– Робин Гуд х… – выплюнул честный бизнесмен. – А отловить его, когда продавать будет – никак?
– Мы думаем, что Соловей не нуждается в деньгах. Он не торговец, он коллекционер. Для него это своего рода искусство… и акт возмездия. Видите ли, по странному стечению обстоятельств, все без исключения пострадавшие лишились очень дорогих вещей с очень долгой и непростой историей… о которой они, увы, не имели ни малейшего понятия.
– То есть?
– Упомянутый вами Борис Алексеев, владелец украденного яйца Фаберже под названием «Памятное Александра Третьего», приобрёл его на аукционе «Кристи» за шесть миллионов долларов. Если я не ошибаюсь, сделал он это потому, что незадолго до покупки его коллега по бизнесу купил похожее, а Борис Иванович не хотел ударить перед ним в грязь лицом… При этом он искренне считал Карла Фаберже французом, а об Александре Третьем знал только, что он был императором. Вопрос о том, в каком веке он жил и какой страной правил, вызвал у Бориса Ивановича крайнее затруднение.
– А какая на… разница?!
– Для вас – никакой, – легко согласилась я. – А вот для Соловья, видимо, огромная. Видимо, он счёл вас, Бориса Ивановича и ещё одиннадцать ваших товарищей по несчастью недостойными владеть подобными сокровищами.
– Меня?! Недостойным?!! Да я… – «котик» осёкся, но это явно стоило ему нечеловеческих усилий. – И что, за пять лет вы его не поймали?
– Мы пытались, поверьте. Но за пять лет у нас не возникло ни одного подозреваемого, – я запнулась, но повторила, – ни одного.
– И на… тогда нам нужна…
Я не слушала – хрустальная люстра и натяжной потолок вдруг прыгнули и унеслись куда-то, а вместо них я видела рампы и лепнину Малого Зала Консерватории пятилетней давности. Дело Соловья только попало ко мне – но тогда ещё не было клички «Соловей». А была коллекционная скрипка Амати, похищенная в нашем районе; её владелец, хозяин подпольного ломбарда, собиравшийся в ближайшее время выставить скрипку на аукцион; её прежний владелец, учитель музыки, заложивший семейное сокровище за десять тысяч долларов на лечение умирающей дочери; и его любимый ученик, в день кражи гулявший на дне рождения своего друга в обокраденном доме. Связь между двумя последними элементами я уловила первой: потому и была в свои двадцать пять старшим следователем, что отличалась каким-то животным чутьём и раскрывала «глухари», которые тихой новенькой кидали для галочки. Разузнав всю подноготную бывшего владельца «Амати» (у того было железное алиби – всю ночь провёл в палате дочери) и прослышав о талантливом Алёшеньке, который питал к своему первому учителю самые нежные чувства, я вдруг ощутила знакомый укол в сердце. Дело нечисто! Никаких следов, ни одной зацепки: друзья Алёшеньки хором уверяли, что тот всё время был на виду, разве что в уборную удалялся, но… чтобы убедиться в своей правоте, мне обычно требовалось всего-навсего взглянуть в честные глаза подозреваемого. А найти улики – дело техники, если знаешь, где искать.
|
Полюбоваться на таинственного Алёшеньку, не привлекая его внимания, проще всего было при его выступлении на очередном туре конкурса Чайковского. Посмотреть из зрительного зала, подойти поздравить с удачным выступлением… Ничего подозрительного. Тогдашний июнь душил жарой; в тот день небо хмурилось и ворчало, не спеша приносить москвичам дождливое облегчение. Усевшись на первом ряду балкона рядом с возбуждённо хихикавшими студентками, я отложила бинокль, облокотилась на парапет и первые два часа честно продремала под мелодичный сценический скрип. Наконец объявили вожделенное имя, я вскинула голову и уставилась на объект наблюдения: молодого человека в чёрном, почти мальчика – тонкого, звонкого и нервного, как его скрипка. Он вскинул смычок, возвёл глаза кверху. Улыбнулся чему-то.
|
В окна, будто только того и ждал, заколотился ливень – а из скрипки вырвалась музыка. Словно кристально чистая вода, высеченная пророком из скалы, она разливалась по залу, и смычок взлетал и парил, а пальцы молниями метались по струнам, и замирали, и таяли, и мелькали в магических гармониях, мелодиях и пассажах…
Первое в своей жизни «Браво» я крикнула, казалось, помимо своего желания. А когда приблизилась и взглянула в эти карие, на прорезавшемся солнце отливавшие золотом глаза – я поняла, что укол в сердце, всегда значивший «нашла!», теперь имеет странную вариационную окраску.
Чутьё не случайно привело меня тогда в Малый Зал. Я не поймала Соловья, – официально прозванного так год спустя, – но зато приобрела нечто куда более стоящее.
Когда мы поженились, Лёшка признался, что тогда из пёстрой восхищённой круговерти он выделил только мой взгляд: цвет изменчивой февральской лазури, кошачья хищническая цепкость – и изумление атеиста, узревшего неопалимую купину на грядке собственного огорода. «Как осторожно вошла в моё сердце, – шутливо напевал он попсовый мотивчик, – твоя золотая стрела»…
|
– Э, вы меня вообще слышите?
– Вряд ли вышесказанное вами нужно заносить в протокол, а речи не для протокола меня не касаются, – вынырнув из собственной памяти, хладнокровно отозвалась я. – Что ж, я вам рассказала, что знаю, теперь закончим с вами. Если вы выговорились, продолжим, не возражаете?
– Пренеприятнейший тип, – буркнула я, покидая особняк час спустя.
– Как и двенадцать предыдущих, – весело подтвердил Коля. – Молодец Соловушка, ничего не скажешь… Есть идеи?
– Поеду просматривать кассеты, – я посмотрела на пакет в руке. – Сомневаюсь, что поможет, но вдруг?
– Ничего, может, в следующий раз… И на старуху бывает проруха.
– Да, и проверим общих знакомых нового пострадавшего и Бориса Алексеева. Два обокраденных приятеля… Личные мотивы? Это может быть зацепкой.
– Может, – Коля галантно распахнул передо мной дверцу машины. – Садись, подвезу до дома.
– Спасибо, – ещё раз поблагодарила я, покидая авто у родного подъезда.
– Всегда пожалуйста. Лёшке привет! Когда там ближайший концерт?
– Он на гастроли в Англию уезжает на следующей неделе. А через месяц в Доме Музыки играет, хочешь, приходи.
– При организованной контрамарочке – почему бы не прийти? – подмигнул коллега. – Тем более что Машка от муженька твоего без ума. Гляди, конкурентка подрастает!
– Ага. Красивая она у тебя, – искренне ответила я. – К тому же музыкант, в отличие от некоторых.
– Соседи уже воют. А я не спешу их расстраивать, что мы ещё школу не кончили и в консерваторию собираемся, – хохотнул Коля. – Удачи! Поехал со своим разбираться…
И, махнув рукой в кожаной перчатке, укатил, перед въездом в арочную подворотню огласив двор прощальными гудками. Покачав головой – как дитё малое! – я достала ключ, выслушала комариный писк домофона и шагнула в подъезд.
– Есть кто дома? – крикнула с порога в тихий тёмный коридор.
– Куда денемся, – откликнулись из комнаты. – Сейчас, добью тут одного…
– Опять шахматы? – скинув сапожки, я босиком прошла внутрь – плитка с подогревом для озябших ног была как нельзя кстати. – И как дела?
– Шах и мат, – зевнул Лёшка, в этот самый момент совершив финальный клик. – Восемнадцать ходов. Почти «шотландская партия» на острове Святой Елены*, должен тебе сказать.
(*прим.: предсмертная шахматная партия Наполеона Бонапарта)
– Твой любимый Наполеон?
– Он самый. Противник, конечно, не генерал Бертран, но приятно силён, – он захлопнул крышку ноутбука и крутанулся на стуле, поворачиваясь ко мне. – Ну как?
– Алмаз «Джонкер»… Ювелирная работа, – я взглянула на мужа: он походил на мальчишку, в кои-то веки убравшегося в комнате и теперь пытливо заглядывающего в мамины глаза, надеясь на поощрение. – Ты безупречен, как всегда.
Он не улыбнулся, но глаза его просияли.
Он никогда не рассказывал мне о «делах» заранее: моя реакция должна быть естественной – даже для самой себя.
– В этот раз пришлось повозиться, – небрежно заметил он. – Но ты, судя по всему, мной довольна?
– Ещё бы, – подавив тяжёлый вздох, я взъерошила ему каштановые кудри.
Чутьё никогда меня не обманывало. Его – тоже. Следствие зашло в тупик, и год мы играли в странную игру, кошки-мышки, где оба знают, что другой знает, но не могут и не хотят рушить сложившуюся ситуацию. А потом Алёшенька пришёл ко мне с предложением руки и сердца – и с повинной. Тогда я в первый и в последний раз в жизни увидела чёрный чемодан, где скрипка Амати покоилась по соседству с жемчужным ожерельем Александры Фёдоровны Романовой и подлинником «Букета фиалок» Мане; тогда его послужной список насчитывал всего три блестящих ограбления. Я до сих пор не знаю, где он хранит свои сокровища; он лишь говорит, что меня ни в чём не смогут обвинить и, даст Бог, по истечении срока давности он пристроит их в хорошие руки. А если не он, так кто-нибудь другой.
Ещё он говорит, что всего их будет двадцать четыре. Законченный опус: как каприсы Паганини, как прелюдии Рахманинова и Шопена.
С артистической лёгкостью, так ему свойственной, он протянул мне весы, на одной чаше которых лежала его жизнь, а на другой – смерть; и от одного моего слова зависело, погубить его или помиловать. Он любил меня, он не хотел мне лгать. И он готов был принять от меня, – одной меня, – смертный приговор, будь на то моя воля.
Вор и следователи – вещи несовместные. Враги, осуждённые пребывать по разные стороны черты.
Но всё дело было в том, что стоило мне взглянуть в его глаза, и я поняла, что отныне моя сторона – там, где бьётся его сердце, звучит его голос и спорит с вечностью его скрипка.
Через две недели будет очередной аукцион, и вскоре он – через десятых лиц, естественно – узнает об очередном нечистом на руку богаче, купившемся на престиж, но не имеющем ни малейшего понятия об истинной ценности сокровища, попавшего в его руки: не видящего его красоты, пропитывающей его Истории.
Эх, Лёшка, Лёшка… Соловей мой, разбойник и ночной певец…
– Утешаю себя только тем, – всё-таки произнесла я, – что я всё равно тебя поймала… в каком-то смысле.
– Ещё бы! Оковы обручального колечка куда прочнее тюремных наручников, чтобы ты знала. В старину так точно были, а нам стоит брать пример с наших славных предков, – он поймал мою руку. Поцеловал вначале её, а потом кольцо с крупным бриллиантом на безымянном пальце. – Не помнишь, на чём мы остановились утром?
– Папагено, – мигом приуныла я.
Склонив голову набок, какое-то время он созерцал моё лицо. Потом улыбнулся – мягкой улыбкой кота, запертого на ночь в молочной лавке.
– И это тоже, – согласился он, подхватывая меня на руки. – Но чтобы иметь возможность принести тебе кофе в постель, сначала надо тебя туда уложить.
–––––––––––––––––––––––
Страница Евгении Сафоновой на СИ
Книги на ПМ
––––––––––––––––––––––––
Марина Ли
ДОЛГ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН
Изнурительный день, полный бесконечных тревог, закончился в душе. Я повесила на крючок халат, положила на деревянную скамеечку сумочку с бельем и косметикой, завернулась в полотенце и на цыпочках вбежала в пустой гулкий зал с душевыми ячейками.
Я не слышала скрипа открываемой двери, но успела почувствовать, как холодок сквозняка метнулся мне в ноги, а затем мою талию обхватили сильные руки, и теплое дыхание коснулось моего уха:
– Ты должна мне, – сообщил Арсений и переместил свои ладони до моих подмышек, от чего сердце моментально ухнуло с места в галоп.
– Должна? – я стукнула его по рукам и оглянулась. – Тебе?
– А кому же еще? – он позволил мне развернуться в кольце своих рук и хитро блеснул глазами, втянув нижнюю губу и прижав ее зубами. – Я же делился с тобой водой в мужской день.
Я смутилась, потому что вспомнила о том, как мы столкнулись с ним здесь в самом начале нашего знакомства. О жарком взгляде, о каплях воды, стекающих по смуглой коже, о губах, нетерпеливо дрожащих на расстоянии, слишком далеком для поцелуя...
– О, вижу, ты тоже помнишь о той ночи! – он мечтательно заломил бровь и прошептал едва слышно:
– Надо обновить воспоминания.
А после этого толкнул меня к стене, я же зашипела, когда моих лопаток коснулся холодный кафель.
– Холодно!
– Извини. Сейчас согрею, – и прижался ко мне, обволакивая своим теплом.
– М-м-м, – промычал, ведя носом по моей безвольно открытой шее. – Как же ты пахнешь!
– Ка-ак?
– Как женщина, которая должна стать моей навсегда.
Я задохнулась от важности его слов, от обещания, звучащего в них, от намека на что-то большее, о чем ни он, ни я не говорили пока вслух. Ну и еще, конечно, от того, что Арсений крутанул вентиль на стене и обрушил на нас поток ледяной воды, одновременно сдирая с меня полотенце и выбрасывая его в общий коридор.
– Зачем оно? – удивился наигранно и, хмыкнув, пояснил:
– Намокнет же.
Вот тут я и сделала первую стратегическую ошибку: заглянула ему в глаза, сразу же нырнув в уже знакомую кофейную бездну, жаркую, как ночи на побережье, когда галька впивается в пятки круглым боком, а морская волна с удовольствием облизывает твои колени, обещая все мыслимые наслаждения ночного заплыва.
Ну, если бы я когда-то бывала на ночном берегу, то это все обязательно выглядело бы именно так. Сейчас же, у края бездны, обещающей наслаждение, я отшатнулась, испуганно вскинув руки к груди, чтобы закрыться от пронзительного мужского взгляда.
Арсений гулко сглотнул и прохрипел:
– Поздно.
– Что? – пятиться было некуда, поэтому я просто отвела глаза, сгорая от внезапно накатившего стыда и страха.
– Я уже все рассмотрел, – он с усилием отвел мою правую руку и прижал ее к стене у моей головы. – И в первую очередь… – симметрично правой легла левая рука, – это.
Северов слегка наклонил голову, и я поняла, что он смотрит на мою грудь, на сжавшиеся в ожидании ласки ореолы и на бесстыдно заострившиеся соски.
– С ума сойти, до чего красиво!
Он оторвался от созерцания явного свидетельства моего возбуждения и посмотрел мне в глаза. Внезапно оказалось, что во рту у меня пересохло, а сама я трясусь, словно лишенный вожделенной дозы наркоман, и едва ворочая языком, скриплю песком в голосе:
– Просто вода холодная.
– Я так и понял, – слишком торопливо согласился он. – Не двигайся.
Правая рука парня выпустила из своего плена мое левое запястье и ушла в сторону, чтобы подкорректировать температуру воды (хотя мне, откровенно говоря, и без того уже давно было очень и очень жарко), а затем вернулась, скользнув кончиками пальцев под грудью. Так нежно и одновременно так жарко. С ума сойти! Я неосознанно прогнулась, мечтая о том, чтобы пальцы скользнули немного выше, уже почти готовая признать свое поражение. Давно готовая...
– Я же не велел тебе двигаться, – прохрипел Арсений у моего уха и, словно в наказание, прикусил мочку, от чего мои ноги немедленно стали ватными, а руки опустились на смуглые плечи.
– Прости, – просипела я и кашлянула в попытке вернуть голосу прежний тембр. Какое там! Я в следующий момент, по-моему, вообще лишилась голоса, потому что парень поднес мою руку к своему лицу и, закрыв глаза, поцеловал ладонь, голубую жилку на запястье, пощекотал языком кожу на локтевом сгибе. Подумать только, как много, оказывается, можно получить удовольствия, когда кто-то целует тебе руки... Нет, не кто-то. С какой-то самоубийственной ясностью я вдруг поняла: не кто-то, а именно он, только он.
– Арсений, – скорее выдохнула, чем произнесла, – Сеня...
Он поцеловал мое плечо, а затем снова заглянул в глаза, и столько в его взгляде было откровенного нетерпения, столько обнаженного желания и такого обжигающего ожидания, что я не выдержала и совершила вторую ошибку за вечер. Я набрала полную грудь воздуха, и безропотно повторила движение мужских губ напротив:
– Я так тебя хочу.
Он замер, словно не веря, наклонился, чтобы вслушаться в шепот, почти не слышимый за шумом воды:
– Пожалуйста.
– Оля! – он обхватил меня за талию, вжимая в себя, торопясь поделиться со мною своей страстной жаждой, поднимая над полом до тех пор, пока моя грудь не оказалась на уровне его рта.
– Хочу попробовать, – прохрипел Арсений, и теперь его дыхание показалось мне прохладным – настолько раскалилась моя кожа, – какая ты на вкус.
Он медленно облизал мой сосок, который своим окаменевшим видом буквально умолял об этой ласке, а затем нетерпеливо втянул его в рот, прижимая языком и хрипло постанывая от удовольствия.
– Везде, – мурлыкнул он, проводя языком по ложбинке между моими грудями, чертя дорожку ко второму соску, – везде.
Молочный пар в душевой вдруг стал густым, каждый вдох давался с трудом, легкие болезненно раздавались, втягивая влажный воздух и совершенно не насыщая кровь кислородом. Именно поэтому, наверное, темнеет в глазах. Поэтому голова идет кругом, поэтому, а не из-за того, что вытворяет с моей грудью этот бесстыдный рот.
Я совершенно покорена, я полностью открыта. Я буквально умоляю о каждой следующей ласке абсолютно любым движением своего тела. А Арсений вдруг останавливается, замирает, часто дыша и откинув голову назад. Я вижу как вздрагивает его горло и неосознанно тянусь губами к его шее.
– Тоже хочу, – хриплю я, – попробовать.
И языком – снизу вверх – до мочки уха, с каким-то садистским наслаждением прислушиваясь к хриплому рыку, следующему за движением моих губ.
Руки с моей талии скользят на бедра и сжимают, снова приподнимая, раскрывая, заставляя обхватить торс ногами. И я выдыхаю долго и протяжно, остро наслаждаясь новым ощущением.
– Это... – не голос, хрип, пытающийся выразить словами невозможное.
– Охренеть, – грубовато рычит Северов, видимо, как и я, утратив возможность подбирать слова и складывать их в предложения.
Он поднимает меня выше, и мое тело, тесно прижавшись к его, скользит вверх по влажной коже.
– Охренеть, до чего хорошо, – выдыхает мне в рот и, наконец, целует.
Я впиваюсь пальцами в его плечи, я ногами крепко сжимаю его талию, мне хочется раствориться в нем, вирусом проникнуть под смуглую кожу и остаться там навсегда, потому что жизнь без него – это пытка, пытка, лишающая дыхания.
Я дрожу, пытаясь перехватить инициативу в поцелуе, я повторяю каждое движение языка. Я хочу. Я так хочу тебя. Только тебя. Навсегда.
– Моя... – руки сжимают ягодицы, наверняка оставляя на них след, но мне все равно, я вскрикиваю от наслаждения, которое тесно граничит с болью. И я не знаю, чего я хочу больше – продлить это странное чувство или шагнуть дальше, оставляя его за собой.
– Моя, – повторяет Арсений.
– Твоя, – безмолвно соглашаюсь я, не понимая, куда вдруг исчез жаркий рот.
– Твоя, – испуганно повторяю, все еще не веря в происходящее.
– Только твоя! – кричу, раненым зверем, но реальность уже выдирает меня из моего сна, как всегда, грубо и жестко.
Душевая, наполненная паром, исчезла, а Северов растворился без следа. Есть только я, только моя спальня в Пансионе. Только боль неудовлетворенного желания и неутешительная в своей очевидной безысходности мысль: он нужен мне, как воздух, мой Арсений Северов.
––––––––––––––––––––––
Страница Марины Ли на Продамане
Страница на СИ
Книги на ПМ
Страница на ЛитЭре
–––––––––––––––––––––––
Алина Лис
НАКАЖИ МЕНЯ!
– Может, вот эту шляпку?
– Ага. Безусловно. Шляпка – то, что надо. Именно! – говорит он, не отрывая взгляда от парящего в воздухе светящегося шара, заполненного жидким зеленым огнем. Повинуясь движениям его пальцев, шарик медленно съеживается в ослепительную светящуюся точку.
– Ты не смотришь!
– Я и так знаю, что у сеньориты безупречный вкус.
Из точки проклевывается тонкий росток. Вздрагивая, точно живой, тянется вверх, раскрывая тонкие листочки. Фантом мигает, меняет окрас на ярко-оранжевый и на вершине стебля расцветает бутон.
– Как я выгляжу?
– Ослепительно, как всегда.
В центре цветка угадывается фигурка крохотной обнаженной женщины с тонкими стрекозиными крылышками за спиной.
– Элвин!
– Мммм?
– Ну, посмотри же на меня!
Муж не слышит. Его лицо сосредоточено, брови нахмурены, пальцы мелькают в воздухе быстро-быстро.
Музыкант, исполняющий сложнейший пассаж.
Маг за работой.
Обычно я люблю наблюдать, как он тренируется, оттачивая мастерство, но сейчас это зрелище только злит. Зря я что ли полчаса уговаривала его посмотреть на мой наряд?
Кладу руку ему на плечо:
– Элвин!
Цветок идет рябью и расплывается некрасивым пятном. С чувством выругавшись, Элвин сминает его, как неудачный черновик. В воздухе повисает едкий запах гари.
– Франческа, ну что ты творишь? Разве я лезу к тебе, когда ты штудируешь законы?
– Я не штудирую законы, когда мы собираемся на прием.
– У меня не было выбора. Иначе я рисковал умереть от скуки, ожидая пока сеньорита определиться.
– Так помоги мне. Какая шляпка лучше.
– Эта, – кивает он, не глядя.
– Подожди, я померяю.
– Ни в коем случае! Не заставляй меня в этом участвовать или я вынужден буду честно сказать все, что я думаю о твоих шляпках.
Я с досадой кусаю губы. Ну вот – напросилась, называется.
– Они так ужасны?
– Радость моя, – проникновенно говорит Элвин. – Ты могла бы поехать не только без шляпки, но и без платья. Зачем прятать красоту?
Да уж. Мой муж знает толк в комплиментах.
* * *
Я пытаюсь выйти из кареты, но на последних ступеньках Элвин подхватывает меня за талию, чтобы поставить рядом с собой.
– Я и сама могу спуститься! – притворно возмущаюсь я, даже не пытаясь высвободится из его объятий.
– Договорились. В следующий раз все сделаешь сама, – хмыкает он, целуя меня за ухом. Там, где под тонкой кожей бьется голубая жилка.
От мимолетного прикосновения горячих губ по телу расходится сладкая дрожь. Ноги слабеют, чтобы не упасть, я обнимаю своего мужчину. Перед закрытыми глазами встают непристойные, но такие возбуждающие картинки, и я вдруг понимаю, что шнуровка платья затянута уж слишком туго…
Элвин мгновенно ловит мой изменившийся настрой. Прижимает к себе крепче и целует еще раз – теперь в полураскрытые губы. Настойчиво и властно, поцелуем, который способен воспламенить и монахиню.
Забыв обо всем, кроме друг друга, пьяные объятиями и прикосновениями, мы так и замираем у входа во дворец княгини.
– Может к грискам этот прием? – выдыхает он, прерывая поцелуй.
– Нельзя. Ты же знаешь.
– Ладно, – мурлычет он мне на ухо. – Во дворце княгини полно уютных чуланчиков, сеньорита. И мы еще не все из них опробовали.
– Нет.
Кровь бросается мне в лицо, как всегда, когда я вспоминаю о том случае, когда поддалась на его уговоры.
В чулане было тесно, стояли какие-то ведра, тазы, швабры. Элвин притиснул меня к стене и долго, ругаясь, задирал одежду – как назло, в тот день я надела пышное платье со множеством юбок. Было неудобно и безумно страшно, что нас застанут. Я балансировала на одной ноге, цеплялась за его шею, чтобы не упасть, и кусала губы. В голове билась одна-единственная мысль «Только не стонать!». А не стонать было невозможно – он врывался в меня резко, глубоко, и мое тело отзывалось сладостными спазмами на каждое движение. Хотелось кричать в голос от осознания своей развратности, порочности, от обжигающего стыда и такой же обжигающей похоти…
Шаткий шкафчик рядом трясся в такт нашим толчкам, и в этот момент я услышала за дверью рядом голоса – мимо шли фэйри. Я представила, как кто-то из них, привлеченный звуками из чулана, заглядывает внутрь, чтобы увидеть нас. Меня. У стены, с раздвинутыми ногами, лиф расшнурован, юбки задраны, одна нога лежит у него на бедре, а он берет меня прямо так, не снимая одежды, как шлюху…
Невыносимо стыдно и страшно. Сладостная отрава этого страха и стыда стала последней каплей! Я прокусила себе губу до крови, чтобы не закричать, но даже не заметила этого. Слишком хорошо, мучительно-хорошо было. Фэйри остановились за дверью, перемолвились несколькими словами, послышался смех. Мы замерли, сдерживая стоны.
Стоит мне закрыть глаза и вызвать в памяти этот чулан, я вспоминаю то мгновение. Стыд, страх, безумное возбуждение, сводящее с ума ощущение мужчины внутри, горячие и жадные губы, сильные пальцы, стискивающие ягодицы – позже оказалось, что он наставил мне синяков.
И голоса фэйри за хлипкой дверью.
Наслаждение было невероятным. Долгим, почти болезненным. Мы, задыхаясь, сползли по стенке. И еще минут двадцать просто сидели в обнимку. Не осталось сил даже на разговоры.
А потом я почувствовала себя ужасно развратной и грязной. Чуть не расплакалась. Элвин поцеловал меня в нос и сказал, что я маленькая ханжа. Но совершенно изумительная и замечательная ханжа.
Когда мы выбрались обратно к гостям, княгиня все поняла по моим припухшим губам и растрепанной прическе и не уставала весь вечер тонко издеваться по этому поводу. И я сидела с каменным лицом, внутри умирая от стыда, и делала вид, что не понимаю ее намеков.
Элвин же только потешался, наблюдая это зрелище. Его таким не проймешь, он абсолютно бесстыжий.
Нет уж! Пусть я до сих пор обмираю от возбуждения при мысли о том чулане, повторить подобное я не готова. Не сегодня.
И вообще никогда!
* * *
Прием в самом разгаре. Мы проходим меж фэйри, приветствуем знакомых, улыбаемся в ответ на фальшивые улыбки и повторяем вежливые, ничего не значащие фразы.
Временами Элвин дотрагивается до меня – словно невзначай. Подает бокал с вином, придерживает за локоть, поправляет и без того идеально сидящую брошь на корсаже. Каждое такое действие сопровождается многозначительной улыбкой и раздевающим взглядом, от которого по телу разбегаются сладкие мурашки.
Еще хуже становится, когда он, склонившись к моему уху, с совершенно серьезным лицом отпускает возмутительное и возбуждающее замечание по поводу моего декольте.
Вот ведь бесстыжий!
Я следую за ним, как в тумане. Кровь стучит в висках, хочется запустить руку в короткие пепельные волосы, прикоснуться ладонью к свежевыбритой щеке, поймать отзвук своего желания в глубине голубых глаз.
Как он это делает?! Как без малейших усилий, без красивых слов и изысканных комплиментов заставляет меня желать его снова и снова? Забывать о приличиях, становиться похотливой мартовской кошкой в его руках…
Жизнерадостное «Элвин!» вырывает меня из мучительных и сладостных фантазий.
– Риэн!
Братские объятия вместо чинного рукопожатия на приеме – нарушение всех правил, но когда Элвин следовал этикету?
Я с любопытством рассматриваю очередного побратима своего мужа. Элвин не особо спешит знакомить меня с родней, за десять лет, что мы вместе, я видела только троих его родственников…
Как всегда, когда я вспоминаю об этом, хочется кусать губы от досады и надумывать лишнего. Лепить из пичуги дракона.
Элвин же не специально прячет меня от сестер и братьев. Просто… не общается с другими Стражами. И он так и не женился на мне по законам фэйри, значит, в их глазах, я – никто.
Рабыня. Фамильяр. Кошка.
Нет смысла врать самой себе – мне обидно.
…мне не угодишь. Мой второй муж обожал хвастаться мною перед родственниками. Я возненавидела всех этих троюродных кузенов и двоюродных братьев тетушки уже на третий день после свадьбы.
– Сеньорита, разрешите представить вам седьмого Стража. Этого разгильдяя зовут Риэном. Ну а вам он заочно знаком под именем А. Ландри.
Щеки ожигает жаром.
Ландри?!
Тот самый А. Ландри, автор чувственных и скабрезных романчиков для мужчин?!
Нет, разумеется, я вовсе не читаю такие пошлости! Так… несколько раз полистала, найдя в библиотеке Элвина. Ну и увлеклась против воли. В книге обнаружилось не только бесконечное описание разнообразных совокуплений, но и довольно бойкий сюжет. А кое-какие идеи, почерпнутые из книжки, я потом применила на практике, приятно удивив своего мужчину.
При мысли, что брат Элвина – автор этих порнографических фантазий я против воли безудержно краснею.
А он красив, пусть и в его красоте чуть больше сладости, чем обычно простительно мужчине. Длинные золотые волосы, тонкие вдохновенные черты лица, которые подошли бы скорее фэйри, и блудливые зеленые глаза. Я почти ощущаю кожей, как скользит по мне его взгляд, задерживаясь в вырезе декольте. Чувственные губы расплываются в улыбке:
– О, это ли тот самый восхитительный цветок, который ты прятал от всех нас так долго?
– «Восхитительный цветок» – фе, – Элвин кривится. – Всякий раз, когда кажется, что хуже уже быть не может, ты открываешь новые горизонты, – и уже мне, – будьте осторожнее, сеньорита. Риэн – настоящий мастер нести приторную чушь. Наверняка вы заметили эту его очаровательную манеру еще по книгам. Все эти «раскаленные клинки страсти» и «любопытные жемчужины». Если не остановить его вовремя, можно потонуть в сладкой галиматье. Риэн, это Франческа. Моя жена.
Всего лишь «это Франческа»?! И никакого «прекрати на нее пялиться»!
Опускаю ресницы, чтобы скрыть свое разочарование.
Знаю, это неправильно, но ничего не могу с собой поделать. Я хочу, чтобы муж иногда ревновал. Чтобы проявил себя тираном и собственником. И чтобы все вокруг понимали – дело именно в ревности, а не приступе дурного настроения. Хочу, чтобы он заявил свои права на меня – бескомпромиссно и властно, подтверждая, как я ему дорога.