В своей оценке мы, в отличии от многих либеральных критиков, объявивших картину «новой классикой», не будем спешить. В конце концов, «классика» - на то и «классика», что этот статус нельзя присвоить какому-либо художественному произведению на следующий день после выхода. Оно должно отстояться, пройти выдержку временем, как хорошее вино. Преходящий, конъюнктурный момент в нем должен отделиться от по-настоящему существенного, от тех больших коллизий, которые сохранят свое значение и через поколения. То, что мы имеем сегодня – это успех, скандальный, оглушительный успех, но это еще совсем не то, что делает произведение «классикой». Может быть, «Левиафан» и не «гениален», мы легко можем это допустить, но бесспорно одно: это, во всяком случае, качественное, профессионально сделанное кино, явившееся в то же время чрезвычайно сильным общественно-политическим высказыванием. Так и надо к нему подходить: не как к «герметическому», замкнутому само в себя произведению, не как к «чистому» искусству, не с абстрактно-эстетических позиций, а с точки зрения его жизненности, его отношения к действительности.
Ведь в чем состоит сила «Левиафана»? Самое существенное в нем? Ведь не в суровых же картинах нашей северной природы. Не в удачном использовании музыки из «Эхнатона» знаменитого современного композитора Филипа Гласса. Не в мастерской работе оператора. Даже не в удачном подборе актеров. Будь в фильме все это, но только это, фильм посмотрела бы горстка эстетов-киноманов, но он остался бы совершенно незамеченным широкой публикой и, во всяком случае, не вызвал бы такой острой общественной дискуссии. Ведь все это только форма. Форма, безусловно, талантливая, изощренно исполненная, но… без содержания всякая форма пуста. Если история надумана, если образы героев изначально фальшивы, то самые лучшие актеры не смогут вдохнуть в них жизнь. То же относится к музыке, то же – к операторским решениям. Без содержания всякая, самая изощренная художественная форма останется только интеллектуально-эстетическим онанизмом, разговором ни о чем.
Итак, в чем же состоит содержание «Левиафана»? Что мы увидели в нем? В сущности, совершенно ничего нового. Точнее, мы увидели ровно то, что большинство из нас и без того ежедневно видит вокруг себя. Все это нам знакомо. Эти улицы, эти дома и квартиры, эти люди, эти предметы быта, эта обшарпанная мебель, эти банки с вареньем в погребе, эти мелкие семейные ссоры, эти отношения с детьми, близкими, приятелями. Это наш мир. Мы так ведь и живем. Так и пьем. Так и говорим. Так и поступаем.
Основу содержания «Левиафана» составляет наша обыденность, наша повседневность. Звягинцев ничего не выдумывает, а только показывает жизнь. Такой, какая она есть. В этом и заключается весь секрет «Левиафана», вся его сила – в том, что он беспощадно реалистичен, что показывает нам правду жизни. Этот эффект усиливается благодаря чрезвычайной простоте формы. Неправы те, кто ищет (и ведь находят!) в «Левиафане» какую-то особенную сложность, «многоплановость» и т.д. Ничего подобного в фильме нет. Наоборот, его художественный язык отличается лаконичностью, даже лапидарностью и минимализмом (далеко не случайно композитором картины стал патриарх минимализма Гласс). В нем нет ничего лишнего, искусственно придуманного, никакого украшательства. Единственная «многоплановость», которая в нем присутствует – это многоплановость самой жизни.
Но в этом ведь и заключается задача всякого подлинного искусства – в том, чтобы ничего не измышлять, не городить искусственные схемы, а взять саму действительность и придать ей такую художественную форму, которая заставила бы нас увидеть. Если выше мы говорили, что форма без содержания пуста, то ведь верно и обратное: содержание без формы бездейственно. Ну, снял бы кто-нибудь из нас на камеру один день своей жизни. И кто бы стал это смотреть? Кто бы в этом что-то увидел, понял, почувствовал? Мы ведь и без того живем среди всего этого. Но этого не видим. Слишком страшно, слишком неприятно. Мы отворачиваемся, закрываем глаза, уходим от действительности в прошлое или будущее, в мечты, в фантазии, в водку, в религию, в телевизор. Куда угодно, только бы не видеть. А настоящее искусство помогает нам, пусть на время, пробудиться, открыть глаза, оглядеться вокруг, взглянуть на себя со стороны, заглянуть внутрь себя. В конечном итоге задача искусства состоит только в том, чтобы показать нам самих себя. Ленин совсем не случайно назвал Толстого «зеркалом русской революции». Всякое искусство, если это искусство, а не агитка, - это зеркало, отражающее действительность. Вопрос только в том, какую именно действительность и как оно отражает. «Хорошее зеркало» ухватывает самое главное, самое существенное и передает его без искажений. Наоборот, «кривое зеркало» той или иной степени обманывает нас, искажает действительность в угоду нашему успокоению или чуждым нам интересам. И, надо признать, «Левиафан» Звягинцева – хорошее зеркало.
Если это только возможно, нужно добавить это в виде врезки:
[Уже после того, как были написаны эти строки, мы прочитали в стенограмме одной из встреч со Звягинцевым, как он сам очень созвучным образом характеризует свое credo:
«…добиться внимания зрителя можно только говоря правду, прямо говоря о том, что ты знаешь, что ты видишь; пусть безжалостную, страшную правду, но говорить, называть вещи своими именами. Другой вопрос… как быть с тем, что человек видит что-то, но закрывает на это глаза… Какую нужно создать ткань, чтобы он увидел это, увидел, что это касается именно его, что это про него… Это вопрос для меня. Но то, что требуется создавать не сладкие сказки, эту идеалистическую патоку, дешёвую развесистую клюкву, которая нас утешает сладостно в нашем сне о самих себе, это для меня очевидно. Нужно говорить о насущном, о важном, о том, что есть и что ты видишь, что тебя заставляет переживать за то, что происходит с тобой и с обществом... фильм, как и его герои, - это лишь возможный повод для человека к мысли о самом себе».]
Взять хоть измену Лили. Она ведь прыгает в постель к Диме не от большой любви, а потому что достало, потому что обычный столичный адвокат в ее родном Прибрежном смотрится едва ли не сказочным принцем, потому что другого такого шанса не будет. Что, выдуманная история? Нет, самая обычная. Всего несколько дней назад автор этих строк слышал реальную историю одной женщины чуть старше 30, живущей в небольшом прибрежном поселке в Крыму. У нее только одна мечта – уехать. Вырваться из мучительной обыденности, убогости и серости своего существования. И каждый год она ждет нового сезона, чтобы выйти замуж за приезжего и переехать в другое место. Чем не Лиля? И не потому ли такой популярностью у нас пользовалась песня про «Даже если вам немного за тридцать, есть надежда выйти замуж за принца», что в ней иронично обыгрывается мечта, понятная сотням тысяч и миллионам российских женщин? И не по той же ли самой причине очень многие молодые люди у нас, кто чувствует в себе хоть какие-то силы, мечтают только об одном – уехать заграницу и начать там новую жизнь?
И не нужно читать моралей по этому поводу. Не нужно рассуждать о том, хорошо это или плохо. Это так. И это очень понятно. Это понятно для женщины-работницы, которая каждый день просыпается засветло, чтобы ехать со своими товарками по несчастью на рыбный завод и стоять там у бесконечного конвейера, чтобы, возвращаясь домой, проводить время у плиты и в заботах о детях. Беспросветная, безнадежная жизнь. И если единственным выходом из нее видится удачное замужество, можно ли это осудить? А мужики-работяги лучше живут? Такое же колесо сансары. Они и изменить свое социальное положение так не могут, а только компенсировать убожество своей жизни, выйдя за женщину, с которой не было бы ссор, которая бы готовила, делила постель, заботилась о детях. И каждый из них, если только представится возможность, сменит жену на «лучшую» или будет искать счастья «на стороне». И это тоже слишком понятно. И можно ли за это винить? Можно ли винить в «отсутствии патриотизма» молодых парней и девушек, которые не нужны своей стране, которые в ней не видят никаких перспектив, которые не могут в ней осуществить свои мечты, раскрыть свои таланты и способности, которые хорошо видят свое будущее в своих близких? Такова жизнь. Та жизнь, которой мы все живем.
Моралей тут не нужно. Морали не помогут. Но кое-что увидеть и понять необходимо. Понять, что иллюзиями жить нельзя. Вернее, у нас пока только ими и можно, но не жить, а проживать жизнь. Увидеть, что если все так живут, но никто ничего изменить не может, то те «выходы», которые мы для себя рисуем, – в удачном замужестве, в счастливой семейной жизни, в бегстве заграницу и т.д. – никакими действительными выходами не являются. Надо остановиться, трезво посмотреть на самих себя и понять, что «принц» не приедет, не хватит на всех «принцев». Что в семейной жизни почти никто не счастлив, что то, что представлялось раем, на деле оказывается адом бесконечных ссор, и взаимного, выматывающего нервы пиления. Что заграницей большинство из нас нужно еще меньше, чем в России. И если для того, чтобы мы это поняли, нас нужно ткнуть носом в убожество нашей жизни, обнажить перед нами всю ее правду, значить, надо ткнуть. Снова и снова надо тыкать, как котят, пока мы эти уроки как следует не выучим. И хорошо, если есть искусство, которое может открыть нам глаза, показать нам, кто мы есть. Но, если мы только увидели самих себя, увидели всю ущербность нашего существования, то тут же встает мучительный вопрос: что делать? Как же тогда жить? Как изменить свою жизнь? Как бороться за такое изменение? Да и возможно ли бороться? И тут мы подходим к основному содержанию «Левиафана».