У высокого плетня.
Что крапива — в кружке пиво:
— Стой, — кричит, — и пей меня!
Останавливают ветви,
Останавливают дети,
Реки, быстрые броды,
Яблони меня цепляют,
Откровенно зазывают:
— Заходи! Срывай плоды!
Останавливают брови,
Преграждают путь дороги,
Не пускает Млечный Путь!
А судьба мой обруч катит,
И меня на всех не хватит,
Помогите кто-нибудь!
1961
У поля, у моря, у рек
Работа
Сначала спины темнеют от пота,
Потом они белеют от соли,
Потом они тупеют от боли,
И все это вместе зовется: работа!
Мне скажут, что время бурлачье минуло,
Что спины эпоха моя разогнула,
Меня обвинят, что я век наш ракетный
Хочу поменять на старинный каретный.
А я не согласен. Любой академик
Руками — рабочий. И это спасенье.
Когда он рубанок берет в воскресенье,
И доски строгает и гвозди вбивает,
И всю математику враз забывает,
Как после ему, академику, спится,
Какая счастливая боль в пояснице!
1962
Лесная дорога
Лесная дорога!
Лесная дорога!
Ты видела, слышала,
Думала много.
Тебя донимали
Военные ветры,
Стальные изюбри,
Железные вепри.
Ты тяжко стонала,
Ты охала глухо,
Твой голос тревожил
Солдатское ухо:
— Мне руки бы дать,
Я фашиста б связала,
Сама бы его, подлеца,
Наказала.
Ты помнишь, как люди
Бросались под танки,
Как плакали
Девушки-санитарки?
Они из огня
На руках выносили
Своих женихов,
Честь и славу России.
Была ты, дорога,
Опасной и минной,
Теперь заросла ты
Крапивою мирной.
Идут по тебе
Грибники с бородами,
Грибы, как солдаты
В казарме — рядами!
Аукают дети,
Кукуют кукушки,
|
|
Ручей-балагур
Распевает частушки!
1962
* * *
Можно сложные задачи
В арифметике решать.
Можно ложечкой в стакане
Солнце красное мешать.
Можно Моцарта исполнить
На луче, как на струне,
Можно выйти на орбиту
На свидание к луне.
Но нельзя по принужденью
Полюбить кого-нибудь,
Но нельзя никак, поверьте,
В чувствах сердце обмануть.
Эту истину, бесспорно,
Каждый маленький поймет,
Но почему судья Носкова
Мне развода не дает?!
1962
* * *
Выхожу во всем простом —
В гимнастерке, как армеец.
Радость — я иду с отцом,
Связан с ним одним родством,
Как отец, косить умею.
Мне ничто отбить литовку!
У меня широкий взмах.
Я когда держал винтовку,
Брал ее наизготовку —
Думал все о клеверах,
О лугах, коростелях,
О покосах первостойных,
О моих родных полях
И родителях достойных.
Вся трава стоит в росе,
На дорогах пыль прибита.
Я по грудь стою в красе,
Время дать моей косе
Слово, острое как бритва.
1962
Реквием
Вот и меня вы хороните. Все!
Кончилась жизнь — голубая аллея.
Катится солнечное колесо,
Но я уже не ученик Галилея.
Бьет в камышах разъяренный сазан,
Плещет в садке золотистая глыба,
Я про нее уже где-то сказал,
Вы продолжайте — хорошая рыба!
Голос знакомый летит из леска,
Радугой песенной радуя лето,
Иволга, милая! Как мне близка
Влажная, нежная, нежная флейта.
Как я любил твой несложный распев,
Птичьего горла мгновенное сжатье,
Как и любил! И прошу теперь всех:
Кто-нибудь эту любовь продолжайте!
|
|
Нет меня! Нет меня! Только стихи,
Неумирающий солнечный лучик,
Рвутся в тот круг, где стоят женихи,
И выбирают, которая лучше.
Плакать хотите — поплачьте чуть-чуть,
Но не особенно все же старайтесь,
Поберегите слезу — этот путь
Каждого ждет, будет час, собирайтесь!
Но не зову я вас в холод могил,
В царство могильного, темного моха,
Я завещаю, чтоб каждый любил
Жизнь до последнего стука и вздоха!
Вот и зарыт я. И сдвинулся дерн.
Как хорошо мне лежать под травою.
Мальчик! Труби в пионерский свой горн,
Пусть мои радости будут с тобою!
1962
* * *
Я не мог бы жить на островах!
Мне морских просторов будет мало.
Надо, чтобы с поля подувало,
Чтобы ветерок звенел в овсах.
Надо, чтобы где-то под Медынью
Кто-то на лугу косу точил,
Надо, чтобы с горькою полынью
Ветер с поля песню приносил.
Может, это и не очень правильно
Так извечным бытом дорожить,
Только сердце мне такое вставлено.
Русское оно! И мне с ним жить!
1962
На могиле Пастернака
На могиле Пастернака
Расцвели два алых мака,
В изголовье таволожник
Тихо шепчет: — Спи, художник!
Он бежал ко мне бывало —
Здравствуйте! Но это мало,
Обнимал и тряс руками:
«Помните, как мы на Каме?!»
Чистополь. Сугробы, стужа,
Дров не сыщешь, мерзнет Муза,
Чья-то частная квартира,
Переводы из Шекспира.
Я теперь его не слышу.
Три сосны ему за крышу,
Мать-земля за одеяло,
Он любил меня бывало.
1962
* * *
Был ли я счастлив?
     Трудно ответить.
Был ли несчастен?
|
|
Еще трудней.
Что-то во мне и греет и светит,
Бесконечное
      множество дней.
Что-то меня подымает и будит
Нежно, негрубо:
     — Вставай, соловей!
И, как вербовщик,
         в дорогу вербует,
В дальние дали
        державы моей.
Это, быть может,
        слова моей матери,
Те, что запали в меня с молоком.
Как я люблю их!
      И как я внимателен
К ней, что ходила всю жизнь
          босиком.
Мудрая!
Добрая!
Тихая.
Скромная.
Если хоть чем-то обидел,
            прости.
Подвиг безмерный,
Счастье огромное
Слово твое
По России нести!
1962
* * *
Никого не жалеет природа,
Что ей слава и авторитет!
Отнимает она у народа,
Кто ей люб — и заступников нет.
Вот и мать мою не пожалела,
В День Победы сровняла с землей.
Для нее невозбранное дело
В некий час прикатить и за мной.
Чем прикажете отбиваться?
Заседаниями? Гостьми?!
Если скажет она — собираться!
Значит, надо ложиться костьми.
Остаются лишь небо и звезды.
И трепещущий флаг на Кремле.
И все то, что при жизни ты роздал
Всем оставшимся жить на земле.
1962
* * *
Сальери печется всегда о карьере.
А Моцарту что? Моцарт солнышку рад.
Он сядет с детишками где-то на сквере
И сказку затеет и что ему яд?!
Сальери сидит и сидит за пюпитром
И высидит что-нибудь за ночь к утру.
А Моцарт на выкрик цветочниц «Купите!»
Идет и открыто смеется: — Куплю!
Он нищего в дом свой заводит со скрипкой,
Дает ему честный и искренний грош.
Он верит в талант человека сокрытый
И знает, что горе людское — не ложь.
О, Моцарт мой милый! Ты дорог, ты близок,
Ты музыкой можешь погибших спасать.
Мне в руки бы твой карандашный огрызок.
Ах, как бы я стал вдохновенно писать!
1962
* * *
Два порядка пуговиц,
Черное пальто.
Ходит некий путаник,
Гражданин никто.
Два порядка пуговиц,
Золотой транзит.
Он кого запугивает,
А кому грозит.
Иванову скажет:
— Берегись Петрова!
А Петрову скажет:
— Бойся Иванова!
Для него все общество
Склока и клоака.
Заступись, пророчица,
Защити, Плевако!
1962
Пушкин и Маяковский
В полночь в небе московском
Звонкая синева.
Пушкин и Маяковский,
Как братья и сыновья.
Мать для них —
Родная Россия,
Ни морщинки в лице.
Старшего образовала,
Младшего не отдавала,
Не отдавала в лицей.
Не отдавала,
Наверно, знала,
Младшему будет другая судьба.
Митинг с броневика у вокзала,
Выкрик улиц: — Бей в барабан!
Младшему
Революция стала лицеем,
Взятие Зимнего,
Порох борьбы,
Огонь возмущенья,
Прямой и прицельный,
Песня — Мы не рабы!
Александр Сергеич,
Владим Владимыч,
Вы нам оба необходимы.
Вы стоите теперь по соседству
И главенствуете на площадях.
Два великие ваши сердца
Продолжают звучать в стихах!
1962
Дикарь
Дикарь плясал и пел вкруг мамонта,
Мослы глодал и кость сосал.
Чтобы оставить нам орнаменты,
Он камни и кремни тесал.
Он оглаушивал дубиною,
Чтобы дикаркой овладеть,
Не называл ее «любимою»,
Не думал ей романсы петь.
Все брал он с бою: мясо, шкуру,
Огонь и даже дикий мед.
Ну, кто теперь его натуру
Во всей реальности поймет?
Изнежены водопроводом,
Горячей ванной и теплом,
Мы называемся народом,
А под подушкой держим бром.
Нам всем бы дикости немножко
И первобытности копыт.
Но то и дело «неотложка»
О скорой помощи вопит!
1962
* * *
Я хожу на свиданье с собором
Через клязьминский мартовский снег.
Он стоит над крутым косогором,
Говоря: — Я двенадцатый век!
Архитекторы-россияне,
Как тернист и извилист ваш путь.
Если что-нибудь вы начинали,
Получалось чего-нибудь!
Дерзко в небо вы подымались
Над просторами русской земли.
И излишества не боялись,
И копеечку берегли.
Что ж сегодня вы приуныли,
Запаяли молчанием рты?
Ваша лошадь не так уже в мыле,
Ваши горы не так уж круты!
Вы доказывайте, не соглашайтесь,
Не роняйте авторитет,
На такое отважно решайтесь,
Чтобы славилось тысячи лет.
Не законы вам облисполкомы,
Ошибающиеся подчас.
Будут вечными ваши балконы,
Ваш полет, если был он у вас!
1962
* * *
Откуда начинается Россия?
С Курил? С Камчатки? Или с Командор?
О чем грустят глаза ее степные
Над камышами всех ее озер?
Россия начинается с пристрастья
   к труду,
   к терпенью,
   к правде,
   к доброте.
Вот в чем ее звезда. Она прекрасна!
Она горит и светит в темноте.
Отсюда все дела ее большие,
Ее неповторимая судьба.
И если ты причастен к ней —
              Россия
Не с гор берет начало, а с тебя!
1962
Орешник
Вл. Разумневичу
Заходите в орешник!
Орехи поспели.
Нагибайте орешник,
Не ломайте орешник,
Не губите без цели!
Всех орехов не рвите —
Оставьте для белок.
Нет им лучшей утехи,
Лесные орехи
Им нужней посиделок.
Вы весною орешник
Хоть раз навещали?
Был с пыльцою орешник,
Бил в лицо вам орешник,
Если чуть задевали.
Стал спокойней орешник
С годами.
Он натружен, орешник,
Он нагружен, орешник,
Плодами.
Покидая орешник,
Скажите «спасибо!».
И нагнется орешник,
Улыбнется орешник,
Скажет в путь вам:
         — Счастливо!
Навестите орешник
Глубокой зимою.
А зазябнет орешник,
Ослабнет орешник,
Укройте полою!
1962
Не верю!
Ужели планете под самые ребра
Ударят снаряды ракетного рода?
Ужели умолкнут все птицы земли
И люди и травы поникнут в пыли?
Неужто я есмь не хозяин вселенной —
Ничтожество и шизофреник растленный?
Ужели большой человеческий род —
Случайные клетки, белковый урод?
Неправда! Не верю! Не верю! Не верю,
Что я уподоблюсь пещерному зверю,
И встану на лапы, чтоб выть на луну
И плакаться мертвому валуну.
Не верю! Не верю, что я безоружен!
И спутник, запущенный в космос, мне нужен
Лишь только затем, чтоб войну отвратить!..
Улыбку людей никому не убить!
1962
Вон!
Гаснет медленно зорька вечерняя.
Зажигаются огоньки.
И становится тише течение
Отработавшей смену реки.
У фабричного общежития,
Где еще полыхает заря,
Может, это и не положительно,
В карты режутся слесаря.
Объявляются козыри крести,
Дама красочно падает в кон.
Королю не сидится на месте,
Он за дамой крестовой вдогон.
То шестера летит, то девята,
То смазливый червонный валет.
Кто-то жалуется: — Ребята!
Извините, но козыря нет!
Что вы сделали, братья художники,
Чтоб колоду картежную — вон?!
Чтоб фабричные эти картежники
К Аполлону пришли на поклон?!
Что вы сделали, братья поэты,
Чтобы сгинула эта беда,
Чтобы старого времени меты
С человека стереть навсегда?!
1962
Лирика
Вл. Дагурову
Лирика — это он и она,
Встречи, свиданья в означенном радиусе.
А как же с мартеновской печью? Она
Влюблена не в «него», а в две тысячи градусов!
А как же тогда с океанской волной,
Соленой, суровою спутницей Севера?
Она, как белуга, ревет за кормой
И стонет и жмется к рыбачьему сейнеру.
Лирика — это: «Милая, жду!
Приди ко мне, вырви из сердца страдание!»
А как же тогда рассказать про звезду,
Смотревшую в иллюминатор Гагарина?!
Лирика! Лирика! Шире шаги!
Твой горизонт в пене моря и извести.
Пахнут полынью твои сапоги,
И нет на земле удивительней близости!
1962
* * *
В лесу и золотисто, и оранжево,
Преобладают золото и медь.
И листья еще загодя и заживо
Хотят себя торжественно отпеть.
Мне в эту пору думается, пишется
И ходится и дышится вольно.
Меня листвы пылающее пиршество
Пьянит, как старой выдержки вино.
Не говори, что это подражание,
Что это выплеск пушкинской волны,
Наверно, это общность содержания
Поэтов, что в Россию влюблены!
1962
* * *
На лугах зацветает трава.
Середина июля и лета.
А во мне зацветают слова,—
Счастья большего
Нет для поэта!
Подорожник,
Усат и лилов,
Приютился к тропиночке торной.
Подарю ему несколько слов
Из моей мастерской разговорной.
И тебе, луговая герань,
Я словечко из сердца достану.
Только ты, дорогая, не вянь,
Ты не будешь — и я не завяну.
Всюду белые клевера
Понадели свои кивера,
Всюду розовые гвоздики —
Сколько подданных
Солнца-владыки!
1962
* * *
Я не меньше, чем поэзию,
Люблю бродить в лесах,
Чтоб грибы под пятки лезли,
Чтобы ветер в волосах.
Чтобы за руки над речкой
Крепко хмель меня хватал.
Чтобы теплый, человечный
В спину дождичек хлестал.
Чтоб кузнечики по лугу
С треском вверх взмывали с троп.
Чтоб лягушки с перепугу
С берегов под листья — шлеп!
Чтобы ящерица юрко
Уносила длинный хвост,
Чтобы ветер звонко, гулко
Звал и гаркал из берез.
Чтобы каждая козявка
Загораживала путь
И просила, как хозяйка:
— Расскажи чего-нибудь!
1962
Весенняя сказка
Весна запела в желобе,
Гром заржал, как кони…
Лопаются желуди,
Жизнь пускает корни.
И встают дубравы
Около гудрона,
Около кювета,
Где стоит Бодрова.
Лидию Александровну
Обгоняют «газики».
Лидия Александровна
Из Тимирязевки.
Сколько сияния
В молодой царевне!
Это от слияния
Города с деревней!
У агронома сельского,
Что вполне естественно,
Народилась доченька.
И это не от дождика,
И не от прохожего,
И даже не от ветра!
Хорошая, хорошая
Девочка Света!
Идет отец Светланы —
Молодой лесничий.
А кругом поляны,
Всюду посвист птичий.
Вот он нагибается,
Спрашивает деревце:
— Как приживаешься?
И на что надеешься? —
Деревце листиками
Отвечает нежно:
— Вырасту, вырасту,
Это неизбежно.—
А за лесом — храм,
Золотая луковица.
Двенадцатый век
С двадцатым аукается!
А весна идет,
Гром в болота бьет.
Прячутся лягушки,
Крестятся старушки.
А Светлана босенькая:
Топ! Топ! Топ!
Толстенькая, толстенькая,
Как первый сноп.
К радуге тянется,
Дождику рада.
Что с нею станется?
А то, что и надо.
В маминых подсолнухах
Светлане ходить.
В дубровах отцовых
Светлане любить.
С милым аукаться:
— Ау! Ау!.. —
Ах, какие капли
Падают в траву!
1962
* * *
Завтра закосят. Прощай, луговая гвоздика,
Завтра краса твоя тихо к ногам упадет.
Луг — это русское чудо. Гляди-ка, гляди-ка,
Как он невинно, нетронуто, непринужденно цветет.
Чтобы проститься мне с травами, я упаду в
                   медоносы,
К теплым кореньям, на древнее темя земли.
Кружатся пчелы, летают зеленые осы,
И приземлено гудят золотые шмели.
Вот и утихли во мне озорство и бедовость,
Замерло слово в смущенно умолкших устах.
Как оглушительна эта земная медовость,
Как упоительно это журчанье в кустах!
Все околдовано зноем, медлительной ленью
И ограничено дальним молчаньем лесов.
Этому буйству лиловому и голубому цветенью
Жить остается всего лишь двенадцать часов.
Завтра закосят. Земля обнажится исподом,
Высушит солнце зеленую эту траву.
Пчелы, спешите! Спешите управиться с медом,
Мне он не нужен, я с солью весь век проживу!
1962
Павловна
Вот и состарилась Павловна!
Силы бывалой не стало.
Никуда-то она не плавала,
Никуда-то она не летала.
Только штопала, гладила,
Пуговицы пришивала.
Изредка слушала радио,
Молча переживала.
Были у Павловны дети,
Потом у детей — дети.
Чьи бы ни были дети,
Надо обуть и одеть их.
Как это получилось,
Что ты одна очутилась?
Павловна тихо вздыхает,
Медленно отвечает:
— Старший сынок под Берлином,
Не отлучишься — военный.
Младший в совхозе целинном,
Пахарь обыкновенный.
Дочки — они за мужьями,
Каждая знает свой терем.
Я уж не знаю, нужна ли,
Старая дура, теперь им?!
Я — догоревшая свечка,
Мне уже не распрямиться.
Жизнь моя, как головешка
После пожара, дымится!..
Павловна! Я напишу им
Сейчас же о встрече нашей.
Павловна! Я попрошу их,
Чтоб относились иначе.
Скажу я им: вот что, милые,
Плохо вы мать бережете!
Она отдала вам силы,
А вы ей что отдаете?
1962
Дарья
Девочку назвали Дарья.
Дедушка просил об этом,
Бабушка того хотела.
Молодая мать сияла:
— Дайте Дашеньку скорее! —
Молодой отец сердился,
Целый день ходил не в духе:
— Дарья? Что это такое?
Дарья! Что это за имя! —
Теща зятя устыжала:
— Полно, чем ты недоволен?
Дарья — это дар природы,
Это лучше, чем Светлана,
Проще, тверже и сурьезней.
Вырастим девчонку нашу,
Выдадим за космонавта,
Унесет он имя Дарья
В межпланетное пространство.
— Разве только что в пространство! —
Потихоньку зять сдавался,
Сам улыбку в фикус прятал,
Потому что тесть заметил,
Что у Даши нос папаши!
1962
Не реквием
Ревут винты аэродромов.
Зол ветерок. Мороз жесток.
И среди прочих летчик Громов
Ведет машину на восток.
Да, Громов. Но не тот, что славен
И на служебной высоте,
А тот, что под Смоленском ранен
И вылечен в Алма-Ате.
Война его не изломала
В окопах на передовой,
Хотя волною аммонала
О землю била головой.
Он был в бинтах и в гипсе белом,
Как неживое существо.
И смерть белогородским мелом
Весь месяц метила его.
Но выдержал орел-курянин,
Кость курская — она прочна.
В анкетах Громов пишет «ранен»,
Перечисляя ордена.
Но их не носит, слишком скромен,
Геройством хвастать не спешит.
Я им любуюсь: как он скроен,
Как склепан, как надежно сшит!
Он из кабины смотрит прямо,
Уверенный в самом себе.
И солнышко лучом вдоль шрама,
И светлый зайчик на губе.
О, сколько не пришло! Он знает.
Счет всем потерям не забыт.
Прочь реквиемы! Громов занят —
Посадку дали. Он рулит.
1962
* * *
Ю. Ларионову
Соловей распевал при мамонте,
Когда не было льдов у планеты.
Не обученный книгам и грамоте,
Дикарей выводил он в поэты.
Соловей распевал при Мамае,
Тешил смердов и голытьбу.
И напрасно его принимали
За разбойника на дубу!
Соловей распевал при Гитлере.
Мы тогда понимали, что он
Ободряет Россию: враги твои
Уберутся когда-нибудь вон!
Он от горя, что рыскают волки,
В диких зарослях плакал навсхлип.
Никогда его песни не молкли,
Никогда его голос не хрип.
И теперь! Вы прислушайтесь ночью —
Над собраньем ольховых тихонь
Бьет по песенному узорочью
И бежит соловьиный огонь.
Он погаснуть, я знаю, не может,
Он в России легенда легенд.
На лопатки его не положит
Никогда никакой конкурент!
1962
* * *
Я не думал печалиться,
Когда не давали печататься!