Поэзия — она рычаг.
И Архимед ведь был поэтом.
Иначе бы он проглядел,
Как стал терять свою весомость,
Когда старик в воде сидел,
Мочалкой скреб себя на совесть.
Мы вырвались с земных орбит,
Нам стало шире на планете.
Не о Луне душа скорбит —
Об уходящем звонком лете.
Мы знаем множество наук,
Мы стали во сто раз культурней,
Но все-таки мне ближе луг,
Чем эти кольца на Сатурне.
И пусть к Луне летят ракеты,
Я убежден наверняка:
С не меньшей скоростью поэты
Летят в грядущие века.
1959
Запечный лирик
Запечный лирик, ты о чем
Сверчишь тоскливо в тьму ночную?
Побудь хоть вечер скрипачом,
Исполни музыку другую!
Есть Моцарт, Шуберт, Глинка, Глюк —
Их дар шагнет за наших внуков.
И есть не только ловкость рук,
Но есть и совершенство звуков.
Черпни неведомых миров,
Чтобы не думалось ущербно,
Чтоб над сырым шипеньем дров
Лилась мелодия волшебно.
Но нет. Тебя не убедить
Прийти к нам в наше общежитье,
И твой куток разгородить
Не может ни одно событье.
Твои прогулки — на шестке.
Ряды горшков — твоя планета,
А то, что мир еще в тоске,
Тебе у каши незаметно.
1959
Пальцы
Пальцы — тонкие ладьи,
Вы до гроба неразлучны.
Как вы музыке сродни,
Как вы Моцарту созвучны!
Ревностно держа резец,
Все решительно умея,
Вы творите образец,
Пред которым все немеют.
Опираясь на ладонь
Рук рабочих, исполинских,
Создаете вы мадонн
Вологодских и сикстинских.
Вам знакомо трепетанье,
Жар любви. И это ложь,
Если вы берете нож,
Чтоб добыть на пропитанье!
1959
Спутник
О, чем бы покрепче еще привязаться
К земле несказанно родной?
Я в спутники взял молодого рязанца
С волною волос озорной.
Дорога вся в рытвинах, полем и лесом,
А почва — подзол и пески.
— Ты чем занимаешься, парень?
                — Я слесарь,
Моя специальность — тиски.
Веснушки сидят на носу, как заклепки,
Как рыжики в чаще осин.
— Ты чем там стучишь?
           — Это туфли в коробке,
Мамане!
    — Хороший ты сын!
— Гляди! Человека видней со сторонки! —
Смеется с лукавинкой он.
— Ну, матери туфли, а что же сестренке?
— Сестренке? Сестренке — нейлон!
Он встал у подсолнухов, рыжий и робкий,
Глазами нацелился вдаль.
Признался: — У нас разговор был короткий.
Ну, что же, расходимся? Жаль!
Он машет рукой и кричит: — До свиданья! —
А губы улыбку лучат.
— Я выйду с гармошкой, услышишь страданья,
Приди поглядеть на девчат!
Я видел его. Примостившись на бревнах,
Он пальцами жал на басы.
Кружились двенадцать девчонок влюбленных,
Посматривая на часы.
Потом все гулянье делилось на пары,
Но это еще не конец,
Как гром, в тишине раздавались удары
Союз заключивших сердец.
Я видел: где клонится ива вдовою,
Росу собирая в подол,
Мой слесарь гармошку держал под полою
И девушку бережно вел.
Плыл месяц, ленивостью летнею млея,
Чтоб сельскую тишь сторожить.
Мне было той ночью грустнее, милее,
Печальней и радостней жить.
1959
Полети, моя мысль!
Полети, моя мысль,
На простор голубой,
Чтоб небесная высь
Подружилась с тобой!
Полети, моя мысль,
На цветущую рожь,
Чтобы после полей
Тебе крепче спалось!
Чтобы утром опять,
И свежа и вольна,
Ты в ущелье, в горах
Догоняла орла.
Чтобы крылья твои
Не подрезал никто,
Чтоб леталось тебе
Высоко-высоко!
1959
Я влюблен
Лето — мята,
Лето — лен.
Я-то, я-то,
Я — влюблен!
В это поле
И межу,
Где по клеверу
Хожу.
В эти сосны
И кряжи,
В даль, в дороги,
В гаражи.
В пенье
Медных проводов,
В перспективу
Городов.
В фонари,
В подземный гул,
В широту
Рязанских скул.
В звонкий голос
Топоров,
В сытый рев
Степных коров.
Лето — мята,
Лето — лен.
Я-то, я-то,
Я — влюблен!
1959
* * *
Вновь весна зашумела за рамами
Чернокрылой грачиной гурьбой.
ЖИЛ и УМЕР — два слова на мраморе
Под любой человечьей судьбой.
Но преследует не обреченность,
Не печальная боль телеграмм —
Сатанинская увлеченность
И пристрастье к любимым делам.
Я на улицу сельскую вышел.
Там, где судят про пашню и хлеб,
Вдруг такое словечко услышал,
Что душою и телом окреп.
Пусть я рухну, и руки раскину,
И земля прикоснется к губам,
Как наследство великое, сыну
Я свою жажду жить передам!
1959
* * *
Поэзия, ты та же пашня
С потребной глубиной пласта.
И для тебя всегда опасна
Поверхностная пахота.
Поэзия! Ты громовержец,
Оратор с огненным копьем.
Ничем, ничем тебя не сдержишь,
Когда ты целишься огнем.
Поэт! И ты подобен грому.
Но если пламень не велик,
Не дай слететь пустому слову.
Останься нем! Замкни язык!
1959
Кружевницы
Раньше думали: воля господа
Управляет усильем ума.
С этим девушка вологодская
Не согласна: она сама!
— Как зовут тебя, девушка? —
              — Августа.
Вот уж год я в артели плету. —
Друг мой северный,
          слушай и радуйся,
Здесь коклюшки поют на лету.
За ресницами очи серые,
Неожиданные, как весть.
Сколько в них милой скромности Севера,
Целомудрия здешних мест!
Мастерская наполнена гомоном —
Кружева, кружева, кружева.
Цех не очень-то важный, не доменный,
Но и в нем память предков жива.
Замечательное плетение!
Открывается мир чудес,
Это, собственно, изобретение,
Мастерство кружевных поэтесс.
В стекла окон стучатся синицы,
Говорят за мембраною рам:
— Не забудьте о нас, кружевницы,
Дайте место в узорах и нам!
1959
Тишина
Мне иногда мешает тишина
Уснувшего квартала городского.
Она привычной жизни лишена,
В ней нет гудков и говора людского.
Я шум люблю! Мостов тяжелый грохот
Меня, как песня, радует в горах,
Мне нравится воды зеленый хохот,
Когда она дробится на камнях.
Мне по душе подземный гул вулканов,
Качающий гранитные хребты.
Я не люблю молчанья истуканов,
Меня страшат их каменные рты.
Мне нравятся шумящие вершины
В глухую ночь, в двенадцатом часу.
Как ни свирепствуй ветер — матерщины
Ты не услышишь ни в одном лесу.
Проснись, веселый шум планеты,
За раннее побу́женье прости.
И в автоматы первые монеты
Для разговоров ранних опусти.
Я умолкаю. Тишина уходит.
Звенит заря, как утренний трамвай.
И за домами солнышко восходит,
И плещут волны у железных свай.
1959
Пшеничная царевна
Я ехал степью, узнавая
Ее приметы и черты,
И то и дело грузовая
Стелила рыжие холсты.
И вдруг, как тонкая лозинка,
Непогрешима и чиста,
Перед машиною возникла
И молодость и красота.
Шофер остановил: — Садитесь!
Чего пылиться на шляху?
Она ему: — Спасибо, витязь! —
Один прыжок — и наверху.
Привычно громоздясь над грузами,
Облокотясь на инвентарь,
Она сидела в пыльном кузове
С не меньшей важностью, чем царь.
Глаза — весенние проталины,
Ресницы — золотой ранет.
Они особенные, Танины,
Других таких на свете нет.
Лицо открытое и честное,
Хоть глину в руки — и лепи!
— Вы из Москвы сюда?
           — Я местная.
Отец и мать живут в степи.
Залатан локоток старательно
На синей кофточке ее.
Какие свежие царапины.
Какое колкое жнивье!
И вот она мне расставанье
Пролепетала милым ртом,
И косы — спелость восковая —
Вдруг зазвенели за бортом.
Она была милее вымысла.
Пшеничный, бронзовый массив
Рукой раздвинула и скрылася.
Как был уход ее красив!
Шофер, крутя свою баранку,
Хитро подмигивал глазком.
— Ну, как вам наша лаборантка? —
Пытал ехидным голоском.
И брови черные густые
Сводил упрямо у руля.
— По ней ребята холостые
Иссохли хуже ковыля!
Летело в степь воображенье.
Я вдаль глядел и представлял,
Что к ней с серьезным предложеньем
Целинный ветер приставал.
Навстречу нам орлы летели
В степных озерах воду пить,
А где-то так душевно пели,
Что мне в степи хотелось жить!
1959
Не старинная Самара
Некий скептик осушал
Содержимое фужера.
В пьяном виде вопрошал:
— Что Россия? Царь и вера!
Мед, вощина, лен, пенька,
Колокольчик — дар Валдая,
Балалайка паренька,
Лапти вятского дедая.
Хлев овечий, сеновал,
Подпоясанное лихо,
Трехведерный самовар,
Трехобхватная купчиха.
Целовальник, даль, погост,
Воры, нищие и храмы…
Были версты — нету верст:
Километры, килограммы.
Киловатты, рев турбин,
От ракеты тень косая.
Труд, когда он властелин,
Всю земельку сотрясает!
Изменилась на корню
Старорусская картина.
Я на празднике стою
Там, где волжская плотина.
Улица среди воды!
Тюбетейки, платья, блузки,
Жигулевские сады
И цветы на бывшем русле!
Миллионы киловатт
Разбегаются по свету.
Ходит тот, кто виноват,
Кто возвел плотину эту.
Не старинная Самара,
Не чаи у самовара —
Бой воды в бетон и сталь.
Можно ль не заметить взору,
Как шагают мачты в гору,
В электрическую даль?!
1959
Люберцы
Как вам ездится?
Как вам любится?
Как вам нравится
Город Люберцы?
Асфальтированными
Проспектами
Ходят девушки
С конспектами.
Не пустячные
Увлечения —
Школы средние,
Вечерние.
Не любовное
Поветрие —
Синус-косинус,
Геометрия.
Глянешь в Люберцы,
Глянешь в Бронницы —
В каждой улице
Что-то строится.
Что-то строится,
Воздвигается,
Так у нас
И полагается,
Потому что
Власть советская —
Это действие
Совместное.
Мы растем во всем
И ширимся
И с застоем
Не помиримся.
Фонари такие
Белые,
Словно их
В молочной сделали.
Ходят люди,
Ходят парами,
С патефонами,
С гитарами.
Город Бронницы,
Город Люберцы,
Сколько девушек
Нынче влюбится!
Сколько юношей
Скоро женится,
Сколько к лучшему
Переменится!
1959
* * *
Тишина. Кукушка. Травы.
Я один в лесу глухом.
Ни тщеславия, ни славы —
Только мох под каблуком.
Только высвисты синичьи,
Тихое качанье трав,
Да глаза глядят по-бычьи
У воды лесных канав.
Да приятная истома,
И сознанье, что ты весь
Нераздельно арестован,
А темница — темный лес.
И не страшно, если коршун,
Словно узник из цепей,
Стонет в небе: — Мир мне тошен!
Так и надо — кровь не пей!
1959
Дороховы
Цвет черемухи пахнет порохом,
Лебединые крылья в крови.
Уезжает четвертый Дорохов,
Мать родимая, благослови!
Первый пал у Смоленска, под Ельней,
Не напуганный смертью ничуть,
В тишину запрокинув смертельно
Свой пшеничный смеющийся чуб.
А второй — где отыщешь останки?
Подвиг мужествен, участь горька,
Стал он пеплом пылающим в танке
И героем в приказе полка.
Третий Дорохов в рукопашной
На окопы фашистов шагнул.
Как ветряк над рязанскою пашней,
На прощанье руками взмахнул.
Что с четвертым? И он бездыханен
В госпитальной палате лежит.
Нагибаются сестры: — Ты ранен? —
Но четвертый… четвертый молчит.
Ходит Дорохова и плачет,
Ходит, плачет и ждет сыновей.
Никакая могила не спрячет
Материнских тревог и скорбей.
И лежат в позабытой солонке,
Тяжелее надгробий и плит,
Пожелтевшие похоронки,
Где одно только слово: убит.
Чем утешить тебя, моя старенькая,
Если ты сыновей лишена?
Или тем, что над тихою спаленкою
Снова мирная тишина?
Знаю, милая, этого мало!
Нет их! Нет! Свет над крышей померк.
Для того ли ты их поднимала,
Чтобы кто-то на землю поверг?
Ты идешь с посошком осторожно
Вдоль прямого селенья Кривцы.
Под ногами звенит подорожник,
Осыпая лиловость пыльцы.
1959
Ленин в Разливе
Ночь сказала: я огни гашу!
В этом у нее рассудок здравый.
Как он шел к Разливу, к шалашу?
Под ногой шумел песок иль гравий?
Кто его будил? Рассвет? Лучи?
Или песня гнева — «Марсельеза»?
Кто был рукомойником? Ручьи?
Или ковш из черного железа?
Он — косарь. И падает трава
Под его косой рядками ровно.
И растут, растут, растут слова:
Промедленье гибели подобно!
Вянет сено. Тонок аромат.
Как бодрят своим настоем сосны!
Подождем немного — и ломать
Дом, в котором людям жить несносно!
Косит он. А рядом Емельянов.
Машинист, потомок Пугача.
Не беда, что из дворян Ульянов, —
У него рабочий мах плеча!
1959
Осеннее
В поле колкое жнивье
В небо выставило спицы.
Гнезда — больше не жилье,
Не жильцы в них больше птицы.
Ходит ветер по стерне,
По соломенной подстилке,
Завывает в шестерне,
В барабане молотилки.
Отдыхать земля легла
И опять затяжелела,
Что она для нас могла,
То она не пожалела.
Под навесами плуги.
Поле. Дождь. Засохший донник.
Там грачиные круги,
Журавлиный треугольник.
Всюду кончен обмолот,
В закромах зерно осело.
В думах все наоборот:
Ждали жатвы — ждем посева!
1959
Снег
Очередь снежком припорошена,
А троллейбуса нет и нет…
В жизни так много хорошего,
Вот хотя бы — снег!
Он на шапках
И на беретках,
Несказанно нежен и бел,
И ему не надо билетов,
Он на крышу
Троллейбуса сел.
Я люблю тебя, снег!
Ты слава
И краса наших русских полей.
Как ты ловко устроился справа,
На ресницах соседки моей!
Как ты тихо
Садишься на скверы,
Отдыхаешь на чьей-то груди.
Побелевшие милиционеры
Машут палочкой:
        — Проходи!
Стало таять.
Наполнились снежницы
Зябкой влагой,
Грачиным питьем.
Скоро двинутся
Белые беженцы
Своим вечным путем.
А пока она падают,
         сеются,
Изменяют свой вид
И поземкою стелются,
Если чуть заветрит.
А пока снег на крышах гостиниц,
На соборах Кремля,
Как прекрасный небесный гостинец
Для тебя, Земля!
1959
Вечернее раздумье
Стало легче и свежей
И молитвенно покойней.
Стаи галок и стрижей
Над высокой колокольней.
Зашуршали шушуны
Чем-то прожитым и давним.
В мир полей и тишины
Сельский колокол ударил.
В тихорадостном свеченье,
Непонятном нынче нам,
Старики идут к вечерне
И старухи входят в храм.
Я у церкви с рюкзаком.
Как сосуд стою порожний,
Этой вере — чужаком,
Этим мыслям — посторонний.
То и дело слышу: бам-м-м!
Медь гудит, как божья песня,
По морщинам и по лбам
Свято ходят троеперстья.
Я взволнован и смущен —
На меня глядит иконка.
В этой церкви я крещен,
А не верю ни на сколько.
За оградой дед зарыт,
Плоть моя, мой предок ближний.
Тишина могильных плит,
Сон былого, мох булыжный.
Русь моя! Холсты, посконь,
Подпоясанные лыки.
Мертвой, каменной тоской
Скрыты бороды и лики.
Спят умельцы, мастера,
Хлеборобы, камнерезы.
Жалобно звенят ветра
О крестовые железы.
Тяжело жужжат шмели,
Мед силен, мала посуда.
О земля моя! Вели
Увести меня отсюда
На проселок, в клевера,
Где скирда стоит пузата,
Чтобы русское вчера
Поменять на наше завтра!
1959
* * *
М. Львову
У поэта сердце льва.
Он не терпит осмеянья.
Он не трус. Его слова —
Это храбрые деянья.
Он не с заячьей душой,
Не пугается пустяшно.
Там, где буря, там, где бой,
Как бойцу, ему не страшно.
Сильным мира он не льстит
Своего житьишка ради,
Без оглядки кровно мстит
Он любой людской неправде.
Вот он! Сердцем чист и смел,
Встал под пушкинскою шляпой,
Ливень мелко-вражьих стрел
Отбивает львиной лапой.
1959
* * *
Верность с кислотою серной
Встала у трубы водосточной.
Караулит:
     — Ах, ты, неверный!
Унижает:
     — Ах, ты, порочный!
Я тебя выжду,
Глаза тебе выжгу!
А я иду к той, которая
Только возникла и только запела,
Как самая главная консерватория
И самая звонкая в мире капелла.
Вы, любители назиданий,
Запишите на списке грехов:
Если нет у поэта свиданий,
Значит, нет у него и стихов!
1959
Что я знаю о России
Что я знаю о России? —
Откровенно у тропы
У меня вчера спросили
Два целинника в степи.
И глядят на авторучку,
И допрос ведут в сердцах:
Получал ли я получку
За мозоли на руках?
Натруждал ли тяжкой кладью
Спину в кузне заводской?
С кем встречался — с тихой гладью?
Или с бурею морской?
Биографией своею
Я бы мог и прихвастнуть.
Делать это не умею,
Я нашел другим блеснуть.
Сел за руль и тронул трактор.
Рокоток мотора мил.
Мой степной, стальной оратор
В борозде заговорил.
Два целинника молчали,
И понятно — я глушу.
После важно замечали:
Не глубоко ли пашу?
Целый вечер неразлучно
Как я с ними песни пел!
Колокольчик однозвучно
Над вагончиком звенел.
До щемящей сердце боли
Мне они милы, чудны.
Так и вижу, как на поле
Вьются рыжие чубы.
Выхлопное синь-колечко,
Руль в уверенных руках…
Я от них увез словечко,
И оно в моих стихах!
1959
Красиво одеваемся
Красиво одеваемся, не спорю!
Тончайшие шелка и шерсти есть!
Но я признаюсь, я от вас не скрою
Моих тревог за внешний этот блеск.
Он нужен нам. И в этом нет порока,
Что спрятана в нейлон изящность ног.
Но, барышня, возьмите томик Блока,
Прочтите вслух хотя бы восемь строк!
Я знаю, что костюм вот этот в клетку
Затмил собою новогодний бал…
Но, юноша, ты забываешь кепку,
Которую Ильич в руке сжимал.
С достоинством садишься ты за столик
В кафе, излишне вежливый с людьми.
А Моцарта ты слушаешь? А Сольвейг
Возвысила тебя мольбой любви?
А это кто мелькнул в толпе? Стиляга?
На длинной шее — грива, как у льва.
Он — пересохший ключ на дне оврага,
И около него трава мертва!
Простите мне всю прямоту признанья,
Поймите благородный мой протест,
Но форма, если нету содержанья,
И тело, если нет души, — протез!
1959
* * *
Переход
Перевал,
Берегись —
Там обвал!
Тут карниз,
Там уступ,
Выручай,
Ледоруб!
Переход,
Перелаз,
Ждите нас,
Ждите нас!
Нам не знать
Слова «трус»
Жди, Казбек!
Жди, Эльбрус!
Мы идем,
Мы спешим,
Лучший дом —
Высь вершин.
Хорошо
В горы лезть!
Лучший снег
Только здесь!
1959
* * *
Эта девушка как парус
С вольным вылетом бровей.
Неужели где-то старость
Уготована и ей?
Встаньте, рыцари в кольчугах,
И скажите смерти: «Нет!»
Оградите это чудо,
Сохраните этот цвет!
Чтобы не было причины
О старении грустить,
Чтобы ни одной морщины
На лицо не пропустить!
1959
* * *
Дом срубить для стиха!
И ему новоселье нелишне!
Сад разбить, где черешни и вишни,
Окна настежь, чтоб говор людской
Круглосуточно не унимался,
Чтобы утренний ветер морской
Самовольно в стихи забирался!
1959
Рассвет в Казахстане
Я однажды рассвет в Казахстане встречал,
В камышах Ишкаргана-реки пробирался.
Был я жадным, решительно все замечал,
Ко всему любопытной душой прикасался.
Было тихо. И сонно плескался сазан.
Было холодно. Дрожь по спине пробегала.
Но какая картина открылась глазам,
И какое видение подстерегало!
Как ударило солнце по спинам коней,
Как заржало табунное, дикое вече,