– Семь видов невиданных приправ, мадам! Смесь, приготовленная специально для вас! Вот, я готовлю только для вас! Попробуйте, попробуйте, мадам! Секретный рецепт с горы Осорэ‑сан! Рецепт жрецов Ямабуси! Для здоровья! Для постели! Для приправ! Для похудения! Для хорошей памяти! Для забывания!
Горы приправ всевозможных цветов разложены многочисленными холмиками на прилавке. Продавец шустро берет горсть приправ, аккуратно бросает в деревянную емкость и активно перемешивает. Женщина без колебаний указывает на тот или иной порошок.
Молодежь, по одному или парами, сидит с взволнованными лицами рядом со знахарями в черных головных уборах и черных мантиях или рядом с женщинами в вуалях, освещенными светом маленьких бумажных ламп. Юноши и девушки с волнением ожидают того, что скажут загадочные люди. О вступительном экзамене в университет, об интервью на работе, об изменяющем супруге, о жизни после смерти, о болях в животе, о кашле, о болезни мамы, о зависти соседа, об одиночестве в постели, о болях и радостях, приходящих за ними, об известном и о неизвестном.
И я. Три дня я продаю размельченный лед разных цветов и неплохо зарабатываю себе на рис. Может, из‑за ледяных хлопьев, вымоченных в сиропе, а может, из‑за того, что я чужеземный клоун из далекой страны, продающий цветной лед японской детворе.
Раз в час меня заменяют, и тогда Тецуя берет меня в неизведанный мир, расположенный за прилавками. В последующие месяцы я побываю с ним и на мацури в честь других праздников.
В канун нового, 1988 года он возьмет меня на огромный мацури Кобо Дайси в Кавасаки.
Мацури Кобо Дайси – это большой праздник в честь буддийского учителя, жившего в седьмом веке. Этот мацури проходит в храме Дайси, расположенном в городе Кавасаки. Он привлекает к себе в течение трех первых дней года около трех миллионов посетителей из близлежащих мест, Канто и отдаленных районов. Это означает большие заработки для якудза. Здесь ведут дела несколько семей, полностью управляющих ярмаркой и тысячами прилавков вокруг храма.
|
|
Мы обходим прилавки с тыльной стороны, там, где располагается город якудза. Тецуя представляет меня людям по ту сторону ярмарки. После обмена новогодними приветствиями он представляет мне разных людей: «Это мой старший брат», «Это моя старшая сестра», «Это мой равный брат, „пять на пять“, как мы говорим», «Это мой сын». И еще: «Как твой малыш?», «Посмотрите на снимок моего мальчика», «Передавай привет Масако‑тян», «Как твоя нога?», «Как расходятся рубашки?» Так он проводит время в переулках временного города якудза, установленного здесь. Сейчас они – постоянные жители. А японцы катаги, что приходят на мацури, – гости, скитальцы, временные посетители.
Постепенно я распознаю дешевые товары и те, что подделаны частично или полностью. Я вижу, как опрыскивают птенцов позолотой, дабы привлечь внимание детей, которые будут тянуть за рукав родителей и просить, чтобы те купили им немного «таких милых цыпляток». Я слышу, что это «цыплятки‑самочки», что, быть может, они снесут яички. Про кукурузу на прилавке говорят, что она привезена из прекрасных ферм на Хоккайдо, но я знаю, что она была куплена час назад в супермаркете соседнего квартала. Как и деревца бонсай без корней.
Чудодейственные снадобья, эликсиры и средства и продавцы, усердно восхваляющие чудеса, которые они творят. Они восхваляют громкими голосами имена ученых («из самого Токийского университета и из Гарварда, что в Америке!!!»), открывших их после долгих и тщательных исследований. Но я‑то знаю, кто и как приготовил их и какими лечебными свойствами они на самом деле обладают. Но, может быть, они правы, кто знает. Кто знает, откуда появляются лечебные свойства. Быть может, есть здесь такой‑то корень, сорняк, рог африканского носорога, печень сибирского медведя, лапа бангладешского тигра, порошок из панциря индонезийской черепахи, перемолотая ящерица из Сечуаня, череп обезьян с Хоккайдо, огромный цветок с Суматры, сушеный морской конек с Таити, зеленый гриб с берегов Амазонки, птичье гнездо из пещер залива Халонг, лягушачья слюна из Кюсю, которые послужат лекарством от боли в сердце или спине, потери зрения, слабого желудка, потускневших надежд, неизлечимой утраты, изогнутой спины или тяжести в коленях. Кто знает?! Я незаметно превращаюсь в опытного продавца.
|
|
Они отличаются искусной торговлей, умелым представлением товара, громкостью голоса, легким сумасшествием в словах. Они словно танцуют с толпой, получая от этого явное удовольствие. Подмигивают окружающим. Но есть и молодые продавцы. Они другие – собранные, враждебные. Я разговариваю с ними. Работа здесь – это только начало, говорят они, курс молодого бойца, который поможет занять «весомые» места в мире якудза. Места, где есть большие деньги, говорят они, уважение, опасность, волнение и статус. Их ждут игорный бизнес, проституция, амфетамины и наркотики, маклерство, деловой мир, связи с миром политики. Они покажут всему обществу, всем домашним, кто они на самом деле. Так они отплатят обществу за бойкоты, насмешки, взгляды, клички, низкие оценки. Они задавят всех. Задавят без стыда. Они – новое поколение. Они будут как Окава, Ватанабэ, Таока, легендарные великие якудза. И даже круче их. А может быть, и не будут такими, как они. Они будут новым поколением, другим, отчаянным, жестоким, без мягкотелых законов старого мира. Они создадут новую якудза, которая будет словно режущий, острый, блестящий красивой кровью на металле меч. Битва лицом к лицу с обществом. У них будут шелковые костюмы, красивые девочки, сверкающие машины, много телохранителей и наколки ирэдзуми по всему телу. Журналисты будут умолять их о трехминутном интервью. Им будут покорно кланяться, их будут уважать, очень уважать. А если придет смерть – ничего страшного. Они умрут, украшенные наколками, со всей японской мифологией, изображенной на их коже.
|
|
А сейчас они временно продают жареных каракатиц за триста иен детворе, пришедшей на мацури со своими родителями. Выручку отдадут боссу и получат от него еду, ночлег, деньги на карманные расходы и много важных напутствий о здешних порядках.
Одному из этих молодых людей, Симуре, девятнадцать. Он встречает меня утром, и мы идем в общественную баню сэнто. Я вижу на его теле незаконченные рисунки ирэдзуми. Начерченные эскизы раскрашены лишь наполовину. Я спрашиваю его о наколках. И он говорит мне: «Хотите посмотреть, как мне это делают? Пойдемте со мной».
И я пошел с ним.
Мы идем к Хорияме – мастеру татуировок ирэдзуми. Во всей Японии есть еще лишь два‑три таких мастера, не больше.
Хорияма склоняется над Симурой, лежащим на животе. Он опускает иголку в сосуд с фиолетовой краской и объясняет мне правила искусства ирэдзуми.
Опускаем иглу в стакан с краской. Кладем кисть левой руки на спину клиента, а правую руку кладем на кисть левой.
Он направляет иглу к глазу дракона на спине Симуры и втыкает ее под кожу. Глаз дракона закрашивается фиолетовым. Симура напряжен, его лицо корчится от боли, но он старается изобразить улыбку.
Опускаем иглу в краску – оранжевую, например, – возвращаемся и протыкаем иглой кожу Симуры.
Он протыкает кожу по краям глаз дракона. Кожа Симуры шафранового цвета, и половина дракона, будто мучаясь от боли, извивается на его спине. Хорияма берет несколько игл, связанных между собой, и опускает их в краску.
Он что‑то говорит Симуре, тот кивает и напрягается. Хорияма успокаивает его.
Вновь опускаем кисть левой руки на спину клиента и кладем на нее кисть правой руки, держащую иглу. Уверенной рукой вонзаем иглу в спину клиента. Делаем это чередой быстрых вонзаний.
Уверенной рукой он вонзает несколько иголок одновременно в спину Симуры. Повторяет движение. Симура кричит. Хорияма вытирает пот вокруг раскрашенной раны, которая будет головой дракона. Он вытирает пот и со своего лба. Я смотрю на Симуру. Юноша смотрит на меня и улыбается.
Позднее Симура покажет мне свою грудь с татуировкой символа семьи – яркими цветами.
Он говорит мне:
– Это красиво. Это сексуально, это мужественно, и девочки это обожают. Иду я, к примеру, с девочкой в рубашке с длинными рукавами. Нужно всегда носить только длинные рукава, так приказал босс. Мне не нужны проблемы с окружающими. Вы ведь видели, есть общественные бани, где написано: «Клиентам с татуировками вход воспрещен!» Поэтому я хожу с длинными рукавами. На море я прикрываюсь полотенцем, но иногда просто нет выхода, и я обнажаю их, ведь я хочу войти в воду. Я гуляю с девочкой, а она сначала не знает о том, кто я. И вдруг часть руки оголилась или я сам немного обнажил, специально. И я вижу, как она столбенеет, как у нее замирает дух. Она говорит: какой мужчина! И когда мы лежим в постели, я вижу, как она смотрит и тает. Даже сейчас, хоть на моем теле еще пока почти ничего нет.
И потом, ирэдзуми – это одежда, которую нельзя снять. Еще до того, как меня приняли в семью, я уже рисую себе ирэдзуми по всему телу, рисую символ семьи в центре груди, с именем босса, чьим сыном я хочу стать. Вы понимаете? Босс увидит, что для меня уже нет пути назад. И он очень это оценит. Я здесь навсегда, я не смогу больше быть японцем катаги. Я – якудза еще до того, как я стану им.
И потом, наколки мне о многом напоминают. Посмотрите, на моем теле есть иероглифы и слова, все время напоминающие мне о разных вещах, чтобы я никогда не забывал о них: «Терпение», «Сдержанность», «Скромность», «Верность»…
У других якудза, которые постарше, чем Симура, я вижу надписи: «Смелость», «Мир беспредела», «Гнев», – разные молитвы, образы божества Каннон [30], молнии, образы из театра кабуки, самураев, совершающих харакири, сказочных змей, драконов, мечи, паучьи сети, жар‑птиц, символику жизни и смерти, скелеты, чудовищ и ведьм.
– Сделайте и вы себе, сэнсэй. Что скажете?
Я сижу в баре с боссом Комэтани, из Сэндая, что на севере. Он говорит мне, что собирается завещать свою кожу патологическому центру Токийского университета. Его разрисовал известный мастер ирэдзуми Хориёси Третий. И он, Комэтани, будет увековечен благодаря произведениям искусства на своей коже. Да, есть и те, кто продает свою кожу лабораториям еще при жизни. Те, кому нужны деньги и у кого нет достоинства. А когда они умрут, врачи – специалисты по сдиранию кожи «снимут с них кожу one piece [31], – говорит Комэтани, – и будут хранить ее в масле».
Потом они повесят ее в закрытых от воздуха рамках, и это произведение будет продано музею или частному коллекционеру.
– Если вам придется побывать в Центре патологии Токийского университета, то вы там обнаружите около ста таких произведений. Почившие боссы. Два‑три из них были моими хорошими друзьями. На теле одного из них можно увидеть дырку от пули, убившей его!…
Мой собеседник начинает хохотать и там же, в баре, снимает с себя рубашку с длинными рукавами и обнажает тело, полностью разрисованное всевозможными цветами. Я ошарашен, как и двадцать подвыпивших клиентов бара, пятеро из которых тут же уходят.
Исповедь босса Окавы
После ограбления я семь лет сидел в тюрьме. Там я учился вести переговоры, изучал районы и соотношение сил, всё, что было необходимо для того, чтобы вступить в якудза, когда я выйду на свободу. На протяжении всей войны, да и после нее мое сердце продолжает принадлежать Корее. Но его часть принадлежит и Японии тоже. Я являюсь основным руководителем дружественного сообщества «Япония – Корея». Моя мама живет в Корее, в красивом доме, который я построил для нее в Сеуле. Часто езжу проведать ее. Мои девочки говорят немного по‑корейски. Младшая, Кейко, не очень успешна в языках, но зато старшая, Мицуко, – гений. Знает английский, французский, испанский и корейский. Целыми днями читает. Ее корейский лучше моего! Я хочу показать Мицуко увеселительные места, которыми управляю: Синдзюку, Кабуки‑чо, – но она предпочитает книги. Пустая трата времени, не так ли? Я не против книг и образования, но должен же быть баланс, верно? А у нее его нет.
Как видите, я и кореец, и японец одновременно. Является ли Япония моим домом? И да и нет. Мой настоящий дом – это якудза. Это не страна, это дом. Тысячи молодых людей, будь то японцы или корейцы, не удостоились бы достойной жизни, полной уважения, заработка, равенства, возможностей, без помощи якудза. Миура, великий босс семьи Кёкусин‑кай, усыновил меня после моего освобождения из тюрьмы в конце войны. Он не спрашивал ни откуда я, ни о моем прошлом – ничего. Миура дал мне, помимо заработка, дом, тепло, уважение, защиту, доверие и друзей. Ничего из этого я бы не получил там, снаружи. Босс Миура – это мой настоящий отец. Его образ всегда будет в моем сердце. Он воспитал меня, объяснил, что такое «хорошо». Его фотография висит у меня в кабинете, его фотография висит у нас в офисе. Приходите к нам в офис…
Я пришел в офис. На стенах здания висят красные бумажные фонари с символом семьи. Вхожу внутрь, поднимаюсь по лестнице. Сильно пахнет сигаретами. На двери большими буквами надпись «Кёкусин‑кай» и устрашающее изображение якудза с каменным лицом и расписанной разноцветными ирэдзуми грудью. Под ним символ семьи – два красных кленовых листка с самурайским мечом между ними.
Я захожу, Окавы еще нет. Группа молодых людей, некоторые из которых одеты в костюмы и галстуки, сидят вокруг стола и играют в игру маджонг. Остальные сидят на диване и смотрят телевизор. При моем появлении они встают, некоторые вскакивают с места и глубоко кланяются мне. Двое из них с голым торсом, один в наколках, другой без. Перед тем как я сажусь на диван, мне подают японский зеленый чай. Я смущен, они смущены.
На стене напротив висит огромный снимок создателя семьи, легендарного босса Миуры, в кимоно. Взгляд Миуры пронизывает тебя насквозь. Сбоку от снимка вьющейся иероглификой написано его имя. Под снимком стоит огромная, на полстены, статуя вырезанного из дерева орла с расправленными крыльями. Глаза у орла похожи на человеческие. Я знаю, что это всего лишь статуя, но эти глаза пугают меня. На другой стене огромная карта района, в котором расположен этот офис. Некоторые части района помечены красным, это владения семьи на Синдзюку. Рядом с картой большие круглые часы с нарисованным на них Микки‑Маусом. За большим офисным столом восседает Сато, координатор поступающей информации и действий, он тоже в костюме и при галстуке, отвечает на телефонные звонки. Постоянно ворчит в телефонную трубку, шепчет, иногда рявкает что‑то и поглядывает на большие часы, висящие напротив.
Люди входят и выходят. Здесь работают по очереди. Каждый день с девяти до шести работает новый состав. Сато, координатор, находится здесь как минимум год. До меня доходят слухи, что он не слишком хорошо проявил себя на деле, но его поддерживает босс.
Иногда сюда заходят люди, не относящиеся к якудза. Ближе к обеду пришел подросток и принес готовые обеды, затем по явился продавец тофу и еще один катаги, просящий о помощи, но переговоры с ним происходили в другой комнате. Все входят, пригнувшись, осторожно, спешат поскорее удалиться.
Один раз зашел полицейский. Все удивительно вежливы с ним, подают ему чай. Он смотрит на меня, меня представляют. Он говорит: «Ах, вот как? Очень приятно». Задает присутствующим несущественные вопросы. С ним сплетничают, шутят. Через несколько минут он достает маленький блокнот, записывает что‑то и уходит.
В три пополудни все немного нервничают, потому что вот‑вот должен прибыть босс Окава. Когда он входит, все вскакивают на ноги, резко кланяются и выдыхают: «Осссссс!!!»
После того как Окава заканчивает свои дела в соседней комнате, он садится рядом со мной и говорит мне в присутствии молодежи:
– Почему у нас здесь офис? Почему мы здесь, внутри общества? Внутри района? Потому что якудза появились здесь раньше многих жителей района. Еще с периода Эдо [32]здесь, на расстоянии трех домов отсюда, находится дом легендарного босса Саэки. Его дом всегда был открыт для всех, не только для якудза. Саэки и его семья содержали синтоистский храм этого района, покупали микоси [33]для фестивалей. И по сей день вы можете наблюдать, как якудза несут микоси вокруг нашего района во время осенних празднеств и как девушки сходят с ума при виде их татуировок. Раньше многие боссы обращались за помощью к японцам катаги, и те помогали.
И еще мы гордимся своим вкладом в мацури, мы создаем там атмосферу. Мы – это традиция. Мы – это продавцы, знахари, увеселители, искусники и главные действующие лица на мацури.
Люди приходили к нам, чтобы решить проблемы с властями или личные вопросы. Мы решаем проблемы с большой скоростью и умением, в отличие от судов, ведь там каждый спор может продолжаться годы. Когда‑то боссы якудза были самыми заметными личностями в округе, и они пользовались гораздо большим уважением, чем представители закона. И сегодня нас все еще уважают. Мы не скрываемся, и наши вывески ясно дают понять всем, кто мы. Наше положение особенно устойчиво в корейских и китайских общинах Японии, а также среди бураку – потомков людей, оскверненных в прошлом. Поймите, сэнсэй, корейцы, китайцы и люди бураку не чувствуют никакой преданности по отношению к Японии или японским властям. Они всегда полагались на помощь со стороны боссов из семей якудза или ближайших организаций. Средняя численность боссов якудза родом из Кореи или бураку очень велика. Я, например, один из них. Да и многие простые члены якудза принадлежат к этим группам. Здесь, в мире якудза, им обеспечивается равноправие, возможность проявить себя, преуспеть, а также уважение, то есть то, чего они никогда не увидят в японском мире.
Поэтому мы не трогаем соседних жителей. Мы приходим сюда в костюмах и галстуках, наш офис открыт с девяти до шести. Нет громкой музыки, нет наркотиков. Мы стараемся не выделяться. И, по крайней мере в определенных областях, мы даже сотрудничаем с полицией. Например, выходы из тюрьмы мы проводим в четыре утра, чтобы не мешать окружающим и не перегораживать дороги. Мы в определенной мере уважаем тех, кто не всегда уважает нас.
В офисе тишина. Молодежь безмолвно слушает речь босса, ловит каждое его слово. Притихшие, с широко раскрытыми глазами, они кивают головами в знак согласия. Еще бы, такой урок из уст самого Окавы.
Окава продолжает рассказывать быстро, с большим порывом. И тут звонит телефон. Координатор отвечает и говорит:
– Вас к телефону, босс.
Окава берет трубку и идет в другую комнату. Подает мне знак. Я следую за ним.
– Да, капитан Оба. Мне очень жаль это слышать. Конечно, я знаю этот район. Что вы говорите? Уже как два дня, и я не знал. Я извиняюсь за причиненные неудобства. Конечно, конечно, не беспокойтесь, не переживайте. Я буду рад содействовать вам. Считайте, что это дело улажено.
И он вешает трубку.
– Капитан Оба, ответственный за этот район. Есть проблемы с несколькими чимпира [34]в районе Синдзюку Ничомэ. Может, новенькие в округе появились, я ведь не всеми управляю. Тайваньцы, например. Но я это улажу, и район станет спокойным, как и прежде, уже сегодня ночью. Мы сотрудничаем с полицией по поводу поддержки спокойствия в округе. Не думайте, что тишина и спокойствие японских городов по ночам – это заслуга только полиции. Мы тоже много работаем в этом направлении. Это в наших интересах. Ёси, Таро, Чонг, Хисао!
Ёси, Таро, Чонг (кореец) и Хисао мгновенно появились и, как только Окава закончил отдавать приказания, исчезли после быстрого поклона и гортанного «ОСССССС!».
Окава садится в кресло. Отсылает движением руки молодчика, предлагающего поджечь сигарету, прикуривает сам. Парень вышел из комнаты, и мы остались одни. Окава смотрит на меня и говорит:
– Забудьте о том, что я говорил сегодня, сэнсэй. Все не так, уже совсем не так, как я говорил. Мы уже давно не платим дань храму. В большинстве мест, кроме более традиционных районов Ситамати, уже не хотят, чтобы мы несли микоси. В большинстве мест нас выгоняют из местных бань. Часть разборок, которые мы улаживаем, мы сами же и затеваем, а за остальные требуем много денег. Местные жители не любят нас, и полиция нас преследует. Мы ведем жестокую войну с вьетнамцами и китайцами. Им все равно, они готовы стрелять по любому поводу. Наши традиционные законы сейчас постепенно исчезают. Я вижу новое поколение, которое создает вокруг себя совсем другой мир. Жестокий, без ценностей. А у меня рак, моя печень разъедена, через год меня здесь не будет, и я не знаю, что будет с новым поколением. Поэтому забудьте обо всем, что я ранее говорил. Зачем я говорил это? Для молодых, сидящих там, чтобы хоть немного воспитать их. Я – кореец, который больше японец, чем сами японцы. Разве это не смешно?
И если вы хотите знать, вот информация о моей маленькой мести. Вчера мы, люди, которые вынуждены были эмигрировать из Кореи пятьдесят лет назад, навеки татуированные, бывшие отверженные и презренные, заключили договор о совместном управлении группой банков на севере. И может быть, мы спасем их от банкротства. Вы верите?
И я скажу вам еще кое‑что. Я очень люблю Японию и не променяю ее на другую родину. Я также люблю Корею, Сеул, свою старую мать, что живет там и понятия не имеет о моих делах здесь. Я люблю звучание корейского языка, который не очень‑то и понимаю и на котором дочка говорит лучше меня. Я люблю корейского императора Сэджонга. Он – это почти все, что мне известно о корейской истории, но она моя, даже если я ее и не знаю. И Корея, изумрудная страна, – это моя родина, и я не променяю ее ни на какую другую, так же как и Японию. Но мой дом – это якудза. В любом случае, у меня остается немного времени.
Однажды они уйдут из дома и не вернутся до утра, ни слова не сказав родителям. Они сядут на мотоциклы, возьмут с собой размалеванных девиц с рыжими волосами и соберутся в группу из тридцати мотоциклов у реки.
Иногда по ночам слышно, как они гоняют на мотоциклах, и пронизывающее жужжание моторов достигает домов, стоящих вдоль берегов реки. Подростки и обнимающие их сзади девчонки. Их может быть человек двадцать, тридцать или даже около сотни. Они подпрыгивают на мотоциклах в воздух. Завывание, тревога, жужжание, визг, жалобы, слезы и пение хора мотоциклов. Вопли моторов и одержимых девчонок, разрывающие воздух на части. Все это – дерзкий вызов окружающим.
Они выедут на дорогу и будут рычать моторами напротив полицейского участка. Безучастный полицейский посмотрит на них и запишет что‑то в своем блокноте.
До наступления утра они передерутся между собой, наорутся вдоволь и разойдутся по домам. Их матери молча проглотят звук захлопывающейся двери, а рано встающие отцы к тому времени уже уйдут на работу.
Время от времени они будут ездить по большим дорогам Японии с наклоненной вперед головой и взглядом, полным ненависти. Они будут наводить страх на всех водителей на дорогах. Будут ехать рядом, выкрикивать гадости, окружать машины и нестись навстречу судьбе. И полицейские не посмеют им помешать. Потом на их пути встретится черная машина. Она помигает фарами, посигналит два раза, они посигналят в ответ и будут делать ей разные знаки руками. Это будет машина якудза. Когда‑нибудь, скажут эти подростки в душе, и мы станем якудза. Только мы будем другими якудза.
И вот однажды, холодным утром, они незаметно уйдут из дома, не предупреждая родителей. Некоторым из них некого предупреждать.
Они уйдут из дома и больше не вернутся.
Они поедут в большой город на мотоцикле или на поезде, на деньги, которые сберегли или украли. Приедут и будут слоняться по улицам города, поражаясь ему, полные страха, с пустым от воспоминаний и надежд сердцем. Не бросив ни единого взгляда в сторону места, откуда они родом.
Подросток найдет подростка, подросток сойдется с подростком. Иногда нож, иногда кулак, иногда взгляд нирами – взгляд, способный убить. Они выберут главаря, и в их поступках уже не удастся разглядеть огромного страха, переполняющего их.
Однажды к ним обратится незнакомец и будет душевно говорить с ними. Они войдут в семью. У них будут отцы, братья и старшие сестры. И шрамы появятся один за другим, как древний шрифт жертвенности. Для своих старших они будут драить, чистить, приносить воду, чай и разные напитки, держать их детей в своих неуверенных руках и смотреть на своих старших братьев, то появляющихся, то исчезающих в семье. Склонив голову, будут они выполнять маленькие поручения, не ведущие ни к славе, ни к богатству, но исполненные скромности, покорности и сильного желания быть как босс. И надежды на то, что им это удастся.
Они взбунтуются против окружающего их мира, облачатся в красные и черные костюмы, блестящие туфли, и никто не посмеет встать у них на пути. Они будут жарить на огне блестящие комочки, похожие на сахар, – сябу, которые гайдзины называют «метамфетамин» и будут вкалывать их себе под кожу или же будут размельчать эти комочки в порошок и вдыхать их, и белые кристаллы будут ими управлять. У них будут короткие волосы, черные глаза за черными очками. Рядом с ними будут высокие рыжеволосые девчонки. Не пройдет и года, как они пойдут к мастеру татуировок, и он вырежет на их коже имя босса и большие цветы древних японских божеств. Они будут доставать пачки денег из потайных карманов и оставлять их здесь и там в обмен на небольшие услуги. Всех своих девушек они будут забрасывать деньгами в обмен на слезы, одиночество, страх и загадочное очарование, которому нет объяснения.
Однажды, когда кристаллы будут у них в артериях, они забьют до смерти, ранят кого‑то или начнут стрелять. Тогда позовут босса, который запретит им принимать кристаллы. Однажды они опозорят семью. Они возьмут нож, принесут кусок белой ткани, приведут друга, чтобы держал их, закроют глаза и на счет «Раз!» отрежут конец мизинца, как когда‑то делали проститутки, которые приносили маленькую часть мизинца своему возлюбленному в знак преданности, любви, верности, привязанности и непреклонности. И вот кровь разбрызгивается по белой ткани, и они приносят эту бело‑красную жертву своему боссу: «Прости, это – тебе. Возьми это, отец, вот, возьми, я больше так не буду».
Они войдут в одну яму, потом в другую, с рукавами, засученными ровно настолько, чтобы намекнуть о красно‑зеленых цветах на их руках. Их сердце наполнится радостью при мыслях о тех достойных людях, которые постепенно превращаются для них в ничто. Может, среди них будет отец, учитель права, душевный лекарь или социальный работник. Возможно, там будут все те честные люди, что их воспитывали.
Они будут ходить по улицам города с бумажником босса в руках, будут предлагать ему сигарету, поджигать ее. И все будут смотреть на них, и все будут знать, что они принадлежат к семье.
Потом за ними придут другие подростки, с мотоциклами или без, со взглядами, умоляющими, чтобы позволили им вступить в семью. Они согласятся и будут строгими и безжалостными.
И тогда появятся зависть, новые шрамы и битвы, в которых не будет смелости, а будет одна лишь показуха. И тогда появятся деньги. И когда они услышат о том, как их босс сгоряча убил соперника, то будут смотреть на него с благодарностью и восхищением, а он и не заметит их присутствия. Они отвесят поклон, встанут, пойдут и сдадутся полиции, скажут: «Это я убил». Годы в маленькой тюремной камере, душ три раза в неделю. Клочок неба за решеткой и воспоминания. Сказка о мире беспредела, не знающем компромиссов, и о настоящем мужчине, не знающем ничего, кроме боли, уважения, гордости, рыцарства и битв. Там, в маленькой камере, они проведут год и еще год, а затем получат признание.
И будут они высоко взлетать и лавировать вниз. Взмывать ввысь и терпеть безутешные крушения своих надежд. Вернутся и воспрянут, словно жар‑птицы. Ночь за ночью они будут скитаться в мире страха, который сами создали, и будут видеть сны про людей, обмочившихся при одном только взгляде на них, и самих себя, безжалостных и жестоких. Их печень разрушена спиртным. Рядом будут женщины, которым давно все про них известно, и дети, которые их совсем не видят и не знают. А они просят любви и тешатся своей мужественностью.
Они умрут с разрушенной печенью и, быть может, завещают свою кожу лабораториям.
* * *
Радость – это
Урок поэзии
Раз в неделю.
Раз в неделю
Проповедь буддийского монаха.
(Из тюремных стихов члена якудза по имени Кен‑ичи Фукуока)
Один из дней в обществе Тецуя. Мы начали свой день утром с церемонии, посвященной памяти одного из членов семьи, босса Ямады, очередной жертвы пока еще осторожной войны между семьями Кёкусин‑кай и Ямада‑гуми. Некоторые говорят, что эта война уже проиграна, из‑за могущества Ямада‑гуми. Но есть и те, что верят, что если все токийские семьи объединятся против общего врага, то, быть может, его удастся остановить. Эта война более ощутима на северном острове, Хоккайдо, особенно в городе Саппоро. Там, в новом и еще не нанесенном на карту районе, в мире якудза идет борьба за власть и большие деньги. Война идет тяжелая и ожесточенная, большие семьи со всей Японии пытаются заявить о себе до того, как появятся местные традиции и завоеванные территории. Но здесь, в Токио, пока в силе договор о том, что Ямада‑гуми не появляются.
Один из людей Ямада‑гуми все же попытался проникнуть в район Ямады из Кёкусин‑кай. После двух предупреждений и после того, как стало ясно, что человек из Ямада‑гуми пытается обосноваться в районе Матида в окрестностях Токио, возникло напряжение. Как‑то вечером Ямада встретил одного из людей Ямягути‑гуми и убил его, а затем выстрелил в себя, чтобы восстановить баланс смертей и чтобы эта резня не переросла в большую войну. Ямада принес себя в жертву, чтобы хотя бы на время сохранить мир.