Ел я
По маминой просьбе
И креп.
Грудь подставляя
Под ливни и грозы.
Тысячу раз
Сыпал соль я на хлеб,
На комоватые
Мягкие ноздри.
Помню, что соль
Мы всегда берегли,
Свято хранили
В красивой солонке.
Мы без нее
Даже дня не могли,
Соль же
Так скромно
Стояла в сторонке!
Мы и в капусту ее,
И в грибы,
И в огурцы,
И в соленье любое,
Чтобы она
Выступала на лбы,
По́том катилась
На сено сухое!
Из дому я уходил.
В узелок
Мать положила
Родительской соли.
Слезы прощальные,
Крики:
    —Сынок!
Счастья тебе!
Полной чаши и доли!
Помню поход.
Мы идем и молчим.
Ротой форсируем
Гать с иван-чаем.
Слышим команду:
— Соль не мочить!
— Есть не мочить! —
Старшине отвечаем.
Помню квадрат
С мертвой хваткой прутья,
Где мы истошно
Кричали до боли!
— Не приносите нам больше питья,
Если нет воли, дайте нам соли!
Соль моя!
Мелкая… крупная, градом…
Спутница жизни, жена и сестра!
Время одиннадцать,
Ужинать сядем,
Свежих огурчиков мать принесла.
Что огурцы!
Даже слово солю,
Солью пропитываю стихотворенье,
Чтобы строку гулевую мою
Ветром невзгод
Не пошатило время!
1956
* * *
У гармошки я рос,
У рязанских страданий.
Сколько песен в душе,
Сколько песенных слов!
Голубиная ругань
Дороже змеиных лобзаний,
Придорожная горькость полыни
Медовее речи врагов.
Я сидел под иконами,
Там, где ругались и пили,
Где дрожали от песен
Сосновые стены избы,
Где меня,
Я не знаю за что, но любили,
Как родную былинку,
Как посвист весенней вербы.
Я прошел по Руси
Не Батыем и не Мамаем,
Не швырялся я камнем
В озерный зрачок.
И дымилась земля аржаным караваем,
И смеялись уста:
— Заходи, землячок!
Я закинул наносную
Алгебру правил,
Я все правила выверил в жизни
Горбом.
Где я шел, там друзей человека
Оставил,
И меня поминают там
Только добром.
Вот и все.
Что сказать мне еще?
Что добавить?
Что пропеть
Голубому глядению лон?
Ничего!
Лишь вздохнуть
И умолкнуть губами
И отдать все, что сделал,
На эхо времен!
1956
Вдохновение
Встало сегодня над буднями
Что-то такое буйное,
Что-то такое зеленое,
Вьющееся, как хмель.
Звонкое, ненатруженное,
Чистое, незапруженное,
Нежное, как свирель.
Что это?
Вдохновение.
Необязательно рифмами,
Необязательно звуками,
Точками и пером,
Просто прекрасным волнением,
Просто прикосновением,
Просто рукопожатием,
Встречей
С родным земляком.
— Как вы там?
Что вы там?
Где вы там?
Ловите —
Удочкой, неводом?
Ходите в обуви кожаной
Или кирза до колен?
Сеете?
Веете?
Пашете?
Пляшете вы или плачете?
Кто вам плясать не велел?
В рынок врезаюсь:
— Эй, бабоньки,
Крепко ли свиты кочаники?
Как посолены огурчики?
Люб ли вам ваш бригадир?
Пьют ли в колхозе начальники?
Щи-то какие хлебаете?
Или с картошки сдираете
Тысячелетний мундир?
Смехом мне дружным ответствуют:
— Бабоньки, мы в Белокаменной,
Нашей столице прославленной,
Встретили земляка.
Парень-то нашенский, горьковский.
Им не беда, что я боковский,
Разница невелика!
Вот постоял там, где семечки,
Тронулся в путь помаленечку
К бусам грибов, к щавелю.
По людям путешествую,
Родину в лицах приветствую,
И вдохновеньем, как нарочным,
Будто волшебною палочкой,
Души людей шевелю!
И воздвигаю над буднями
Что-то такое буйное,
Что-то такое зеленое,
Вьющееся, как хмель,
Звонкое, ненатруженное,
Чистое, незапруженное,
Нежное, как свирель!
1956
Ситец
Чем этот ситец был им люб?
Никак мне непонятно.
Рвались к нему улыбки с губ,
И было всем приятно.
Кричала очередь: — Неси!
Отмеривай, не мешкай,
Торгуй, как надо, на Руси —
По совести советской!
Горячка продавцам была,
Пот в три ручья катился,
А ситец хлопал в два крыла
И на руки садился.
Он цветом близок был бобу,
В нем не было печали.
Другие ситцы, как в гробу
Покойники, молчали.
А этот… что за лиходей!
Все деньги брал по сумкам.
Он призывал к себе людей
Не голосом — рисунком!
Он был не марок, не линюч,
Как раз чтобы носиться.
Решил и я — не поленюсь,
Возьму такого ситца.
Дошел черед, я попросил
Всего четыре метра.
Рубашку сшил и проносил,
Представь себе, все лето!
Я в ней ходил по борозде,
На лодке плыл по Каме.
И всюду спрашивали: — Где
Вы ситец покупали?
Где покупал, там больше нет —
До ниточки распродан.
…Таков ли ситец ткешь, поэт,
Для своего народа!
1956
Гармонь
Подушка на подушку —
Гора под головой.
Частушка на частушку —
Мне праздник годовой.
А где в людской толоке
Хлеб песен заварной,
Так, как родник в колодце,
Веселая гармонь.
И не беда, что хают,
Бранят подчас ее,
Она не утихает
У сердца моего.
Ее разлив сиренев,
Ее печаль светла.
Она душа селений,
Она в народ вросла.
Не сможет и граната
Убрать гармонь с плеча.
Она — сестра таланта,
В ней удаль горяча.
Она проста, как правда,
Как створки у ворот.
И для нее награда —
Душа на разворот!
По-песенному кормно
Она насытит нас.
Кому с гармошкой скорбно,
Рекомендуем джаз!
1956
Радуга
На́ небе туча, как платьице летнее,
С кружевцем беленьким по подолу,
Над семихолмьем Москвы семицветие
Выгнуло яркую спину свою.
— Радуга! — слышатся возгласы звонкие.
— Радуга! — тянутся руки в зенит.
Как бесквартирная, встала над стройками,
Где листовое железо гремит.
Вот уж она на Серпе и на Молоте.
Сталелитейщики стали вздыхать:
— Вся она в жемчугах, вся она в золоте,
Нам бы ее на стану прокатать!
Вот уже радуга наша в Иванове,
Не удержали ее москвичи!
Видя такое жар-птичье пылание,
— Ситец! — с восторгом сказали ткачи.
В Волге уже ее веер павлиновый,
Недалеко и до Сальских степей.
— Спинка стерляжья, а бок осетриновый! —
Шутят по-волжски ловцы у сетей.
К Черному морю отправилась с Каспия,
Честь отдает ей военный моряк:
— Нам на тельняшки бы эту цветастую,
Чтобы украсить Октябрьский парад!
День был такой, что смотрели на радугу
В поле, на море, в цеху у станка.
День был такой, что поэзия радости
В сердце рождалась, как сталь и шелка.
1956
Великие проводы
Холодной зимой
Под гудение провода
Я видел на Каме
Великие проводы.
Навалом в санях
Новобранцы, как месиво.
В дорожных мешках
Подорожное печево.
Навеки отчаяся,
Платочками машучи.
С сынками прощаются
Согбенные матушки.
Пока не острижены
Их чада любимые,
Пока не обижены
Своими старшинами.
Еще угловатые,
Домашне-наивные,
Как снег, непомятые,
Садовые, тминные.
Еще не обстреляны,
Еще не обучены,
Ресницы стыдливо
На слезы опущены.
Уходят обозы
По наледи Камою.
А с кровель не слезли —
Сосульки упрямые!
Тоска молодая
Просторами лечится.
Ведь с вами родная
Матерь-Отечество.
Рукою нас гладит
На раннем побужденье,
На сани нас садит,
Хлопочет об ужине.
А ночью не спит,
Душит дума угрюмая,
О первом окопе
Рыдаючи думает.
Но крепко храпят
Разбиватели Гитлера,
Такие простые,
Такие нехитрые.
Котомки у ног
Крепко петлями стянуты,
Портянки с сапог —
Как охранные грамоты.
Ночь. Месяц плывет
Над полями, над Камою.
А кто-то поет:
«Россия! Река моя!»
На месяце крест —
Это к горестям, к тяжестям.
Медведица ест,
К сену с конями вяжется!
Под берегом лед
Громко хлопает выстрелом.
А кто-то поет:
«Мы выживем! Выстоим!»
1956
Ненастье
Темно-синий сумрак туч,
Как сорняк, ползет по небу.
Не скользит горячий луч
По неубранному хлебу.
В дрань, в солому ветхих крыш,
Как пырей, вросло ненастье.
Жмется, как под крышу стриж,
Человеческое счастье.
Слякоть, грязь и неуют,
Дождь ко всем дворам протянут.
Люди песен не поют,
Из печурки пар портянок.
Присмирело воронье,
До костей оно промокло.
Побирушкою спанье
Пробирается под окна.
Льет и льет из всех решет,
Несмотря на общий ропот.
Землю бог не бережет,
Как щенка, нещадно топит.
Я надену сапоги,
Выйду в даль, дождями донят.
Может быть, мои шаги
Тучи на небе разгонят!
1956
* * *
Холодно, ветрено,
Дождь на обрыве…
Будто и нет меня
С вами, живыми.
Будто я — горечь,
Запах полыни,
Будто лоза винограда
В долине.
Будто я — ветви
Белесого лоха,
Будто и в смерти
Мне тоже неплохо.
Будто я вечно —
Зеленая туя,
Тихо расту себе,
Не протестуя.
Будто я — холмик,
Камень надгробья.
Кто-то приходит
Ко мне и сегодня.
Не узнает,
Что я — травы и вереск,
Соль Черноморья,
Кефалевый нерест.
Хочет в моем
Меня видеть обличье,
Будто я новый,
Не то же величье!
Нет! Я живой!
Ясно вижу и слышу,
Хлопаю дверью,
Прячусь под крышу.
Руки к огню
Простираю и греюсь.
Волю творю
И на счастье надеюсь.
1956
* * *
Пять памятников лета на лугу!
Не бронзовых — из донника и мяты.
Я заночую эту ночь в стогу,
Под облаками, мягкими, как вата.
Я попрошу у ночи слух совы,
У камышей — умения не зябнуть,
У скошенной, идущей в рост травы
Неистребимо жизненную жадность.
Придет рассвет, и пасмурен и мглист.
Я буду птичьим выкриком разбужен.
И на плечо мне сядет первый лист,
Как первенец осеннего раздумья.
1956
Я был ручьем
Е. Евтушенко
Я был ручьем под травами,
Я грузом был под кранами,
Я тек каширским током на Москву.
Меня за белы рученьки
Вели по трапу грузчики
К ржаному и соленому куску.
Каспийская, балтийская,
Соленая, смоленая,
Высокая, веселая волна
На грудь мою кидалася,
При встрече улыбалася,
Ласкала, как любимая, меня.
На яростном, и радостном,
И на сорокаградусном
Морозе я калил себя не раз.
Ветра меня проветрили,
Моря меня приметили,
Мне руку жали Север и Кавказ!
И чем я в жизни выстоял?
Душой ли гармонистовой,
Смирением ли девичьим,
Иль тем, что я — бунтарь?
Иду в лесах аукаю,
Не прячу и не кутаю
Свой травяной букварь.
А надо мною — радуги,
А подо мною — ягоды,
И льющийся, смеющийся,
Щебечущий восторг.
И сквозь настилы старые,
Как из подземной камеры,
Моя трава растет!
1956
Застольное слово
Нет! Не целил стихи свои в вечность!
Не рисуюсь я в этом, не лгу,
Я хотел, чтобы только сердечность
В них росла, как трава на лугу.
Не хотел я себе хрестоматий.
Пусть вольнее гуляет строка!
Я хотел, чтобы стих мой с кроватей
Подымался по зову гудка,
Шел на стройку в своей телогрейке
Класть бетон в угловые торцы,
Или где-нибудь струйкою в лейке
Опрокидывался на огурцы.
Я хотел, чтобы он пробирался,
Как спаситель, в гнездовье беды,
Чтобы он под плотами плескался
У днепровского края воды.
Я не знал ни почета, ни славы,
Знал лишь бури, волненье в крови.
Полновесное жито державы
Тяжелило ладони мои.
Мне могучие сосны по росту,
Стих мой тонет по шею в хлеба,
И влюбленно ласкают колосья
Бороздящие прорези лба.
1956
* * *
Е. Винокурову
Мну слова, как глину, как тесто,
На кирпичи и на калачи.
Каждое слово не минет ареста,
Если не будет острей, чем мечи.
Сколько с утра у стола их толпится,
Возле скрипящей биржи труда.
Каждому слову на полке не спится,
Каждое слышит: — Туда! — Не туда!
Нежное слово, как нерест налимий,
Грубое, как рукава кузнеца,
Яркое, как переспевший малинник,
Горькое, как аромат чабреца.
Слуги мои! Я — ваш царь! Не покиньте!
Врезался крест мой в покатости плеч.
Самое свежее слово мне выньте!
Правду глаголить, истиной жечь!
1956
Лебеди
Три метра дороги накатанной, санной
Весенняя льдина на Каспий несет.
А лебедя — вот непонятный и странный! —
От теплого юга на север влечет.
За что он так любит его? Непонятно!
Как жаворонок и как скромный скворец,
Он каждую вёсну обратно, обратно
На Устюг, на Вологду, на Повенец.
Он пищи особой в озерах не просит,
Гусям признается: — Что мне, то и вам! —
Он даже рубаху отбельную носит,
Чтоб нравиться северу, белым снегам.
О лебеди! Милые птицы! Летите
Изведанной вами дорогой большой,
И дивные песни на север несите,
Я тоже, как вы, северянин душой!
1956
* * *
Я сегодня облюбую,
Как отраду обрету,
Эту речку голубую
И черемуху в цвету.
Эту розовую кашку
И мохнатого шмеля,
Что рассказывает сказку
Про тебя, моя земля.
Это облако над полем
С золотым шитьем боков,
Эту жажду пить запоем
Из гремучих родников.
Этот тихий полустанок,
Где за тыном огород,
Где знакомый полушалок
Целый день пилотку ждет!
1956
* * *
Эскалатор подымает на́верх
Озабоченность рабочих лиц.
Почему же я, чтоб землю славить,
Не про них пою, а про синиц?
Им железо надоело в цехе,
У мартеновских печей.
Пусть услышат радость в детском смехе,
В разговоре галок и грачей.
В этот ранний час я с вами.
Прочь заботы! Утром ли грустить?
Хорошо бы с рук над головами
Голубя пустить!
1956
Гроза
Дождь горстями крыжовника в крышу,
Конопатчиком и колотушкой в пазы.
О, с каким упоеньем, с восторгом я слышу
Голубой разговор первомайской грозы.
Тра-та-та!
И клинки из ножон уронила,
И ударила в камень, в карьер, где ломы,
Мягкой пахотой огненно проборонила
И исчезла, и только полынь и дымы.
Я калач изо ржи,
Я, канатами тертый,
Знаю скрипы лебедок
И вскрики цепей..
О, греми и выбрасывай
Воздух наш спертый
И веди к нам живое
Дыханье степей!
1956
* * *
Пушкин на паперти слов со слепцами,
Лермонтов с ревом Дарьяла в строке,
Фет под усадебными чепцами,
Тютчев в ученом своем клобуке.
Блок с утонченным лицом херувима,
Милый Есенин в траве до пупа,
Уличный лирик, Владимир — громила,
И Пастернак, рассыпной, что крупа.
Все подключились ко мне. как к МОГЕСу,
Звездочку дали свою: — Ты герой!
Катят меня, ветродуя, повесу
Благоволящей к поэтам Курой.
Слава вам, воины лиры! И в стремя
Ногу вдел, ободрав до колен.
Вижу, как тужится жалкое время
Расколдовать, обезвредить ваш плен.
Руки умеют и все же робеют,
Рядом великие образцы.
Слов не хватает, губы немеют.
Лоб в испаринах мук от росы.
Здравствуй, верстак мой! В сторону робость,
Дайте досок с терпким запахом смол.
Льется из жил моих звонкая радость,
Стих родился и без нянек пошел!
1956
* * *
То в долинах живу,
То в былинах слыву,
То струной балалаечной звонюсь,
То с колдуньями знаюсь,
То пишу, то пляшу,
То пасу, то пою,
То пчелою теряюсь
В пчелином рою,
То пью чай у соседа —
Вот какой непоседа!
Я признаюсь тебе, как писатель,
Поверь мне, читатель,
Что не трудно перо обмакнуть,
Очень трудно тебя обмануть!
1956
Письменный стол
Я. Смелякову
Мой письменный стол,
Он — двуногий,
Он — сам я.
Отлички в нем нет
От ветвей соловья.
Накрыт он не крышкою,
А небесами,
А скатерть —
Лесная дорога моя.
Бумаги не надо!
Есть сердце и память.
А перья —
Колосья, остры и прямы!
Я ригу свою набиваю снопами,
Зерно молочу
В закрома для зимы.
Я весь на ходу.
И словесные злаки
Во мне прорастают
От встречи с людьми.
Где песня — я в песне,
Где драка — я в драке,
Где руки любовно хрустят —
Я в любви!
Иду и свищу
Наподобие пташек.
Мне муза,
Как нищему сумка, верна.
А кто-то во мне
Целину мою пашет,
Готовя глубинный мой пласт
Для зерна.
1956
* * *
Как у моря в Коктебеле
Нрав сердитый, когти белы.
По песку скребет, по гальке,
Просит жалобно: — Подайте! —
Неотступно душу гложет:
— Помогите кто чем может! —
Что подать скитальцу морю,
Чтоб на мир пошло со мною?
Сердце вынуть? Душу кинуть?
Мне без них не жить, а стынуть!
Подарю ему стихи я,
Как оно, они — стихия!
1956
Омск
Омка,
Омск.
А в речи, как в ручье!
— Чо да чо! —
Город
   поднял
       легко
Коромысла дымов
На плечо.
За глухою
Тюремной стеною
Иртышского льда
Улеглась,
Успокоилась
Желто-речная вода.
Вмерзли баржи,
На трубах судов —
Вороньё.
В гулкий
     колокол
         бьет
В этом городе
Сердце мое.
По тропе,
Что идет за реку,
Наступая на грудь
Иртыша,
Я иду, как ничей,
Как никто,
Никуда,
Ни к кому не спеша.
Люди — мимо.
Сороки — нырком.
Иней — прочь,
Искры снега — вразлет.
И одно лишь
Незыблемо здесь,
Это — лед!
Лед метровый,
Лед синий,
Лед кованный
В кузнях зимы,
Лед, который хватает
Сибирских девчат
За пимы!
О, великий полон!
Снеговое стояние круч!
Сквозь белесую мглу
Пробирается
Северный луч.
А мороз,
Запахнув арестантский армяк,
Прижимает шатры
К Иртышу,
Как Ермак.
Омск, 1956
Самогуды, самоплясы
Дайте скатерть-самобранку,
Самоварчик-самолей!
Накормлю я спозаранку
Всех колхозных косарей.
Выйду сам и брошу в травы
Разудалое плечо,
Поработаю на славу,
Отдохну, потом — еще!
Дайте гусли-самогуды,
Самоплясы сапоги,
Выбивать я искры буду
Каблуком из-под ноги!
Сердце стукает мотором,
Быть на месте не хочу,
Дайте коврик, на котором
С Василисой полечу!
Раскрывай, природа, тайны,
Все теперь в тебе — мое!
…Самоходные комбайны,
Самолучшее житье!
1956
* * *
Тысячи белок на тонких ветвях,
Тысячи варег на теплых руках,
Тысячи узеньких троп соболиных,
Тысячи вылетов соколиных!
Милая родина в инее белом,
Где ни посмотришь, ты занята делом.
Там, где деляна, — стук топора,
Там, где контора, — скрипенье пера,
Там, где карьеры, — гудит аммонал,
Там, где депо, — паровозный сигнал.
Плавлюсь в любви к тебе доменной плавкой,
Не осуди, если вздумаю плакать!
Нервы мои оголенно прошиты
Током Куйбышева и Каширы,
Ленинским словом врезаны в даль,
В поле с пшеницей, в железо и сталь.
1956
Ленин
Нет весны без весеннего веянья,
Без густого гудения пчел.
Нету дня, чтобы жил я без Ленина,
Где бы ни был, куда бы ни шел.
Речи Ленина знаю на память,
Все в них правда, они нам не лгут.
Каждое слово на крыльях летает,
Каждая мысль пашет землю, как плуг.
Взгляд нацелен в тысячелетия,
В звонкое завтра, что смело идет.
Первые слезы мои — это смерть его,
Первая радость — во мне он живет.
Доброта и хитринка лукавая
Полюбились мне с детства еще.
По-отцовски ложилась рука его
Не однажды ко мне на плечо.
В бой звала и в колхозные борозды,
Чтобы мирным колосьям цвести.
И любые невзгоды и горести
Помогала с дороги смести.
Сколько зерен на хлеб перемолото!
Сколько поднято новых знамен!
Если я и сберег в себе золото,
Как беречь, мне подсказывал он!
Ленин!
Слово весеннее, юное,
С очистительным пламенем гроз.
С полной верой в него,
За Коммуною,
Распрямляясь,
Иду в полный рост!
1956
Ребята, есть работа!
Ребята, есть работа!
Нелегкая притом.
Охота, неохота —
Вы скажете потом.
В глухой тайге, в Сибири,
В горах, за пихтачом,
Такой ларец открыли,
Что сказка ни при чем!
Теперь ребенок скажет,
Что чудо-чудеса
Ушли из старых сказок
В Сибирь, на Томуса.
Там уголь вышел наверх,
Залег глубоко вниз.
Его нам хватит навек,
На нас, на коммунизм.
Там руки крепнут крепью,
Там всюду комсомол,
Там все дела конкретны,
Там не слова, а тол.
Там по три смены эхо
Дрожит взрывной волной.
Желаете поехать?
Поедемте со мной!
Не бойтесь, не вербовщик,
Ни в чем не обману.
Я от стиха рабочий
И строю всю страну.
Оставьте дом и кухню,
Галдеж и примуса.
Нам ветр споет попутный:
— Вперед, на Томуса!
Ребята, есть работа:
Двухсотметровый пласт,
И ждет он не кого-то,
А нас — и только нас!
1956