыхаю и смотрю на наш домик, который возникает вдалеке, словно залитый светом оазис.
– Она еще не готова. И не хочется, чтобы она стала такой, как я.
Сайлас понимающе кивает и проводит большим пальцем по шрамам у меня на руке. В воздухе плывет запах жасмина. Несколько мгновений мы едем в полном молчании.
Наконец Сайлас останавливает машину на засыпанной гравием дорожке. Входная дверь распахивается, двор рассекает длинная полоса света.
– Ого! – негромко восклицает Сайлас и глушит зажигание.
Сквозь лобовое стекло я слежу за его взглядом: в дверях кухни стоит Рози, скрестив руки на груди; глаза сестры пылают гневом.
– Рози… изменилась.
– Да уж. Если под «изменилась» ты подразумеваешь «разозлилась». – Я вздыхаю и открываю дверь машины. – Подожди минутку.
ГЛАВА ВТОРАЯ
РОЗИ МАРЧ
Сестрица вернулась. Я расхаживаю у входной двери, стараясь собраться с силами. «У тебя есть полное право расстраиваться, – убеждаю я саму себя. – На этот раз не давай ей спуску». Яростно моргаю и пытаюсь восстановить дыхание. Смириться я могу со многим, но трудно сохранять безразличие, когда родная сестра считает, что ты ни на что не годишься.
Со вздохом распахиваю старую деревянную дверь и шагаю вперед.
Дверь захлопывается за моей спиной и обрывает лучик света с кухни, просочившийся в темноту. Мое лицо горит и, наверное, приобрело пунцовый оттенок, руки сжаты в кулаки. Раз сестре нравится думать, что я еще ребенок, я и буду вести себя как ребенок. Кидаюсь вперед, делая вид, что хрустящий гравий не врезается мне в босые ступни. На дороге маячит машина Сайласа – вероятно, он охотился вместе со Скарлетт. С ним я разберусь позже. Сестра со вздохом выставляет руки перед собой, словно успокаивая дикого зверя.
– Ты ведь обещала! – с досадой восклицаю я и бросаю охапку пурпурной ткани к ее ногам – это мой плащ, почти того же цвета, что и у Скарлетт.
– Рози, послушай…
Я выхватываю из‑за пояса два кинжала и швыряю себе под ноги. Роговые рукояти с глухим стуком ударяются о каменистую дорожку – ну и пусть, я разозлилась не на шутку. Скарлетт вечно меня пилит за небрежное отношение к оружию, но сейчас она и слова об этом не говорит. На мгновение воцаряется тишина, которую нарушают только крики сов. Скрещиваю руки на груди и яростно сверлю сестру взглядом.
– Ну, хватит дуться! – стонет Скарлетт.
Она наклоняется за моим плащом и кинжалами. Лунный свет блестит на тонких глянцевых полосках у нее на плечах – ровные шрамы уходят под вырез майки. Сестра подталкивает вещи ко мне, но я не двигаюсь с места.
– Я не дуюсь! – рявкаю я и тут же понимаю, насколько капризно это звучит. – Скарлетт, я умею охотиться! Тебе вовсе не обязательно самой каждый раз срываться в темноту.
– Фенрис был один, и он искал добычу. Если бы я стала тебя дожидаться, сегодня кто‑то мог бы погибнуть. Тебе не нужна такая ответственность.
– Могла бы и сказать, куда собираешься! Как мне начать охотиться в одиночку, если ты приканчиваешь любого волка, стоит ему добраться до Эллисона?
– Слушай, Рози, ну извини. Пожалуйста.
– То, что ты старше, не дает тебе права обращаться со мной как с идиотом‑подручным! – кричу я, и на последнем слове выдержка мне изменяет.
Хочется, чтобы голос звучал яростно, но в мой крик вкрадывается боль, а губы дрожат: того и гляди расплачусь. Ненавижу! Будто бы у моей злости есть какой‑то предел, за которым ярость сменяется болью. С сестрой такого не случается – ее тело неизменно остается крепким, напряженным, идеально натренированным и вышколенным. Ее тело не допускает слез – такой функции в программе тренировок не предусмотрено.
– Только я вот что еще скажу… – донесся мужской голос.
Дверь со стороны водителя распахивается, Сайлас выглядывает наружу. Его лицо по‑прежнему скрывает темнота.
– Я ей помогал. Так, к сведению. Если тебе будет легче… Ей понадобилась помощь. Знаешь… по‑моему, это ей послужит уроком.
В его голосе звучит легкая ирония, и почему‑то моя злость начинает рассеиваться.
– Спасибо, Сайлас, – негромко благодарит Скарлетт. – Достань мои вещи из‑под сиденья, а?
Сестра обходит меня и отворяет входную дверь. На какую‑то долю секунды, пока дверь снова не захлопнется, луч света выхватывает из темноты лицо Сайласа. Я украдкой смотрю на него еще раз. Сайлас изменился, я помню его другим. Но что переменилось: линия подбородка, длина волос, а может, глаза? Всегда ли они были серо‑голубыми, как океанский простор? Не могу определить, что странного в его лице, фигуре, в нем самом.
Наверху, прерывая мои мысли, хлопает дверь в спальню Скарлетт. Я закатываю глаза и ковыляю к дому. Теперь, когда прилив адреналина спал, острые осколки гравия причиняют куда больше неудобств.
– Скарлетт не больно‑то изменилась, – говорит Сайлас у меня за спиной.
Я киваю и морщусь: особенно острый камешек впивается в пятку.
– Дай помогу… – Сзади раздаются торопливые шаги, и не успеваю я ответить, как мозолистые ладони Сайласа обхватывают мне талию. Прислоняюсь спиной к его груди и вдыхаю запах, который неизменно сопровождал всю их семью – запах леса, прелых листьев и солнечного света. Наверное, если твой отец – дровосек, то ничего удивительного, что аромат дубравы сопровождает тебя с самого рождения. Впрочем, я успеваю сделать лишь один вдох. Сайлас распахивает дверь ногой, ставит меня на порог и отступает на шаг.
Я поворачиваюсь, хочу поблагодарить за помощь и одновременно укорить за то, что нес меня как маленькую, но вместо этого улыбаюсь. Это все тот же Сайлас – Сайлас, который уехал год назад, мальчишка чуть старше моей сестры. У него все те же выразительные голубые глаза, все те же темные волосы, напоминающие по цвету сосновую кору, все те же широкие плечи и неожиданно гибкое тело. Это все тот же человек, но вместе с тем кто‑то новый, старше и сильнее. Он больше не воспринимает меня как младшую сестренку Скарлетт, и при мысли о нем меня охватывают головокружение и слабость. Как такое может быть?
«Успокойся. Это всего‑навсего Сайлас. Ну, типа того».
– Ты как‑то странно на меня смотришь, – обеспокоенно замечает Сайлас и знакомым жестом засовывает руки в карманы.
– Ой, извини! – вздрагиваю я. – Времени немало прошло.
– Да уж, – соглашается он. – Ты с последнего раза потяжелела.
Я озадаченно хмурюсь.
– Стоп, я не это хотел сказать. В смысле, возраст‑то сказывается! Нет, тоже неважно вышло… – Сайлас приглаживает волосы и раздраженно чертыхается вполголоса.
– Да нет, я поняла. – Я усмехаюсь. Взволнованность собеседника растапливает мое смущение. – Проголодался?
– Ты уверена, что вам с Летт не надо побыть… наедине?
Он с опаской смотрит на лестницу, ведущую на второй этаж.
– Нет, – отвечаю я и возвращаюсь на кухню. – Сейчас мне совсем не хочется оставаться с ней наедине.
– Да ладно! Цени возможность пообщаться с сестрой.
– Прости, я совсем забыла, – сконфуженно оправдываюсь я. – Братья и тройняшки по‑прежнему с тобой не разговаривают?
– Лукас, кажется, оттаивает понемногу. Как‑нибудь справлюсь. Кстати, когда это ты научилась готовить? – резко меняет тему Сайлас.
Он проходит вслед за мной и плюхается на один из разномастных стульев в гостиной.
– Не то чтобы научилась… Знаешь, надоела китайская еда навынос, вот я и освоила несколько бабулиных рецептов.
– Точно. Совсем забыл, что Летт питает нежную привязанность к китайскому фастфуду, – тепло улыбается Сайлас. – Как она? В последнее время часто расстраивается?
Именно так и можно определить настроение Скарлетт: если дела не идут на лад, она ищет утешение в коробках с китайской едой.
– Она тяжело перенесла твой отъезд, – хмурюсь я.
Я и сама тосковала по Сайласу, но все же не так, как Скарлетт. А он? Скучал ли он по ней – по своей напарнице? Впрочем, мне это знать незачем. Сайлас пристыженно смотрит на меня, и я продолжаю:
– Мне нравится готовить. Приятно заниматься чем‑то кроме охоты.
Я краснею. Наверное, я слишком много выболтала.
К моему удивлению, Сайлас небрежно машет рукой:
– Прекрасно тебя понимаю, сам целый год занимался вещами, не имеющими никакого отношения к охоте. Иногда надо расслабляться.
– Только моей сестре не говори, – бормочу я, поглядывая на потолок. – Она хочет, чтобы я охотилась, но не дает заниматься этим в одиночку. Ей не угодишь.
– Вот не знал, что ты так полюбила охоту, – с непритворным удивлением замечает Сайлас.
Я иду на попятный.
– То есть… дело не в том, что я не люблю охотиться. Просто я каждый день по несколько часов тренируюсь, готовлюсь выйти на охоту в одиночку, а Скарлетт не разрешает. Если я должна жить как охотник, хотелось бы все‑таки охотиться.
– Ага, – соглашается Сайлас, хотя смысла в моих словах никакого. – Мысль о том, что малышка Рози Марч выйдет охотиться на волков в одиночку, кого угодно заставит всполошиться. – Он замолкает, неуверенно подбирая слова. – Даже если ты уже не совсем «малышка Рози Марч».
Смотрю Сайласу в глаза, пытаясь проникнуть в суть его слов и перемены в голосе. Но только я хочу заговорить, как в душе наверху начинают рокотать трубы. Я отворачиваюсь к плите. Наваждение развеялось. Я, как обычно, слишком много воображаю.
– И что же у нас на ужин? – спрашивает Сайлас обычным голосом.
– Мясной рулет.
Самая аппетитная еда на свете.
– Пахнет вкусно, – добродушно хвалит Сайлас.
Я с улыбкой оборачиваюсь к нему. Краешком глаза замечаю серый комок, который выскакивает с лестницы и под треньканье бубенчиков запрыгивает на диванчик.
– А, за мной явился вестник возмездия? – поворачивается к комку Сайлас.
– Баламут? Ну да.
– Интересно, он по‑прежнему меня терпеть не может?
Кот сидит на диванных подушках, сверкая в темноте желто‑зелеными глазами. Словно в ответ на вопрос Сайласа, Баламут запрыгивает к нему на колени и принимается громогласно мурчать.
– Эти штучки, кот, у тебя больше не пройдут! – твердо заявляет наш друг.
Он пытается спихнуть Баламута, но, как только руки оказываются в паре дюймов от нечесаной шерсти, кот выпускает когти и впивается Сайласу в ногу. Тот вскрикивает и морщится от боли.
– Помочь? – интересуюсь я, с трудом удерживаясь от смеха.
– Ага, – сквозь зубы соглашается Сайлас.
Я подхожу и беру кота на руки. Баламут ластится и трется мордой о мою щеку. В его дыхании чувствуется запах кошачьей мяты. Я морщу нос.
– Спасибо! – облегченно вздыхает Сайлас. – На волков охочусь, а с котом справиться не могу. Не больно‑то мужественно, а?
– Я никому не скажу, – улыбаюсь я.
Он улыбается в ответ. За моей спиной срабатывает таймер, и я спешу вытащить из духовки самый аппетитный на свете мясной рулет.
К нам спускается посвежевшая после душа Скарлетт. Если не помыться сразу же после охоты, запах фенриса каким‑то образом надолго въедается в кожу. Влажные волосы сестры зачесаны назад, повязку с глаза она сняла.
Лицо Скарлетт пересекает длинный косой шрам: от макушки и – через глазницу – до самой скулы. Сестра стесняется шрама, хотя делает вид, что ей все равно. Честно говоря, не припомню, чтобы она снимала повязку на людях, только при мне или Сайласе. Скарлетт пытается изобразить извиняющийся взгляд, но я отвожу глаза.
– Телик? – спрашивает ее Сайлас.
Скарлетт кивает, и он, включив крошечный телевизор, находит канал новостей. Такое впечатление, что Сайлас никуда и не уезжал.
Мы принимаемся за еду, а Сайлас пристально смотрит на экран, где говорят про серию убийств в Атланте. Большинство людей и не подозревают о фенрисах, хотя волки существуют рядом с нами долгие столетия. Тем не менее просмотр новостей сообщает о них больше, чем может показаться на первый взгляд. Многие сочтут цепь убийств или исчезновений делом рук какого‑нибудь маньяка, серийного убийцы, но мы твердо знаем: в этом замешаны фенрисы. По правде сказать, обычно нападение фенриса не попадает в новостной сюжет – разве что девушка особенно красивая или у нее богатые родственники. Чаще всего такие случаи списывают в статистику пропавших без вести.
Ведущий переходит к обсуждению скандала, связанного с интимной жизнью какого‑то политика. Скарлетт выключает телевизор и поворачивается к Сайласу.
– Вот ты вернулся, и что? Снова будешь охотиться с нами?
В ее голосе слышатся напряжение и настойчивость. На месте Сайласа я бы не стала говорить «нет».
Сама не знаю, на какой ответ я надеюсь. Мы тысячу раз охотились вместе с Сайласом, но в прошлом я чаще всего оказывалась наблюдателем и следила за бешеным вихрем, в который обращались они с моей сестрой – я никогда не могла с ними сравниться. Может быть, и это переменится, так же как изменился Сайлас?
Наш друг пожимает плечами.
– Ну да. Особенно учитывая, что они добрались до захолустного городка вроде Эллисона. Значит, в соседних городах фенрисов стало слишком много.
Сайлас рассказывает о Сан‑Франциско, и мне начинает казаться, что он просто пытается заполнить воздух словами, чтобы не погрязнуть в неловком молчании. Не понимаю, почему я чувствую, как к нам подступает тишина, но каждый раз, когда Сайлас смотрит мне в глаза, я ощущаю ее присутствие. Молчание только и ждет, что я поддамся ему и покраснею от смущения. Пытаюсь отвести глаза, однако стоит Сайласу отвернуться, как я украдкой бросаю взгляд на дуги его бровей, на четко очерченные губы. Из‑за неловкости я почти не чувствую зависти – пока я сидела в Эллисоне, Сайласу выпала возможность повидать другие города, поездить по стране и заняться интересными вещами.
– Если хочешь, ночуй у нас. – Скарлетт ставит пустую тарелку рядом с раковиной. – Я так думаю, у тебя дома все пылью заросло.
Сайлас смеется – мягко и глубоко.
– По дороге сюда я две недели ночевал в машине. А до того – на кушетке у Джейкоба. Пыль меня не пугает, уж поверь мне. – Он встает и задвигает свой стул. – Спасибо за предложение, но мне пора.
– Поохотимся завтра? – предлагает Скарлетт.
– Может быть. Честно говоря, завтра я скорее всего весь день буду разгребать свое жилище. Получить по наследству огромный дом, конечно, здорово, пока не приходится менять кровлю и все такое. Папаша Рейнольдс в доме престарелых наверняка хохочет до колик – если что‑нибудь помнит, конечно.
Мы со Скарлетт обмениваемся грустными понимающими улыбками. Именно панаша Рейнольдс заботился о нас, дал Скарлетт необходимые для охоты знания. Он воспитывал нас, когда после нападения фенриса рядом не было мамы. А теперь у него болезнь Альцгеймера, и, насколько я понимаю, он едва ли может вспомнить тех, кто приходит его навестить. Мне больно думать, что папаша Рейнольдс, который досконально изучил фенрисов и лесные чащи, не помнит даже, кто он такой. Но мы улыбаемся, и Сайлас тоже, потому что если не относиться ко всему этому проще, остается только расплакаться.
Сайлас со вздохом поворачивается ко мне.
– Спасибо за ужин, Рози!
– Всегда пожалуйста! – отвечаю я.
Он машет нам и уходит. Через несколько мгновений слышится рокот мотора – машина выезжает на дорогу.
Скарлетт, присев рядом со мной, с минуту молчит. Я избегаю ее взгляда. Даже если Сайлас и произвел на меня впечатление, это не значит, что я простила сестру.
– Рози! Да ладно тебе, не сердись!
Я не отвечаю.
Баламут запрыгивает мне на колени. Я чешу его за ушком, и он довольно мурлычет.
– Я ничего не могла с собой поделать, – искренне признается Скарлетт, скрестив руки на груди.
Ее голос звучит мягче обычного. Я вздыхаю, опускаю кота на пол и ухожу к себе в спальню. Сестра знает, что я ее прощу. Я всегда ее прощаю. Ничего не поделаешь – это одна из тех вещей, с которыми приходится мириться, когда обязан кому‑то жизнью.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
СКАРЛЕТТ
Я просыпаюсь на рассвете, хотя не ложилась спать до четырех утра. Не встаю с постели и разглядываю потускневшие обои в цветочек, веду взгляд от пола до потолка по тоненькому ряду колокольчиков. Обои выбирала не я. Раньше это была материнская спальня, и, на мой вкус, обстановка тут слишком уж девчоночья. Я вздыхаю и пытаюсь снова заснуть, но все без толку. Мне вполне довольно трех часов сна в день. Если спать дольше, начинают сниться кошмары. Не то чтобы прямо ужасы, нет – воспоминания. Мне снится, как фенрис выламывает дверь. Как бабушка кричит по‑немецки. Как смыкаются клыки на моих ногах, руках, на лице.
Такое кого угодно доведет до бессонницы.
Переворачиваюсь на другой бок и морщусь. Надо еще раз принять душ – на коже держится запах фенриса. Впрочем, иногда трудно сказать, есть ли запах на самом деле, или мне мерещится.
Фенрисы…
Я вздыхаю. Рози на меня в обиде, придется извиняться перед сестрой. Это нелегко объяснить, но когда мы с ней в ссоре, у меня возникает такое ощущение, что во мне что‑то не так, словно в книжный шкаф небрежно свалили книги. И все равно я стараюсь защитить Рози – внутри все переворачивается при одной мысли о том, что она может допустить одну крошечную ошибку. Один промах – и все… Что я за охотник, если не сумею уберечь единственного близкого мне человека?!
Поэтому я и охочусь: убиваю чудовищ, которые коверкают жизни и разрушают семьи. Неизвестно, когда этому придет конец – передо мной нет финишной черты. Вот если бы уничтожить всех существующих фенрисов! Это похоже на мечты о выигрыше в лотерею, однако мечта есть мечта. О том, чтобы страх и тьма… исчезли.
Свешиваю ноги с края кровати и на цыпочках пробираюсь по истертому деревянному полу, переступаю через скрипучие половицы. Яркий солнечный свет льется в комнату через восьмиугольное оконце в коридоре. Потолочные балки и дверные ручки отбрасывают тени, которые испещрили наш пол пятнами и полосами, словно землю под сенью леса. В доме тихо, но снаружи в ветвях уже перекликаются птицы, на пастбище глухо мычат коровы. Люблю раннее утро: дома я чувствую себя, будто спрятавшись за потайной ширмой посреди бескрайних просторов юга.
Перешагиваю через Баламута и подкрадываюсь к комнате Рози. Кот – зубастый серый комок – с раздражением впускает когти мне в щиколотку. Стряхиваю его, и Баламут отпрыгивает с презрительным выражением на морде. Я берусь за дверную ручку и замираю.
Раз, два, три!
Распахиваю дверь, и она стукается о стену. Я кидаюсь вперед, в последний момент подпрыгиваю и падаю на Рози, которая дремлет в своей узкой кроватке. Сестра с воплем вскакивает, прижимая к груди розовое лоскутное одеяло. Волосы у нее взъерошены, глаза сонные.
– Какого черта?! – неуверенно спрашивает она.
Рози залезает обратно в постель и натягивает одеяло на голову.
– Извини за… вчерашнее происшествие, – смиренно говорю я.
– Ты за этим на меня напрыгнула? Ничего себе извинение!
– Нет, это… как обычно – твоя старшая сестра придуривается. А в качестве извинения… Можем сегодня взять фильм в прокате. Ты выбираешь.
Рози садится на постели и подозрительно смотрит на меня.
– Что, любой фильм?
Я сжимаю губы, пытаясь скрыть нелюбовь к вкусам Рози в вопросах выбора кино. Ей нравятся истории про любовь. А по‑моему, это пустая трата времени.
Она скрещивает руки на груди. Я неохотно киваю.
– А еще в следующий раз ты отпустишь меня на охоту одну, – добавляет сестра.
– Обещаю… Обещаю, что постараюсь.
Рози закатывает глаза, но мы обе знаем, что большего ей от меня не дождаться.
– Ладно. Хотя бы пообещай, что в этот раз от кино не отвертишься.
– Обещаю.
– А еще пообещай, что выйдешь из моей комнаты и дашь мне поспать, – просит сестра и сползает под одеяло.
Баламут запрыгивает на кровать, сворачивается у Рози в ногах. Я со смехом выбегаю из спальни, захлопываю за собой дверь и сдавленно хихикаю. Рози раздраженно стонет из‑за устроенного мною грохота. На что еще нужны старшие сестры? Утро продолжается.
Заскакиваю к себе в комнату, надеваю джинсы, стягиваю волосы в хвост, спускаюсь вниз и выскальзываю за дверь.
Наш двор, вплотную подходящий к коровьему пастбищу, зарос высокой травой и в основном занят огородом, за которым мы с Рози стараемся ухаживать. Я осматриваю грядки. Почти наступила пора сажать горох – если верить бабушке, это надо проделывать при лунном свете. Не уверена, что подобные указания имеют значение, но я все равно буду им следовать. Никогда не могла понять, делилась бабуля Марч мудростью или просто рассказывала сказки. Частенько она заменяла истории на ночь всякими умными мыслями из книг по философии или стишком, который помогал нам освоить немецкий. Мы впитывали все без разбору, даже не осознавая, чему бабушка на самом деле нас учит.
По‑немецки я знаю только пару фраз, а вот философия мне запомнилась. Декарт, Юм, Платон… Я, прищурившись, смотрю на солнце. Мне особенно понравилась история, которую бабуля рассказывала несколько раз, прежде чем я догадалась, что это не просто выдумка.
* * *
– Давным‑давно, – нараспев начинает бабуля Марч, расположившись в нашей с Рози общей спальне, – в пещере жил да был мальчик…
– А как его звали? – перебиваю я.
– Не важно.
– Но его должны были как‑то звать!
– Ну хорошо, звали его… Джон. Он жил в пещере со своей сестрой Мэри, – продолжает бабушка, а мы с Рози льнем друг к другу под пушистыми одеялами. – Там они родились, там и жили всю свою жизнь и всегда держались в темной глубине, потому что у входа по стенам двигались огромные чудища. Джон и Мэри не знали, что чудища были просто тенями.
– Они боялись теней? – вмешивается Рози.
– Они ведь не знали, что чудища были тенями, внученька. Они думали, что это настоящие чудовища, которые нападут, если подойти к ним ближе. Как бы там ни было, в один прекрасный день в пещеру пришла их бабушка, взяла Джона с Мэри за руки, подвела внуков прямиком к чудищам, а потом объяснила, что это только тени, как те, что у нас здесь на стене.
Бабуля Марч указала на дальнюю стену спальни: кусты сирени за окном отбрасывали зловещие тени на штукатурку.
– И тогда, – продолжала бабуля, – бабушка вывела своих внуков на яркий‑преяркий свет. У них сразу же заболели глаза, потому что они долго жили в пещере и ни разу не видели солнца. Было очень больно, и Джон подумал, что ему все снится. Он решил, что солнце и тени – это сон, а пещера и чудища – реальность. Так что Джон побежал назад в пещеру, уверенный, что бабушка над ним подшутила. А Мэри осталась снаружи. Ей тоже было больно, но она подождала, пока глаза привыкнут к яркому солнечному свету. Ну так скажите мне, внученьки, кто оказался умнее: Джон, который не поверил в солнце, потому что оно было непривычным и новым, или Мэри, которая позволила своим глазам привыкнуть к свету?
* * *
Конечно, тогда мы не понимали, что бабуля Марч пересказывает нам Платона, но эта история навсегда изменила мое восприятие солнечного света. Всматриваюсь в свою тень на грядках моркови. Мы с Рози засеяли огород пару недель назад. Даже в очертаниях тени видны вспухшие шрамы у меня на руках. Шрамы – это мой солнечный свет. Я знаю правду о фенрисах, пока остальной мир живет в пещере, в полном и блаженном неведении.
Я иногда завидую свободе, с которой живут люди, не зная о чудовищах, что бродят среди них. Но я не Джон. Как можно притворяться, что света не существует – теперь, когда этот самый свет столько у меня отнял?!
Я прекрасно понимаю, от чего отказываюсь. Поначалу мной владела жажда убить всех волков в Эллисоне. Когда с этим было покончено, мы с Рози стали отлавливать волков в близлежащих городках и даже в Атланте. Чем дальше мы уезжали от дома, тем удачнее становились наши вылазки – пока хищники не вернулись в Эллисон…
Я с наслаждением вдыхаю прохладный утренний воздух и ухожу обратно в дом. Дверь с натянутой на нее сеткой захлопывается за моей спиной. Что‑то переменилось. Я хмурюсь и напряженно осматриваю комнату. Все мои чувства на взводе. Вот оно: дверь в спальню бабули Марч приоткрыта.
Делаю шаг вперед, напрягаю мышцы. Я готова – что бы ни ожидало меня за дверью. Хватаю со стойки кухонный нож и скольжу по комнате, не отрывая взгляда от двери. На мгновение замираю и прислушиваюсь, пытаясь различить дыхание хищника или почуять запах гниения – то, что подскажет мне: в спальне притаился волк.
Ничего – ни запаха, ни звука. Остается ворваться в комнату и вступить в бой.
Я готовлюсь к схватке, считаю до трех и толкаю дверь.
Делаю шаг – и замираю от окрика Рози:
– Скарлетт! Ты меня до смерти напугала!
Я с облегчением опускаю кухонный нож, хотя сердце продолжает колотиться как бешеное.
– Баламут загнал сюда игрушечную мышку, – раздраженно объясняет сестра. Она стоит босыми ногами на том самом месте, где все и произошло. – Прости, что напугала.
Я качаю головой. Пряди волос прилипли к вспотевшему лбу.
– Не оправдывайся. Это ведь и твой дом, заходи куда хочешь, – отвечаю я и натянуто улыбаюсь. – Только не ко мне, конечно.
– А если зайду, ты меня ножом пырнешь? – шутливо уточняет Рози.
Я опускаю нож на прикроватный столик и говорю:
– Не знаю, не знаю.
Рози смеется, но в ее смехе чудится печаль. В бабушкиной спальне трудно по‑настоящему смеяться. Комната похожа на гробницу: все заставлено безделушками и покрыто пылью, застывшей в неподвижном тяжелом воздухе. Занавески задернуты, кровать застелена, вещи сложены в сундуки. Мы сюда почти не заходим. Сестра сжимает серебряную рамку с фотографией и смотрит на меня снизу вверх с бабушкиного толстого матраса, как готовая сорваться с места лань.
Я присаживаюсь на кровать и через плечо Рози смотрю на фотографию: старый черно‑белый снимок мамы с бабушкой сделан за несколько недель до того, как мама сбежала с цирком. Кто мог подумать, что сельская девчонка из Джорджии станет известной гимнасткой на трапеции? Фотография – словно зеркало. Мы с Рози сверхъестественным образом похожи на мать. Темные волосы, травянистая радужка, чуть зауженные брови и тело, плоское как доска.
– Мне нравится эта фотография. Как будто снимок «до», – говорю я вслух. – До того, как они начали ссориться, а мама стала, гм… встречаться с мужчинами.
Мягче я сказать не могу. Отцы у нас с Рози разные, и секрета из этого никогда не делали. Мы подозреваем, что где‑то может оказаться еще один брат или сестра, поскольку мама уже года три не появлялась дома. Она возвращалась после нападения, но не выдержала смерти бабули Марч, едва могла смотреть на мои шрамы… Ей было проще уехать из города на неделю‑другую, на месяц, на год, а еще лучше – на несколько лет. Легче бросить дочерей наедине с бременем смерти.
Рози разочарованно вздыхает, кладет рамку на колени и оглядывает комнату.
– Когда мы наконец начнем распродавать то, что здесь стоит?
– Еще не скоро. На чердаке куча маминых вещей, от которых можно избавиться.
Чтобы выручить немного денег, мы с сестрой продали все – от старинных часов до овощей, выращенных в огороде. Рози даже устроилась официанткой в кофейню, но невозможно одновременно ходить на работу и охотиться. Деньги, отложенные нам на колледж, после бабулиной смерти мама спустила на выпивку и наркотики. В этой комнате мы пока ничего не трогали, однако скоро наступит день, когда перед нами встанет выбор: продавать бабушкины вещи или прекращать охотиться на фенрисов. А охотиться мы обязаны, раз уж вышли из пещеры.
От этого мне не легче расставаться с вещами покойной бабушки. А если я все забуду, как папаша Рейнольдс? Останется ли хоть какая‑то память о том, что бабуля жила на этом свете? Что тогда напомнит мне, почему я посвятила все свое существование охоте?
– Для нас эти вещи мало что значат. Хотя, конечно, важно сохранить память о бабуле, – говорит Рози.