В октябре 1805 года двое апачских мужчин подали ходатайство на имя вице-короля, в котором просили отпустить их на волю. С помощью испанского нотариуса, Карлос и Мануэль объясняли, что они бок о бок с африканскими рабами уже 22 года трудятся в портах Веракруса и Гаваны. Приводя в довод свое прилежное поведение, крещение в католическую веру, собственную старость, а также то, что за это время ими не было совершено ни единого преступления, они просили дать им немного отдыха в оставшиеся им годы. «Мы страдаем»,- объясняли они, - «только из-за того, что Всемогущий решил воскресить нас среди язычников». Шесть месяцев спустя вице-король все еще не ответил на их прошение, и они продолжали трудиться в изгнании. Петиция Карлоса и Мануэля приоткрывает страницы очень обширной истории плена и перемещения туземцев. С 1770 года по 1816-й, как минимум, 3000 туземных пленников с запада североамериканского континента прожили аналогичную сагу. Даже с учетом фрагментарного характера исходных документов, общее число перемещенных лиц в эти годы со всей северной Новой Испании колеблется от трех до пяти тысяч. Кто-то из них попал в неволю в результате военных действий, когда испанцы и их туземные союзники атаковали лагеря апачей. Другие были сосланы по решению суда, когда в отношение туземцев выносились обвинительные приговоры в их сговоре с апачами или дезертирстве из миссий-пуэбло. Поэтому, кроме апачей, сотни людей из разных туземных групп, подобно Карлосу и Мануэлю занимались принудительным трудом в изгнании. Но, всё же, перемещение апачских пленников в эти годы было делом более системным. В 1801 году испанский монарх объявил, что все военнопленные апачи должны быть навсегда сосланы в Гавану. Это указывает на особый мятежный дух апачей, но испанцы и надеялись, что апачи там быстрей и безболезненней будут преобразованы в христианство. Некоторые апачи начинали выстраивать свою новую жизнь в домашних хозяйствах Гаваны: в тех, где ходатайствовали насчет их получения. Но другие возвращались к прежней своей стратегии партизанской войны, отточенную на Юго-западе. Они бежали в окрестные леса и начинали совершать набеги за домашним скотом, мародерствуя на фермах.
В основе военных планов испанцев лежало их желание вытолкнуть апачей на север через Рио-Гранде - прямо в челюсти команчей. Кроме того, они надеялись, что высылка их женщин и детей напугает мужчин и приведет их в покорность, вынуждая, наконец, поселиться в постоянных деревнях.
Осенью 1770 года в Новую Бискайю приезжает Бернардо де Гальвес с новыми идеями насчет военной стратегии. Он сфокусировал внимание на апачских пленниках. В объяснение этого своего решения, он посылает вице-королю подробный дневник военной кампании, где особо отметил полезность апачских пленников во время столкновений с мескалеро апачами в южном Техасе. Он писал, что апачи захватываются самими апачами. Некоторые испанцы удивлялись тому, что апачи дрались против своих соплеменников, но другие, лучше разбиравшиеся в апачских группах, знали, что зачастую они враждебны друг к другу по разным причинам. Кампании 1770-72 годов повысили потери апачей, но сгенерировали чудовищные ответные меры, сводя практически к нулю усилия Гальвеса. Его преемник, Хуго О’ Коннор, приступил к атаке апачей в их собственных лагерях и практике высылки пленных во внутренние районы Мексики. В 1776 году он сообщает вице-королю, что такие меры приносят успех испанцам. Он писал, что надеется вытеснить апачей на север с испанских земель в какой-то мере благодаря высылке военнопленных апачей. О’Коннор считал, что их необходимо отправлять даже за город Мехико. Он объяснял, что подобными мерами Берротеран успокоил некогда тобосо, и в регионе воцарился мир. По его мнению, если их только оставлять в постоянных деревнях, с отходом войск они вновь приступят к обычной своей грабительской денятельности. И даже если пленных апачей оставлять в столице, из-за их исключительной воинственности, они, как мужчины, так и женщины, смогут возвращаться на родину. «Только через перемещение их далеко на наветренные острова и разделение на небольшие группы»,- объяснял О’Коннор,-«мы увидим когда-нибудь эти границы свободными от врага». В начале вице-король и его советники отвергали идею высылки апачей на Карибские острова, но потом стали поддерживать мнение О’Коннора. Мысль о том, что даже женщины способны бежать из тюрем и возвратиться домой, была подтверждена на деле, когда группы женщин бежали из тюрьмы в Салтильо в 1773 году и из тюрьмы в городе Чиуауа в 1776 году. Солдатам теперь приходилось этапировать пленников за город Мехико к берегам залива и грузить их на судна, отправлявшиеся на острова Карибского моря.
Колонны пленников почти каждый год, а порой и по 3-4 раза в год, конвоировались на юг между 1776 и 1816 годами через северную границу Новой Испании. Численность этих колонн колебалась от 80 до 100 индейцев, обычно обоих полов. Имеются списки членов туземных групп, находившихся в этих колоннах. Там были: коауилтекан с северо – востока; апачи чирикауа, липан, мескалеро и хила с центрального пограничья; сери с отдаленного запада. 56 процентов смещенных были женщинами, 27 мужчинами и 16 детьми. Подобный дисбаланс говорит о том, что взрослые мужчины сражались до смерти в бою, или находились в рейдах в момент нападения на их ранчерии, а также указывает на то, что испанские военные не были склонны к тому, чтобы уничтожать физически индейских женщин и детей в своих кампаниях. Пленники маршировали пешком или ехали верхом на мулах, в путешествии на юг продолжительностью в семьдесят и более дней. Порой туземцы перемещались по двое на одном муле; в других случаях ехали только пожилые или больные, а другие передвигались пешком. Эскорт обычно состоял из 20-30 солдат, на всех индейских мужчин были надеты наручники, и находились они под тщательным наблюдением, так как все знали, что они очень ловкие и «могут совершить преступления со свойственными им свирепостью и варварством». Женщины в основном не заковывались, но для предотвращения их побега тоже принимались меры. Например, когда конвои останавливались на ночлег вне поселений, солдаты разделяли мужчин и женщин и брали их в оцепление. В случаях, когда ночевали в придорожных поселениях, пленники запирались в комнатах на замок и охранялись при зажженных свечах. По утрам индейцев обычно кормили тортильями с чили (лепешки с соусом), на обед давали тортильи и рагу из говядины, а вечером тортильи и фасоль. Единственным изменением в меню было, когда вместо «тортильяс» подавали хлеб. Пища, конечно, была питательной, но её порой не хватало. Один ветеран-конвоир позже рассказывал, что отовсюду собирались любопытные, чтобы поглазеть на индейцев в марше, и на мулов, перевозящих больных. Он вспоминал, что индейцы подходили к этим любопытным и знаками просили дать им что-нибудь, вероятно, еду и воду. По прошествии больше, чем двух месяцев путешествия, колонны прибывали в столицу. Здесь туземцев сажали в тюрьму, в ожидании следующего комплекта закованных в цепи, чтобы уже потом всех вместе отправить в порт Веракруса. Мужчин обычно запирали в королевской тюрьме Ла-Акордада, а женщин отправляли в богадельню Хосписио-де-Робрес или в спецприемник для бродяг Касас-де-Рекохидас. Как и на севере, они там находились под неусыпным наблюдением. Существовала проблема скученности, поскольку большинству пленных индейских женщин и детей не хватало мест. В Касса-де-Рекохидас индейским женщинам приходилось соседствовать с проститутками, которых власти вылавливали на улицах и отсылали туда. При таких обстоятельствах неизбежно случались ссоры. Не хватало денег на поддержку пленников в тюрьмах, пока они дожидались отправки в Веракрус. Директора подобных учреждений жаловались на ничтожность суммы в 1-2 реала в день, выделяемых на индейцев. В общем, несмотря на то, что казначейство выделяло деньги на содержание каждого индейца, их видимо было недостаточно, или случалось так, что индейцы, например, отказывались от одежды, которая им полагалась. Посмертные свидетельства часто говорят о наготе индейских мужчин и женщин.
Если в столицу с севера индейцы время от времени ехали верхом на муле, то двухсот пятидесяти мильный переход из неё к побережью всегда проходил пешком. На этом этапе наблюдение и охрана усиливались в разы. Солдаты сковывали цепями мужчин и женщин попарно, с одним прикованным к общей цепи, что связывала всю группу. Такие закованные партии проходили на пути в Веракрус по 8-12 миль в день по суровой местности. Солдаты описывали отношение индейцев к этому фразой: «лучше умереть сейчас, чем идти завтра». Туземцы порой валились на землю и отказывались продолжать путь. Однажды, например, после избиения одного такого индейца прутом, солдату удалось его поднять и заставить пройти еще милю, пока тот окончательно не выбился из сил, и «я вынужден был водрузить его на мула». В другом случае, на пути в Веракрус три или четыре индейца тоже без сил упали на землю. Но, как вспоминал позже один из охранников: «один из них сделал это так, что было видно, что он упал не в изнеможении, а в гневе». Этот индеец склонял свою голову к земле каждый раз, когда падал- восемь или девять раз, и «любое такое соприкосновение с поверхностью раскроило бы его череп, но к счастью мы проходили по местности с мягкой, суглинистой почвой». По прибытии на побережье, индейцы вновь помещались в ограждение. Из-за невозможности выговорить и запомнить индейские имена, испанцы присваивали большинству пленников номера. Обычно вся группа называлась термином «мекос», производное от чичимекос - пренебрежительного термина, с давних времен применявшегося к кочевым северным индейцам. Следовательно, отдельные индейцы, не имевшие христианские имена, назывались просто: «Меко 3»….»Меко 133» и тд. Все они находились в замке Сан-Хуан-де-Улуа до прибытия судна, которое доставит их на Кубу.
Не все туземцы преодолевали путешествие от пограничья на Кубу. Больше смертельных случаев происходило не на марше, а в тюремном заключении, из-за скученности и питания непривычными продуктами. По словам одного испанского чиновника, индейцы «умирали из-за места, где было собрано много людей, от печали по их потерянной свободе и из-за изменений в диете». Заключения в тюрьмы пограничья, Мехико и Веракруса способствовали распространению черной оспы и гнилостных лихорадок, вероятно, вызываемых холерой. Тюремщики и богадельни тщательно документировали случаи болезней и затем принимали решения, кто подходит для продолжение путешествия, а кого следует оставить в заключении. Например, в феврале 1798 года врач из богадельни приказал оставить заключенных Меко 502 и Меко 508, а не отправлять их в Веракрус. Он объяснил, что Меко 502 болен лихорадкой, а Меко 508 кашляет кровью, и «они не годятся для продолжения, так как марш перегреет их кровь и усугубит их болезни». В иных случаях решение о передвижении больных индейцев было обусловлено высокой степенью их заразности или не-заразности, а не заботой о здоровье отдельного индейца. Например, в январе 1797 года много женщин заболели гнилостной лихорадкой в Веракрусе во время ожидания транспорта на Кубу. Но губернатор решает, что они должны продолжить путешествие, так как капитан судна проконсультировался с врачом, который объяснил, что «эта лихорадка не заразная, а произошла в результате изменения условий местности, из-за их наготы и по многим другим причинам». Осмотрев этих женщин, капитан отметил, что «эти индейцы полны страданий, поскольку они совсем голые, и у них есть лишь одежда из шерсти, которая скапливает пот и приводит ко всем типам болезней и особенно к лихорадке». Изменения в диете вызывали понос и цингу, и порой из-за этого происходили смертельные случаи. В дополнение лихорадке и черной оспе, доктора отмечали, что «цинга является болезнью, которой это племя наиболее подвержено». Большинство перемещаемых индейцев были из полукочевых или кочевых племен, привычных к диете, состоявшей преимущественно из фруктов и овощей, которые они выращивали. Тортильи, фасоль и мясо, получаемые ими от охранников, не имели основных привычных для них питательных компонентов, которые могли помешать возникновению цинги.
Все же испанцы называли «печаль от утраты свободы» как еще одну причины смерти, что было «трудно объяснить или измерить». В конвойных документах сохранились несколько записей о самоубийствах. В декабре 1789 года охранник цепной колонны, следовавшей из города Чиуауа в город Мехико, отметил, что утром сержант наткнулся на молодую женщину, которая перерезала себе горло. Он начал расследовать это дело и узнал от других индейцев, что «она уже несколько дней хотела убить себя, но они её останавливали». В другом случае солдаты окружили индейцев, но те прыгнули со скалы, разбившись насмерть.
Итоговое число прибывавших на Кубу индейцев сокращали еще и побеги. Призрак индейского побега постоянно занимал умы конвойных солдат. Они многократно разговаривали о прошлых побегах и о тяжелых последствиях, что происходили, когда «эти варвары получали свободу». Например, перед самым Рождеством 1796 года, Франциско Гонсалес прибыл в город Халапа во главе конвоя, сопровождавшего индейских пленников на побережье Карибского моря. Мэр сообщал, что Гонсалес пришел с телесными повреждениями, которые он получил в результате насилия над ним во время индейского побега из придорожной гостиницы, когда ближе к полуночи мужчины туземцы выкрикнули боевой клич, буквально затоптали охранника у двери их комнаты, забрали его ружье и выскочили в главный зал гостиницы. Другие солдаты конвоя схватили свое оружие, чтобы помешать индейцам удрать в горы, но мужчины апачи отчаянно сопротивлялись, набрасываясь на них с отколотыми от стены неровными кусками черепицы. Испанцам удалось штыками ранить некоторых пленников, но восемнадцати из них удалось скрыться в ночи. Десяток солдат и милиционеров бросились в погоню за ними, которая продолжалась довольно долго и завершилась повторным захватом двенадцати апачских мужчин. За проявленную халатность и неудачные действия по предотвращению побега, Гонсалес был осужден и посажен в тюрьму. По иронии судьбы, он провел шестнадцать месяцев в том же замке в Веракрусе, где индейские заключенные дожидались транспорта на Кубу.
Подобные побеги не были чем-то необычным. В конце 18 века всего более 250 индейцев бежали из колонн пленников и тюрем в центральной Мексике и на островах Карибского моря. Обычно побеги совершались рано утром, когда некоторые солдаты еще спали, или во время обеда, когда индейцам освобождали руки, чтобы они принимали пищу. Дефекты в конструкции наручников также содействовали побегам: железные наручники имели шероховатую поверхность, были неотполированными и тяжелыми; они растирали запястья заключенных и вызывали сильную боль. Кроме того, они были слишком широкими и индейцы могли высвобождаться из них. Особенно часто побеги случались на лесистых склонах гор, спускавшихся к берегам рек. Солдаты северной Новой Испании, знакомые с нравами туземцев, как правило были более бдительными, но индейцы, уже перетерпевшие месяцы лишения свободы и длительное путешествие на юг, решались на большие риски, лишь бы обрести свободу. В «печали от потери их свободы» испанские солдаты видели основную причину, по которой индейцы желали освободиться любой ценой. Например, когда двадцать семь туземных мужчин попытались бежать в августе 1801 года, испанские солдаты немедленно получили помощь в лице местных жителей. Несмотря на это, индейцы продолжали яростно сопротивляться, вырывая камни из стен и швыряя их в своих поработителей. В итоге солдатам пришлось стрелять и убить 23 пленника. В другой раз, в марте 1792 года, двенадцать индейцев попытались бежать во время обеда в лагере, который был разбит прямо в поле во время перехода к городу Мехико. Несмотря на предупреждения, что солдаты будут стрелять, если они не успокоятся, индейцы продолжали обругивать их. Тогда офицер дал команду стрелять. По завершении убийства туземцев, солдаты изуродовали их тела и командир отрезал их уши, чтобы предъявить их вице-королю. Но потом им пришлось вернуться, так как уши были съедены дикими животными и необходимо было отрезать разлагающие руки индейцев.
Однажды, в феврале 1799 года, сразу после полуночи группа индейских женщин молча сидела в темноте в отведенном им помещении. Охранник за дверью поинтересовался почему не горит лампа, но потом решил, что это вероятно из-за стойкого холодного ветра. После выкрика: «Индейцы убегают!»,-солдаты ночного караула все разом бросились к постройке с мужчинами. А между тем, более пятидесяти женщин и маленький мальчик бежали в ночь. Потеряв время на мужчин, пытавшихся высвободиться из наручников, солдаты слишком поздно бросились в погоню за женщинами, догнав только одну отставшую, которая цеплялась за дерево на склоне горы. Солдаты её окружили, но она бросала в них камни, пока один из них не отсек ударом мачете ее запястье.
По прибытии на побережье индейцы тоже пытались совершать очень рискованные побеги. Чиновники отмечали, что индейские мужчины бросались в воду из замка Сан-Хуан-де-Улуа. Эти же чиновники не только стали свидетелями этого, но и нашли затем тело утонувшего при побеге индейского мужчины, выброшенное на берег. Подобными поступками низвергались упования на то, что туземцы, оказавшись в открытом море, откажутся от попыток побегов. На Кубе тоже были случаи побегов туземцев. Например, когда в декабре 1802 года в Гавану прибыла очередная партия заключенных, шесть из них немедленно бежали. Губернатору удалось вернуть некоторых из них, но «два свирепых индейца по-прежнему находятся на свободе в сельской местности и совершают зверства совместно с несколькими беглыми рабами мулатами».
Некоторым туземцам удалось все же возвратиться домой. В 1780-х годах беглецы с побережья Карибского моря объявлялись в провинции Новый Сантандер (будущий Тамаулипас) на северо-востоке Новой Испании. В более, чем десяти своих письмах с 1782 по 1785 годы, губернатор этой провинции уверял вице-короля, что колонны пленников надежно охраняются. Он объяснял это тем, что такие беглецы являются «самыми свирепыми и наиболее бесчеловечными врагами». Также он утверждал, что они не только лично совершают акты возмездия, но и распространяют «свои чувства мести на прежде мирные туземные группы, делая их своими союзниками и расстраивая изначальный замысел экспатриации». Некоторых отправляли на юг неоднократно. Например, в апреле 1796 года Эль Верде и Дисоку вновь были отправлены к побережью Карибского моря от своих родных очагов возле Тусона, после того, как они осуществили свой многомильный побег из скованной цепью группы апачей возле города Мехико. Пробираясь ночами вдоль дорог, они питались кониной и кукурузой, собранной с полей окрестных асиенд, пока не прибыли в лагерь апачского предводителя Эль Вивора. Однако, этот вождь к тому моменту заключил союз с испанцами и поэтому без лишних промедлений сдал их испанским властям в соседнем пресидио Ханос. Эль Верде потом искренне недоумевал за что: «ведь мы не нанесли никакого вреда». Свидетельства Эль Верде, данные им властям в Ханосе, проливают больше света на то, что произошло с ним и его компаньоном. Он объяснил, что уже дважды бежал из скованной группы, направлявшейся в центральную Мексику, преодолев пешком, а иногда верхом, почти 4000 миль за два года.
Так или иначе, но на эти побеги необходимо было реагировать. Военные власти исследовали проблемы с наручниками и постоялыми дворами в придорожных гостиницах и выдали рекомендации по устранению недостатков. За непредотвращение побегов были арестованы три начальника конвоев, включая уже упоминавшегося Гонсалеса. Двое из них в итоге были оправданы, а вот Гонсалес понес ответственность за побег индейцев из его цепной группы и был приговорен к шестнадцати месяцам тюремного заключения. Это произошло из-за серьезного ограбления, которое совершили его бежавшие апачи. Они похитили с десяток лошадей и другого скота, подожгли хозяйственные постройки и дома ранчо, и в довершение всего убили испанца и якобы съели его детей. Очевидно, что туземцы не являлись пассивными жертвами испанских мер по их высылке.
Несмотря на насилие, болезни, скученность в тюрьмах и побеги,- явления, характеризовавшие «путешествия» на юг,- поразительное количество туземцев уцелело и трудилось в центральной Мексике и на островах Карибского моря. Известно, что 70 процентов от изначального количества пленников в колоннах, выдержали их лишение свободы и марш на юг. Исходя из общего числа перемещенных, это означает, что как минимум 2400 индейцев прибыли в цепных колоннах в центральную Мексику в последние десятилетия колониального периода. Существующая отрывочная документация переходов к Карибскому морю говорит о том, что по крайней мере 60 процентов индейских пленников, прибывших в город Мехико, были отправлены на побережье, и по крайней мере 400 из них были сосланы на Карибские острова. Хотя, возможно, что дополнительные исследования кубинских архивов выявит более высокую цифру.
Туземцев, долго содержавшихся в заключении и перенесших тяжелое путешествие на юг, ждала разная участь в зависимости от их пола и возраста. Дети часто распределялись в семьях по пути в город Мехико или уже по прибытии в него. Порой судьба этих детей была сходна с судьбой индейских пленников из пограничных регионов, когда они переходили в услужение солдатам в качестве вознаграждения за их действия в военных кампаниях. Некоторые принимались в испанские семьи, становились католиками и самоинтегрировались в колониальное общество. Другие пытались бежать и возвратиться на север, на свою родину. Судьба взрослых зачастую обуславливалась их половой принадлежностью. Женщины распространялись в качестве служанок в семьях Мехико, Веракруса и Гаваны. Мужчины отправлялись на работы рядом с осужденными и африканскими рабами в портах и укрепленных замках на побережье Карибского моря, а также на фермы. Кроме того, как мужчины, так и женщины направлялись на Кубе на работы на сельскохозяйственные поля (табак, лимоны и тд). Со временем все меньше мужчин и женщин задумывались над побегом в Новую Испанию, так как за всеми индейцами, сосланными в Гавану, был установлен жесткий паспортный контроль.
В 1798 году королевским эдиктом было утверждено, что все туземцы, независимо от пола и возраста, должны привлекаться к работам согласно их половой принадлежности: женщины и девочки в качестве домашней прислуги, лица мужского пола в качестве работников на различных физических работах. На островах явно недоставало слуг,- как рабов, так и людей свободного труда. Например, в 1781 году дон Мигель Лассо де Ла Вега подал прошение о предоставлении ему шести индейцев, недавно прибывших в Веракрус с очередной цепной колонной с севера Новой Испании. В своем письме к вице-королю он отметил, что «этот город хорошо известен за свою нехватку слуг». Одно прошение от 1802 года было еще более откровенным. Диего Гарсия Панес писал наместнику, что его жена и дочь просят двух индейских девочек из недавно прибывшего конвоя. Он разъяснял, что «слуг в этом городе так мало, и они такие неумелые, неважно рабы или свободные, что скромные семьи, такие как моя, вынуждены просто мириться с их отсутствием». Далее Панес писал, что нынешний дефицит рабочих самый тяжелый, что он видел за свою сорокалетнюю бытность жителем Веракруса. В 1770-х и 1780-х годах домохозяйствам в городе Мехико тоже предоставлялись заключенные индейцы, хотя не всегда граждане были удовлетворены результатами своих ходатайств. В 1778 году вице-король отмечал, что «из-за недостаточного опыта индейских женщин в услужении, и из-за легкости, с которой они сбегают, теперь не каждый дом желает их получить». Несмотря на такие случаи недовольства, перераспределение труда индейских женщин и детей неослабевало. И на местах пленникам порой не давали покоя. Например, в апреле 1792 года три индейских мальчика сбежали с места своего распределения на кухне королевского дворца в городе Мехико. При этом они еще и украли лошадь, инструменты и продукты. Когда их поймали, они объяснили, что бежали, поскольку рабочие на кухне постоянно их дразнили и мешали в работе. Один человек бил их по головам и говорил, чтобы они возвращались туда, откуда пришли. Пленники использовались не только в домашних делах. Например, когда весной 1782 года более сотни индейских мужчин, женщин и детей прибыли в город Мехико, вице-король сказал, что табачные плантаторы в Орисаба и Кордоба испытывают нехватку рабочих рук, и поэтому каких-то пленников нужно отправить в эти города, чтобы удовлетворить потребность. Как и в домашнем труде, результаты от выращивания табака были разными. В марте 1782 года восемнадцать индейцев были распределены на табачные плантации в Кордобе, но к январю 1783-го только четыре из них оставались, поскольку «их плохой характер толкает их в пустыню». Из-за этого вице-король распорядился всех пленников отправлять на табачные плантации в Веракрус. Но в Орисабе дела шли успешнее. Шестьдесят девять индейцев были доставлены к табачным плантаторам в марте 1782 года, и хотя к ноябрю 1783-го многие мужчины сбежали, женщины и дети оставались. По словам мэра, все эти индейцы говорили, что они будут сильно страдать, если их разлучат с их хозяевами: «учитывая то обхождение, которое они получали, и тот факт, что многие из них покрещены».
Хотя подобное и вызывает недоверие, но все же ясно, что пленные индейцы трудились и приносили пользу жителям Орисабы, и последние не хотели, чтобы индейцев отправили в Веракрус. В 1790-х годах почти все индейские заключенные, которые прибывали в город Мехико, за исключением самых маленьких детей, были сосланы в Веракрус и в Гавану. На Кубе они выполняли работы, свойственные африканским рабам.
За двадцать прошедших лет с первого корабля, приплывшего с военнопленными апачами в порт Гаваны в 1784 году, прибытие «мекос», как обычно называли этих пленников за пределами обширного бассейна Рио-Гранде, стало обычным явлением. Местные жители подавали прошения на получение мужчин и женщин в свои домашние хозяйства; различные ведомства вопрошали о целых группах пленников для своих нужд; священники отмечали их присутствие в приходских регистрах. Однако, когда в марте 1784 года в порту Гаваны причалили бригантина «Генерал Гальвес» и пакетбот «Олибабланка» с 18 индейскими пленными женщинами и 33 мужчинами, губернатор направил послание своему аналогу в Веракрус, в котором просил объяснить ему, почему он не получил никакого известия об этих индейцах: откуда они, и что он теперь должен с ними делать. Также он был сильно обеспокоен присутствием этих «неверных» в своей юрисдикции из-за их «свирепого и неукротимого нрава». Управляющий Веракруса ответил, что из-за побегов апачей пришлось их сослать в более безопасное в этом отношении место. Кроме того, пленники имели «такое пренебрежение к жизни, что часто бросаются в воду со стен замка Сан-Хуан-де-Улуа вместе со своими цепями, - как это недавно сделали двенадцать из них». «И учитывая, что военные командиры северных провинций считают, что такие беглецы разжигают сопротивление испанцам»,-писал он далее,-«нет выбора, кроме, как поместить воду между ними и их родиной». Также он отметил, что даже женщины представляют собой опасность для домов, куда он их посылает «для образования и христианского обучения». Следовательно, можно сделать вывод, что отправкой пленных индейцев на Кубу вице-король хотел обезопаситься от их побегов на родину. В марте, мае и августе 1784 года грузы заключенных апачей прибывали в Гавану, и их размещали по частным домам. Такие жители Гаваны были только рады иметь у себя в качестве работников индейских женщин и детей. В июне губернатор отметил, что местные жители «просят о них с нетерпеливым желанием». Порой в 1780-х следующие партии заключенных распределяли среди осужденных работников. И здесь не всегда можно отличить пленных апачей или других туземцев от испанских преступников, поэтому сложно определить точное число туземцев с севера, прибывших на Кубу. Но записи 1790-х годов все же позволяют понять, как чиновники распределяли работников в неволе и кто их получал. «Мекос» прибывали на Кубу различными партиями в 1790 и 1791 годах, что подтверждается существующими петициями местных жителей. По своем прибытии пленники размещались в Ла-Кабака –жилые кварталы для королевских рабов. Распределение этих «рабов Его Величества» проходило под «оркестровку» «черной» артиллерийской компании. Жителям, которые получали «мекас» (женщины и дети) и «мекос» (соответственно мужчины), давались инструкции, что отныне они обязаны их кормить, одевать и обучать католическим догматам, и «обращаться с ними хорошо». Например, Хуан Мануэль дель Пилар, получивший по своему прошению пленного индейца, обещал, что теперь он будет «наставлять его в течение трех месяцев», а затем получит свидетельство о его крещении у местного приходского священника. Также он обязался одевать пленника, кормить, и уведомить губернатора в случае его смерти, или о «его мучительном приспособлении, и поэтому его необходимо вернуть». И подобное происходило. Например, в 1791 году донья Клара Мария де Сьерра написала, что она получила индейскую женщину месяц назад, приложила неимоверные усилия к её наставлению, но безуспешно, из-за «её склонности к упрямству». Дон Франциско Бегет и Дон Хуан Маркети тоже возвратили своих индейцев и попросили дать им других. Сообщения об упрямстве пленников возможно указывают на трудности местных жителей по нахождению общего языка с пленниками, или на то, что те не могли или просто не желали прилагать те усилия, которые хозяева от них ожидали. Среди пленников было много пожилых людей, и поэтому некоторые из них оставались в заключении из-за их «обезображенной наружности и возраста».
Короче говоря, трудностей с индейцами было много, но африканские рабы были дороги, поэтому получение туземных пленников на безвозмездной основе вполне устраивало представителей средних и низших слоев общества. Но и вполне, казалось бы, обеспеченные люди, тоже не отказывались от индейцев. Например, донья Хосефа де Кастро, жена адвоката, в 1802 году объясняла свою просьбу о получении индейской прислуги тем, что она больна, имеет детей и ее муж отсутствует. У нее не было средств на содержание «негра». Поэтому она просила дать ей «мека», которая, как она услышала, недавно прибыла в числе других на Кубу. Висенто Нието говорил губернатору в Гаване, что он вдовец и имеет дочь, поэтому нуждается в слуге, но не может себе этого позволить. Но он слышал, что «в Касас-Бланка есть партия индейских женщин», и он просил об одной из них согласно «принятым условиям», отмечая, что в прошлом он уже был знаком с такого типа распределением. Когда жители выполняли свои обещания по отсылке свидетельств о смерти пленников, они обычно указывали на непрерывное воздействие болезней на перемещенных апачей, и поступали в отношение них, как это и было обусловлено соглашением, - в соответствии с основными нормами общественной жизни Гаваны. Например, в январе 1791 года Хуан Мануэль дель Пилар известил, что его индейская пленница Мария Висенте испытала «бурные кровяные судороги» и что он привел трех докторов и аптекаря, чтобы ухаживать за ней, «не жалея расходов по содействию её выздоровлению». В итоге она умерла и он похоронил её перед кафедральным собором Гаваны. Записи приходских священников фиксировали смерти апачских пленников в регистрах под названием «Коричневые и Негры», что указывает на относительно небольшую популяцию индейцев на Кубе и их ассоциацию с рабским трудом.
Многие заключенные мужчины трудились вместе (и вместо) с осужденными и африканскими рабами на фортификационных объектах. Апачи помогали поддерживать и расширяли собственно те места, где они и содержались на Кубе. Испанцы строили и расширяли крепости подобные замку Сан-Хуан-де-Улуа в Мексике или Ла-Кабана в Гаване. Управляющие портов и укреплений вели детальный учет осужденных и военнопленных, бежавших из этих мест, и в этих записях присутствуют рабочие апачи. Такие побеги были обычным делом. Например, 30 октябре 1798 года 16 мужчин, и среди них двое «мекос»: Жозе номер 1 и Жозе Антонио - бежали из крепости Касабланка. Номер один - это был возможно «Меко 1», который прибыл в Гавану в ноябре 1797 года на борту фрегата де Гуэра О.
Иные пленники работали на кубинских верфях, в замках и крепостях совместно с африканскими рабами. И бежали они оттуда тоже со своими африканскими коллегами. Неизвестно, как они объяснялись, но ясно, что каким-то образом находили взаимопонимание для того, чтобы вырваться из рабства и начать совсем другую деятельность, связанную с рейдерством по стране. Одна из таких групп беглецов состояла из семи мужчин, из которых по крайней мере двое это точно апачи: Эль Чико и Эль Гранде; еще двое похожи на индейцев; и три черных раба, а может мулаты. Они совместно совершали налеты, в которых воровали скот, врывались в дома с целью грабежа и поджигали виноградники и другие сельскохозяйственные обрабатываемые угодья. В некоторых таких случаях говорится лишь об одних апачах. Капитан Гавилан и двадцать его подчиненных имели несколько стычек с ними, и командир потом сообщал, что налетчики пускали в его людей стрелы. Апачи не должны были иметь проблем с изготовлением луков и стрел, и, вероятно, играли центральную роль в банде. Неизвестно, преследовали ли эти люди какие иные планы, кроме мести и простого выживания. В день, когда люди Гавилана убили Эль Гранде, местные жители сообщили, что другие беглецы атаковали асиенду, где убили шесть собак, затем ворвались в дом, чтобы украсть одежду. Также они проникли в местную церковь и там продолжили буйствование, отломив руку у статуи девственницы Гуадалупе и осквернив святую воду. Гавилан продолжил свою кампанию, отправив голову Эль Гранде в Гавану, чтобы получить свои 2500 песо вознаграждения, но нет ни единой записи о том, что было дальше и были ли пойманы остальные члены «паленке», или банды.
Из-за подобных «паленке», Гавана послала петицию короне с требованием присылать на Кубу из Мексики только детей этих свирепых «индиос». Хотя отправки заключенных после этого стали более редкими, все же королевские чиновники как и прежде присылали и взрослых апачей. Последняя их партия была доставлена на Кубу в 1816 году. К этому моменту солдаты и милиционеры переместили от Рио-Гранде внутрь страны от трех до пяти тысяч апачей и других их туземных соседей, и как минимум 400 мужчин и женщин были отправлены в Гавану. Некоторые из них быстро умерли от непривычных тропических болезней, и записи об их смертях размещены в приходских регистрах тех лет среди записей свободных людей и африканских рабов. Другие, также, как Эль Чико и Эль Гранде, бежали и занялись скотокрадством, что немного напоминало им их прежнее существование за счет налетов на ранчо в северных пограничных землях Новой Испании. Некоторые индейские мужчины и женщины, оказавшиеся в домашних хозяйствах Гаваны, имели детей и начали по-новой свои жизни уже в пределах кубинского общества. В 1782 году управляющий Гаваны даже предположил, что большому количеству апачей придется отвести район в окрестностях Гаваны и они станут представлять собой дешевую полезную рабочую силу для своих испанских соседей. Этого так и не произошло, но термин «меко» приобрел новые черты. В словаре испанской королевской академии 19 века указано, что «меко» означает в равной степени «дикий индеец» или «красный цвет, смешанный с черным».
В середине 1790-х годов солдаты тоже неоднократно подавали прошения на получение индейских детей, которых они захватили во время военных действий. Например, в марте 1794 года, Педро де Нава, комманданте-генерал города Чиуауа, сообщал, что маленькие апачские девочки, которых выбрали сержант Николас Мадрид и Мариано Валеро, могут быть им оставлены, и что другим солдатам, принимавшим участие в последних кампаниях, должна быть предоставлена такая возможность: «выбрать маленькую индейскую девочку для собственных нужд». В сентябре Нава еще раз одобрил предоставление солдатам маленьких девочек, которых они выбрали, чтобы «лелеять их и обучать». Эта практика перешла и в новый век. Например, тридцатипятилетни<