А Гатчина нас сразу же очаровала. Помните, как начинался учебник Закона Божьего, первая его фраза: „Рай был прекрасный сад на востоке“. Так вот и Гатчина со своими парками показалась нам после Сувалок просто раем»{1126}.
В семье двоюродной сестры П. И. Арапова — Елизаветы Николаевны, и Виктора Дмитриевича Бибикова, который был на 13 лет ее старше, вот уже в течение 17 лет брака не имевших своих детей, в 1910 году появился приемный сын, названный Дмитрием Викторовичем Бибиковым (9.XII.1910–?). Сам же В. Д. Бибиков был действительным статским советником, избирался нижне-ломовским уездным предводителем дворянства, жизнь проходила в разъездах: то в Петербурге, то в Нижне-Ломовском уезде Пензенской губернии, в имении Андреевка. Отсутствие детей и семейных хлопот давало возможность путешествовать, даже в дальние страны. Сохранилось редкое фото, на котором засняты супруги Бибиковы во время прогулки на верблюдах в далекой Африке.
Однако подобные экзотические вояжи были скорее исключением, чем правилом. Жизнь российского дворянина протекала между зимним светским Петербургом и летним отдыхом в родовом имении, в кругу близких и родственников, на лоне великолепной природы средней полосы России.
Михаил Михайлович Бушек вспоминал о том безмятежном, предгрозовом времени:
«…Чтобы приехать в Андреевку ехали из Пензы по железной дороге и сходили на станции Симанщина, от нее было 25 верст до Андреевки; дорога глухая, только одно село, на тройке это 2 часа езды. Железная дорога шла как-то большим полукругом и если проехать еще две остановки — была станция Воейково (ныне станция Белинская), от нее — 18 верст, но до нее ездили зимой или когда поезд проходил ночью. На этой станции сходили в Столыпинские Тарханы, где жил и похоронен М. Ю. Лермонтов, и в село Вражское (а просто — Вражье, от слова овраг), имение Тухачевских. Я очень любил и сейчас с удовольствием вспоминаю момент, когда сходили с поезда и, проходя станцию, еще не видя, слышался трезвон бубенцов стоявших троек. Через два часа езды, обычно до заката солнца, въезжали в парадный двор. Обычно лай всех собак, на крыльце встречала тетя Лиля (Елизавета Николаевна Бибикова) и вся прислуга, кто помочь, кто просто от скуки. И вот уже шла совершенно другая жизнь. Громадные парадные комнаты, с расписными потолками и люстрами. Бесчисленные зеркала и большие серебряные канделябры. На стенах уже знакомые портреты и картины. В коридоре портреты двенадцати апостолов. В биллиардной комнате — всего генералитета и героев Отечественной войны. В столовой над закусочным столом во всю стену картина „Авраам приносит в жертву Исаака“. В Красной гостиной — девичий портрет моей бабушки Ольги Андреевны, а на другой стене — портрет Николая I, и так нарисован, что куда ни сядь, он на тебя смотрит.
По приезду я уже выходил из попечения матери, а был приставлен лакей Василий, который меня одевал, раздевал, следил, когда я утром проснусь, и поднимал занавески, чистил обувь, приготовлял костюм и проч. Старшие уже в большинстве разговаривали по-французски, особенно, когда приезжала мать тети Лили, Елизавета Петровна Бибикова, рожденная Ланская. Она как бы привозила с собой дух Петербургских салонов: обеды в 5–6 блюд с непременной закуской и обязательной черной икрой. Хрусталь, серебро, за спиной лакеи в форме и белых перчатках. Конечно, в Пензе не было такой роскоши. А здесь была обстановка богатого, сановного барского поместья»{1127}.
У Елизаветы Николаевны Бибиковой детей не было. Дочь М. М. Бушека — Алла Черевко, рассказывала: «Когда в 1897 году родился мой отец — не стало деда и бабушка Елизавета Петровна осталась вдовой. До революции она жила с четырьмя детьми в родовом поместье в Андреевке. Отношения ее с Елизаветой Николаевной (двоюродной сестрой) были очень близкие, родственные»{1128}.
Вспоминая двоюродную сестру своей матери — Елизавету Николаевну Бибикову, М. М. Бушек, нежно привязанный к ней, впоследствии писал:
«Елизавета Николаевна Бибикова, рожденная Арапова, внучка Натальи Николаевны Ланской (рожденной Гончаровой).
Высокого роста, правильно сложена, была красавицей (что видно из фотографий). Со слов ее матери была очень похожа на свою бабушку, Наталью Николаевну. В этом я убедился, увидя портреты Нат. Ник. в доме Гончаровых в Москве, в особенности она похожа на один, где Н. Н. изображена с большим пером в прическе (точно такой же, но в два раза крупнее висел в усадьбе с. Андреевки, а другой находится у Валентины Ефимовны Гончаровой в Москве). Еще с детства у Елизаветы Николаевны не поднималась в плече одна рука. Для того чтобы взять что-либо рукой, ей приходилось поддерживать ее в локте другой рукой (был установлен туберкулез кости в плечевом суставе). Характером была очень добрая, отзывчивая и очень простая в обращении с другими. В противоположность своей матери не особенно любила соблюдать все тонкости светского общества. Имела странность, обладая миллионным состоянием, уверять всех, что живет на „подножном корму“ и в то же время скупой не была.
Сразу после замужества приехала жить в оставленную ей отцом усадьбу с. Андреевка и очень сильно болела (тифом и женские болезни). Детей не имела (и не могла иметь). Очень любила деревенскую жизнь и, выезжая почти каждую зиму куда-нибудь за границу, с удовольствием возвращалась к себе в деревню. Имея в усадьбе конный завод Орловских рысаков, интересовалась успехами своих питомцев, ездила на бега в г. Пензу. А потом стала интересоваться симментальским скотом. Имея самые скудные знания по медицине, лечила грудных детей. Происходило это так: утром из села приходили женщины с детьми, к ним выходила Елизавета Николаевна, расспрашивала их, а в это время в буфетной дворецкий развешивал порошки. Причем были только два вида: один от кашля, другой от живота. Эти порошки и давались для лечения»{1129}.
Младшая дочь М. М. Бушека — Алла Михайловна (в замужестве Черевко[232]), впоследствии с его слов записала:
«…Одну из дочерей Натальи Николаевны — Елизавету Петровну, помнил мой отец. Женщина она была очень отчаянная. Она решила без кучера на пролетке прокатить детей (в том числе и моего отца). Но вдруг лошади понесли. К счастью все закончилось благополучно. Но после этого случая Елизавета Петровна никогда больше лошадьми сама не управляла…»{1130}.
Записала Алла Михайловна (род. 23.III.1926) и рассказы своей «бабушки Лизы», матери М. М. Бушека:
«О жизни потомков Натальи Николаевны от второго брака с Ланским я знаю со слов моей бабушки, Елизаветы Петровны, урожденной Араповой (1863–1943), и моего отца, Михаила Михайловича. Когда умерла бабушка, мне было 17 лет. Внучки Натальи Николаевны были двоюродные сестры моей бабушки. С ними она вместе жила в детстве.
…Еще в моем детстве, когда была жива моя бабушка, она больше рассказывала о Е. П. Ланской и ее дочерях: Елизавете, Марии, Наталье Николаевнах… Вспоминаю я пикантный случай из жизни Елизаветы Николаевны (со слов бабушки). Она была самая красивая из сестер. Когда она была в С-Петербурге при дворе и ее представили императрице, она так низко сделала реверанс, что села на пол, и после этого случая она не любила посещать Петербург»{1131}.
| 
10 марта 1911 года
В семье Петра и «Сандры» Араповых родился третий ребенок — дочь Александра, названная так в честь матери и бабушки «Ази». Ее восприемницей, как и у старшей дочери Маши, была вдовствующая императрица Мария Федоровна. Семья росла, и заботы о воспитании детей всецело ложились на плечи гувернанток: англичанки и француженки. Последняя, будучи незамужней, одинокой, у которой во Франции уже никого не осталось, неотлучно многие годы жила рядом с детьми в доме Араповых.
Старшая дочь Араповых — Мария, «Марочка», поступила на обучение в Гатчинскую гимназию, о чем ее подруга, Лидия Владимировна Данилова, урожденная Тимофеева (1900–1996), уроженка Гатчины, дочь священника церкви городского госпиталя, вспоминала:
«Марию Арапову я помню прекрасно. Она была одной из моих самых лучших подруг по Гатчинской женской гимназии имени императрицы Марии Федоровны. Ей я доверяла свои самые сокровенные девичьи тайны. Вместе мы бегали на праздничные танцевальные вечера к мальчишкам в Сиротский институт, ходили в театр, в кинематограф. Вместе с подругами-одноклассницами Идой Пальза, Лидой Генрихс и Ниной Колпаковой мы бывали не один раз в гостях в доме Араповых. Отец Марии Араповой несколько лет был командиром Кирасирского полка, который стоял в Гатчине. Я хорошо помню старинный барский дом с колоннами, гостиную в доме, словно музей заполненную всевозможными фамильными ценностями, красивыми вещами, доставшимися им от предков, портреты жены Пушкина. Нас угощала чаем бабушка Марии Араповой, настоящая светская барыня, которая была дочерью вдовы Пушкина от второго брака с генералом Ланским. В гимназии у нас, наверное, все знали о необычном родстве Марии Араповой с Пушкиным…
Последний раз мы встречались с Марией Араповой в Гатчине, наверное, в году 1919-м. Наша семья бежала в Ростов. Впоследствии мы с ней больше не виделись»{1132}.
15 марта 1911 года
В этот день овдовела средняя дочь Натальи Николаевны и Петра Петровича Ланских — Софья Шипова: на 65-м году жизни умер ее муж, генерал-адъютант Николай Николаевич Шипов.
3 марта 1912 года
П. И. Арапов был назначен «командующим лейб-гвардии Кирасирским Ея Величества государыни императрицы Марии Федоровны полка», а с 25 марта того же года — «генерал-майор с зачислением в Свиту».
Его внук, Александр Павлович Арапов, рассказывал:
«Мой дед командовал Кирасирским полком и жил в то время с семьей то в Петербурге в собственном доме на Караванной, то в командирском доме в центре Гатчины — дом с колоннами у площади Коннетабля, напротив Дворцового парка. Это был даже не дом, а усадьба, которая еще при Пушкине, в 1823 году, была построена по проекту архитектора Крамонтье и предназначалась для командира Кирасирского полка.
В 1912 году дед Петр Иванович купил собственный дом в Гатчине на проспекте Павла I под № 34, также больше похожий на усадьбу, состоящую из нескольких добротных домов».
Князь Владимир Трубецкой (1892–1937), автор «Записок кирасира», который считал, что Арапов «симпатизировал ему искренне и относился по-отечески тепло», писал:
«Командиром полка в то время был только что назначенный вместо анекдотического Бернова новый бравый свитский генерал Петр Иванович Арапов — хороший и понимающий свое дело начальник, большой барин, отличный кавалерист, страстный любитель и тонкий знаток лошадей. На потрясающей огненной кобыле галопом подъезжал он к полку, встречавшему своего командира бряцанием оружия и звуками полкового марша, играть который полагалось при встречах больших начальников. Барским голосом здоровался Арапов поочередно с каждым эскадроном, бросая на ходу короткие начальнические замечания, вроде: „Корнет такой-то, возьмите свою лошадь в шенкеля!“, или „Ротмистр такой-то, как у вас выровнен четвертый взвод?!“. С каждым эскадроном генерал здоровался по-разному. Для каждого эскадрона у него были особые интонации голоса… Генерал был мужчина плотный, круглолицый, имел изломанный короткий нос — результат давнишнего падения с коня. Он носил коротко подстриженные седеющие усики и имел привычку осанисто подбочениваться. Генерал был великолепен и, по-видимому, это сознавал.
<…> Смотр, по положению, должен был производить начальник 1-ой гвардейской кавалерийской дивизии генерал-лейтенант Казнаков. Генерал этот имел репутацию строгого, требовательного и придирчивого начальника, которому угодить нелегко. Однако наш полковой командир находил прекрасный способ добиться от Казнакова наилучших похвал за смотр. Способ этот заключался в том, что Арапов, как свитский генерал, приглашал на смотр полкового учения ни более ни менее, как самого августейшего шефа полка — то есть старую императрицу Марию Федоровну, которая в начале лета любила живать в Гатчинском дворце. Царица Мария Федоровна очень благоволила к генералу Арапову, который с юных лет всю свою жизнь служил в подшефных Марии Федоровны полках. (Смолоду Арапов был кавалергардом, затем командовал 2-м Драгунским Псковским Ея Величества полком, и, наконец, Синими кирасирами.) Благодаря ловкости и находчивости Арапова выходило почти всегда так, что полковой смотр принимала императрица, и таким образом придирчивый начальник дивизии Казнаков присутствовал на смотру только в качестве второстепенного лица. Императрица, ясное дело, не много понимала в строевом учении полка, и поэтому она могла только восторгаться своими молодцами-кирасирами, производившими такие потрясающие и лихие атаки на ее шатер, что кругом дрожала земля. Всегда любезная, старая императрица, присутствуя на наших смотрах, после каждой эволюции или перестроения полка приказывала стоящему рядом с ней штаб-трубачу играть нам благодарственный сигнал, выражая этим свой восторг и похвалы. Ясное дело, что присутствующий здесь же начальник дивизии не находил ничего лучшего, как вторить нашей августейшей покровительнице, уверяя ее, что он за всю службу еще не видывал такого молодецкого смотра. Не мог он ругать то, что хвалила сама царица!.. Командир полка, его помощники и эскадронные командиры обычно сразу же после смотра приглашались во дворец на завтрак к царице…»{1133}.
В том же 1912 году брат Петра Ивановича, 40-летний полковник Андрей Иванович Арапов («Анди»), был назначен адъютантом сына вдовствующей императрицы Марии Федоровны великого князя Михаила Александровича, младшего брата императора Николая II. Однако он по-прежнему жил под крышей отчего дома на Караванной, 14.
* * *
1913 год
* * *
Внучка Н. Н. Ланской, Наталья Николаевна, по первому мужу княгиня Меликова, находясь в Висбадене, прислала своей старшей сестре Е. Н. Бибиковой письмо и фотографию с дарственной надписью: «Дорогой Лиле на добрую память. Наташа. 1913 г.»
В это время Наталья Николаевна уже была замужем за офицером Федором Ивановичем Анненковым (20.VII.1865–?), потомком декабриста Ивана Александровича Анненкова (1802–1878) и его жены — француженки Полины Гебль (1800–1876), у которых из 18 детей, родившихся в Сибири, в живых осталось лишь шестеро.
Остается неясным, гостила ли Н. Н. Анненкова у своей тетушки Натальи Меренберг, жившей в то время в Висбадене, или им уже не довелось свидеться.
| 
10 марта 1913 года
Во Франции, в г. Канне, в доме своей дочери графини Софии де Торби, скончалась младшая дочь Пушкина — графиня Наталья Александровна Меренберг, которой было почти 77 лет. Ее племянница Е. Н. Бибикова на основе семейных преданий о жизни своей тетушки в замужестве впоследствии писала: «…Тетка была остроумна, бойка и пленяла приезжающих в Висбаден разных немецких принцев; особенно ею восхищался император Вильгельм I[233]. На званых обедах Вильгельм ее сажал рядом с собой… и когда его упрекали, что это не по этикету, Вильгельм отвечал, что он чествует в ней дочь великого Пушкина. Старого князя Николая (Нассауского. — Авт.) похоронили в Висбадене в родовом склепе герцогов Нассауских и он пожелал, чтобы его любимую жену похоронили рядом с ним… Царствующий герцог (Адольф. — Авт.) Нассауский высказал, что он не позволит похоронить морганатическую жену в их родовом склепе. Властная Наталья Александровна возмутилась и взяла обещание с зятя Михаила Михайловича (Романова, внука Николая I. — Авт.), чтобы ее сожгли и пепел насыпали в склеп над гробом мужа. Он так и сделал»{1134}.
20 марта в городе Майнце состоялась кремация, затем урна с прахом была доставлена в Висбаден.
Дочь графини Меренберг от первого брака — Анна Михайловна Кондырева, настаивала через посольство на выдаче тела матери, чтобы похоронить ее на родине по православному обряду. Но германские власти отказали ей в этом, заявив, что «воля покойной, выраженная в завещании, должна быть исполнена».
«Биржевые ведомости» в России сообщили об этом событии в своем вечернем выпуске от 21 марта 1913 года под жутковатым бульварным названием «Сожжение тела дочери Пушкина».
А в том же году в Царском Селе был установлен еще один памятник Александру Сергеевичу — у Египетских ворот. Создал его уроженец Риги скульптор Леопольд Адольфович Бернштам (1859–?).
15 мая 1913 года
В этот день был заключен сохранившийся доныне договор между женой генерал-лейтенанта Александрой Петровной Араповой и управляющим домом, дворянином Павлом Сергеевичем Сухоручкиным, о найме «по Французской набережной в доме № 18[234] квартиры под № 6 в третьем этаже с парадной и черной лестницами, для собственного жилья, состоящую из семнадцати комнат»[235]. Договор был заключен сроком на три года. «Годовая плата без услуг дворника и швейцара 4440 рублей».
| 
24 июня 1913 года
На 69-м году жизни скончался Иван Андреевич Арапов.
Докладная записка Наровчатского уездного исправника № 454 от 28 июня.
«Господину Пензенскому губернатору
24 сего июня в 2 часа дня, в своем имении при с. Воскресенской Лашме вверенного мне уезда скончался, а 27 сего же июня погребен в склепе при церкви села Воскресенской Лашмы генерал-лейтенант Иван Андреевич Арапов. О вышеизложенном докладываю Вашему Превосходительству.
Исправник Калайда»{1135}.
Впоследствии останки были перезахоронены в фамильном склепе Араповых на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Накануне перезахоронения его вдова написала некролог о своем ушедшем муже и подписала его кратко — «Друг». Но некролог этот так и не был опубликован и хранится в семейном архиве Араповой:
«Генерал-лейтенант Иван Андреевич Арапов.
Памяти неутомимого скромного деятеля, уже позабытого.
На этих днях привозят в Петербург для погребения в Александро-Невской Лавре прах Ивана Андреевича Арапова, умершего 24-го Июня в своем родовом имении Лашма, где во всех отраслях разнообразного образцово поставленного хозяйства проявляется почин его энергии, любовь и знания, соединенные с неутомимой деятельностью, поражавшей всех его знавших.
Это был человек с широким кругозором, с чисто американской предприимчивостью, но выросший на благородной русской почве, всегда готовый принести личные интересы в жертву общественной пользе. Так как до сих пор, кроме спортивного журнала, нигде не помещался его некролог, то считаю долгом помянуть добрым словом труженика, который по евангельскому завету не зарыл свой талант в землю.
Получив домашнее образование, он семнадцати лет блестяще выдержал экзамен в Петербургский университет, но вскоре политические события вызвали его закрытие, и по настоянию своего отца он поступил в 1862 г. юнкером в Кавалергардский полк. Произведенный в офицеры в 1863 г. он три года прослужил во фронте и был отправлен адъютантом к военному министру Д. А. Милютину. Пользуясь его расположением и полным доверием, он не раз исполнял поручения, где требовались неподкупность, сметливость или распорядительность; сопутствовал ему в инспекторской поездке по Волге; состоял при нем во время Турецкой войны 1877 г.; и за взятие Плевны получил орден Владимира с мечами. С уходом графа Милютина с своего высокого поста он не захотел остаться при его преемнике. Разделяя воззрение своего начальника, его цельная, самостоятельная натура не мирилась с предполагаемым изменением курса.
С производством в генерал-майоры он был назначен членом Совета Государственного коннозаводства и лишен получаемого содержания вплоть до своей смерти. Он никогда не хотел хлопотать о нем, имея своеобразные, если так можно выразиться, бессеребрянные взгляды на этот счет, а именно: что всякий обеспеченный человек не должен посягать на казенный сундук. Все выпадаемые ему командировки он исполнял на свой счет; между прочим, путешествуя в Англию за покупкой знаменитого Галтимора, поднявшую такую газетную шумиху своей 200-тысячной ценой. Она и ему обошлась очень дорого, как из неизбежных расходов, так и из-за щедрых подачек на поощрение конских заводов, где он считал долгом поддержать престиж русского имени.
Ему первому Царскосельское, ныне Петербургское скаковое общество обязано своим настоящим процветанием. По его инициативе был избран <…> ипподром, и под его личным, неутомимым наблюдением воздвигнуты первые трибуны. Всю свою кипучую трудоспособность вливал он как в своих помощников, так и подручных рабочих, поощряя последних собственными средствами, чтобы было исправно докончено к положенному дню. Служба его по коннозаводству дала большой простор его господствующей страсти к лошади и к скаковому спорту, которым он лично занимался с первого офицерского чина.
Популярнее личности Ивана Андреевича в этом особом мире нельзя было найти. Избранный почетным членом как в Петербургском, так и в Московском Обществе, все щекотливые вопросы, все возникавшие инциденты подвергались его усмотрению, так все верили в его высокое понятие о чести, в его нелицеприятную справедливость. А сколько людей он так выручал в тяжелые минуты! В счастливые годы его первоклассных скакунов призовые деньги расплескивались как вода, все могли перенять из его щедро открытых рук.
Нечего настаивать на его деятельности на пользу отечественного коннозаводства, так как итог его подведен специалистами, да к тому же покойный сам смотрел на нее как на отдых после других, поглощающих его трудов.
Гораздо важнее и плодотворнее было его выступление на общественной арене. В царствование Александра III не обошелся ни один созыв сведущих людей без его участия. Во всех кампаниях по питейному, по земскому вопросам, по урегулированию тарифов он являлся желанным членом, изучившим все толково с применением на практической почве, часто побеждая своим увлекательным даром слова, за долгие годы выработанным на земских собраниях. Ему приходилось иногда поддерживать меры или проекты, направленные против его интересов как крупного винокуренного заводчика или мукомола, из усвоенного им принципа, что раз правительство доверяет обсуждение общего блага, первым условием должно быть отречение собственного Я.
Около 40 лет состоял он гласным Наровчатского уезда, и одновременно был выбран в Пензе губернским и с места стал одним из самых ярым и убежденным земцом, видя в этом учреждении залог развития и процветания России. В 1890 г. пожар уничтожил почти весь Наровчат. Иван Андреевич помог своим лесом бедным обстроиться достаточным отпуском материала по объявленной цене… В благодарность был избран почетным гражданином города, что в то время считалось редким явлением. Не пропуская ни одного губернского земского собрания, он горячо принимал к сердцу местные интересы и неустанно работал за них в Петербурге.
Все усовершенствования по сельскому хозяйству он вводил у себя, первым применил культуру картофеля в полях. Его скотоводство, премированное на Всероссийской выставке, послужило к улучшению многих пород в окрестных селениях. Сообразив неисчислимую пользу железных дорог в обездоленной ими губернии, он надолго заболел этой мыслью. Вместе с Шиповым и Струве, на своем иждивении произвел изыскание линии Пенза-Муром, которой не суждено было осуществиться и затем явился главным пионером у министра Вышнеградского для проведения Московско-Казанской магистрали, которая позднейшим развитием так подняла производительные силы не только Пензенской, но и соседних с ней губерний. Из-за возникших недоразумений он променял свою службу в коннозаводстве на назначение членом Совета Государственных Иму-ществ, коим он и остался по день своей смерти. Можно сказать, что для общественной службы он замер как солдат на посту. В декабре 1907 года на губернском собрании в Пензе он по обыкновению выступил со своей толково красноречивой речью и, внезапно запнувшись на слове „бюджет“, повторил его несколько раз и твердым шагом вернулся на свое место, где просидел до конца заседания. Большинство гласных подумало, что он остановился, боясь запутать в сложных цифрах и только подошедшие к нему убедились, что он подвергся кровоизлиянию мозга, он моментально лишился языка.
Так и не мог он докончить своей лебединой песни!
Летом удар окончательно сломил его крепкое здоровье. Время и лечение вернули ему способность выражаться, но с большим затруднением, что для его живой, общительной натуры послужило тяжелым испытанием, покорно перенесенном до конца. Последний удар, сведший его в могилу на 69-м году, случился в той Лашме, которую он так любил и гордился как детищем своих многолетних трудов.
Если многие успели позабыть его за 5-летнюю тяжелую болезнь, отзывчивое сердце русского народа сумело заплатить дань любви и благодарности его открытой могиле. Нельзя себе представить более трогательных похорон, обилие горячих, искренне пролитых слез. В бесчисленных речах, произнесенных от имени облагодетельствованных им крестьян выпукло выступили все его мирные, просветительные заслуги, обрисовалось его сострадательное горячее сердце.
Пережитком доброго, старого времени, которое не согреет более нашу русскую деревню, прозвучали заключительные слова: „Еще раз прощай и прости добрейший из добрых, наш Барин!“
И теперь, снова провожая Ивана Андреевича на вечное жилище, повторим со скорбным чувством: „Мир и покой дорогому праху, покинутому светлой, любвеобильной душой“.
Друг»{1136}.
Примером достойного служения Отечеству был не только зять Натальи Николаевны — Иван Андреевич Арапов, но и его сыновья — Петр и Андрей. Не случайно, наверное, они были приближены ко двору и отмечены вниманием и расположением к ним августейших особ.
Из «Воспоминаний о прошлом» дочери П. И. Арапова — Марии, «Марочки»:
«Императрица Мария Федоровна любила папу. В день Петра и Павла были его именины, и в тринадцатом году, когда он уже командовал кирасирами и мы все жили в Гатчине, она пришла к нам домой поздравить его с днем ангела.
У нас с утра толклись кавалергарды, бывшие папины сослуживцы, приехавшие поздравить его с именинами из Петербурга. Было уже выпито несколько бутылок шампанского и все были очень веселые. Мне тогда было уже тринадцать лет, и потому я тоже тут вертелась. Помню, что мне очень понравился один из смешных подарков, которые они привезли папе — пепельница в виде ночного горшка, с какой-то надписью, конечно, немецкой. Вдруг вбежал денщик и кричит: „Ее Величество идет“.
Дом командира полка, в котором мы жили, очень красивый, с колоннами, стоял на холме, фасадом он выходил на проспект Павла I, а с другой стороны смотрел на Черное озеро и Приорат[236]. Прямо против нашего дома, по ту сторону проспекта, были Адмиралтейские ворота царского парка, и императрица пришла к нам из дворца пешком, через парк, без всякой свиты, вдвоем со старой герцогиней Эдинбургской, своей золовкой, дочерью Александра II (Марией (1853–1920). — Авт.).
Папа побежал в прихожую им навстречу, а кавалергарды быстро убрали бутылки, пепельницу накрыли чьей-то фуражкой и встали по стойке смирно. Я тоже вытянулась, а потом уже сделала книксен.
Когда гости вошли, они со всеми поздоровались, так что был небольшой baisemain (целование руки. — Авт.), а меня и царица и герцогиня поцеловали в щеку.
После поздравлений они пожелали выпить по чашечке кофе. Мария Федоровна, выпив, улыбнулась маме, а Эдинбургская сказала: „Tris bon („Очень хорошо“. — Авт.)“.
Это в последний раз, что я видела императрицу, через год началась война и папа ушел с кирасирами на фронт»{1137}.
28 июня 1914 года
В Сараево был убит наследник австровенгерского престола эрц-герцог Франц Фердинанд, что послужило поводом к началу Первой мировой войны.
19 июля 1914 года
Германия объявила войну России, которая, таким образом, оказалась втянутой в мировую бойню.
В этот день, узнав о начале войны, в имении своей второй жены (М. А. Павловой) — Малое Останкино Каширского уезда, на 82-м году жизни скончался старший сын Поэта — Александр Александрович Пушкин. Согласно его воле, впоследствии он был перезахоронен в Лопасне рядом с первой женой — Софьей Александровной Пушкиной, урожденной Ланской.
Его племянница — Елизавета Николаевна, приезжая в столицу вместе с мужем, камергером императорского двора В. Д. Бибиковым, вспоминала о встречах со старшим сыном Поэта: