– Вот именно. – Я наклоняюсь к сестре. – Помнить – очень важно.
Она поводит плечами, вытягивает ногу и носком отгибает край полосатого коврика – единственной вещи, к которой не притрагивались бабулины руки. Под бело‑голубым квадратом на досках пола прячутся засохшие бурые пятна – их не берет ни порошок, ни горячая вода. Я не люблю смотреть на коврик, но Рози поднимает его каждый раз, когда мы оказываемся в спальне, как будто посмотрев на место, где пролилась кровь – моя, фенриса, бабули Марч, – она отчетливей вспомнит нападение. Рози говорит, для нее все как в тумане: и фенрис, и его жуткие зубы, и то, как мы прятались…
Я помню больше: слышу, как зубы фенриса вспарывают бабушкин живот, вижу клыки, тянущиеся к моему лицу, последний раз гляжу правым глазом… А потом – взрыв чувств: жажда возмездия, обрушившаяся на меня ненависть, страстное желание уничтожить чудовище. Пелена крови и алой ярости навсегда изменила меня. Я дожидаюсь мягкого шелеста коврика, который снова ложится на пол, и поворачиваюсь к сестре. Бабушкина спальня рождает во мне боль, будто каждый раз, когда здесь поворачивается дверная ручка, один из моих шрамов начинает кровоточить.
– Прости… – шепчет Рози.
Она встает с кровати и ставит рамку с фотографией на то самое место, откуда взяла. Я расправляю смятое стеганое покрывало и провожаю сестру к выходу. Рози тихо прикрывает дверь за нами, словно внутри остался тот, кого нельзя беспокоить.
– Может, съездишь в город, возьмешь фильм в прокате? Еще надо докупить бинтов, – добавляю я и открываю холодильник.
Рози кивает, берет со стола жестянку с печеньем, вытаскивает оттуда полиэтиленовый пакет, набитый двадцатидолларовыми купюрами, и аккуратно извлекает из него две банкноты.
– Ножи прихвати.
Сестра смотрит на меня с сомнением и нехотя застегивает на талии пояс с охотничьими ножами. Да, я слишком за нее беспокоюсь, но фенрисы бродят повсюду.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
РОЗИ
Мама умела водить машину, и за это я ею восхищаюсь. Бабуля Марч считала, что автомобили – пустая трата денег, а Скарлетт переняла бабушкины убеждения, так что я привыкла много ходить пешком. Центр Эллисона всего в получасе езды на машине, но пешком и на автобусе выходит часа два. С двумя матерчатыми сумками для покупок я плетусь по засыпанной гравием тропинке: горький опыт показывает, что полиэтиленовые пакеты обычно не выдерживают долгой дороги.
Холмистая местность вокруг нашего домика кажется бесконечной: заросшие лесом склоны уходят к самому горизонту, а высоко в небе облака плывут к далеким пологим горам. Мы будто поселились на самом округлом краешке земли. Если в новостях показывают большие города, песчаные пустыни, равнины прерий или высокие пики скал, мне кажется, что таких пейзажей в действительности не бывает. В Атланте я блуждаю по городу, словно по страницам книги, совершенно точно зная, что все вокруг ненастоящее.
На ходу пинаю перед собой камешек. До автобусной остановки еще полпути. Скарлетт предпочитает ходить в Эллисон пешком, а не ехать на автобусе – говорит, что пассажиры в открытую пялятся на ее шрамы, а как‑то раз даже сунули рекламку пластического хирурга. Люди не понимают, что именно следы когтей и укусов делают Скарлетт такой, какая она есть.
В детстве мы со Скарлетт верили, что в материнской утробе мы были единым существом, половина которого решила родиться, а половина захотела выждать, а потому наше общее сердце раскололось пополам, и Скарлетт появилась на свет первой, а я отважилась выйти лишь через несколько лет. В наших юных головах такое объяснение звучало вполне убедительно, более того, становилось ясно, почему, когда мы вдвоем носились по лугу или танцевали, или долго кружились, то переставали различать, кто есть кто: между нами протягивалась естественная связь, наше единое сердце удерживало одинаковый ритм и перекачивало кровь из одного тела в другое. Правда, так было до нападения. Теперь наши сердца сливаются воедино только во время охоты, когда Скарлетт глядит на меня с заразительным восторгом, который могущественнее ран, нанесенных фенрисом, и слез, им вызванных; сестра смотрит так, будто ее жизнь напрямую связана с его смертью. А я следую за ней, потому что в этот миг наши сердца достигают совершенной гармонии, и у меня не остается ни тени сомнения в том, что мы и есть одно существо, поделенное надвое.
Подхожу к автобусной остановке, смотрю на часы: я вовремя, если только автобусы сегодня следуют по расписанию. Сажусь на заросшую клевером лужайку и принимаюсь высматривать четырехлистник, раздвигая травинки одним из своих ножей. Интересно, что там поделывает Сайлас в огромном пустом доме? Может, зайти к нему в гости…
В облаке пыли и выхлопных газов подъезжает автобус. Женщина‑водитель окидывает меня любопытным взглядом: ей всегда ужасно интересно, кто я и откуда, но вопросов она никогда не задает. Сразу после нападения фенриса местные жители встревожились, однако мама с папашей Рейнольдсом развеяли их опасения, и нас оставили в покое – наверное, если о нас и вспоминают, то думают, что мы под присмотром кого‑то из взрослых.
Я сажусь сзади, в салоне всего несколько пассажиров. Через пятнадцать минут высокие травы сменяются свежевспаханными полями и немногочисленными поселками, и наконец, мы прибываем в центр Эллисона. Автобус останавливается, тормоза выпускают воздух, водитель устало обмякает на сиденье. Из распахнутых дверей на разогретую улицу осторожно выбирается старушка, которая сосредоточенно вязала всю дорогу, следом – пара крепких амбалов. Выхожу и я.
Жизнь в городе не то чтобы кипит: семьи гуляют с колясками, пожилые женщины изучают магазинные витрины… Эллисон – то самое место, куда люди едут за кусочком настоящей Америки, хотя после захода солнца здесь становится мрачновато: рестораны‑барбекю превращаются в бары, кофейни – в танцклубы, и, конечно, из темноты выходят чудовища.
Для начала я захожу в бакалейную лавку, покупаю яйца, молоко, упаковки китайской лапши, прихватываю пакет муки и плитку шоколада – вечером испеку печенье. Дальше по списку идет видеомагазин, а за ним аптека. Очень хочется взять в прокате «Свадьбу лучшего друга», но я понимаю, что Скарлетт этого не вынесет. В «Принцессе‑невесте» ей по крайней мере сцены боя понравятся.
Раньше эллисонская аптека была маленьким семейным магазинчиком, но несколько лет назад сеть «Си‑ви‑эс» влепила на старый бревенчатый дом громадный красный логотип, и аптека превратилась в мини‑маркет с автоматическими дверями и карточками постоянного покупателя. Я привычно сворачиваю в отдел средств первой помощи. Вообще‑то странно, что продавец до сих пор не сообщил в полицию: раз в две недели я покупаю одиннадцать упаковок бинтов. Основные материалы в аптечке охотника – это перекись, шовные нитки и много бинтов. Фенрисы целят в самые кровоточащие места на теле, так что главное – вовремя остановить кровь.
Нашариваю в кармане две скомканные двадцатидолларовые банкноты и иду к кассе. Меня настигает волна искристого смеха: в косметическом отделе толпятся девчонки примерно моего возраста, украдкой бросают взгляды на кассира, пробуют розовый и пурпурный лак из стеклянных пузырьков, хихикают и разглядывают на свету ногти. С одной из них, Сарой Уоррелл, мы целый год дружили в средней школе… А потом я ушла, не вернулась на занятия после летних каникул – мне стало стыдно, что Скарлетт в одиночку учится сражаться с волками. Немногочисленным друзьям я сказала, что меня перевели на домашнее обучение, ловко уходила от вопросов по поводу родителей, чудом избегала встреч с инспекторами окружных социальных служб и старалась со всеми поддерживать связь. Впрочем, друзья невероятно быстро становятся чужими людьми, если из разговоров исчезает обсуждение домашних заданий и школьных проказ.
Я задерживаюсь у стеллажа с ароматизированным мылом и прислушиваюсь к беседе.
– …не будет сочетаться с бисером на платье, – тараторит девушка с идеально покрашенными каштановыми волосами.
– Ему и не обязательно сочетаться. Попробуй вот этот. «Второй медовый месяц». Или «Гавайскую орхидею»! – советует Сара, поправляя очки.
Я с минуту пристально слежу за девушкой, пытаюсь представить, как выглядит ее платье и куда она собирается его надеть: на выпускной вроде бы рановато… Вот все четверо в длинных платьях цвета гавайской орхидеи кружат в бальном зале, как в сказке про Золушку. Интересно, если бы все повернулось по‑другому, я сейчас тоже обсуждала бы цвет лака?
Сара тянется за «Вторым медовым месяцем» и в ее глазах мелькает проблеск узнавания. Может, стоит что‑нибудь сказать? Спросить, как дела, помнит ли она меня, для какого праздника они выбирают лак. Я слегка улыбаюсь и жду, что она завяжет беседу, помашет рукой или что‑нибудь еще. Но нет – Сара вежливо улыбается в ответ, как любому встречному, и продолжает разговор с подружками. Я сосредоточенно разглядываю мыло на стеллаже и слушаю их перешептывания.
– По‑моему, она раньше с нами училась, – тихонько говорит блондинка слева от Сары.
Подружки взволнованно шушукаются.
– Точно не помню. Вот бы мне такие волосы! Интересно, она пользуется шампунем для придания объема?
– Наверное… А с одеждой ей бы совет не помешал – ну кто так розовый носит? А, вспомнила, это сестра изувеченной девочки! – бормочет Сара в ответ на чей‑то тихий вопрос.
Изувеченная девочка и ее сестра. Хочется обидеться за Скарлетт – ей достался ярлык похуже, – но меня охватывает жалость к самой себе. Отворачиваюсь и перестаю прислушиваться. Какое мне дело до того, что они думают? Их интересуют шмотки, вечеринки и всякие девичьи глупости. Я провожу рукой по стопкам мыла и бросаю в корзину коралловый брусок с цветочным ароматом. Мыло падает на бутылочки с перекисью и упаковки бинтов. Фенрисов притягивают сильные, сладкие запахи, манят их к добыче, будят голод. «„Второй медовый месяц“ на ногтях волку погоды не сделает, – звучит в голове голос, похожий на Скарлетт. – Пустая трата времени».
Я набираю еще цветочного мыла, и вдруг меня окатывает волна свежего древесного аромата. Он знаком мне, этот запах, который не привлекает фенрисов. Я задерживаю дыхание, боясь заговорить первой.
– Эти девчушки сестрам Марч и в подметки не годятся! – Сайлас так близко склоняется ко мне, что я чувствую на плече его дыхание.
Я восторженно поворачиваюсь, и моя корзина с покупками бьет юношу по боку. На пол вываливаются эластичные бинты. Девушки на минуту отвлекаются от обсуждения лаков. Раздаются смешки. Ай да Рози! Поднимаю бинты и случайно касаюсь ноги Сайласа. Лицо заливает румянец, вниз по шее бежит жаркая волна.
«Успокойся! Это всего‑навсего Сайлас», – уговариваю себя я, по‑дурацки усмехаясь.
Он улыбается мне в ответ и берет у меня корзину.
– Запасы на неделю?
– Может, и месяц протянем, – отвечаю я и шагаю к кассе.
Сайлас следует за мной с корзиной в руках. Я медленно дышу, стараясь заставить сердце вернуться к нормальному ритму. Кассир неторопливо считывает штрих‑коды с упаковок бинтов.
– Ты что делаешь в городе? – спрашиваю я.
– Если честно, беру уроки игры на гитаре, – объясняет Сайлас. – Увлекся, пока жил у Джейкоба. Хотел даже записаться в гитарный класс, но отложил на потом. Так что, когда вернулся, первым делом этим и занялся. Вот, первый урок только что посетил.
– Ничего себе! – восклицаю я, протягивая кассиру две двадцатки. – Ну и как успехи?
Сайлас смеется – вкусно и глубоко. Сара с подружками вовсю пялятся на нас, словно Сайлас – десерт, а я – враг, с которым предстоит вступить в бой. Мой друг даже не смотрит в их сторону, его взгляд сосредоточился на мне.
– Не то чтобы очень, – говорит он. – Через полтора часа пальцы распухли, а сыграть я только и могу, что «Светит звездочка с небес». Причем медленно.
Сайлас забирает у кассира пакет с покупками, и мы выходим из магазина. Народу на улицах прибавилось. Люди в футболках с надписью «Эллисон» развешивают на фонарях красные и зеленые вымпелы – идут приготовления к Яблочному фестивалю, который состоится в выходные.
– Здорово, что ты записался на гитару! Хотелось бы и мне чем‑то таким заняться.
– Чем? – спрашивает Сайлас, когда мы останавливаемся на переходе.
Я пожимаю плечами.
– Ой, не знаю… Чем‑нибудь – ну, кроме охоты и игры в дровосеков.
Сайлас опять смеется.
– Да, конечно… Я и сам не стремлюсь стать дровосеком, просто в нашей семье это вроде как само собой разумеется. А охота… Я умею охотиться, но это ведь не значит, что ничего больше не существует. Я охочусь, потому что это правильно. Гитарные уроки и все остальное – для развлечения.
– Если честно… – начинаю я, но в голову никак не приходит аргумент, который не выставлял бы Скарлетт с невыгодной стороны.
Сайлас кивает в сторону светофора и легонько кладет ладонь мне на спину, подталкивая вперед. От прикосновения по спине бегут мурашки, и меня охватывает легкое головокружение.
«Иди, Рози, иди. Не глупи, зеленый горит».
Мы переходим через улицу, и Сайлас указывает рукой куда‑то вдаль.
– Если ты не против подождать несколько часов, я бы тебя подвез. Мне надо зайти в офис энергокомпании, электричество подключить.
– Ну, я…
Провести вместе с Сайласом несколько часов в офисе энергетической компании? А потом еще полчаса ехать с ним домой? Я бы с удовольствием, правда‑правда. Но о чем мы будем говорить? Сколько времени пройдет, прежде чем я начну хихикать как идиотка? Я умею завлечь фенриса – покачивать бедрами, похотливо хохотать, хлопать ресницами, – однако понятия не имею, как не выставить себя дурой перед Сайласом Рейнольдсом. По правде сказать, не так уж и часто мне доводится общаться с нормальными парнями, а не с фенрисами. Откуда же мне знать, как себя вести?
– Да нет, не надо. Поеду на автобусе, – отвечаю я.
Сайлас чуть меняется в лице.
– Ладно, не вопрос. Давай хотя бы до остановки провожу, – предлагает он с надеждой.
Я киваю в знак согласия – пожалуй, с чрезмерным энтузиазмом.
Мы проходим до конца улицы и несколько мгновений медлим возле автобусной остановки.
«Придумай, что сказать, Рози. Хоть что‑нибудь!»
– Приходи сегодня к нам на ужин, – приглашаю я.
– Давай в другой раз, а? – Сайлас качает головой. – Сегодня я встречаюсь со старым школьным другом, отведаем шикарных блюд в «Бургер‑Кинге», – добавляет он с иронией.
– А, так у тебя романтическое свидание? – поддразниваю я его, надеясь, что он не заметил, как погрустнел мой голос.
Ну конечно, свидание. Сайласу всегда есть с кем пойти. В отличие от своих братьев, Скарлетт или меня самой, школу он окончил и в старших классах никогда не испытывал недостатка в обществе противоположного пола. Скарлетт ужасно переживала, когда выяснялось, что вместо охоты с ней он идет на очередную встречу.
– Нет, не свидание, – твердо отвечает Сайлас, как будто совершенно необходимо, чтобы я ему поверила. – Просто встреча со школьным другом. Его зовут Джейсон. Ладно тебе, Рози! Уж для свидания я бы подыскал местечко получше «Бургер‑Кинга», не сомневайся.
– Кто тебя знает?! – со смехом заявляю я. – До отъезда в Сан‑Франциско у тебя были девушки…
– …А потом все они поступили в колледж, и теперь по ночам я рыдаю от одиночества, – дразнит он меня, подталкивая плечом.
– А‑а… – глупо тяну я. И как это я раньше не заметила? Впрочем, мне прежде и в голову не приходило обращать внимание на Сайласа Рейнольдса. – А почему вы перестали общаться?
– Ну… – задумчиво начинает он. – Наверное, поняли, что у нас нет ничего общего.
Я удивленно вскидываю брови.
– Я знаю, каково тебе.
– К счастью, у меня достаточно общего с сестрами Марч, чтобы удержаться на плаву без… Без друзей или семьи, понимаешь? – добавляет Сайлас.
– Да ладно, мы ведь тянем на друзей, – перебиваю я.
– И на семью тоже. Вроде как, – быстро добавляет он.
Из‑за угла выезжает автобус, приближается к остановке.
– В любом случае, Рози, ты готовишь лучше, чем парни из «Бургер‑Кинга», так что я даже расстроился, что у меня сегодня назначено не‑свидание. Точнее, что не‑свидание назначено с кем‑то еще, ну или… В общем, ты понимаешь… – невнятно заканчивает Сайлас.
Я улыбаюсь. Автобус шумно тормозит, двери открываются, мои кудри взлетают от порыва ветра.
– И правильно расстроился – я сегодня буду печь печенье. Хотя на ужин всего‑навсего китайская лапша, так что в смысле горячего ты ничего не пропускаешь.
– Печенье? Вот черт! – Сайлас осекается, поймав нетерпеливый взгляд водителя. – Увидимся, да, Рози?
– Да, – тихонько отвечаю я, стараясь не споткнуться на ступеньках автобуса.
Проскальзываю на сиденье возле кондиционера и закрываю глаза, чтобы не смотреть на Сайласа, пока автобус отъезжает.
* * *
Если не считать китайской лапши и сандвичей, я умею готовить всего восемь блюд, в том числе мясной рулет и шоколадное печенье по рецепту бабули Марч. Вываливаю шоколад в одну из зеленых стеклянных мисок и разламываю на мелкие кусочки. Мне нравится использовать кухонные принадлежности бабули Марч, это меня с ней как будто сближает. Скарлетт нигде не видно, наверное, опять занимается бегом. По‑моему, она старается стать настолько же быстрой, как и фенрисы. Что ж, удачи.
Я проверяю печенье в духовке. Получилось много, часть можно отнести Сайласу. Не покажется ли это странным? Нет, ничего особенного – обычный гостинец другу семьи.
«Ну давай, иди сейчас же, пока не передумала».
Таймер духовки тихо звенит. Я засовываю горячий поддон с печеньем в корзину, накрываю полотенцем: тепло не удержит, зато выглядит симпатично. Останавливаюсь в ванной перед зеркалом, приглаживаю волосы, одергиваю блузку.
«Это всего‑навсего Сайлас», – напоминаю я самой себе.
Я втайне боюсь и одновременно надеюсь, что по дороге к дому Сайласа услышу его машину. Он живет посреди леса, который начинается совершенно внезапно – жаркая, залитая солнцем дорога в мгновение ока превращается в сумрачную прохладную тропку. Ветви деревьев колышет ветром – такое ощущение, будто вдруг оказываешься под водой. Птичьи трели эхом разносятся между толстыми стволами.
Дом Сайласа высится словно замок, созданный самой природой. Бревна вокруг крыльца покрыты натуралистичными резными изображениями медведей, кроликов и черепах – как будто замерли настоящие звери. Их вырезал один из братьев Сайласа – кажется, Лукас, а может, Сэмюэль, я всегда их путала. Один из них отлично обращался с винтовкой, а второй резал по дереву.
У папаши Рейнольдса было правило: хочешь отдельную спальню, построй ее сам. Дом, который начал свое существование с небольшой хижины, раздался в разные стороны среди деревьев. К верхним этажам пристроены широкие карнизы, которые простираются до ветвей ближайших деревьев, а с некоторых балок свисают шины на цепях – импровизированные качели. Даже сестрам Сайласа, которых на дровосеков не учили, приходилось самим таскать бревна, пока их не отправили в школу‑пансион. Я их почти не знала, но папаша Рейнольдс, кажется, пришел в ужас от перспективы в одиночку растить трёх девчонок после смерти жены.
Машины Сайласа рядом с домом не видно, но я все равно стучу в дверь. Ответа нет. Поглаживаю резного медведя по спине и оставляю корзинку на пороге. Медлю еще мгновение…
Здесь кто‑то есть.
Слышу слабое дыхание за спиной и оборачиваюсь, положив руки на пояс. Мысленно благодарю Скарлетт за ее навязчивую идею: не зря она заставляет меня повсюду таскать с собой ножи.
– Простите, мисс. Я не хотел вас напугать, – спокойно извиняется юноша.
Незнакомец смотрит на меня, прищурившись и плотно сжав идеальные губы. Он не один – позади в полной тишине стоит мужчина с седеющими волосами и четко очерченным, зрелым лицом, будто у стареющей кинозвезды. Молодой человек одет в художественно разорванную футболку, а волосы взъерошены, как у какого‑нибудь рок‑идола.
Странно. Обычно люди в такую чащу не забираются, если только они не из коллекторского агентства или не фенрисы.
– Я и не испугалась… – Облокачиваюсь о резного кролика и непринужденно сдвигаю ладони к рукояткам ножей. Если они и впрямь фенрисы, не хочу, чтобы меня застали врасплох. – А вы кого‑то ищете?
– Вроде того, – отвечает молодой парень. – Похоже, хозяев нет дома.
Он дружелюбно улыбается мне и отбрасывает взъерошенные пряди с лица.
– Да, жаль, – осторожно соглашаюсь я. – Попробуйте прийти попозже.
– Что ж, так и поступим, – отвечает старший. – Спасибо за помощь.
– Не за что, – поспешно отвечаю я.
– Постойте‑ка! – Парень делает шаг ко мне и застенчиво засовывает руки в карманы. – Может, мы проводим вас домой? Девушке одной тут опасно.
– Ну… – нерешительно тяну я. У него прекрасные глаза, золотистого оттенка, который напоминает осенние листья. – Я и сама дойду, правда.
– Да что вы, мы с удовольствием проводим, – вмешивается старший.
У него звучный уверенный голос. Он откидывает прямые волосы со лба.
Я стискиваю зубы. На запястье старшего я разглядела символ стаи. Что‑то округлое – может, колокол? Знак молодого скрывает клепаный браслет. В отличие от Скарлетт я не умею узнавать фенрисов с первого взгляда – сначала я вижу человека, а волка определяю по символу стаи. Скарлетт моментально видит волка.
– Ладно, можете меня проводить, – нахально соглашаюсь я и встряхиваю волосами, надеясь, что движение вышло непринужденным.
Я одна, Скарлетт нет рядом.
«Ты справишься, Рози. Ты сражалась с десятками волков. Примани их, завлеки и убей».
Спускаюсь по ступенькам от хижины, покачивая бедрами сильнее обычного. Старший фенрис созерцает меня с тошнотворной гримасой. Я реагирую в точности, как должна – нервничаю. Это заставляет зверя бросаться на добычу. Младший фенрис делает шаг ко мне, и мои руки покрываются всамделишными мурашками.
– Так почему ты пришла пешком, а не приехала? Маленькая еще? – спрашивает он более утробным, чем в начале нашей беседы, голосом.
– Мне шестнадцать. А тебе? – осведомляюсь я, пока мы направляемся к большой дороге.
Старший фенрис громко смеется, глаза младшего сверкают мрачным задором.
– Ему сорок девять. А мне двадцать один.
– Странно, когда между друзьями такая разница в возрасте, – зачем‑то отмечаю я.
Младший хищник молча пожимает плечами. Я крепко сжимаю рукоять ножа онемелой ладонью, жду, пока фенрисы перекинутся.
Странно, они ничего не предпринимают, хотя мы уже дошли до главной дороги. Если дать им заманить меня в высокую траву, мы окажемся в одинаково невыгодном положении. Они предпочтут остаться на открытом участке, где мне негде спрятаться.
– Мисс? – окликает сзади один из фенрисов.
Голос настолько похож на рык, что трудно определить, старший это волк или младший. Стремительно оборачиваюсь и вижу старшего: он уже наполовину трансформировался. Роскошные пепельные волосы стали клочьями грязной серой шерсти, мужественный овал лица уступил место мощным челюстям и широко посаженным охряным глазам.
– А? Что? – заикаясь, выдавливаю я, делаю шаг назад и стараюсь изобразить дрожь, нашаривая непослушными пальцами рукоятки ножей.
– Моему другу, кажется, нездоровится, – говорит младший фенрис и подступает ближе, словно надеясь вкусить моего страха. Улыбка симпатичного рокера превратилась в оскал, несколько широковатый для обычного человека. – Говорят, в этих местах с водой что‑то неладное… Впрочем, есть средство, которое ему поможет.
– Какое средство? – испуганно спрашиваю я.
Молодой фенрис мигом оказывается рядом со мной. От него несет смрадом разложения и смерти. Он движется, словно водный поток по иссохшей земле, останавливается на расстоянии вытянутой руки и, наставив на меня покрытый шерстью нос, щелкает острыми клыками.
– Съесть тебя, деточка!
Он изменяется, человеческое обличье плавно перетекает в волчье. Я отпрыгиваю и выхватываю из‑за пояса ножи. Старший волк с воем кидается вперед. Оба хищника склоняют головы и рычат, обнажая клыки и взрывая землю огромными когтями.
Все замирает – волки, я сама, ветер. Никто не смеет делать первый ход.
В отдалении слышится знакомый рокот: автобус завершает новый круг. Мы с фенрисами растерянно смотрим на дорогу. Никому не хочется драться на виду у пассажиров. Волкам придется делать выбор: явить себя людям или позорно задать стрекача. Хищники ненавидят поражение, но они не глупы.
Старший фенрис стремительно кидается на меня, сильно оттолкнувшись задними лапами. Я изгибаюсь влево, взмахиваю руками, и кончики ножей царапают ему шкуру. Младший фенрис рычит, другой отвечает ворчанием. Я не улавливаю смысла их беседы и швыряю нож в мерзкую морду старого волка. Фенрис с трудом уворачивается, лезвие вспарывает кожу, обнажаются розоватые мышцы. Автобус рокочет все ближе. Время на исходе, но я не могу дать им уйти – Скарлетт меня не простит.
Старший фенрис от боли мотает головой, а младший бросается вперед, виляя из стороны в сторону. Я пытаюсь повторить его движения, спотыкаюсь и падаю. Осколки гравия впиваются в щеку и в рукоять ножа, прижатого к бедру. Выдергиваю нож из‑под себя и выставляю вверх. Волк в последний миг уклоняется от клинка, а старший фенрис снова вступает в бой. На дороге клубятся первые облачка пыли из‑под колес автобуса.
«Вставай, вставай!»
Я вскакиваю на ноги и оборачиваюсь кругом, сильно пнув старшего волка в челюсть, а потом с разворота бью младшего хищника каблуком в грудь. Серо‑голубой автобус показывается на горизонте.
«Давай! Сейчас или никогда!» – звучит у меня в голове голос Скарлетт.
Если они удерут голодными, то кинутся искать пищу, и кто‑то погибнет. Бросаюсь к старшему фенрису и со всей силы швыряю нож. Лезвие входит ему в грудь с тошнотворным хлюпаньем, и волк валится на бок.
Младший злобно воет, переводя взгляд с меня на умирающего фенриса, и с ненавистью смотрит на автобус, который будет здесь через несколько мгновений. Может, водитель нас уже видит… Уцелевший хищник клацает челюстями и бросается в высокую траву, тяжело пробирается сквозь колючий кустарник и бурьян. Надо бы отыскать фенриса… Нет, я его не догоню: он либо уже удрал, либо затаился и поджидает меня где‑нибудь в зарослях.
«Давай, Рози, соображай скорее!»
Автобус начинает тормозить. Неожиданно я замечаю, что за ним пристроился синий хетчбэк – машина Сайласа. Подскакиваю к упавшему фенрису, выдергиваю нож из волчьего бока. Уходить нельзя, надо дождаться, пока тварь сдохнет. Медно‑красные глаза хищника полны жуткой ненависти. Водитель автобуса с ужасом смотрит на девушку с занесенным над головой ножом, склонившуюся над огромной звериной тушей. Ищу глазами Сайласа, наши взгляды встречаются…
И тут фенрис исчезает, превратившись в темное облако, которое дрожит от прикосновения солнечных лучей и расползается под гравием. Я бросаюсь через высокую траву в противоположную сторону от сбежавшего фенриса. Надо было уничтожить их раньше, расправиться с волками еще в лесу. Вдруг я только что разрушила все наше прикрытие? Вдруг водитель узнала меня и позвонит в опеку? Я все испортила.
Скарлетт меня убьет.
Трава проносится мимо, и глаза начинают слезиться – от крушения надежд, да еще из‑за того, что листья хлещут меня по щекам. Сайлас сигналит мне вслед, громко окликает, но я не останавливаюсь – сейчас невыносимо стыдно встретиться с ним лицом к лицу. Сайлас ошибся на мой счет: я не выросла, осталась все той же глупой девчонкой, которой была год назад.
К тому времени, как я добираюсь до противоположного края поля, сердце тяжело стучит в груди, а кожа стала липкой от пота. Медленно бреду к нашему домику, стараясь восстановить дыхание и стереть со щек мокрые дорожки. Я должна бы гордиться собой: я только что охотилась в одиночку, убила фенриса.
А еще одному дала уйти – и он после неудачного нападения очень голоден.
А еще кто‑то видел, как я охотилась.
А еще я идиотка.
Просачиваюсь в дом через черный ход и с облегчением прислушиваюсь к монотонным ударам: Скарлетт молотит по груше в подвале, который мы превратили в тренажерный зал. Я спешу наверх, на ходу срываю с себя окровавленную одежду. Оказавшись в душе с часовым‑Баламутом на коврике, позволяю себе расплакаться, негромко, сдавленно всхлипывая. У меня истерика. Надо рассказать Скарлетт про сбежавшего фенриса, предупредить ее, что через несколько дней у нас на пороге объявится водитель автобуса на пару с соцработником. Я все ей расскажу, она отругает меня, а потом будет настаивать, что второго фенриса надо немедленно убить. Я эгоистично жалею, что вечер, ради которого я пекла печенье и выбирала фильм, пойдет насмарку. Господи, какая же я дура!
Можно потянуть время, сказать ей попозже… Проведем вечер вместе, посмотрим кино, Скарлетт придет в хорошее расположение духа, и мы отправимся на охоту. Как обычно. Ее раздражение утихнет – как обычно. Если заявится соцработник, мы спрячемся, или Скарлетт убедит ее, что с нами по‑прежнему живет мама, или еще что‑нибудь соврем… Все образуется.
– Рози! – зовет сестра.
Страх в ее голосе смешался с яростью. Я стискиваю зубы. Скарлетт распахивает дверь ванной и предстает туманной тенью за белой душевой занавеской.