Аники был козлом, он был неважным боссом. У него глаза блестели, как у больной собаки, а это плохо. Эти придурки должны понять, что теперь все будет по‑другому. Когда я стану боссом, катаги от меня еще получат.
Меня назначают временным боссом. Быстрая церемония сакадзуки, на которой присутствуют только пять‑шесть человек из семьи, без банкета. Куда же провалилась эта Акико? Сожгу ее к чертям, когда найду. Сейчас мои владения – это восточная часть увеселительного района Сакарибы на Акабане. За два дня здесь было убито двое китайцев, двое наших из якудза и один катаги. Жалко, что пострадал катаги. Китайцы сделали с нашими такое, чего я еще не видел. У них есть чему поучиться. «Змеиная голова» – это очень крутой враг. У них нет никаких заморочек с гири и прочей херней, они тренируются убивать на кошках. Китайцы – это крутой враг! Но их надо уничтожить, поэтому я и приказал выкрасть подружку одного китайского козла.
На днях получил послание. Мне велено отпустить подружку китайца, если я не хочу получить в подарок левое ухо женщины. Ухо с бородавкой. Я сразу понял, кому оно принадлежит. Пришлось уступить.
В голове все перемешалось. Корейцы от меня уходят. В изакая говорят, что у меня крыша поехала. Иду по улице, но на меня никто не смотрит. Уже год как я подсел на сябу. Целый год. Какой из меня босс теперь? Сябу означает конец для любого бизнеса. На улицах какой‑то бардак, все не так, как раньше. И куда эта Акико свалила?
Получаю красную карточку. Не понимаю, что там написано, но мне на это наплевать. Лежу здесь, между деревьев, у озера в парке Уэно, вокруг растут огромные лотосы. Моюсь в туалете. Мужики мне показывают, где достать картонные коробки, чтобы в них спать. Они учат меня стирать одежду в озере, учат, где можно достать объедки, как правильно сгибать картон, как спрятать его от дождя. И как пробраться на станцию Уэно, когда настанет зима. Где же мне взять денег? Бутылка сябу стоит целых две тысячи иен.
Исповедь босса Окавы
– Мы зарабатываем разными способами. Тецуя, например, занимается не только мацури. Он работает и в городе. Там у него много дел. И еще у него есть своя должность в семье – руководить молодыми. Да, мы вкладываем в молодежь, воспитываем их, учим вежливости, объясняем, как делать бизнес, как зарабатывать деньги. Чем еще мы занимаемся? Множеством разных вещей. Мы руководим миром проституции и игорным бизнесом. Когда‑то мы этим не занимались. Этим занимались люди из бакуто – азартные игроки. Они не вмешивались в наши дела, а мы не вмешивались в азартные игры. Но сейчас они участвуют в нашем бизнесе, а мы в их. Как говорится, современная экономика. Мы прочно обосновались в игорном бизнесе десять лет назад. Японцы любят азартные игры, и мы предоставляем им возможность играть.
Через три года после начала моего исследования один знакомый из посольства Японии в Израиле посоветовал мне сообщить полиции Японии о моем исследовании, чтобы избежать «недопониманий».
Я отправился в токийский штаб полиции. Меня принял младший по званию служащий и спросил, по какому я делу. Я сказал ему:
– Я профессор Токийского университета, и я исследую якудза.
–?
Кажется, он не верит. Спрашивает:
– Вы собираете материалы из газет?
– Нет. Я общаюсь с семьей, которая меня усыновила.
– Семьей якудза?
– Да.
– А какой, если не секрет?
– С семьей Кёкусин‑кай, Окава‑кай. Босс Хироаки Окава усыновил меня около года назад, – говорю я.
Молчание. Человек извиняется и выходит из комнаты. Через пять минут он возвращается с офицером, старше его по званию, который задает мне те же вопросы, почти слово в слово. Я повторяю свои ответы. Человек извиняется и выходит. Через несколько минут он возвращается с другим офицером, старшим по званию, и они вновь выходят, и, наконец, заходит главный офицер, господин Оба, занимающийся делами якудза в префектуре Токио. Он, криво улыбаясь, заявляет, что знает босса Окаву лично и что Окава – особенный человек. Я с ним соглашаюсь.
Он интересуется, как мне удалось познакомиться с Окавой. Я рассказываю. Полицейский удивленно поднимает брови и говорит:
– Очень тяжело добиться встречи с боссом Окавой. Я говорю:
– Я знаю. Мне было тяжело. Он говорит:
– Вы знаете, вам нужно быть осторожным. Кёкусин‑кай – это одна из самых страшных и жестоких семей в Токио.
– Я осторожен – и тем не менее не чувствую опасности. Я под охраной Окавы, и никакая опасность мне не грозит.
– Будьте осторожны, сэнсэй, это плохие люди.
– Есть среди них и плохие, и хорошие, – говорю я. – Я общаюсь с ними уже не первый год, и опасаюсь их не больше, чем бандитов на улицах Тель‑Авива.
– До сегодняшнего дня я не слышал ни о ком, кто хотел бы изучать якудза. Ни среди японцев, ни среди иностранцев. Те немногие японцы, которые пробовали, потерпели поражение. Их не пускают в семью.
– Мне известно обо всех попытках. Они потерпели поражение, потому что они – японцы. У меня получилось, быть может, потому, что я – иностранец. А быть может, потому, что у меня завязались хорошие и доверительные отношения с боссом Ока‑вой. Как вы правильно заметили, он особенный человек.
– Он чего‑нибудь хотел от вас касательно результатов исследования?
– Нет, напротив. Он сказал, чтобы я действовал по своему усмотрению. Он не собирается вмешиваться ни в процесс исследования, ни в его результаты. Я могу лишь поблагодарить его за открытость и за содействие.
– Я знаю эту семью уже двадцать лет. И все это время я ежедневно с ними контактирую. Иногда мне кажется, что мы становимся похожи. Надо быть немного преступником, чтобы понять преступника, и они тоже должны быть немного полицейскими, чтобы знать, как работать с нами. Мы много сотрудничаем друг с другом.
– Я знаю. Месяц назад, когда вы звонили Окаве и говорили с ним о проблемах в районе Икебукуро, я был в его офисе.
Начальник выглядит смущенным. Он признает, что действительно звонил Окаве и говорил с ним о проблеме, которую тот помог решить. Полицейский не отрицает, что якудза – это скрытая сила полиции на улицах. Они часто добиваются успеха там, где представители закона терпят поражение. И что у полиции и якудза много общих интересов. На улицах Японии есть много группировок, в уничтожении которых заинтересованы обе стороны: одинокие бандиты, подпольные группировки, не относящиеся к якудза, бандитские группировки из Азии – тайваньцы, китайцы, таиландцы и другие, подростковые группировки, оседающие в увеселительных заведениях. Якудза заинтересованы в спокойствии на японских улицах не меньше, чем полиция и жители, – это способствует процветанию их бизнеса. Согласно законам большинства семей, в якудза грабежи жестоко наказываются. Поэтому он признает, что якудза на самом деле помогают полиции в борьбе с драками, ограблениями и беспорядками на улицах.
– Возьмите мою визитную карточку, и, если у вас возникнут трудности или потребуется моя помощь, можете звонить мне без колебаний. Но будьте осторожны, сэнсэй. Иногда они не те, кем кажутся, совсем не те.
Спасибо, капитан Оба. Вы ведь знаете, что я никогда вам не позвоню.
Исповедь босса окавы
– Еще есть дань. Продавцы на фестивалях, те, что не являются нашими членами, платят нам за место. Например, те, что торгуют украшениями. Еще есть дань с увеселительных районов, чтобы пьяные не устраивали там дебоши и чтобы к ним не приставали другие якудза. Нет, с жилых районов мы дань не берем, не берем и с магазинов катаги, таких как продуктовые лавки, магазины рыбы, одежды и все такое. В это мы не вмешиваемся. Вы знаете, когда‑то о якудза говорили: «Если катаги в тени, якудза на солнце». Якудза – оберегающий и уважающий катаги. Кое‑что из этого осталось. Но я вижу, как молодежь постепенно начинает думать по‑другому, хотя пока они не трогают катаги. Мы берем дань только в Сакарибе, районе увеселительных заведений, с хозяев тех мест, что называются «мидзу‑сёбай»: рестораны, клубы, бары, пабы, изакая, номия и патинко [39].
И еще мы вымогаем деньги у больших компаний. В каждой компании есть темные места, которые мы ищем и исследуем. Секреты есть и у людей. У владельцев компаний, людей с высоким общественным и экономическим положением. Например, коррупция и эксплуатация. У этих людей железные сердца. Поверьте мне, то, что мы делаем, ничто по сравнению с их делами. Им нет равных в богатствах, которыми они ворочают, в злобности, в цинизме, в ханжестве, в лицемерии. Нам есть чему поучиться у «законного» общества в вопросах нарушения закона и преступлений. Когда‑нибудь правда всплывет наружу, и тогда вы увидите силу зла и его масштабы.
Когда мы узнаем о проблемах в какой‑то компании, то тщательно исследуем ситуацию, а затем идем к ним…
Однажды в маленьком баре номия на Синдзюку я встретил поэта, который поспособствовал моему знакомству с Окавой, человека по имени Оасака. У него в руках большая коробка, завернутая в коричневую бумагу. Он хочет посоветоваться со мной по поводу оформления.
– Какого оформления?
– Оформления газеты.
– С каких пор вы в газетной индустрии?
– Я работаю в газете, которая занимается расследованием фактов коррупции в больших фирмах.
– С каких пор?
– О, давно. Время от времени я занимаюсь этой работой.
– Покажите мне.
Он достает газетный лист.
Финансовый еженедельник.
Число, место (Токио), издатель (название, сомнительный адрес). Главный заголовок гласит большими буквами:
Компания «Исудзаки‑обслуживание» отрицает причастность ее владельца к делу о крупных взятках.
Исудзаки Ясао, владелец и директор компании «Исудзаки‑обслуживание», сегодня отказался дать интервью корреспонденту нашей газеты по поводу слухов об инциденте, связанном с крупными взятками. Спикер компании проигнорировал наши телефонные звонки.
Работники компании «Исудзаки‑обслуживание», пожелавшие остаться неизвестными, сообщили нашему журналисту Хиросэ об инциденте с крупными взятками, в котором замешана компания. По их мнению, директор Исудзаки заплатил около десяти миллионов иен высокопоставленному служащему в Министерстве финансов в обмен на…
Автор заметки продолжает описывать очень неприглядные детали поведения владельца компании «Исудзаки».
– И что вы с этим делаете? Это было опубликовано?
– Пока маленьким тиражом. Сегодня у меня встреча, – говорит Оасака, – с Исудзаки, владельцем.
– Что вы ему скажете?
– Покажу ему эту газету.
– И тогда?
– Сэнсэй, иногда вы меня очень смущаете. Вы ведь преподаете в университете. Он не захочет, чтобы газета была опубликована. Исудзаки – это очень коррумпированный человек. И тот служащий в министерстве тоже очень коррумпированный человек. Но Исудзаки не дурак. Они не хотят, чтобы газета вышла в свет. Понимаете? Они выкупят все копии этой газеты. Издание стоит много денег, и они заплатят. Здесь, в Японии, у каждого есть свои секреты. Говорю вам, сэнсэй, наши улицы спокойны, нет грабежей, убийств и насилия. Но душа японцев порочна, они ведут нечестный бизнес. Все – якудза. И если все – якудза, сэнсэй, пускай платят нам за это.
Знаете, я на прошлой неделе анонимно пожертвовал пять миллионов иен на строительство школы для нуждающихся подростков в своем родном городе на Кюсю. Это были деньги от людей вроде Исудзаки. Я поступаю как Дзиротё из Симидзу [40]в девятнадцатом веке. Как вы это называете? Робин Гуд, так ведь? Анонимно, конечно. Если они узнают, откуда эти деньги, то не захотят брать их.
– Господин директор, здесь находится один посетитель, настаивающий на встрече с вами без предварительной записи.
–?
– Вот его визитная карточка.
– Позовите его.
Оасака заходит. Костюм, галстук и все прочее. Только развязная походка и смущенно‑наглый взгляд, сканирующий кабинет, а затем и директора, говорит о его происхождении. Директор напряжен.
– Добрый день, я владелец ваших акций.
– У вас есть подтверждающие документы?
– Конечно, взгляните.
– Верно. Хотя их совсем немного, но верно, у вас есть наши акции. Выпьете чаю?
– Кофе.
– Секунду. Чем могу быть полезен?
– Я хотел бы кое‑что показать вам.
И он достает газету и читает громким голосом:
«Финансовый еженедельник».
Компания «Исудзаки‑обслуживание» отрицает причастность владельца компании к делу о крупном взяточничестве. Исудзаки Ясуо, владелец…
– Да, я слышал об этом деле. Но мы не «Исудзаки», каким образом это связано с нами? Я очень занят и…
– Конечно, конечно, вы не Исудзаки, я умею читать – и знаю, акциями какой компании я владею. Вы очень уважаете владельцев акций, насколько мне известно. И вы не Исудзаки. Вы никогда не давали и не брали взяток. Но мы – группа владельцев акций, которой очень хотелось бы знать, управляете ли вы нашей компанией должным образом и нет ли здесь коррупции, как в «Исудзаки» и других подобных вещей, происходящих в последнее время. Конечно, не стоит беспокоить вас сейчас, ведь вы очень заняты важными делами. Но я только хотел заявить, что мы, владельцы акций, интересующиеся делами компании, пятнадцатого июня, на ежегодном заседании владельцев акций, хотели бы затронуть несколько вопросов относительно компании по производству гравия Ёсимура, Центра строительства новых мостов в районе Фукусима, а также относительно Хоккайдо, по поводу…
– Сколько?
Однажды я встречаюсь с Оасакой в большой гостинице. На нем роскошный костюм и галстук в спокойных тонах. «У вас встреча с премьер‑министром?» – спрашиваю я. «Не совсем, но что‑то вроде того». После обмена незначительными фразами и чашки крепкого кофе я понимаю, что он кого‑то ждет. Поглядывает в сторону входа в гостиницу. Вдруг я замечаю, как один из его сыновей, Идэ‑тян, подходит к нам с небольшой коробкой в руках. Низко кланяется, бормочет что‑то, оставляет коробку на столе и поспешно уходит. Оасака умело распаковывает сверток, достает пачку визиток и протягивает мне одну из них. Я рассматриваю визитку и читаю:
Сёгун
Ведущая школа
По изучению японского языка
Токио (Адрес, телефон) Директор: Кен‑ичи Фукуока
Я смотрю на Кен‑ити и спрашиваю его, что это. Он отвечает с серьезным видом:
– Я открываю школу.
– Да, но что это?
– Я открываю школу, что здесь странного?
– Да, и все же.
– Сэнсэй, вы что, во мне сомневаетесь?
– Нет, именно потому, что не сомневаюсь, я и спрашиваю – что это значит?
– Школа по изучению японского языка. Посмотрите на обратную сторону.
Я переворачиваю визитку. Там написано то же самое, только на китайском.
– Сейчас много китайцев перебирается в Японию.
– Да, я знаю. Но в основном это нелегальные рабочие, задействованные на стройках, и так далее.
– Верно, но в последнее время иммиграционные службы ужесточили миграционную политику. Привозить китайских рабочих стало непросто. Но тех, кто хочет изучать японский, можно. Я открыл школу. Китайцы подают запрос на изучение японского, получают въездную визу для изучения культуры и языка, и все в порядке.
Ситуация начинает проясняться, но я все еще упорствую:
– А книги, учителя, экзамены, здание – все это есть?
– Все есть. Можно приходить и заниматься.
– И правда учатся?
– Нет, конечно, чего ради? Они записываются, приходят на встречу, и на следующий день я определяю их на работу на стройке и получаю за это комиссионные. Иногда это компания человека из семьи, иногда это компания людей, находящихся под семейной опекой.
– И с кем же вы встречаетесь сейчас?
– С одним человеком из Министерства иммиграции. Теперь идите, сэнсэй, сейчас вам не стоит здесь находиться. – И хохочет.
Я ухожу. Через полгода школа закрылась, но к тому времени уже несколько сотен китайцев успели перебраться в Японию. Все они живут в общежитиях, арендованных семьей Кёкусин‑кай, носят серые робы, по утрам выходят на работу и в шесть вечера возвращаются домой, принимают душ в общественных душевых или в местном сэнто, готовят в сковородах вок китайскую еду и наполняют квартал китайскими ароматами. По вечерам рабочие расходятся по клубам на Синдзюку Ничомэ, пьют много саке и пива, после чего исчезают в дальних комнатах клубов, где в азартных играх, которые устраивает семья Кёкусин‑кай, проигрывают все заработанные деньги.
Исповедь босса Окавы
– Я всегда говорю своим мальчикам, что можно нарушить закон, но нельзя делать зло людям. Переступить закон и вершить зло – это не одно и то же. Ты можешь быть преступником и в то же время хорошим человеком. Обстоятельства привели тебя в это место, в этот мир. Но не будь бесом, не позволяй злу войти в тебя и управлять тобой. Будь преступником с достоинством. Если надо вымогать деньги у людей, совершивших зло, лицемеров, делай это без стыда, без колебаний, без размышлений. Но если есть человек, нуждающийся в помощи, отдай ему последнее кимоно. Когда вы будете с нами, то увидите, что я не просто говорю вам красивые слова. Я учу своих мальчиков оставаться людьми даже в том жестком мире, где мы живем. Это хорошо, это правильно, и это важно для сохранения нашей организации…
– Я хочу повзрослеть, сэнсэй, – говорит мне Кен‑ичи Фукуока. – Мне сорок семь, и я хочу повзрослеть.
У меня нет настоящих друзей, нет настоящей женщины, нет настоящей дочери. Моя дочь ненавидит меня, моей жене нечего ловить в другом месте, и поэтому она со мной. Верно, у нас есть гири. Гири означает, что я всегда, без вопросов, заступлюсь за своего брата в семье. Всегда. Если у него проблемы, я с ним. Защищаю его, наказываю тех, кто пытается обидеть его, убиваю, если надо. Забочусь о его детях, пока он в тюрьме. Даю ему денег, когда он выходит из тюрьмы. Забочусь о его семье, если его убивают. Даю ему укрытие, если он в бегах. Забочусь о том, чтобы у него было укрытие, если он скрывается в другом месте. Никогда, никогда мой брат не будет один. До самой смерти и даже после смерти мой брат будет со мной. И если я получу увечья, попаду в тюрьму, умру, то всегда есть кто‑то, кто позаботится обо мне.
Но мы одинокие люди, сэнсэй, мы маленькие сироты. Даже босс Окава, «оядзи», как мы говорим, папа, как говорят у вас, даже он не может быть настоящим отцом. Я убежал из своего маленького городка на Кюсю, когда мне было четырнадцать, но уже тогда я не видел своего отца больше десяти лет. И сегодня я понятия не имею, кто он, где он и жив ли он вообще. Босс Окава был мне отцом много лет. Он лучше, чем настоящий отец. Для большинства из нас босс Окава был настоящим отцом. Он дал нам заработок, тепло, любовь, заботу и был с нами ласков. Окава был придирчивым, устрашающим и наказывающим. Он воспитал нас, и он нам как отец, но в то же время и нет.
У нас есть банкеты, соревнования, есть свой журнал, вы ведь видели. У нас есть свои похороны и свои войны, есть свой офис. У нас все есть. И в то же время у нас ничего нет.
У большинства из нас есть жена и любовница. У некоторых из нас по две или три любовницы. Некоторые верны нам, некоторые нет. У некоторых из нас есть только одна женщина, у меня, например. У нас есть деньги на содержание первой женщины, второй и третьей. У нас есть деньги на учебу дочери в самой лучшей школе, в самом лучшем университете, чтобы она не пошла по нашей тропе. У нас все есть.
Мы – маленькие дети, понимаете? Маленькие дети без папы и мамы. Так же, как тогда, когда мы убежали из нашего маленького городка на Кюсю, запуганные, ненавидящие этот мир, ненавидящие своих родителей. Присоединяющиеся – из страха – к другим запуганным детям. Мы всю жизнь ищем папу, маму и женщину. Мы ищем объятий и любви.
Я не вырос, сэнсэй. У меня была империя ночных клубов, много денег и положение в обществе. Когда‑то у меня были женщины. Меня уважали и боялись, имя Оасака произносилось со страхом и почтением. Когда‑то у меня были деньги, и вот они кончились. Сейчас я здесь, а завтра я в тюрьме. Я не могу заниматься одним и тем же больше двух недель, перебираюсь с места на место. Квартиросъемщики не хотят сдавать мне квартиры. Когда‑то у меня был дом, и я его потерял. Сейчас я должен каждый год‑два переезжать с места на место. Обо мне наводят справки, узнают, приезжает полиция.
Я боюсь своего бипера. Каждый раз, когда он звонит, я вскакиваю. Двадцать четыре часа в сутки он со мной. Он звонит, и я отвечаю. Бросаю все и иду куда надо. Что‑то случилось, есть совещание, есть операция. Кто‑то из моих мальчиков что‑то натворил. Тревога.
Вы прочтете мои стихи? Стихи, которые я написал в тюрьме. Ничего особенного. Я брал уроки поэзии, каллиграфии… и все такое. Брал уроки истории. У меня есть тетрадь со стихами. Почитаете? Я вам отправлю ее, но при условии, что вы никому их не покажете. Только для вас. Я отправлю.
Я одинок, сэнсэй, и я ребенок. Что вам об этом известно? Вам, людям из правильного общества, катаги. Что вы знаете о нас?
Что мы знаем, на самом деле? И кто мы такие, чтобы знать?
– Приходите к нам ночевать сегодня, сэнсэй, хорошо?
Исповедь босса Окавы
– Мы также зарабатываем на ввозе иностранных рабочих. Скоро это будет важным источником дохода в Японии. Мы провозим их как законно, так и незаконно. Как их провозим? Разными способами. – Смеется. – Они едут работать. На стройке, например. Японцы не хотят работать на стройке, поэтому мы привозим людей из Кореи, Китая, Филиппин, Бангладеш, Ирана и детей японских эмигрантов из Бразилии.
Мы также привозим и танцовщиц с Филиппин, там у нас есть школы танцев. Готовим их к работе в японских клубах. Часть из этих девушек становятся проститутками. Сегодня все больше и больше людей занимаются проституцией. Японцы любят филиппинок, потому что они более сексуальные. Но большинство из них все еще работают танцовщицами или девушками по сопровождению. Есть ли разница между девушками по сопровождению и проститутками? Зависит от клуба. Есть такие клубы, где и колено оголить считается за преступление. Есть такие, где позволены просто ласки. Но есть и такие, где разрешен секс. За деньги, конечно. И естественно, нам идут комиссионные.
Заработки у нас, как видите, разнообразные. Личная инициатива создает разнообразные способы заработка, но в нашем мире люди поднимаются и падают, взлетают и падают.
Мы находимся у Кен‑ити, в его скромном доме. Он – человек беспредела, проживающий свою жизнь на краю утеса. Жизнь, полную великодушия, боли, обид, верности и гири.
– Мне сорок семь, но я до сих пор не повзрослел, – вновь говорит он мне.
– Сорок семь лет, четырнадцать из которых ты провел в тюрьме. Не жалко?
– Нет, – говорит он, – не жалко.
– Как так?
– Я там многому научился. Было время отдохнуть, не то что здесь. Вы видите, как я живу сейчас? Бипер звонит, и мы собираемся. У меня нет времени на себя, занят целыми днями. Непростая у якудза жизнь. Ночью ты должен встретиться с тем или другим братом, выпить, быть общительным. Нередки и войны. Когда‑то мы воевали бамбуковыми палками, но сегодня мы воюем с оружием в руках, а это опасно. Я не боюсь, но это действительно опасно, а у меня есть дочка, которую я люблю. Но я поклялся и не могу забрать свои слова обратно. Я умру, но не нарушу клятву.
Видите там, наверху, книги по истории? Я люблю историю, люблю проводить время с людьми из прошлого. Сётоку Тайси [41], Хидэеси [42], Наполеон, Спартак, Одиссей, Мэйдзи, хорошие и плохие. Но когда я выхожу из тюрьмы, мне становится некогда читать. В тюрьме есть время читать, есть время учиться новому. Чему учился я? Каллиграфии, например. Поэзии танка и хокку. Мы работаем по шесть часов в день, а потом идем на курсы. Рисование, сочинения, каллиграфия, столярное мастерство. Но я не могу заниматься столярным делом – инструменты напоминают мне о ножах.
Был у меня «Розовый салон» в Кабуки‑чо. Из тех, что пропитаны запахами виски, спермы и духов. Были у меня и охранники на входе. Однажды пришли несколько хулиганов, чимпира, из соперничающей семьи и начали крутиться у входа, отпугивать клиентов. Мои охранники, согласно моим правилам, пытаются прогнать их без драки. Я слышу шум, выхожу посмотреть, что случилось, тут же оказываюсь в центре разборки и хватаюсь за нож. Пришлось пырнуть одного, за что мне и дали четыре года.
Тяжелее всего видеть дочь, она стесняется меня. Я тысячи раз обещал взять ее в путешествие, в кино, поехать за границу. Посидеть рядом и рассказать что‑нибудь из истории Японии, но бипер всегда звонит, всегда есть какие‑то дела, всегда меня куда‑то вызывают. И она уже не верит мне, она ненавидит меня. Дочка родилась, когда я был в тюрьме, и в первые годы я видел ее лишь в комнате для свиданий. Год назад она спросила меня: «Папа, а какой ты Дза (знак зодиака)?» – «Кани‑дза» (рак), – сказал я. И она ответила мне с улыбкой, искаженной болью: «Нет, папа, ты не Кани‑дза, ты Яку‑дза». И убежала.
Каждый год‑два мы должны переезжать. Владельцы квартир не продлевают мне договор аренды, когда узнают, откуда я. Сегодня у меня нет денег, чтобы купить дом. Когда‑то я очень много зарабатывал и очень много тратил. Я высоко поднялся и низко упал. Я пробую разные занятия – игорный бизнес, разные законные и незаконные дела, – но душа скитальца не дает мне осесть ни в одном месте.
Четыре года, проведенные в тюрьме, я учился писать стихи. Я писал плохие стихи, неуклюжим почерком, но получал от этого удовольствие. Я никому их не показывал, кроме жены. А вам покажу. Главное, не показывайте никому из наших. Но я могу вас заверить, что в тюрьме все что‑нибудь пишут. Дневники, стихи… Все превращаются в нытиков. В тюрьме все могут позволить себе слезы в обмен на те слезы, которых нет на воле.
Во время своего последнего пребывания в тюрьме я написал тюремный дневник в стихах. Один стих на каждый день, проведенный в тюрьме. Кроме жены, никому не показывал. Как‑нибудь пошлю его вам.
На столе моего кабинета в Токийском университете лежит большой коричневый конверт. Мое имя аккуратно написано красивой каллиграфией. Распечатываю конверт, в нем еще один, белого цвета, распечатываю и его. Внутри тетрадь. Клочок бумаги, прикрепленный к ней, гласит:
«Для Якобу‑сэнсэй. Преисполненный глубоким чувством братской дружбы. От вашего брата Кен‑ити, „никудышного“».
Вскрываю тюремную печать на тетради. На внутренней стороне листа лежит несколько засушенных цветов. Заголовок гласит:
ТЮРЕМНЫЕ СТИХИ. КЕН‑ИЧИ ФУКУОКА
Рядом с цветком анютины глазки стихотворение:
Год зимы.
Аромат цветка
Медленно тает, однако
Аромат жены
Все еще со мной.
И в другом месте:
С этого пути
Не вернуться обратно.
До дня моей смерти
Не стереть мне
Этих наколок.
И еще много стихов, написанных мягкой, льющейся каллиграфией. Один стих на каждый день четырехлетнего заключения. И в этих стихах поблескивают, как драгоценные камни, слова, рожденные тоской и свободой заключения.
В тюремной библиотеке
Срываю цветок
С альманаха.
(Стихи на страницах этой книги.)
Исповедь босса Окавы
– У нас не занимаются наркотиками. В районе Кансай (Киото‑Осака‑Кобэ) есть семьи, занимающиеся наркотиками, в основном сябу. Как выглядит сябу? Как маленькие кусочки льда. И в районе Канто (Токио) есть несколько семей, занимающихся наркотиками, но у нас в Кёкусин‑кай такого нет. У нас запрещено употреблять и продавать, потому что это уничтожает людей. Тот, кто занимается наркотиками, – не человек, и он не принесет пользы семье, потому что его разум дремлет. Если я слышу о ком‑то, что он продает наркотики, то он тут же отлучается от семьи.
Мы также занимаемся маклерством. В Токио сумасшедшие цены на землю, и не мы тому виной. Когда‑нибудь этому настанет конец. Вы видите, что страшные законы, установленные обществом, очень тяжелы и от них гораздо больше вреда, чем от того, что делаем мы. Поэтому мы и вмешиваемся туда, где есть спекуляция, вложения капиталов и посредничество. Всегда ли мы ведем себя по‑хорошему? Нет! Иногда мы прибегаем к угрозам, но в Кёкусин‑кай запрещено трогать катаги. Да, есть и другие семьи. Я считаю, что они плохо поступают, но не могу вмешиваться. Да, в таких случаях якудза поступает плохо и не просто переступает закон. Несомненно, сегодняшняя якудза проходит процесс гангстеризации, и я обеспокоен этим, потому что это не соответствует моим моральным устоям. Но с точки зрения нашего выживания надо смотреть вперед, на много лет вперед. И мыслить глобально. Гангстеризация якудза разрушит ее. Молодежь, новые семьи, «новая раса», не смотрят вперед. Они хотят побольше денег и побыстрее. Хотят красоваться перед девочками машинами, одеждой, хотят развлечений.