Визит к немецкому полковнику

Прошел я по Краснодарскому краю еще через много станиц и хуторов без особых приключений. (Селения там были распо­ложены в значительном отдалении одно от другого, и в короткие зимние дни я мог пройти только до следующего поселения.) Но однажды я оказался в станице, которая являлась районным центром (названия не помню). Разрешение на ночлег там давал только начальник полиции. Найдя дом, где располагался поли­цейский участок, я зашел к начальнику. Он потребовал докумен­ты, и я дал ему ту справку, которую всегда предъявлял и кото­рая всегда меня выручала. Прочтя эту справку, он спросил:

- Кто тебе разрешил уходить с того места, где тебе дали эту справку? Какое ты имел право уходить оттуда?

Потом он вызвал полицейского и сказал ему:

- Отведи его к жандарму и покажи эту справку.

Полицай взял винтовку наперевес, оказал: "Пошли!"

Почти каждый раз, когда я предъявлял оправку скосырской комендатуры, я опасался, что нарвусь на такого, который знает не­мецкий язык, и вот попался...

Мне нужно было быстро принять правильное решение, пока меня не заперли в каталажке.

Полицай был одет в красноармейское обмундирование, и толь­ко винтовка была немецкая. Мне показалось, что он новичок, и в этом я не ошибся. Когда мы проходили по двору полицейского участка, я спросил его:

- Ты в армии служил?

Он ответил утвердительно. Я опять спросил:

- А домой давно пришел?

Он сказал:

- Месяца два назад меня взяли родители из лагеря.

Я ему говорю:

- Вот ты пришел домой, а я тоже иду домой, я из станицы Усть-Лабинская, слыхал такую?

Он как-то оживился и говорит:

- Да она недалеко, километров сорок...

- А жандарм здесь - кто? - спросил я.

Он ответил:

- Немецкий полковник.

- А что, он таких, как я, в лагерь отправляет?

- Кого как.

Тут я остановился, в упор смотрю ему в глаза и говорю по­вышенным, угрожающим тоном:

- Ты пришел домой, я тоже хочу дойти до дома, и в лагерь я не пойду; учти, что твой винторез меня не удержит и тебя не спасет.

По дороге к жандарму я прикидывал план своих действий. Если жандарм прикажет меня задержать, то на обратном пути в полицейский участок я должен внезапно напасть на полицая, ото­брать у него винтовку, а если будет необходимо - прикончить его и бежать. Это было мое твердое решение.

На полицая что-то подействовало: или моя угроза, или он сам хотел мне помочь, поверив в то, что я иду домой; а мо­жет, и то и другое вместе, - не это главное. Главное, что он помог мне.

Подошли мы к дому, где находился жандарм, полицай посту­чал в дверь, открыл ее, и мы вместе вошли. Я остановился у по­рога. На противоположной стене висел большой ковер, и на фоне ковра за столом сидел немецкий полковник. Полицай подошел к нему, отдал мою справку и встал, вытянувшись, по стойке "смир­но".

Жандарм обвел меня сверлящим взглядом с головы до ног и с ног до головы и принялся читать мою справку, время от време­ни испытующе поглядывая на меня. Он спросил на ломаном русском языке: "Куда идешь?". Я, как мог бодро, сказал: "Домой, к мамке" (Так немцы обычно называли пожилых женщин). У меня невольно промелькнула мысль: к мамке в могилу он меня отправит не за­думываясь, а вот домой - он еще подумает.

Вот тут полицай и начал ему объяснять, что я из станицы Усть-Лабинской, что это близко, всего сорок километров, и что мне совсем немного осталось идти. Он не знал, что написано в справке, и старался убедить жандарма в том, что меня надо отпустить домой.

Несколько раз жандарм переводил взгляд со справки на ме­ня, как будто сличал мою личность со справкой. Потом наступи­ла тишина; вопросов он не задавал, а только смотрел в упор на меня сверлящим взглядом, как бы гипнотизируя, и в конце концов махнув рукой, сказал: "Иди!"

Когда мы возвращались в полицейский участок, полицай сказал мне:

- Вот видишь, я говорил, что он не всех задерживает.

Начальник полиции спросил:

- Ну что? - и полицай ответил:

- Отпустил, ему недалеко осталось до дома - Усть-Лабинская.

Тогда начальник говорит мне:

- Иди на мельницу, это рядом, там поможешь людям. Они ме­лют пшеницу для наших добровольцев в немецкой армии. А потом придешь, и я дам тебе разрешение на ночлег.

Я стал его уговаривать, чтобы он дал мне разрешение сей­час, так как уже наступил вечер, а позже его может не оказать­ся на месте, и меня ночью могут вообще не пустить ночевать. Он почему-то упорно не хотел давать мне записку на ночлег, но я все же настоял, и он написал и сказал:

- Все равно сначала иди на мельницу, а потом пойдешь ис­кать себе ночлег.

Подойдя к мельнице, я обошел ее кругом и, убедившись, что за мной не следят, пошел подальше от нее, думая про себя: "Не хватало мне еще предателям помогать". Ночлег я нашел подальше от центра и этой мельницы.

Утром хозяин дома, где я ночевал, рассказал мне, как вый­ти на дорогу, минуя центр станицы, и я пошел по дороге, кото­рая проходила по окраине. Дорога повернула направо; пройдя полкилометра, я увидел немецкого часового, стоявшего возле путе­провода железной дороги. Он стоял и смотрел на меня, и мне ни­чего не оставалось, как идти на него.

Может, хозяин не знал, что дорога охраняется немецкими солдатами, а может, умышленно направил меня туда - кто его знает?

Когда я подошел к часовому, он сказал: "Здрястя. Работа? Работа?" - показывая рукой в левую сторону, и я тут же отве­тил: "Да, на работу, на работу".

Вероятно, кто-то ходил по этой дороге на работу, и часово­го предупредили об этом. Однако мне пришлось свернуть влево, то есть в ту сторону, куда он показал рукой, и идти вдоль же­лезной дороги по тропинке. Хорошо, что он не спросил у меня справку, удостоверявшую, что я работаю именно там, куда он по­казал. Но чтобы выйти на ту дорогу, по которой я должен был идти, мне пришлось пройти по заснеженному полю не менее пяти километров лишних, пока я не скрылся из поля зрения часового...

Станица Усть-Лабинская мне пришла в голову потому, что наш полк пополнялся личным составом из прибывших по мобилизации с Кубани, и многие в нашей батарее были из станицы Усть-Лабинской. Но все они говорили на украинском языке, а жили там русские или нет, я не знал. Тем не менее, всё то время, пока я шел по Крас­нодарскому краю, я говорил, что иду домой в станицу Усть-Лабинскую. В станицах и в хуторах Краснодарского края говорили в не­которых на украинском языке, а в некоторых - на русском. Попа­ди я на такого человека, который бывал в Усть-Лабинской, он уличил бы меня во лжи или взял бы на подозрение, если там жили одни украинцы, а я говорил только на русском языке; но всё обо­шлось...

* * *

Наступило время, когда на Кубани многие жители в откры­тую и не без удовольствия и радости стали говорить, что наши войска начали наступление на Сталинградском направлении и име­ют большой успех. Стало уже заметно движение немецких войск с Кавказа в направлении Ростова. Одновременно высказывались опа­сения, что немцы могут забрать мужчин куда-нибудь на строи­тельство оборонительных сооружений или угнать в Германию.

Свой маршрут я переменил и пошел на Армавир, но до него было километров 60-70. Идти было опасно: теперь я был без "до­кументов", справку скосырской комендатуры у меня отобрал не­мецкий полковник в жандармерии. На ночлег без разрешения по­лиции меня пускали не все, и приходилось обходить много домов, пока кто-нибудь приютит.