– Ну, что же, – сказала она с улыбкой, – если вы хотите украсить чердак, надо сначала привести его в порядок. И я сделаю, что могу, чтобы помочь вам.
Мама тайком принесла нам швабры, щетки для пола и целые коробки чистящего средства. Вместе с нами она без устали ползала на коленях, отскребая грязь с чердачного пола, изо всех углов, под мебелью. Было удивительно, что она умела это делать: ведь когда мы жили в Глад стоне, всю тяжелую, нудную работу, от которой у мамы могли покраснеть руки и сломаться ногти, делала приходящая два раза в неделю домработница. Но, несмотря на это, она, одетая в старые линялые джинсы и старую рубашку, с волосами, собранными в узел и заколотыми булавкой на затылке, была с нами. Я восхищалась ей. Работа была тяжелая, изматывающая, всем было жарко, но она не проявляла никаких признаков усталости, а, наоборот, смеялась и весело болтала с нами.
Через неделю большая часть чердака была настолько чистой, насколько это вообще было возможно. Потом она принесла нам аэрозоль от насекомых, чтобы уничтожить тех букашек, которые попрятались в щели во время нашей уборки. Мы выметали дохлых пауков и всевозможных козявок целыми ведрами. Мы выбросили их из заднего окна, и они скатились вниз по крыше и лежали у края, пока их не смыло дождем. Птицы устроили настоящий пир, и мы часами смотрели на них, усевшись на подоконнике. Мы не видели крыс или мышей, только их помет. Наверное, они выжидали, пока суматоха уляжется, чтобы выползти из своих потаенных нор и щелей.
Теперь, когда чердак сиял чистотой, мама принесла нам комнатную зелень и островерхий амариллис, который должен был зацвести к Рождеству. Я нахмурилась, когда она сказала об этом, ведь к этому времени нас здесь уже не должно быть.
|
|
– Мы возьмем цветок с собой, – сказала мама, потрепав меня по затылку, – вместе со всеми остальными растениями, поэтому не расстраивайтесь. Мы не оставим ничего растущего, чему нужен солнечный свет, здесь на чердаке.
Мы поставили растения в классной комнате, потому что ее окна выходили на восток. Когда мы, счастливые и довольные, спустились вниз по узкой лестнице, мама приняла душ в нашей ванной и обезсиленно свалилась в кресло. Близнецы тут же забрались к ней на колени, а я накрыла стол для ленча. Это был исключительно хороший день, потому что сегодня она осталась с нами до ужина, когда она со вздохом поднялась и сказала, что ей все‑таки пора. Ее отец постоянно требовал с нее подробного отчета о том, куда она ходила каждую субботу, и почему ее так долго не было.
– Ты еще зайдешь к нам перед сном? – спросил Крис.
– Сегодня я иду в кино, – сказала она, – но перед уходом я постараюсь проскользнуть к вам. У меня есть несколько коробочек с изюмом, который пригодится вам, если вы захотите перекусить между завтраком, обедом и ужином. Я забыла захватить их с собой.
Близнецы любили изюм до умопомрачения, и я обрадовалась, что они его получат.
– Ты собираешься в кино одна? – спросила я.
– Нет, мы идем с подругой, с которой мы вместе выросли. Она живет неподалеку отсюда. – Подойдя к окну, она попросила Криса выключить свет и указала, в каком направлении живут ее лучшие друзья. – У Елены два брата, оба не женаты, один из них учится на юриста в Гарвардской школе юриспруденции, а другой – профессиональный теннисист.
|
|
– Мама! – воскликнула я. – У тебя что, роман с одним из этих братьев?
Она засмеялась и опустила занавески.
– Включи свет, Крис. Нет, Кэти, у меня ни с кем нет романа. Правду сказать, я бы лучше легла спать, я очень устала. Кроме того я не поклонник мюзиклов. Я бы с удовольствием провела время с моими детьми, но Елена постоянно настаивает, чтобы я выходила, а если я отказываюсь, она интересуется почему. Я не хочу, чтобы люди интересовались, почему я провожу дома все выходные. Поэтому иногда я катаюсь на яхте и хожу в кино, как сегодня.
Даже чуть‑чуть приукрасить и облагородить чердак казалось практически невозможным, не говоря уже о том, чтобы сделать из него цветущий сад. Я знала, что нам предстоит тяжелая работа и концентрация всех наших творческих возможностей, но мой проклятый брат был убежден, что мы сделаем все так быстро, что и опомниться не успеем. Вскоре ему удалось заставить маму купиться на его идеи, так что теперь каждый день, возвращаясь из школы секретарей, она приносила нам кучи книжек‑раскрасок, из которых можно было по пунктиру вырезать цветы. Кроме того она покупала нам наборы акварельных красок, много кистей, целые коробки пастельных мелков, массу цветной бумаги для аппликаций, большие банки с клеем и ножницы с тупыми концами.
– Научите близнецов раскрашивать и вырезать цветы, – инструктировала она нас. – Пусть они участвуют в вашем начинании. С этого момента я назначаю вас воспитателями и наставниками.
Она приезжала из города, до которого поезд шел отсюда примерно час, излучая здоровье и благополучие. Ее кожа была свежей и розовой от свежего воздуха, а одежда такой красивой, что при одном взгляде на нее у меня захватывало дыхание. У нее были туфли всех цветов и оттенков, и день за днем она накапливала все новые и новые украшения, которые она называла «дешевкой», но мне эти камни до странности напоминали бриллианты, особенно судя по тому, как они блестели. Однажды она без сил упала в «свое» кресло, усталая, но счастливая и стала рассказывать о своем дне.
|
|
– Так хочется, чтобы у этих учебных печатных машинок были буквы на клавишах. Мне никак не запомнить больше одного ряда, и поэтому постоянно приходится бросать взгляд на таблицу на стене, а это замедляет работу, кроме того мне никак не запомнить клавиши нижнего ряда. Пока что я печатаю со скоростью двадцать слов в минуту, а это не очень хорошо. А эти стенографические значки… – Она вздохнула, давая понять, что они тоже давались ей нелегко. – Что ж, я надеюсь, что все равно выучусь, ведь, в конце концов, если это получается у других женщин, то должно и у меня.
– Тебе нравятся твои учителя, мама? – поинтересовался Крис.
Она по‑детски захихикала, прежде чем ответить.
– Сначала я расскажу об учителе машинописи. Ее зовут мисс Хелена Брэйди. По форме она очень напоминает вашу бабушку – такая же громадина. Но задница у нее намного больше, самая замечательная задница из всех, что мне когда‑нибудь приходилось видеть. А бретельки ее лифчика постоянно сползают у нее с плеча, а если они не сползают, то сползают бретельки комбинации, поэтому она все время засовывает руку под платье, чтобы натянуть их, и все мужчины в классе хихикают
– Разве мужчины тоже учатся печатать? – удивилась я
– Да, у нас есть несколько молодых людей. Некоторые из них журналисты или писатели, у других свои причины учиться печатать. Мисс Брэйди разведена и постоянно поглядывает на одного из этих мужчин. Она заигрывает с ним, а он пытается ее игнорировать. Она старше его по крайней мере на десять лет. Так вот, этот мужчина, в свою очередь, поглядывает на меня. Но не начинайте меня подозревать, особенно ты, Кэти. Он слишком маленький для меня. Я не могу выйти замуж за человека, который не может взять меня на руки и внести в свой дом. В данном случае я сама могу носить его на руках, его рост примерно пять футов и два дюйма.
Мы все вместе долго смеялись, потому что наш папа был на целый фут выше и легко поднимал мать. Мы наблюдали, как он это делает, особенно по вечерам в пятницу, когда он приезжал домой, и они так странно смотрели друг на друга.
– Мама, ведь ты не собираешься снова выходить замуж, правда? – спросил вдруг сдавленным голосом Крис.
Она быстро обняла его.
– Нет, дорогой мой, конечно, нет. Я любила твоего отца больше жизни. Только необыкновенный человек может занять его место, а пока что я не встретила никого, кто мог бы хоть отдаленно сравниться с ним.
Играть в воспитателей было очень интересно, вернее, было бы, если бы ученический состав проявлял хоть немного желания. Но как только мы заканчивали завтракать, мыли посуду и складывали остатки еды в холодное место, а слуги после десяти часов уходили со второго этажа, нам с Крисом приходилось силой тащить рыдающих близнецов в классную комнату на чердаке. Там мы сидели за партами и наводняли все вокруг мусором, вырезая цветы из цветной бумаги и раскрашивая их мелками в полосочку и в кружочек. У нас с Крисом цветы получались лучше всего – то, что делали близнецы, выглядело скорее как цветные кляксы.
– Совершенное искусство, – определил Крис.
Потом мы наклеивали наши гигантские цветы на скучные, серые стены. Крис снова забрался на старую лестницу без нескольких ступенек, чтобы привязать к потолочным брусьям длинные вертикальные веревочки, к которым мы также прикрепили искусственные растения. Они постоянно колебались и трепетали от сквозняков, гуляющих по чердаку.
Мама время от времени поднималась на чердак, чтобы взглянуть, как продвигается работа и удовлетворенно улыбалась.
– Да, у вас просто превосходно все выходит, – сказала она однажды.
Чердак действительно становился приятным местом. Она задумчиво подошла к маргариткам, как будто решая, что еще нам принести. На следующий день у нас появилась большая плоская коробка со стеклянными блестками и бусинками, чтобы добавить блеска и очарования нашему саду. Мы работали как каторжники, подходя к любому замыслу с необыкновенной тщательностью и старанием. Близнецы до некоторой степени заразились нашим энтузиазмом и перестали вопить, царапаться и махать руками при одном упоминании о чердаке. А чердак между тем медленно, но верно превращался в цветущий сад. И чем больше он менялся, тем с большей целеустремленностью мы продолжали украшать каждый сантиметр его бесконечных стен.
Мама продолжала осматривать наши достижения каждый день после школы секретарей.
– Мама! – восхищенно защебетала как‑то раз Кэрри, стоило только маме ступить на порог, – мы делаем наши цветы целыми днями, и иногда Кэти даже не ведет нас вниз обедать.
– Кэти, ты не должна настолько увлекаться украшением чердака, чтобы забывать о еде.
– Но, мама, ведь мы делаем все это для них, чтобы им было не страшно.
Она засмеялась и обняла меня.
– О, Боже, какая ты настойчивая, да и твой брат тоже. Вы унаследовали это от отца. Во всяком случае не от меня, это точно. Я сдаюсь слишком быстро.
– Мама, – спросила я с внезапной тревогой, – как у тебя с печатанием? Ты еще ходишь в школу секретарей?
– Да, конечно, я делаю успехи, – она снова улыбнулась и откинулась в кресле, с восхищением рассматривая браслет на поднятой руке. Я уже спросила было ее, зачем она носит на запястьях столько украшений, когда она заговорила первая:
– Для вашего сада вам нужны животные.
– Но, мама, если мы не можем сделать розы, то как мы сможем даже нарисовать животных?
Слегка улыбнувшись, она провела холодным пальцем по моей переносице.
– О, Кэти, ты настоящий Фома неверующий. Ты не веришь ничему, сомневаешься во всем, хотя и должна знать, что на самом деле можно сделать все, что захочешь, надо только очень сильно захотеть. Хочу поделиться с тобой одним секретом, который я знаю уже некоторое время – в этом мире, где все так сложно, всегда найдется книга, объясняющая, как просто все на самом деле.
В этом мне действительно суждено было убедиться.
Мама приносила к нам самоучители целыми дюжинами. В первом из них говорилось, что все сложные формы сводятся к простым: сферам, цилиндрам, конусам, прямоугольникам и кубам. Стул был просто кубом, об этом я раньше не догадывалась. Рождественская елка – конусом или перевернутым кульком, чего я тоже не знала. Люди представляли собой сочетания трех основных форм: сферы – головы, цилиндров и параллелепипедов, заменяющих руки, ноги, шею, верхнюю и нижнюю части торса, и треугольников вместо ног. И хотите верьте, хотите нет, но, используя этот основополагающий метод с небольшими дополнениями, мы скоро получили кроликов, белок, птичек и других маленьких дружелюбных созданий – всех мы сделали своими собственными руками.
Конечно, они выглядели странновато, но эти странности делали их еще привлекательнее. Крис раскрашивал животных в духе реализма. Я разрисовывала своих белыми кружочками и украшала аппликациями из шерстяной ткани, а курам‑несушкам приделывала карманы на шнурках. В магазине товаров для шитья мама купила нам цветные нитки, пуговицы, фетр, стеклярус и другие мелочи для отделки. Когда она передавала мне коробку, она могла прочесть в моих глазах всю ту любовь, которую я чувствовала к ней в тот момент. Ее забота служила доказательством того, что она действительно думала о нас, не переставая, даже тогда, когда была вне нашего маленького мирка, что ее мысли были заняты не только покупкой новой одежды, косметики и ювелирных украшений.
Однажды, дождливым вечером, Кори подбежал ко мне с улиткой из оранжевой бумаги, над которой он трудился целое утро и полдня. Немного перекусив своих любимых сэндвичей с желе и арахисовым маслом, он с нетерпением продолжал работать, чтобы, как он объяснял, «закончить эти штучки, которые торчат из головы».
Гордо отступив назад, он внимательно следил за малейшим выражением, появлявшимся у меня на лице, пока я рассматривала этот шедевр. По правде говоря, он больше всего напоминал неправильной формы надувной мяч с торчащими из него маленькими дрожащими щупальцами.
– Ну что, хорошая улитка? – спросил он, обеспокоен‑но нахмурившись, увидев мое колебание.
– Да, да, – быстро сказала я, – чудесная, прекрасная улитка.
– Она совсем не похожа на апельсин, правда?
– Нет, конечно, нет, у апельсинов не бывает таких спиральных изгибов или кривых щупалец.
Крис подошел поближе, чтобы рассмотреть жалкое создание, которое я держала в руках.
– Называть это щупальцами неправильно, – заметил он. – Улитка относится к семейству моллюсков, отличающихся тем, что у них мягкое тело и нет позвоночника, а эти маленькие приспособления называются антеннами, они связаны с ее мозгом. У улитки трубчатые органы пищеварения, заканчивающиеся ртом, а двигается она при помощи ноги с присоской.
– Кристофер, – холодно отрезала я, – когда мы с Кори захотим побольше узнать о трубчатых внутренностях улитки, мы известим тебя телеграммой, поэтому, пожалуйста, сиди и жди ее где‑нибудь в уголке.
– Так вы собираетесь прожить всю жизнь в невежестве?
– Да, – ответила я, – в том, что касается улиток! И мы с Кори направились смотреть, как Кэрри мастерит что‑то из ярко‑красной бумаги. Она клеила наобум, в отличие от Кори, который предпочитал тщательное планирование и подгонку. Взяв в руку ножницы, она беспощадно проткнула свой пурпурный предмет в одном месте. Рядом с дыркой она приклеила кусок красной бумаги. Когда, наконец, изделие было готово, она назвала его червяком. Червяк напоминал удава, играющего мускулами при сокращении и сверкающего своим единственным, но очень зловещим красным глазом и ресницами, похожими на паучьи ноги.
– Его зовут Чарли, – сказала она, передавая мне своего четырехфутового «червяка». (Когда чему‑то нужно было дать имя, мы подбирали его так, чтобы оно начиналось с буквы «к», как и наши, чтобы включить это нечто в наш круг).
На стене чердака, посреди нашего прекрасного сада из бумажных цветов, мы приклеили рядом бьющуюся в эпилептическом припадке улитку и червяка‑людоеда. Они были прекрасной парой. Крис написал красными буквами на большом листе бумаги: «ВСЕ ЖИВОТНЫЕ, БОЙТЕСЬ ЗЕМЛЯНОГО ЧЕРВЯ!».
Чувствуя, что улитка Кори находится в затруднительном положении, я добавила свой знак: «НЕТ Л И В ДОМЕ ДОКТОРА?».
Мама оглядела наши достижения со смехом, широко улыбаясь, довольная, что мы весело провели время.
– Конечно в доме есть доктор, – сказала она, склонившись и поцеловав Криса в щеку. – Мой сын всегда знал, как помочь больному животному. Я восхищена твоей улиткой, Кори. Она выглядит так… так чувствительно!
– Тебе нравится мой Чарли? – сгорая от нетерпения, спросила Кэрри. – Я так старалась. Я истратила на него всю красную бумагу, хотела, чтобы он был побольше.
– Да, да, это очень красивый червяк, просто замечательный! –ответила мама, посадив близнецов на колени и осыпая их поцелуями, что она иногда забывала делать.
– Мне особенно нравятся эти черные ресницы вокруг глаза – очень эффектно.
Вся сцена выглядела очень уютной и домашней. Мама с близнецами сидела в кресле, а Крис примостился на подлокотнике, и его лицо почти касалось маминого. Я не могла не проявить своей всегдашней вредности и все испортила.
– Сколько слов в минуту ты теперь печатаешь?
– Уже больше.
– Насколько больше?
– Я стараюсь, как могу, честное слово, Кэти. Я ведь уже говорила, что печатаю вслепую.
– Как насчет стенографии? С какой скоростью ты записываешь?
– Я делаю все, что могу. Вы должны проявить терпение. Нельзя выучиться всему сразу.
Терпение. Я представила терпение серым, как небо, затянутое облаками. Надежда казалась мне желтой, как солнце, которое показывалось в нашем окне на несколько коротких часов по утрам. Потом оно поднималось высоко в небо и исчезало из вида, оставляя нас несчастными и одинокими, безнадежно вглядывающимися я голубое небо.
Когда становишься взрослым, и тебя со всех сторон окружают взрослые дела и заботы, часто забываешь о том, каким долгим кажется день в детстве. Казалось, за семь недель мы прожили четыре года. Наступила очередная пятница – ужасный день, когда нам приходилось вставать на рассвете и в спешке пытаться освободить комнату и ванную от всяких следов своего присутствия. Я снимала с кровати простыни и сворачивала в большой комок вместе с одеялами и наволочками, а потом стелила покрывало прямо поверх матраса, в соответствии с указаниями бабушки. Перед сном Крис разобрал железную дорогу. Мы как сумасшедшие носились по комнате, чтобы не оставить нигде ни пылинки, ни пятнышка. Потом пришла бабушка и принесла корзинку с едой, чтобы мы могли позавтракать на чердаке. Я тщательно стерла отпечатки пальцев с мебели, и красное дерево сияло, как новенькое. Увидев это, она мрачно нахмурилась, и могу поклясться, что она осыпала все пылью, извлеченной из пылесоса, чтобы снова сделать поверхность матовой.В семь часов мы уже были в классной комнате на чердаке и ели овсяные хлопья с изюмом и молоком. Снизу слабо доносились звуки, производимые служанками, убирающимися в комнате. Неслышно, на цыпочках, мы подошли к лестничному колодцу и столпились, прислушиваясь к звукам, боясь, что нас могут обнаружить каждую секунду.
Было очень странно слушать, как горничные ходят взад и вперед, а бабушка отдает им приказы, подпирая своим крупным телом дверь чулана, и заставляет вытирать зеркала лимонным порошком и вытрясать перины. Неужели они не замечали ничего странного, никаких изменений? Неужели не оставалось даже никакого запаха, особенно если учесть, что Кори часто писался в кровати. Все это выглядело так, как будто мы действительно не существовали, не жили, и даже запахи наши были воображаемые, иллюзорные. Мы обхватили друг друга руками, прижавшись крепко‑крепко.
Горничные не пытались войти в чулан, даже не приближались к его высокой и узкой двери. Они не видели нас, не слышали нас и не удивлялись, что бабушка ни на секунду не покидает комнату, пока они чистят ванну, унитаз, скребут до блеска кафельный пол ванной.
Эта пятница странно подействовала на нас, потому что в собственных глазах мы как будто съежились и долго не могли сказать друг другу слова. Ничто не доставляло нам удовольствия – ни игры, ни книги. В молчании мы вырезали из бумаги наши тюльпаны и маргаритки и ждали, пока мама придет и принесет с собой новую надежду.
И все‑таки, когда ты молод, практически ребенок, надежда глубоко укореняется в тебе, пронизывая все существо от головы до кончиков пальцев. Поэтому, возвратясь на чердак, в наш сад, мы все равно находили в себе силы смеяться и радоваться или делать вид. В конце концов, мы делали, что ощутимо, пытались изменить мир вокруг себя. Мы превращали нечто скучное и безобразное в красивое и интересное.
Близнецы побежали вглубь чердака, сорвавшись с места, как бабочки, порхающие среди колыхающихся бумажных цветов. Посадив их на качели, мы раскачали доски так сильно, что на чердаке поднялась настоящая буря, и головки наших цветов закачались еще сильнее. Мы прятались за картонными деревьями вышиной не больше роста Криса и сидели на грибах из папье‑маше, с цветными кружевными подушками на шляпках, которые, по правде говоря, казались мне намного больше настоящих, к которым у меня не было никакого аппетита.
– Как здорово! – кричала Кэрри, поворачиваясь вокруг себя на своих качелях, кокетливо приподнимая свою короткую юбочку с кружевами, показывая свои отделанные шнурками штанишки, подаренные вчера мамой.
Кэрри и Кори всегда ложились спать в новой одежде, по крайней мере в первый день носки. Ужасно было просыпаться с головой, лежащей на чьем‑то ботинке.
– Я тоже буду балериной, – радостно закричала она, продолжая вертеться на качелях, пока, в конце концов, не свалилась, и Кори, естественно, рванулся к сестре, чтобы проверить, не ушиблась ли она. И действительно, та увидела на колене кровоточащую царапину и в слезах завопила: – Не хочу быть балериной, раз это так больно.
Я не осмелилась сказать ей, что это на самом деле больно.
Когда‑то я могла вдыхать запахи настоящего сада, ходить по настоящему лесу, а я всегда чувствовала его мистическую ауру, как будто что‑то таинственное и волшебное ожидает за следующим поворотом. Чтобы наполнить наш сад волшебными чарами, мы с Крисом нарисовали на полу белым мелом кольцо из маргариток. Внутри кольца запрещались злые слова и поступки и плохие помыслы. Там мы могли сидеть, скрестив ноги по‑турецки и при свете единственной свечи рассказывали друг другу длинные и захватывающие сказки о добрых феях, которые помогали маленьким детям, и злых ведьмах, которые всегда оказывались побеждены.
Однажды Кори, всегда отличавшийся своими неудобными вопросами, произнес:
– Куда делась вся трава?
– Бог забрал ее на небо, – уверенно сказала Кэрри, избавляя меня от необходимости придумывать ответ.
– Почему?
– Для папы. Папа очень любит косить газоны.
Мои глаза встретились с глазами Кристофера, и мы одновременно подумали о том, что близнецы уже совсем не помнят папу.
Кори поднял свои еще едва заметные брови и спросил:
– Куда делись все большие деревья?
– Туда же, – ответила Кэрри. – Папа их очень любит.
На этот раз мне пришлось быстро отвести глаза. Я не любила им врать, втолковывая, что все это только игра, бесконечная игра, которую они, казалось, выносили гораздо более стоически, чем Крис или я. И ни разу я не слышала от них вопроса, почему мы играем в эту игру.
Бабушка никогда не поднималась на чердак, чтобы поинтересоваться нашими делами, хотя очень часто тихо приоткрывала дверь нашей комнаты, в надежде, что мы не услышим звук открываемого замка. Она заглядывала в щель, пытаясь застать нас за чем‑нибудь запретным и греховным.
На чердаке мы могли делать все, что хотели, не боясь наказания, если, конечно, сам Господь Бог не возьмет в руки кнут. Бабушка, покидая нас, не уставала напоминать, что Он внимательно следит за нашим поведением, даже когда этого не делает она. Я старалась не забыть поинтересоваться у мамы и в конце концов задала ей этот вопрос:
– Почему бабушка не заходит на чердак, чтобы проверить, что мы там делаем? Почему она только спрашивает, и волей‑неволей ей приходится верить всему, что мы говорим?
Мама поникла в своем кресле. Она выглядела усталой и опустошенной. Однако, на ней был новый костюм из шерстяной ткани, явно очень дорогой. Она побывала у парикмахера и изменила прическу. Она ответила мне с отсутствующим видом, как будто ее мысли были сосредоточены на чем‑то гораздо более важном и привлекательном.
– О, разве я не говорила тебе? Твоя бабушка страдает клаустрофобией. Это эмоциональное расстройство, из‑за которого ей кажется, что ей трудно дышать в маленьких, закрытых помещениях. Видишь ли, когда она была маленькой, родители часто в наказание запирали ее в шкафу.
О, Господи! Трудно было представить себе, что эта крупная пожилая женщина была когда‑то настолько маленькой, что ее можно было наказывать. Мне стало почти жалко маленькую девочку, которой она когда‑то была, хотя, одновременно с этим, я сознавала, что она была рада видеть нас взаперти. Это читалось в ее глазах всегда, когда она смотрела в нашу сторону – мрачное удовлетворение от того, что она так ловко упрятала нас в свою тюрьму. Все равно было замечательно, что судьба наделила ее этой фобией, и мы с Крисом готовы были покрыть поцелуями стены узкого коридора, ведущего на чердак.
Мы с Крисом часто вслух размышляли о том, как вся эта массивная мебель оказалась там. Конечно, ее не могли пронести по лестнице через чулан, ведь проход был всего около фута шириной. И хотя мы упорно пытались найти другой, большой вход, наши усилия были тщетными. Может быть, он скрывался за одним из гигантских шкафов, но сдвинуть их с места нам было не под силу. Крис допускал, что самую крупную мебель могли поднять сюда лебедкой и пронести через одно из больших окон.
Каждый день наша ведьма‑бабушка приходила к нам и, пронзительно глядя на нас своими сверлящими глазами и злобно скривив губы, задавала все те же старые вопросы:
– Чем вы тут занимались? Что вы делаете на чердаке? Вы молились перед едой? Вы не забыли встать перед сном на колени и попросить у Бога прощение за тот грех, который совершили ваши родители? Учите ли вы младших Слову Божию? Не пользуетесь ли вы ванной вместе, девочки и мальчики? – При последних словах ее глаза вспыхивали особенно злобно. – Всегда ли вы скромны?
Закрываете ли вы интимные части своего тела? Дотрагиваетесь ли вы до своего тела, когда в этом нет необходимости? Боже! Какой грязной казалась нам после ее слов собственная кожа! Однажды Крис не выдержал и рассмеялся, когда она закрыла за собой дверь:
– Наверное, она приклеивает к себе все нижнее белье!
– Что ты! Она прибивает его гвоздями, – сказала я.
– А ты заметила, как она любит серый цвет?
Заметила ли я? Этого было трудно не заметить. Иногда на сером фоне можно было заметить изящную красную или голубую отделку, или слабо проступающие клеточки, или елочку, но ткань была одна – тафта, и на шее платье всегда застегивалось брошкой с бриллиантом, на самом‑самом горле. Иногда, впрочем, этот ансамбль дополнялся кружевным воротничком ручной работы. Мама как‑то объясняла нам, что эту похожую на доспехи униформу шьет одна вдова в соседней деревне.
– Эта женщина лучшая подруга моей матери. А серое она постоянно носит потому, что материю дешевле покупать рулонами, а у нашего дедушки есть ткацкая фабрика где‑то в Джорджии, которая делает подобные ткани.
Оказывается, богатые бывают такими скрягами!
Однажды в сентябре я опрометью бежала по ступенькам лестницы в туалет и чуть не разбилась в лепешку, столкнувшись с бабушкой. Она схватила меня за плечи и посмотрела прямо в лицо:
– Смотри перед собой, девчонка! – прорычал ее голос. – Куда ты так торопишься?
Через тонкую блузку я чувствовала, как ее пальцы сжимают меня стальными тисками. Слава Богу, она заговорила первой, и я могла собраться с мыслями.
– Крис рисует очень красивый пейзаж, – тяжело дыша, объяснила я, – и мне надо было сбегать за водой, пока не высох фон. Очень важно, чтобы цвета остались чистыми.
– Почему бы ему самому не сходить за водой? Почему ты прислуживаешь ему?
– Он рисует и спросил меня, не могу ли я принести ему свежей воды. Я все равно ничего не делала, а близнецы обязательно расплескали бы воду по дороге.
– flypaf Никогда не прислуживай мужчинам! Заставь мужчину выполнять твои приказы! И не ври мне. Чем вы там на самом деле занимаетесь?
– Честно, это правда! Мы уже давно украшаем чердак, чтобы близнецам не было так страшно, и Крис очень хороший художник.
Она презрительно усмехнулась.
– Ты‑то откуда знаешь?
– Он очень одаренный, бабушка, все его учителя говорили об этом.
– Он просил тебя позировать ему без одежды? Я была потрясена.
– Нет, конечно, нет!
– Тогда почему ты вся трясешься?
– Я… я боюсь… боюсь Вас, – решилась я наконец. – Вы каждый день приходите к нам и спрашиваете, не делали ли мы чего‑то греховного и богопротивного, и я, честное слово, не понимаю, что вы имеете в виду. Как можно не делать чего‑то, вернее, избежать того, если не знаешь, что это такое?
Она осмотрела меня с головы до босых ног и саркастически улыбнулась.
– Спроси у своего старшего брата, он наверняка знает, что я имею в виду. Мужская половина всегда знает это с рождения. Они рождаются нечистыми.
Я в ужасе заморгала глазами. Крис не был ни «нечистым», ни просто плохим. Он часто дразнил меня, но в этом не было ничего «грязного». Я пыталась объяснить ей это, но она и слушать не желала.
Некоторое время спустя она вошла в комнату, держа в руках глиняный горшок с желтыми хризантемами.
– Вот настоящие цветы для вашего искусственного сада, – сказала она своим всегдашним, лишенным всякого намека на чувства голосом.
Это было так не похоже на тот образ злой колдуньи, к которому мы привыкли, что у меня дух захватило. Неужели она собирается изменить свое отношение к нам? Может, она полюбит нас? Я начала рассыпаться в благодарностях, возможно, немного переусердствовав, потому что она круто повернулась и вышла из комнаты, как будто в раздражении.
Кэрри прибежала снизу и зарылась лицом в желтые лепестки.