Сюжет, предложенный посетителем, был нейтральным, но при соответствующих обстоятельствах его можно было истолковать и как подтверждение не раз высказанного Савонаролой мнения, что истинно прекрасным может быть только молящийся человек. Заказчик пожелал, чтобы Сандро написал ему «Последнее причастие святого Иеронима». Суть этого довольно редкого сюжета состояла в следующем: согласно преданию, святой Иероним, предчувствуя приближение смерти, встал со своего ложа, на котором до тех пор лежал неподвижно, чтобы на коленях принять последнее причастие. Он был настолько слаб, что двум монахам пришлось поддерживать его, тем не менее после причащения он попросил оставить его в такой позе для последней молитвы. Молился он очень долго, но вплоть до самого конца Господь поддерживал его силы. Здесь не было ничего, что бы выходило за рамки проповедей фра Джироламо. Оставалось только не перегнуть палку в исполнении заказа и придерживаться как можно большей простоты. Но с этой задачей Сандро считал возможным справиться. Он дал согласие.
Почти год он не заходил в свою мастерскую, и вот он снова здесь. Открыты ставни, пыль покрывает начатые и не законченные когда-то доски, краски засохли, пауки сосредоточенно ткут паутину по углам – картина полного запустения там, где когда-то кипела работа, раздавались шутки и смех. Нет учеников – мастерство живописца в нынешней Флоренции не в почете. И вот освобождено место для работы, кое-как убран мусор, выброшены банки и склянки с засохшими красками, растираются новые. Кисти сами просятся в руки, но, начав картину, он лишний раз убедился, как вредно было бросать работу. Руки не слушались, в голове царила путаница, такой ясный, казалось бы, сюжет не находил своего воплощения.
Впервые случилось с ним то, чего не бывало раньше: ему, некогда писавшему сразу, «из головы», пришлось испортить несколько досок, чтобы в конце концов получилось то, что мало-мальски удовлетворило его. Поэтому некогда существовало несколько вариантов «Святого Иеронима». Оставшийся анонимным современник, видевший эти картины, назвал их «странными». Возможно, он сравнивал их с прежними работами Сандро. В этом случае они действительно могли показаться странными, ибо, стремясь к простоте, Сандро изгнал с полотна все, что можно было бы расценить как «предметы тщеславия». Действие, если так можно назвать застывшие, как изваяния, фигуры, разворачивается в сплетенной из тростника хижине, где стоит лишь ложе, прикрытое овчиной. Над ним распятие и три пальмовых ветви – символы Христа и вечной жизни. Простоты Сандро достиг, но вот превратить убогое в прекрасное ему не удалось, а ведь он стремился именно к этому. Иероним, творящий молитву, подчеркнуто некрасив – фигура его непропорциональна, лысая голова непомерно велика, божественной красоты молящегося человека, о которой говорил фра Джироламо, нет и в помине. Остался ли заказчик доволен, неизвестно, но претензий к этой картине никто не предъявлял.
«Чудо», совершенное Савонаролой, подняло его несколько пошатнувшийся авторитет, и флорентийцы радостно восприняли его отказ последовать очередному требованию папы – покинуть Флоренцию и обосноваться в каком-нибудь монастыре. Но это не значило, что число противников фра Джироламо уменьшилось. Прежде всего против него копили злобу «жирные» – зажиточные граждане; среди членов Большого совета росло число тех, кто стремился избавиться от новой тирании.
Александр, потерпев неудачу в попытках заткнуть рот неистовому проповеднику, этому, по его выражению, «чересчур болтливому монаху», сделал ставку на флорентийскую Синьорию, чтобы ее руками расправиться с Савонаролой. Очередная смена ее состава вселяла в папу некоторые надежды, однако гонфалоньером стал Франческо Валори – сторонник фра Джироламо и один из организаторов штурма дворца Медичи. Свою деятельность он начал с того, что добился изгнания из Флоренции монахов-францисканцев, упорных противников доминиканца Савонаролы. Он заявил, что город и впредь будет следовать избранным путем: смирение, порядочность и справедливость для всех без исключения. Опираясь на поддержку властей, Савонарола решил устроить грандиозное зрелище – всеобщее покаяние и молебствие об отпущении грехов. Флоренция должна была избавиться от прежней скверны и вступить в царство Божие.
Все это масштабное предприятие было назначено на время карнавала, и весь период после Рождества 1496 года был посвящен подготовке к нему. Время было выбрано не случайно: именно карнавал во Флоренции отличался наибольшей распущенностью, прославлением Бахуса и Венеры, обжорством и пьяными оргиями. В ночь на вторник на площади Синьории обычно сооружались огромные костры из ненужной рухляди, вокруг которых всю ночь напролет плясали и пели горожане. Это веселье обычно кончалось пьяными побоищами, в которых многие, в основном молодые люди, получали не только синяки и шишки, но и более серьезные увечья. В предыдущий карнавал противники Савонаролы пытались восстановить эту традицию, но фра Джироламо удалось воспрепятствовать этому. Если уж народ так истосковался по зрелищам, то он получит их, но такие, которые не оскорбляют, а прославляют Бога! Костер будет, однако в нем будут гореть все еще остающиеся в городе предметы роскоши. Танцы тоже будут, но это будут благочестивые хороводы «ангелов в белых одеждах». Будут и песни, прославляющие Господа, и сам Савонарола сочинил для этого соответствующие канцоны.
Симоне теперь целыми днями пропадал в городе вместе с другими «плаксами». У него неожиданно появилась масса дел: именно они должны были убедить горожан в необходимости всенародного покаяния и очищения от грехов. Он возвращался поздно вечером, почти перед самым закрытием городских ворот, нередко в синяках и злой, будто сам дьявол, ибо похоже было, что не все горожане готовы признать греховность своей прежней жизни – а ведь покаяние должно быть именно всеобщим. «Плаксы» обходили все без исключения дома и без лишних объяснений забирали оттуда карты, игральные кости, парики, карнавальные костюмы, косметику, шахматы, мячи, музыкальные инструменты, маски, щипцы для завивки волос, броши, зеркала, картины, скульптуры, книги и все остальное, что, на их взгляд, можно было отнести к «предметам тщеславия». Все это под пение молитв они стаскивали на площадь Синьории и сваливали там в кучу.
Только теперь Сандро понял, куда так таинственно исчезли с его полок книги Боккаччо, Пульчи, Петрарки. Слава Богу, они хоть оставили нетронутым Данте! Он понимал, что очень скоро «плаксы» доберутся и до его мастерской. Странно, что они до сих пор не трогали его: ведь Симоне не раз намекал или говорил открыто, что в их среде его по-прежнему считают сторонником Медичи и не слишком ему доверяют. Они, безусловно, следят за ним. Зачем? Он ведь и сам готов ради спасения своей души добровольно отречься от всего, что ему было дорого в прошлом. Может быть, его ошибка в том, что он не говорит об этом вслух, но ведь Господу не нужны слова.
В некоторых домах «ангелов в белых одеждах», когда они требовали выдачи им «предметов тщеславия», встречали кулаками и палками. Пришлось придать им в помощь солдат городской стражи, которые охраняли блюстителей нравов и препровождали их обидчиков в тюрьму. Некоторые же, проникшись страхом перед небесной карой или земным судом, добровольно везли и тащили на площадь Синьории то, что, по их разумению, могло стать помехой для вхождения в рай. И Сандро решился последовать их примеру. Из тайников старого дома он извлек еще хранившиеся там после проведенной им чистки картины и рисунки, а также подаренные его прежними друзьями рукописи, которые теперь, безусловно, могли считаться греховными и которые могли доставить ему неприятности, когда он предстанет перед грозным небесным судьей.
Что было у него в мыслях в эти часы, когда он в последний раз рассматривал все то, что связывало его с прошлой жизнью и теперь станет ничем, золой, прахом? Что двигало им в эти страшные часы – желание освободиться, наконец, от прежних грехов? Страх перед тем, что бдительные стражи морали обнаружат у него доказательства прежних привязанностей? А может быть, то и другое вместе? Возможно, Сандро убеждал себя, что эта его жертва действительно спасет родной город от бед, как некогда он убеждал себя в том же, отправляясь в Рим расписывать Сикстину. Может быть, он действительно думал, что все то, что сейчас лежало перед ним бесформенной грудой, было всего-навсего дьявольским искушением, которому он не мог противостоять. Как бы то ни было, решительный шаг был сделан – осталось погрузить все это на тележку и отвезти на площадь Синьории.
Он был не одинок: из всех улиц и переулков, выходящих на площадь, выливались людские ручейки – горожане везли, волокли, несли все то, что, по их разумению, тешило дьявола и мешало им войти в Царство Небесное. Все это сбрасывалось на площади, и «плаксы» бдительно охраняли собранное от возможных покушений пока еще не раскаявшихся сограждан. Сандро, освободившись от груза, обошел всю площадь и увидел несколько своих картин, в том числе и одну Мадонну – видимо, город уже перестал нуждаться в ее высоком заступничестве. Остальные были из тех картин, которые он и его ученики написали во времена Великолепного, когда богатые семейства охватило поветрие украшать свои дома изображениями языческих богов и богинь. Эти картины теперь были обречены, спасти их никто не мог. Но все-таки не их искал он, до боли, до слез напрягая свои глаза. Интересно, добрались ли «плаксы» до виллы Пьерфранческо? Или же тот надежно припрятал те две его картины, которые все время не уходят у него из памяти? Странное все-таки существо человек! Вот и он, совершивший когда-то непростительный грех, шарит сейчас по этим грудам предметов роскоши и боится увидеть, что «Весна» и «Венера» лежат где-то здесь и по ним ступают грязные башмаки толпы.
Вернувшись домой, он нашел свою мастерскую совершенно опустошенной: в его отсутствие Симоне и его друзья, видимо, решили избавить его от неприятных трудов и основательно поработали. Они выгребли все подчистую, не особенно стараясь разобраться, что греховно, а что нет. Симоне так старался спасти своего брата! Утащили даже кисти, сочтя их орудием дьявола. Не решились тронуть только его рисунки к «Комедии» Данте – здесь сыграло роль то, что в глазах Симоне эта поэма было чем-то боговдохновенным, вроде Библии. Вот и все, что осталось от его многолетних трудов. Поздно уже начинать сначала, да и что ему теперь нужно? Теперь он действительно освободился от всех грехов. Остались только те две картины – может быть, послать за ними Симоне или сходить самому? Но они ведь теперь не его собственность. Лоренцо возьмет весь грех на себя. Он не хотел их писать – его уговорили, почти что заставили. Они не его, он отрекся от них!
Симоне возвратился домой поздно ночью. Видимо, он опасался, что брат не похвалит его за содеянное, и давал ему возможность остыть. Но Сандро воздержался от каких-либо упреков – да и в чем он мог его упрекать, если собственными руками уничтожил свои творения? Брат был возбужден; видя, что Сандро не собирается корить его, он выплеснул свое возмущение: подумать только – находятся люди, которые готовы пожертвовать всем, чтобы спасти ту нечисть, что собрана на площади. Оказывается, один венецианский купец предлагал Синьории двадцать тысяч дукатов за то, что было собрано ими с таким тщанием и трудом и подлежало очистительному сожжению, – не иначе надеялся перепродать все это за гораздо большую сумму. Были и другие, подобные этому дельцу, что сулили большие деньги, не заботясь о своей душе. Даже среди флорентийцев находились такие. Но Синьория проявила мудрость, она твердо заявила всем этим корыстолюбцам, что не допустит, чтобы эта нечисть расползалась по свету. Просьбы были отклонены со всей решимостью.
Симоне теперь ломал голову, не были ли эти просители слугами дьявола, пытавшимися соблазнить Синьорию деньгами, и не стоит ли обойтись с ними по всей строгости. Эта мысль всецело занимала его, и если бы Сандро начал говорить с ним о своей мастерской, он тоже мог бы угодить в пособники Сатаны. Позднее свое возвращение Симоне объяснял тем, что весь вечер они были заняты сооружением на площади огромного костра. Захлебываясь от восторга, он хвалился пришедшей ему в голову удачной мыслью соорудить из всего этого хлама, собранного по городу и в его окрестностях, пирамиду с семью ступенями, символизирующими семь смертных грехов; эта идея была одобрена самим Савонаролой. В основание пирамиды они положили маски и карнавальные одеяния, а сверху книги всех этих язычников – Анакреона, Аристофана, Овидия, Лукиана.
Было видно, что одно это перечисление доставляет Симоне удовольствие, и он постарался запомнить имена тех, кто подлежал сожжению; ведь за всю жизнь, насколько помнил Сандро, этот неудачливый купец не прочитал ни одного из тех авторов, о чьей греховности судил с такой уверенностью. Он с грустью подумал, что в этой пирамиде ожидают своей печальной участи Боккаччо, которого читал его отец, книги, подаренные ему философами из Платоновской академии, Полициано, Пульчи. Поверх книг подручные доминиканца бросили благовония, пудру, различные игры, музыкальные инструменты. И уже потом на все это легли картины, рисунки, гравюры.
У Сандро чуть было не сорвался с языка вопрос, не видел ли Симоне написанные им картины, изображающие Весну и Венеру, но он вовремя удержался. Чего доброго, Симоне стал бы расспрашивать, для кого он их написал и где они могут находиться. Он ничего не сказал, а ведь всего несколько слов могли бы избавить его от самого великого греха. Видимо, что-то более сильное, чем страх за собственную душу, удержало его от раскрытия этой тайны. Симоне чуть ли не до утра хвастал своим подвигом во имя спасения истинной веры и расхваливал мудрость флорентийского пророка, но Сандро давно уже перестал его слушать: собственные мысли обуревали его, и он вдруг с ужасом осознал, что сомневается в непогрешимости Савонаролы и в мудрости его решения придать огню творения рук человеческих. Кто докажет ему, что все совершенное им – это всего лишь утеха дьявола?
Он не мог, однако, не прийти на площадь Синьории в ночь сожжения «игрушек суеты», как окрестил их Савонарола. Да, «плаксы» постарались на славу, и зрелище обещало быть действительно грандиозным и поучительным. Гора отобранных у граждан вещей была величиной с приличный дом, а венчала ее фигура с козлиными ногами и развевающейся по ветру бородой из мочала. Скорее всего, это был символ Сатаны, но, возможно, неистовый проповедник именно так представлял себе языческих богов. Напрасно старался Сандро рассмотреть в этой пирамиде хотя бы одно из своих творений: все было перемешано, разбито, испоганено. С заунывными песнопениями, никак не подходящими для проводов карнавала, к костру приблизились избранные «плаксы», чтобы зажечь его. Огонь долго не хотел разгораться, но потом груда вещей как-то разом вспыхнула, и площадь наполнилась треском всепожирающего пламени. Обычно вокруг таких костров – а Сандро перевидал их на своем веку немало – пели и плясали, водили хороводы, стремясь нагуляться на время Великого поста, но сейчас над площадью царило тягостное молчание. «Плаксы» собрались было устроить хоровод, но вскоре бросили эту затею, так как никто из стоявших рядом зрителей не присоединился к ним, не разделил их наигранную радость. Люди разошлись с площади задолго до того, как погас этот чудовищный костер.
Сандро прислушивался к разговорам горожан, но не услышал ни одного слова одобрения затеи Савонаролы. Многие сокрушались о том, что погибли творения, бывшие украшением Флоренции, и ничего не было предпринято для их спасения. Были и такие, которые осуждали Савонаролу за то, что он пустил на ветер сокровища, за которые город мог бы выручить немало денег. В душах рачительных флорентийцев такой поступок никак не мог вызвать одобрения. Самоочищение, которого требовал наместник Христа во Флоренции, свершилось, однако, вопреки его ожиданиям, оно принесло не умиротворение, а недовольство. В разговорах все чаще стало всплывать имя Великолепного, который конечно же не допустил бы бесчестия Флоренции. Савонарола совершил одну из своих крупнейших ошибок – он покусился на красоту, и это рано или поздно должно было принести отмщение.
В городе знали, что Пьеро находится в Сиене, и ждали, что он может предпринять. И хотя Сандро не испытывал абсолютно никакой симпатии к сыну Лоренцо, но и он ловил себя на мысли, что желает, чтобы он пришел во Флоренцию и положил конец этому затянувшемуся кошмару. В ночь на 26 апреля 1497 года Пьеро с отрядом в полторы тысячи лучников и восьмьюстами конниками покинул Сиену и под покровом темноты двинулся к Флоренции. Он рассчитывал на внезапность своего нападения, но случилось так, что некий крестьянин заметил войско, двигавшееся в темноте к городским воротам, вскочил на коня и поспешил в город, чтобы предупредить власти. Тотчас же были подняты все мосты, а на городских стенах расставлены лучники. Неожиданное нападение Пьеро сорвалось, и ему оставалось только разместить свое войско под стенами города и послать Синьории требование открыть ворота. Но они остались закрытыми. Даже новый гонфалоньер Бернардо дель Неро, который отнюдь не был сторонником Савонаролы, не решился это сделать. Ко всему прочему, вдруг начался проливной дождь, который продолжался весь день. Казалось, солнце померкло, и, видя в этом знамение Божие, никто не решился выйти на улицу, чтобы потребовать возвращения Пьеро. Наступила ночь, а ливень все продолжался, унося с потоками воды надежды на восстание флорентийцев в пользу отпрыска Великолепного. В отчаянии Пьеро приказал трубить отступление. Савонарола мог торжествовать.
Но ликовать было рано. Симоне все это время пребывал в большом смятении, прекрасно понимая, что ему несдобровать, если пророк потерпит поражение и в город возвратятся Медичи. В ночь на 5 мая он пришел домой сам не свой и поведал брату, что они только сегодня узнали о намерении группы заговорщиков лишить их учителя жизни завтра в соборе, когда Савонарола будет читать проповедь. Он предложил Сандро отправиться вместе с ним в собор, чтобы защитить фра Джироламо от покушения. Но Боттичелли отказался. Нет, он ни во что не собирается вмешиваться – пусть все идет своим чередом, а у Савонаролы и без него хватит защитников. Сандро удерживал не страх, а желание, чтобы все наконец оставили его в покое.
На следующий день Симоне возвратился домой изрядно потрепанный, в разорванной одежде, но счастливый до предела: еще бы, им удалось спасти своего проповедника! Слухи о заговоре оказались правдой. В соборе несколько молодых людей во время проповеди бросились на Савонаролу, но их остановили находившиеся в толпе «плаксы». Возникла потасовка, во время которой досталось и тем, и другим. Пока шла драка, Савонаролу, так и не закончившего проповедь, увели в Сан-Марко, где он мог считать себя в безопасности. Слушая этот рассказ брата, Сандро вспоминал подобное этому событие, во время которого погиб Джулиано Медичи. Но как они отличались друг от друга! Тогда за Лоренцо вступился весь город, а сейчас флорентийцы, кроме кучки «плакс», проявили полное безразличие. Нет, тот костер на площади Синьории еще дорого обойдется Савонароле, и этого пророк явно не предвидел. Да и как он мог предвидеть это, не зная нрава флорентийцев – он ведь был чужим в этом городе! Развязка быстро приближалась; Сандро чувствовал это по той напряженности, которая сейчас царила во Флоренции.
Неудача Пьеро вызвала еще более яростные нападки Савонаролы на папу, которого все считали вдохновителем нападения. Не выдержав поношений, Александр VI решил нанести ответный удар и 13 мая продиктовал своему секретарю бреве, в котором проклял «болтливого монаха». Пять копий этого послания было послано во Флоренцию, где его текст был зачитан монахам, собравшимся в пяти наиболее значительных флорентийских церквях. При похоронном глухом звоне колоколов приоры церквей зачитали папский эдикт:
«Посему приказываем мы вам при всех церковных праздниках и в присутствии народа оповещать, что указанный монах Джироламо Савонарола исключается из общины верующих и каждым должен рассматриваться как исключенный из общины, потому что он не послушался наших предостережений и приказов. Далее, каждый должен воздержаться от общения с ним как с отлученным от церкви и подозреваемым в ереси, в случае если он не желает подвергнуться такому же наказанию».
В этом месте собравшиеся монахи перевернули вниз фитилями горящие свечи в знак того, что Савонарола навечно отлучен от святой Церкви. На следующий день папский указ был вывешен на порталах всех городских церквей. Во всех кварталах Флоренции народ толпился вокруг школяров, которые переводили папский эдикт с латыни. Испуганные жители с трудом понимали, что человек, которого они еще совсем недавно называли «святым монахом» и «пророком Бога», к чьему голосу они прислушивались, вдруг оказался еретиком, учеником Сатаны, подвергшимся церковному проклятию. Проповедник был лишен самого сильного своего оружия: папа запретил ему читать проповеди.
Среди горожан возникли сомнения – а так ли уж прав избранный ими пророк? Хорошо, пусть папа ведет распущенный образ жизни, в котором перещеголял, пожалуй, всех своих предшественников. Но, что бы там ни говорили, он по-прежнему остается блюстителем веры и ее чистоты. Наверно, все-таки он лучше их, простых прихожан, знает, что в словах фра Джироламо истина, а что ересь. «Плаксы» заметно приутихли, и Симоне в порыве откровенности рассказывал брату о том, что их ряды тают с каждым днем. Папское проклятие оказало свое воздействие. Ведь приближался 1500 год, когда по всем признакам наступит конец света, и многим становилось не по себе, когда они подумают об этой дате. А вдруг они действительно поддались дьявольскому искушению и приняли Сатану за святого? Симоне удивлялся: как это можно так быстро менять свою веру? Нет, фра Джироламо еще докажет свою правоту, чудо еще свершится! Но все-таки чувствовалось, что и Симоне стал колебаться. Сандро, хорошо знавший своих сограждан, предвидел, что никакого чуда не будет.
Сторонники Савонаролы тем не менее не собирались сдаваться: в городе начали собирать подписи под петицией, требовавшей от городских властей опротестовать папское решение. Дошла очередь и до дома братьев Боттичелли. Петицию принес Симоне и, зачитав ее брату, попросил его поставить подпись на приложенных к ней листах. Конечно, не нужно было большого ума, чтобы понять: петиция вряд ли что изменит в папском решении, зато поможет выявить противников монаха. Сандро пробежал взглядом столбцы подписей. Среди них были и те, кто, как он твердо знал, никогда не были в числе сторонников фра Джироламо. Как же должен поступить он? К удивлению Симоне, он попросил время, чтобы все хорошенько обдумать. Что тут думать? Разве он не на их стороне? Сандро промолчал. Когда через несколько часов Симоне пришел к брату, чтобы забрать петицию и идти с ней дальше, Сандро все еще сидел за столом. Петиция лежала перед ним, но подписи на ней не было.
Конечно, не папское проклятие остановило руку живописца. Сожжение картин оставило глубокий след в его душе, но дело было не только в этом. Он увидел, что надежды, которые горожане связывали с Савонаролой, рассеялись словно дым. Стало хуже, чем было при Медичи: Флоренцию окружали враги, в самом городе царила атмосфера доносительства, подозрительности и вражды. Если это было царство Божие, то лучше уж возвратиться к прежнему состоянию. Правление Савонаролы было обречено, оно должно пасть, а сам проповедник – исчезнуть. Сомнений больше не оставалось: наместнику Христа во Флоренции никто не верил. В памяти снова всплыли насмешки Лоренцо над монахами – похоже, он справедливо обвинял их в лживости. Вспомнились и слова, сказанные по поводу самого Савонаролы: из своих слов он совьет для себя веревку.
Симоне, конечно, не было известно, что Сандро тайно продолжал встречаться с Лоренцо ди Пьерфранческо и другими бывшими друзьями – одним словом, поддерживал связи, которые теперь становились крайне опасными. Чувствуя, что он теряет власть, Савонарола с еще большим подозрением относился к тем, кто мог восстановить власть Медичи. В июле 1497 года к власти в городе пришла Синьория, сплошь состоявшая из сторонников монаха, и Савонарола решил действовать. Вскоре были арестованы Бернардо дель Неро, Лоренцо Торнабуони и еще три человека, подозреваемые в связях с Пьеро Медичи и организации заговора против республики. Предупрежденный вовремя Лоренцо бежал из Флоренции.
Монах вновь перешел в наступление, чувствуя, что это, возможно, последний шанс удержать власть. За возрастающую нелюбовь населения к своему бывшему кумиру должны были ответить эти пятеро. 4 августа по настоянию Савонаролы они были ночью обезглавлены во дворе городской тюрьмы. Всех их Боттичелли хорошо знал, а Торнабуони даже был его другом. Может быть, они и были виновны перед Синьорией, но Сандро не мог смириться с их смертью. Было ясно, что вместо царства Божьего во Флоренции началось царство террора. Город затих в тревожном ожидании: кто следующий? Вновь началась кампания за то, чтобы папа Александр снял с Савонаролы свое проклятие. Но безуспешно – папа упорствовал. Казни продолжались; теперь было достаточно малейшего подозрения в связях с Медичи, и человек был обречен. Каждый день теперь Сандро встречал с тревогой: он мог стать очередной жертвой: ведь теперь к его прежним прегрешениям прибавился и отказ подписать петицию в защиту доминиканца. Но властям, видимо, пока что было не до него. Они спешили расправиться с неугодными прежде, чем сменится состав Синьории, ибо на очередную победу сторонники Савонаролы мало рассчитывали.
Это было тяжелое время для Сандро. Казалось, ничто не могло спасти его: в какие-либо отречения сейчас не верили, раскаяния помогали мало. Вся осень прошла в тревожном ожидании, но ничего не случилось: по каким-то неведомым причинам власти оставили его в покое. Зато донимал сосед-сапожник – напившись, он чуть не каждый день являлся под окна Боттичелли и поднимал крик, обзывая его еретиком и христопродавцем. Теряя терпение, художник отвечал ругательствами, а однажды, на радость собравшимся зевакам, выскочил на улицу и сцепился с обидчиком. Все кончилось тем, что в феврале 1498 года их с сапожником пригласили в городскую управу и заставили подписать обязательство о «взаимном отказе от ссор». Было обидно, что его поставили на одну доску с никчемным пьяницей, но он и сам виноват – к чему обращать внимание на брань? Мало ли ее он слышал и услышит еще?
Тем временем положение Флоренции ухудшалось и противники доминиканца усиливали свое влияние. Савонароле нужно было что-то предпринимать. До Рождества он размышлял и не произносил проповедей. То, что он обречен на молчание, было для него истинным мучением. Он попытался обратиться к папе и уговорить снять с него проклятие, заверяя в своей преданности: «Святой отец, целую ноги вашему святейшеству, подобно ребенку, который озабочен тем, что вызвал гнев своего отца. Послушно повергаюсь к вашим стопам и прошу вас услышать мою мольбу не лишать меня долее вашего объятия. Я взываю к вашему святейшеству – не отделяйте меня от источника вашей доброты».
Письмо осталось без ответа. Проходили недели, но Савонарола все так же был отлучен от Церкви. Его отчаяние перерастало в гнев, который вырвался наружу на Рождество. Сбросив маску покорности и послушания, он бросил папе открытый вызов: прочитал три мессы, возглавил процессию братьев по ордену и прочитал в монастырской церкви проповедь. Папа по-прежнему молчал, что прибавило фра Джироламо смелости. В феврале он снова стоял на кафедре, держа в руках распятие. Теперь он отбросил прочь все сомнения. Пламенными словами он оправдывал свое непослушание, объявил свое отлучение недействительным и призвал священников и мирян во всем мире восстать против «вавилонской блудницы» – Римской Церкви.
Можно сказать, что его охватило своего рода помешательство. Он понимал, что подписывает свой смертный приговор, но даже смерть для него была лучше молчания. Савонарола жаждал мученичества. Он чувствовал, что ему скоро заткнут рот, и выкрикивал свои проклятия: «Я свидетельствую именем Бога, что Александр не является папой и не может рассматриваться как таковой. Я заявляю, что он не является также христианином и не верит в Бога и что это превосходит границы всякого неверия». И после краткой паузы произнес громовым голосом непоправимые слова: «И поэтому провозглашаю ему, чьи приказы противоречат любви к ближнему, представляющей одну из заповедей: anathema sit.» (– да будет проклят!). Толпа затаила дыхание – монах отлучил папу от Церкви!
Савонарола знал в этот момент, что он переступил все границы. Он попытался обосновать свое проклятие, приводя в поддержку Священное Писание, Отцов Церкви и даже самого Господа, говорящего его недостойными устами. Но было поздно. Он, как и предсказывал ему Лоренцо Медичи, уже свил себе веревку собственными словами. Еще не закончилась его проповедь, а народ стал в страхе покидать церковь. На этот раз Александр VI отреагировал немедленно. Особый курьер привез властям республики приказ заставить монаха замолчать, иначе папа проклянет весь город. Воспоминания о проклятии Сикста прибавили Синьории смелости, и 17 марта она сообщила Савонароле, что он не имеет права читать свои проповеди «нигде в этом городе».
Город отказал своему бывшему повелителю в послушании. Тот предложил во время карнавала устроить еще одно сожжение «предметов тщеславия», но горожане проигнорировали его обращение. На Новый год, отмечавшийся 25 марта, как и в прежние времена были устроены состязания певцов и пляски вокруг костров. «Плаксы» окончательно покинули улицы города. Появляться в белых рубахах во Флоренции стало опасно – городская стража теперь не оказывала никакой помощи «ангелам», и горожане с явным удовольствием мстили им за все прежние обиды. Симоне тоже предпочитал сидеть дома. Владычество приора Сан-Марко подходило к концу. Для Сандро, пережившего на своем веку столько бунтов и мятежей, это было ясно.