На плечи к лесорубам.
Удобная, просторная,
В ней нету неуклюжести!
Хотя и не бостоновая,
В сто раз милей с наружности!
Ее, свернув в калачик,
Кладут под головами,
И будят не иначе
Хорошими словами:
— Вставай, моя надеечка,
Мой ватничек, дружочек,
Подружка-телогреечка,
Опять гудит гудочек!
В ней люди ходят с гордостью
Московскою панелью,
Она сравнялась доблестью
С военною шинелью!
1949
* * *
Коль сердце черствое,
Заметит ли оно,
Что небо
В землю влюблено?
Нагнется ли
Над первою травой,
Как над дитем
С раскрытой головой?
Подымет ли пчелу,
Что вымокла в пути,
Чтобы сказать:
— Обсохни и лети?!
Нет!
Сердцу черствому
Все это не дано,
Собой живет,
Собой умрет оно!
1949
* * *
Разливы рек,
Раскаты грома,
Дождя веселые шаги.
Чего же мне еще? Я — дома,
А дом мой — плащ и сапоги.
И не беда, что сверху мочит,
Литою дробью в спину бьет.
Вот только так душа и хочет,
Уюта лучшего не ждет!
1949
Параллели
У каждого дома своя городьба:
Где колышки, а где — тынник.
У каждого человека своя судьба,
Кто довольствуется, а кто стынет.
У каждого дома свое окно,
Где пошире, где поуже.
Каждого человека куда-то влекло.
Кого — по океану, кого — по луже.
У каждого дома свое крыльцо,
Своя бабушка, свои сказки,
Но не у каждого человека свое лицо,
И даже свои маски!
1949
Девушке
Той, с которой чистой дружбой дружим,
Искренне даю такой совет:
Слишком рано, в восемнадцать лет
От всего отгородиться мужем.
Радуйся и сердце береги
В несказанной прелести наива.
Ты успеешь.
Счастье впереди.
|
|
Зрей во всем до полного налива!
Он придет.
Хороший. По тебе.
Только бы умела ты дождаться,
Только бы смогла тому не сдаться,
Кто лишь эпизод в твоей судьбе!
1949
Грачи
Грачей отлетный грай тревожен
С утра, под вечер, по ночам.
Закон природы непреложен;
Летит листва — лететь грачам.
Поднялись.
Крыльями сверкнули.
Смешались с небом голубым.
Куда лететь, давно смекнули…
Но… оторваться не могли!
Легко ль пускать такую стаю
За неба синие края,
Когда я с детства твердо знаю:
Мила им родина моя.
Мила им белая березка
И хатка с низеньким крыльцом,
И даже то, что здесь дерется
Петух с соседским петухом.
Опять к земле летят!
На ригу
Уселись.
Крышу с двух сторон
Покрыли.
Сколько шуму, крику,
Куда там древний вавилон!
Вот молодой сидит грачонок.
Расстроен. Жалко посмотреть.
Одним вопросом омраченый:
Куда лететь? Зачем лететь?
Ужели здесь нам под Калугой
Без жарких стран не обойтись?
Обзаведемся всяк халупой,
А к марту, глядь, — начнем нестись.
— Вернемся! — старый грач утешил. —
Не унывай, не трусь, не робь!
Чего ты голову повесил —
Не ты летишь, а весь народ!
Мы — русские, —
Грач гордо каркнул.
И смотрит.
Все в ответ: — Мы! Мы!
Нам географию и карту
Пришлось учить из-за зимы.
Взлетели дружно.
Взмыли.
Тонут
В небесном вымытом ковше.
Но сердце снова рвется к дому,
Который в сердце и душе.
1949
* * *
Запахано поле.
И в добрую мякоть земли
Положены зерна.
Проснулись.
Согрелись.
Взошли.
Тянуться
Зеленому стеблю,
|
|
Шуметь колоску,
Всем сердцем себя
Прикрепив
К земляному клочку.
Заполнено сердце
Любовью,
Как светом —
Большое окно,
Давно уже
Чувство им правит
Большое одно.
То песней оно
Прорастает,
То зеленым ростком.
И плещется
Счастье отдельное
В общем,
Огромном,
Людском!
1949
Мелок
Взяли Белгород мы.
Дальше прем. Куда там!
Есть замазка для зимы
И побелка хатам.
У меня в руке мелок,
Ну, а я грамотный,
Я мелком пишу: — «Милок!
А деревня занята!»
Номер почты полевой
Ставлю вслед за этим..
И улыбкой фронтовой
Улыбаюсь детям.
Прохожу деревню всю,
Эх, сейчас бы квасу!
Низко кланяюсь гусю,
Что от немца спасся.
А девчатам говорю:
— Писаные крали,
Что… хорошую мою
Немцы не украли?
— А которая твоя?
— Вон та, с челкой.
— Выбрал доброго коня,
Тут не дурачок ты.
За семнадцатой верстой,
На тропинке сбежистой.
Я мелком пишу: — «Стой!»
Вася, друг, где же ты?
С Васей мы, ох, дружки,
Повышибали пробок,
Из деревни Лужки,
А дома бок о бок.
Он проснется и — я,
Он гулять — я следом.
А в деревне девья —
Не корми хлебом!
Трактор в поле, как страж.
Я давай мелком писать:
«Был ваш, стал наш,
Мы тебя шли спасать».
По пути немецкий танк
С выкрошенным задом.
Я пишу на нем: — «Так,
Так тебе и надо!»
Вот река разлилась.
Стоп! Мост взорван.
Но не будет он у нас
Скоро беспризорным.
Не хватает ему
Семь железных матиц.
Я мелком опять пишу:
— «Восстановим, братец!»
Речку вброд пересек,
Одолел минутой.
Что я вижу? Друг, Васек,
|
|
Вот, здесь, тут он!
Вьется Васин чубок,
Все такой же юмор.
— Поцарапали чуток,
Как-никак воюем!
— Милый Вася, спешу!
На лопатке мелом
Адрес я ему пишу,
Это первым делом.
Наступает наша часть,
Движется лавиной.
Только вымолви: — Шасть!
И уже в Берлине!
Эх, мелок, мелок, мелок,
Харьков, Белгород.
Вспомни, как от нас, милок,
Немцы бегали!
1949
* * *
Голос — гром,
А очи — молния.
Обожжет — посторонись!
Речи, будто реки полные,
Только нету льда на них.
Вся, как солнце мая, светит,
Вся поет, как соловей.
Кто не дрогнет, видя этот
Озорной разлет бровей!
Вот стоит она под терном,
С плеч сбегают две косы.
Не боится тучи темной,
Так смела, что ждет грозы.
Смотрит, ветру улыбаясь,
Даже глазом не моргнет.
Приходи, беда любая,
Как траву, беду согнет!
1949
* * *
Рассвет в березах стал синеть,
Сосновой вспыхнул охрой.
Шел в ночь такой тишайший снег,
Что все кругом оглохло.
Оглохли риги и стога,
Стволы, пеньки и кочки.
Но слышно мне: звенит строка
О борт соседней строчки.
Мил этот звон моим ушам
И в радость и невзгоды.
Через него я по душам
Беседую с природой.
В лесу и в поле — никого.
В том нужды нет нимало.
От стука сердца моего
Вот-вот пойдут обвалы!
1950
Две величины
Индюк во всем богатстве оперенья
Какую-то пичужку повстречал.
И вот в припадке самомненья
С ней разговаривать начал:
— Как ты мала! Как ты ничтожна!
Тебя приметить невозможно!
Как ты раскрашена серо —
Ни в грош пойдет твое перо!
Тебя не взял бы я слугою.
Индюк, расправив хвост дугою,
Надулся важно: — Глянь-ка, ты!
Тебе такой бы красоты!
Вся жизнь твоя прошла бы в славе.
Где ты живешь?
— Вон в той дубраве.
В роскошном убранстве ветвей.
— Сама кто будешь?
— Соловей!
1950
Рожь
До горизонта,
До самого края,
Сизая,
Серо-зеленая сплошь,
Ходит,
Крутыми валами играет
Июньская рожь.
Экая силища!
Вот расходилась,
Растрепеталась,
Как флаг.
Сколько ты раз
В этом поле
Родилась?
И не упомнишь
Никак!
Ты, молодая,
Еще не слыхала,
Что нам пришлось
Пережить.
Эта вот кость
Из орды Чингисхана
Восемь веков
Здесь лежит.
Восемь веков!
Как давно мы
Решились
Силу изведать
В степи.
Ханские сабли
На крошку
Крошились
От бердышей и секир!
Ты — молодая!
И помнишь едва ли,
Милая сердцу
Июньская рожь,
Как Бонапарта
Зимой выбивали
С поля,
В котором
Теперь ты растешь.
Ну, а про это
Ты знаешь,
Родная,
Пусть и совсем
Молода,
Как мы фашистов
Проклятых прогнали,
Испепелили врага.
Сколько их шло к нам!
Незваных,
Недобрых,
Мяли, топтали
Тебя, моя рожь,
Ты подымалась
Могуче и гордо
И говорила врагу:
— Не уйдешь!
Ходишь,
Волнуешься,
Будто ладонью
Гладит тебя
Богатырь.
Стала для нас
Всенародной любовью
Наша
Колхозная ширь.
Мне не пропеть
Вдохновеннее гимна,
Чем ты сама себе
В поле поешь.
Сила твоя,
Как народ, неизбывна,
Русская рожь!
1950
Зимнее
Великолепие снегов.
Сиянье.
Солнце.
Высверки.
Плывет изба,
Как сам «Седов»,
На край села,
На выселки.
Трапезничают снегири,
Блюдя часы по солнышку.
Попробуй
Завтрак собери
Не сразу весь,
По зернышку!
Нет-нет
Да выронится «пинь!»
Из птички с желтой грудкою,
Да опрокинутая синь
Посыплет
Снежной крупкою.
В лесу задумались дубы,
Припоминая молодость.
Один взмолился:
— Не губи!
Не надо, добрый молодец!
— Не трону!
Ширься! Вечно стой
И множь свою фамилию,
Своей зеленой красотой
Веди нас к изобилию!
По грудь, по пояс
Снежный пух,
Не укатаешь каталем.
Кто изобрел бы
Снежный плуг,
Я был бы снежным пахарем.
Иду, бреду,
Совсем в бреду
От снежного сверкания.
Сороки вьются на виду,
Вступают в пререкания.
Пять суток спит
Карга-пурга.
Ни воя, ни рыдания.
Стоит зима,
Бела,
Горда,
Хранит свое приданое!
1951
В половодье
Река изменила своим берегам
И бросилась под ноги бору сосновому.
Грачи подымают строительный гам,
И делают старые гнезда по-новому.
Вся в кружевах белых бушует вода,
Воронками вьется и тянется пряжею.
Ей стало легко, как избавилась льда,
Что сдерживал удаль речную бродяжую.
В снегу под кустом, словно чудо, возник,
Чтоб слиться с своею родимою матерью,
Весенний, певучий, прозрачный родник —
Он здесь! Он работает! Будьте внимательны!
Кой-где еще снежные стынут холсты
В овражках, в ложбинках, под пнями и кочками.
Задрогли до красного цвета персты,
На вербах, стреляющих белыми почками.
Ольха принялася пыльцу рассевать,
Бессмертие ловят тычинки и пестики.
А солнцу охота в лесах вышивать
На белых полянах зеленые крестики.
Беснуется, бьется реки баламуть,
Не Ворей назвать ее можно, а Выскочкой.
Ей время найдется еще отдохнуть,
Успеет и облаком на небе выспаться!
1951
Маяковский
Ему толпа была по грудь.
Он время мерил на столетья.
Он смело мог во все взглянуть,
И даже в дуло пистолета.
Над дебрями лесных громад
Он возвышался вечным дубом.
Его стихи гудели гудом,
Зовя, как вечевой набат.
Поэзию раскрепостил
Он богатырски, без оглядки.
Простую речь в стихи впустил,
Сняв с ямба барские перчатки.
Он ни одной строкой не лгал.
Не меньше Ленина он верил.
И в революцию шагал
Через одни и те же двери.
1951
Родное поле
Серебристая гладь, белоснежная скатерть!
Это русское поле, живые снега.
Сколько жить мне придется, настолько и хватит
Самой строгой и нежной любви для тебя.
Ой ты, сердце, с чего так тревогу забило?
Что в просторе нашло, коль не можешь ты спать?
Не меня ль это поле вспоило, вскормило,
Помогло матерински мне на ноги встать?
Я стою. Я смотрю. Не могу наглядеться.
Белый снег мне мигает веселой искрой.
Уж не здесь ли прошло мое милое детство,
Не по этой ли тропке я бегал домой?
Рядом с полем дома, как сугробы большие.
Из заснеженных крыш поднялися дымы.
Смотрят на землю пристально звезды России,
Им виднее всего, как мы вышли из тьмы.
Провода прогибаются под бахромою,
В них гудит и лютует седая зима.
Свет уходит в деревню дорогой прямою,
На тока — к молотилкам, к крылечкам — в дома.
Там в деревне жива еще мама-старушка,
Не ложилась, не впрок ей под старость спанье.
Может, песни мои она ловит в наушник,
А я на поле снежном пою про нее.
Серебристая гладь, белоснежная скатерть!
Это поле родное, живые снега.
Сколько жить мне придется, настолько и хватит
Самой строгой и нежной любви для тебя.
1952
* * *
День светлеет,
Зима теплеет.
Март нет-нет
Да зайдет к Апрелю.
Скажет слово,
Попросит пить.
Даст!
Не откажет,
Как тут быть?!
Солнце восхожее
Стало восторженней,
Заявляет морозу:
— Тоже мне!
Пустился в дерзания,
Шлет замерзания,
Не потерплю,
Все растоплю!
От моей золотой головы
Люди ждут зеленой травы,
Пуще злата
Ждут хлебного злака.
С сережек березок
Летит пыльца,
Желтая — в мать,
Голубая — в отца!
С крыш капель поет,
Словно флейта:
— Скорее бы лето!
1953
Голутвин
Не арфы звон,
Не нежный голос лютни —
Со всех сторон
Гремит, поет Голутвин.
То вспыхнет автоген,
Как молния ночная,
То всхлипнет вой сирен,
Где магистраль речная.
То охают пары
В депо или котельной,
То электропилы
Высокий, чистый тенор.
А то гудит гудок:
— Кон-ча-а-ай рабо-о-о-ту!
А вот уже дружок
Собрался на охоту.
В разбеге дня
С улыбкой, смехом дружным
Везде меня
Теснят простые блузы.
А если руку жмут,
Мозоли, словно рашпиль.
С такой братвою тут
Хоть где не страшно!
Машинный лязг колес
Влетает в шум перронный.
Бежит стальной колосс,
Родившийся в Коломне.
А вот она сама,
Черней цыганки черной.
Голутвина дома
Бок в бок идут с Коломной.
Дымы… дымы…
Все небо будто вереск.
Эх, друг! Да мы
Такая сила, что не смеришь!
* * *
Ей темной ночью было невозбранно
На легких санках к дому подкатить.
Легла зима. Как чуткая мембрана,
Заговорили льды из-под копыт.
Зима у нас — издревле кружевница,
Зима у нас — закройщик и портной.
Ну, как ей по сезону не срядиться,
Коль у нее приданое хранится:
Свои меха, подклад и свой покрой.
В безмолвии снегов поют синицы,
Попали сосны в белый плен зимы.
Нам подавай тулуп и рукавицы.
Выходит так, что пленники и мы!
На ветках виснет пряжа снеговая
И вспыхивает, будто канитель.
Над головою чаша круговая,
Бездонная небесная купель.
Она зовет и манит причаститься
Во всесоюзных здравницах зимы.
Ни звука! Тишина. Земля вертится
И отдыха не просит, как и мы!
1953
Лекция о попе
Живет-бывет поп.
Борода, как сноп,
Рыжая, бесстыжая,
Медная, хлебная.
Руки, как крюки,
Завидущие, загребущие,
Все гребут не от себя,
А к себе,
Ничего себе!
Рот, как арбузная выемка,
Это не выдумка.
Нос
От лица отдельно рос,
У родственника,
У дяди в продотряде.
Несоразмерной конструкции
Для нюханья продукции,
Молока, мяса, масла,
Это ясно.
Глаза, как у ангела,
Как передача по радио:
— Граждане, уверуйте,
Снизойдите до всевышнего!
Ничего лишнего.
Поп политически грамотен
И памятен.
Поет конституцию,
Как страдание:
— Свобода вероисповедания!
Иногда философствует ряса:
— Мир — от Канта и Лапласа.
Ой, хитрит, не верьте,
У святого отца
Миллион в конверте.
Выманил из кошелька
Темных масс,
При чем тут Лаплас!
Вот он, поп,
Посмотрите на его лоб:
Лоб, как заслонка от русской печки,
Поставишь девяносто три свечки.
Не сеет, не жнет, не пашет,
А кадилом машет.
Кто еще глуп —
        несет рупь!
А попу что —
      возьмет и сто!
1954
* * *
Просыпаюсь,
Тревожусь:
      «Душа-то жива?
Не скончался ль, товарищ,
          сегодняшней ночью ты?»
А в ответ мне
Из сердца выходят слова,
В строчки строятся,
Звоном звенят колокольчатым.
Появляется Муза
        и руку мне жмет,
Красотою сияя своею
           небесною.
Ни морщинки!
Все тот же смеющийся рот,
Как была, так и есть
Неизменной невестою.
Предо мною
Проносятся тысячи лиц.
Я
 слугою у них
И пожизненным пленником.
И глядят на меня
Из-под темных ресниц
Волевые
    и
     умные
        очи
Моих современников.
И опять я — к столу,
И опять я — поэт,
И с любовью слова свои
            нянчу и пестую.
И горит вдохновенья огонь,
             словно герб,
Возгласивший
       навеки
           державу Советскую!
1954
* * *
Лес-старинушка.
Сосны да ели.
Отчего вы сегодня угрюмы?
Отчего до вершин поседели?
Иль все думы да думы?
Вот и я.
Уж не мальчик, не отрок,
Не студент на стипендии.
Зрелый муж
И судьбы своей плотник,
Весь в делах и кипении.
Тем силен человек,
что надеется,
Даже если в лежачих лежит.
Разреши мне, лес, одно деревце,
Дом хочу строить — негде жить!
1954
* * *
О чем поет твоя пандури?
Скажи, Жужена, мне!
О том ли, как цветут лазури
В твоей стране?
О том ли, как на побережье
Шумит прибой
И нерастраченная нежность
Твоя с тобой?
О том ли, как в горах абхазских
Спят облака
И тянется в ночи для ласки
К руке рука?
Играй, играй,
Мне слушать мило
Восточный твой напев!
Хочу, чтобы меня пленила
Краса грузинских дев.
Да сгинет
Меж народов злоба!
Вот я за что стою.
Всему живому «гамарджоба»[2]
От всей души пою.
Играй, играй,
Под этим грабом
Я музыкой упьюсь.
Пускай всю ночь
Пробудут рядом
И Грузия и Русь!
1954
* * *
Все крыльцо запорошило,
Холодок зимы в дверях.
Сердце песен запросило
О снегах и снегирях.
О своих родных просторах,
Что знакомы наизусть,
О ледянках, на которых
Покататься не стыжусь.
Я всю жизнь с народом лажу,
А особенно с детьми,
Так и знай, что угоражу
В атаманы ребятни.
Занимай скорее горку,
Выходи — зима не ждет!
Начинай частоговорку
Каблуков о звонкий лед.
То-то дорого и мило!
Жми под пазуху, мороз!
Сколько б градусов ни было,
Все равно не выжмешь слез!
1954
Август
Звезды в Дон,
Звезды в Днепр,
Звезды в заросли и в берег.
Август яблоки и хлеб
Раздает и не скудеет.
В баржах трутся кавуны,
В омутах жирует жерех.
И плывет плужок луны,
Добела начистив лемех.
Бьют лопаты в медь зерна,
Озорно смеются очи.
Остывает смех звена
Только с ветром полуночи.
На весах скрипят возы,
По подсчетам: хлеб в излишке.
Бел исподний лист лозы,
Золоты на хмеле шишки.
Конский храп и кузова,
Запах дегтя и бензина.
Запевайте, жернова,
Есть чего смолоть на зиму.
Будет пиво, будет мед,
Будут песни, будут пляски.
Каждый труженик поймет,
Что мозоли не напрасны!
1954
На рыбалке
Час рассвета
Застал рыбаков у кисета.
Говорили,
Курили,
Хвалили
Минувшее лето.
Пахло:
Гнилостью,
Сыростью,
Картофельною ботвою.
Забирался туман
К рыбакам в рюкзаки
За спиною.
Ржали
Сытые кони
Вдали,
У залива речного.
К конюхам,
К хомутам
Пастушонок
Их гнал
Из ночного.
Синеватый дымок…
Костерок.
В котелке
Что-то булькало,
Пело.
Возвестил вестовой:
— Расставайтесь с махрой!
Вынуть ложки!
Ушица поспела!
Сели в круг.
— Хороша! —
Ели все не спеша,
Словно делали
Важное дело.
Над осенней водой
Смех гулял молодой,
И приветливо
Солнце глядело.
1954
Ерема-простота
Жил Ерема-простота
В деревеньке нашей.
Ив скота — имел кота,
На поддержку живота
Чугунок для каши.
Сам варил,
Сам солил,
Сам съедал,
Сам хвалил.
Сказки сказывал Ерема,
Песни пел да лапти плел.
Называл избу — хоромы,
Шапку рваную — короной,
Кое-как хозяйство вел.
— Мне, — смеялся, — много ль надо?
К пасхе — крашено яйцо,
К песне — красное словцо,
Пару яблок вместо сада,
Сотню сказок для отрады