Я переправляюсь через Дон

Наконец удалось мне дойти до Дона. Посмотрел на реку - она не сулила мне легкой переправы на левый берег. Вода ка­залась свинцовой, от нее веяло холодом, ширина реки была вну­шительная. Летом я наверняка решился бы ее переплыть (хотя плавал я плохо), но осенью, когда уже начались заморозки, переплыть Дон мне было не под силу. Одежонка моя вымокла бы, а как я смог бы ее высушить? Поэтому такой вариант я считал неосуществимым.

Пошел я вниз по течению, огибая овраги, ручьи и рукава, ответвлявшиеся от реки, а это значительно удлиняло мой путь.

Местные жители мне сказали, что мост есть только в Рос­тове и других переправ нет. Но через мост можно пройти толь­ко по специальным пропускам.

Жители донских поселений показались мне недружелюбными, к незнакомым людям они относились настороженно. Однажды мне встретились несколько мужиков; что-то они у меня спросили, а один из них с явным ехидством сказал: "Ну, что, вояка, довоевался? Всё, небось, за Сталина воевал?". Я ему ответил: "При­ чем тут Сталин, когда все защищают свою страну, землю и на­род?" Но тут один из них заступился за меня, сказал: "А в чем он виноват? Его заставили, вот он и воевал".

Однако нужно сказать, что за всё время, пока я находился на оккупированной территории, больше я подобных разговоров не слышал...

Вдоль правого берега Дона раскинулся какой-то хутор. До­ма в нем располагались в несколько рядов вдоль реки. Эти ря­ды пересекались с другими рядами домов, идущими от реки к по­лю, - получались как бы квадраты. Дворы были огорожены камен­ными заборами (очевидно, где-нибудь поблизости была камено­ломня). Высотой заборы были почти в человеческий рост - на уров­не глаз, так что, когда идешь по одной улице, то видишь головы людей на другой, параллельной улице.

Утром, после ночевки в этом хуторе, я шел по его улице со стороны Дона. Взглянув налево, я увидел поверх забора фу­ражку немецкого офицера, идущего "параллельным курсом". Он всё время поглядывал в мою сторону. На короткое время мы те­ряли друг друга из виду, когда он или я проходили мимо домов или других построек, но как только мы "выныривали" из-за них, немец сразу поворачивал голову в мою сторону. Сомнений не бы­ло: он следил за мной.

Встреча с немецким офицером не предвещала мне ничего хоро­шего. Бежать или повернуть обратно - значило бы навлечь на себя еще большие подозрения, и он принял бы меры, чтобы за­держать меня. Однако когда мы переставали видеть друг дру­га за домами, я увеличивал шаг и оказывался несколько впере­ди него. Вдруг "мою" улицу пересекла другая; я свернул влево и зашел в первый дом с правой стороны. Этот дом был крайний в хуторе, за ним уже было поле.

Как всегда в таких случаях, я попросил попить. Хозяйка была одна в доме, она сбивала вручную сливочное масло. Не спеша поднявшись со стула, хозяйка налила в кружку пахты, пригласила меня сесть, поставила на стол передо мной кружку и отрезала кусок хлеба. Я медленно стал есть хлеб, запивая его пахтой. Затягивая время, я рассчитывал на то, что этот офицер какое-то время будет высматривать меня и пойдет в ту сторону, где шел я...

Поблагодарив хозяйку, я вышел из дома и пошел по той улице, по которой недавно шел офицер, но только в обратную сторону, то есть к Дону. Я сознательно избрал такой путь, так как был почти уверен, что он по этой улице уже не пой­дет, а будет искать меня в той стороне хутора, куда я на­правлялся.

Мое предположение оправдалось, немец потерял меня из виду.

Дойдя до реки, я направился вниз по течению. Вскоре я увидел лодку, на по лкорпуса вытащенную из воды на берег. Эта находка так меня обрадовала, что я почти забыл про того офи­цера-немца, который следил за мной полчаса назад. Я осмотрел лодку и убедился, что она исправна и что на ней можно переправиться через Дон на левый берег. Нужно было только узнать, чья это лодка и где весла. Я присел на борт лодки и смотрел в сторону домов.

Увидев, как я кручусь возле лодки, из дома вышел хозяин. Я стал просить его переправить меня на другой берег, но он сказал: "Я не имею права, нужно разрешение коменданта". Я пы­тался уговорить его, сказав, что иду домой, на Кубань, и пока­зал ту справку, которая много раз выручала меня. Он посмотрел ее и сказал: "Всё равно нужно разрешение коменданта!"

Но как идти к коменданту с просьбой, чтобы он помог мне перепра­виться к нашим войскам?! В лучшем случае он отправит меня в лагерь военнопленных, а то и в гестапо (если сочтет меня партизаном или лазутчиком), но уж никак не на другой берег Дона.

Видя несговорчивость хозяина лодки, я перешел на резкий тон разговора:

- Если ты, русский, не можешь понять меня, то немец, а тем более комендант, меня и подавно не поймет и направит в ла­герь, а я не для того прошел уже сотни километров, чтобы по­пасть туда!

Потом добавил:

- Я всё равно переправлюсь на твоей лодке и брошу ее на том берегу!

Он молча пошел к своему дому. Я еще резче пригрозил ему вдогонку:

- Не вздумай заявить, а то плохо это для тебя кончится! - и похлопал себя по карману, давая ему понять, что у меня яко­бы есть оружие.

Он скрылся в доме, а я напряженно смотрел в ту сторону, опасаясь, что он всё же пойдет и заявит на меня.

Примерно пол­часа прошло в таком ожидании, наконец он вышел, неся на плече весла, спихнул лодку на воду, я впрыгнул в нее, и мы молча плыли до самого другого берега. Там я выпрыгнул из лодки и поблагодарил своего перевозчика, а он повернул обратно.

Вышел я на проселочную дорогу и пошел по ней в сторону от Дона - на юг. Я догнал какую-то старушку, и некоторое вре­мя мы шли вместе. Она сказала, что вот, мол, пришли немцы и откры­ли нам церковь; а когда я спросил ее: "А сколько вам дали немцы хлеба?", она вздохнула: "Хлебушек у нас не уродился"... Обогнал я старушку и пошел дальше. На горизонте не вид­но было ни одного поселения...

Еще один попутчик...

На перекрестке дорог попался мне попутчик - молодой па­рень. Он рассказал, как его везли из-под Сталинграда в Герма­нию, а он сбежал с поезда. Потом где-то на вокзалах воровал у эвакуированных жителей чемоданы. Вёл он себя развязно и не стеснялся говорить про свои воровские дела. В армию его не призывали, так как он был еще молод. Всем своим поведением он мне не нравился, и я подумал, что если он увяжется за мной, то с ним наживешь больших не­приятностей. Он даже не спросил меня, куда я иду, а всё рас­сказывал про свои проделки.

Мы долго шли, не встретив на своем пути ни одного селения. Стало уже темнеть, когда мы увидели построй­ки, которые оказались полевым станом. Это были дом, сарай и навес. Такие полевые станы служили колхозникам во время поле­вых работ для приготовления пищи и ночлега. Сейчас же полевые работы были закончены, и помещения пустовали. В доме была пли­та, мы ее немного протопили; стало тепло, и мы легли на голые топчаны спать без ужина (да и без обеда).

Утром я проснулся рано. Вышел из дома и стал осматривать местность. Полевой стан стоял на пригорке, и окрест­ность хорошо просматривалась. Небо было безоблачное, солнце уже взошло, и впереди, сколько мог видеть глаз, простиралась равни­на, а вдалеке виднелись крошечные постройки, сбившиеся в кучку. Кроме этих построек не было видно ни деревца, ни кустика - сплошная степь.

В доме спал мой вчерашний попутчик, и я решил, что пора от него избавиться.

Оставив его досматривать сны, я пошел в направлении видневшихся вдали построек.

* * *

Примерно за полдня я дошел до небольшой реки. Там мужчины ловили сетями рыбу и вялили ее, развешивая на протянутых между столбами веревках. Без особых разговоров они перевезли меня на другой берег, угостили вяленой рыбой. Я поел ее без хлеба и по­шел дальше.

Только перед заходом солнца я дошел до тех построек, ко­торые видел утром. В степи стоял одинокий дом, с каждой сторо­ны которого был вход; очевидно, там проживало четыре семьи. Вокруг дома стояли сараи.

В этой местности до войны были конезаводы, где выращивали лошадей для Красной Армии. Проживали там в основном калмы­ки.

Подойдя к дому, я увидел двух девочек, игравших на крыль­це. Заметив незнакомого человека, девочки перестали играть и смотрели на меня. Я спросил, кто у них в доме старший. Они пе­реглянулись, что-то сказали не по-русски, и одна из них побежа­ла в дом. Вышла еще одна девочка, постарше, я повторил ей тот же вопрос. Она вернулась в дом и привела очень старую женщину, очевидно, свою бабушку. Я понял, что девочка поняла мои слова буквально и вместо старшего "по положению" привела старшую по возрасту. Мне, конечно, пришлось говорить с этой старой женщиной, хотя я понял, что вышел не тот человек, который был мне ну­жен. Девочка перевела старушке мои слова, и та вернулась в дом, а из дома вышел мужчина. Теперь я обратился к нему; он понял меня и тоже вернулся в дом, а через некоторое время вышел и сказал:

- Заходи, переночуешь у нас.

После ужина старая женщина села на пол, подогнув ноги под себя, и стала молиться Богу, а все остальные, в том числе и я, сидели позади нее.

Молилась она одна за всех, обратившись в сторону стояще­го у стены шкафа, в котором стояли ребром тарелки, раскрашен­ные с внутренней стороны узорами. Как мне показалось, она мо­лилась не только за своих близких, но и за других, так как временами она прерывала свое моление, обращалась к мужчине с каким-то вопросом, он ей отвечал, и она продолжала. В конце своей молитвы она опять обратилась к мужчине, а он, в свою очередь, ко мне, спросив мое имя. Я ответил, он повторил мой ответ старушке, и она, упомянув мое имя, вскоре закончила молиться.

...Утром позавтракали, и я отправился дальше.

С того дня, как я ушел из хутора Долгождановка, я прошел много населенных пунктов; я их не считал и не записывал - не до того было. Теперь уж не восстановить в памяти маршрут моих долгих странствий. А жаль... В каждом населенном пункте я но­чевал только одну ночь, а проходил ежедневно не менее 40-50 км.

Выпал снег, ботинки мои совсем развалились, и ноги замер­зали.

Однажды в каком-то селении я увидел полицая, который шел по улице и заходил почти в каждый дом. Подошел я к нему и по­просил разрешения на ночлег.

- Подожди, - сказал он, - вот зайду еще в некоторые дома, и пойдешь со мной; у нас и переночуешь.

Полицай привел меня к себе домой. Дома был старик, судя по всему, его отец. Старик стал спрашивать полицая, всех ли он предупредил.

- Всех, - ответил полицай.

Отец не унимался, называл некоторых односельчан и спрашивал: а этого? А этого?

Оказывается, немецкие власти должны были произвести перепись скота у населения. И после этой переписи хозяин уже не имел права резать или продавать скот. И вот этот полицай ходил и пре­дупреждал всех, чтобы каждый принимал меры, какие он сочтет нужными. Из этого разговора отца с сыном я понял, что они, хо­тя сын и служил в полиции, заботились о своих односельчанах.

На следующий день, когда я уходил от них, они, видя, что я почти разут и очень оборван, дали мне кое-что из поношенной одежды и обуви, что можно было еще носить...

Как-то в одном хуторе я остановился на ночлег у пожилой женщины. Она меня очень хорошо приняла. Эта душевная старушка все время повторяла: "Миленький мой, как ты измучился... Зачем выдумали эту страшную войну! Наверное, и мои где-нибудь тоже так мучаются..." - и т. д. Она приготовила мне хороший ужин, возможно, истратив всё, что у нее было из продуктов. По­стелила мне постель на кровати, поменяв постельное белье на свежее. От такой постели я стал отказываться, ведь я бродяж­ничаю уже несколько месяцев и не помню, когда мылся, а натель­ное белье не менял с тех пор, как ушел из хутора Долгождановка, и у меня завелись вши. Пришлось ей всё это сказать. Но она и слушать не хотела, а только сказала:

- Отдохнешь по-человечески; ты, бедолага, и так изму­чился.

Вечером к ней по какому-то делу пришли две девушки. Они заговорили со мной и всё допытывались, почему я не остановлюсь у кого-нибудь, как многие другие, а иду в непогоду, зимой; го­ворили, что меня могут забрать и отправить в лагерь или в Гер­манию и т. п. Я отговаривался тем, что не приспособлен к сель­ской жизни и поэтому никому не нужен, а если кто и согласится взять меня, то после будет жалеть об этом. Девушки сказали, что знают одну молодую женщину, которая может принять в свой дом. У нее есть корова, куры, и ей тяжело управляться с хозяйством. Муж ее пропал без вести на войне; живет она с четырехлетней дочкой.

Утром опять пришла одна из тех девушек, которые были ве­чером, и просила меня не уходить, так как ее подруга пошла к той женщине, про которую они говорили вчера, и должна была скоро вернуться. Через некоторое время пришла вторая девушка и ска­зала: "Я была у нее; она говорит - пусть он приходит".

Попрощавшись с хозяйкой и поблагодарив ее за всё хоро­шее, я вместе с этими девушками вышел из дома. Мы прошли не­сколько дворов, и они показали мне тот дом, куда я должен ид­ти. Дом стоял на пригорке, немного в стороне от той улицы, где я ночевал. Мне не хотелось туда идти, но девушки так со­чувственно отнеслись ко мне, так старались облегчить мою жизнь, что я не мог огорчить их и пошел по заснеженной тро­пинке к дому. Оглянувшись, я увидел, как они стояли и смот­рели, туда я пойду или сверну в другую сторону.

Вид у меня был ужасный, одет и обут я был черт знает во что, был небрит, изможден и мрачен.

...Нет, я не мог принять такой выход из положения, он не укладывался в моем сознании. Самое главное то, что я все равно не имел права оставаться, я должен был идти к фронту и выйти к своим войскам. С такими мыс­лями я и вошел в дом.

Я поздоровался, хозяйка пригласила меня сесть, спросила:

- Вас девушки прислали? - и я ответил: да. После минутной паузы она мне сказала:

- Я слыхала, что в... - она назвала населенный пункт, я не помню его назва­ния, - километров за 40-50 отсюда, есть лагерь военнопленных; я туда поеду и посмотрю - может, муж там, и я его заберу до­мой.

Я знал, что бывали такие случаи, когда местные жители нахо­дили в лагере своих родственников, и немцы разрешали их заби­рать домой.

После такого короткого разговора с хозяйкой у меня как гора с плеч свалилась. Конечно, я понял, что не понравил­ся ей - изможденный, оборванный и небритый бродяга. А насчет лагеря военнопленных - это у нее был только предлог. Но она покормила меня - налила кружку молока и подала мне с хлебом. Хотя я хорошо позавтракал у старушки, молоко я все равно вы­пил (Кто знает, когда доведется еще поесть?), а хлеб взял с собой. Поблагодарил я хозяйку и пошел дальше.

Я был доволен тем, что "сватовство" мое так удачно про­валилось и мои планы не были нарушены.