Накануне полиция Манилы произвела обыск на вилле, расположенной на бульваре Роксас, отреагировав на жалобы соседей о стрельбе и криках со стороны виллы. Согласно данным полиции, вилла, принадлежащая Фурукаве Сабуро, влиятельному японскому бизнесмену, в последнее время служила местом для совершения действий подозрительного характера. Источники информации, имеющиеся в расположении полиции, указывают на то, что Фурукава в прошлом имел отношение к якудза, а на данный момент – одинокий волк. Активность японских преступных группировок в последнее время возросла в Маниле настолько, что стала главной мишенью для полицейских столицы. Якудза промышляют сутенерством, наркотиками и торговлей оружием. Ходят слухи, подтвержденные пока лишь частично, что Фурукава связан с уголовными структурами на Филиппинах, а также с различными преступными группировками за рубежом: китайскими группировками в Бирме, корсиканскими бандами в Лаосе и гонконгскими триадами. Предполагается, что в Маниле он тесно связан с Мерседес Салонга, главой самого могущественного синдиката проституции столицы. Известно также о связях Фурукавы с несколькими главарями китайской «Змеиной головы», вызывающих недовольство японцев из якудза в Маниле.
Во время вторжения полиции на вилле никого не оказалось. Выяснилось, что источником криков была ручная обезьяна, находившаяся на вилле в момент выстрелов, прозвучавших там немногим раньше. В доме царил полный беспорядок, свидетельствующий о спешном обыске. Предполагается, что взломщики скрылись при звуках приближающейся полиции…
Два газетных снимка изображали обстановку на вилле: на одном – большая роскошная комната с выходом к бассейну и сад. На втором снимке – сидящая на комоде напуганная обезьянка с выражением ужаса на мордочке. Позади нее я вдруг рассмотрел прислоненную к стене роскошную рамку, в которой большими буквами написано стихотворение на английском. Большинство слов можно было разобрать. Я приблизил лицо.
|
|
Have Come, Am Here
I will break God’s seamless skull,
And I will break His kissless mouth,
O I’ll break out of His faultless shell
And fall me upon Eve’s gold mouth.
Jose Garcia Villa
Это он! Фурукава – это Юки! Стихотворение Хосе Гарсия Вилия! Это он!
Мне больше не нужно доказательств. У какого еще бизнесмена или японского бандита будет храниться стихотворение Вилии в спальне? Это он!
Я звоню редактору газеты в Маниле. Говорю, что я – профессор Токийского университета, проводящий исследование о якудза, и что мое исследование оплачивают специальный исследовательский фонд академического фонда «Тойота», Телль‑Авивский университет и т. д. Говорю, что у меня есть рекомендации от такого‑то и такого‑то японских профессоров и т. д. и т. п. Рассказываю ему о других областях своей исследовательской деятельности. Другими словами, даю все данные. Я говорю ему: «Согласно статье, ваш представитель, занимающийся якудза, прибыл в Токио на прошлой неделе. Я прошу дать мне возможность встретиться с ним. Я могу помочь вам, мне есть что предложить в обмен на вашу информацию. Да, меня особенно интересует Фурукава. Как зовут вашего агента в Токио? Бейнбедино Аройо? Большое спасибо. Такой‑то и такой‑то номер телефона, спасибо, вам не нужно ничего обещать. Я очень вам благодарен, да, да, я знаю, что вы не можете ничего обещать, я к этому привык».
|
|
Я встречаюсь с одетым с иголочки Бейнбедино Аройо в кафе «Ла Миль» на Синдзюку и почти сразу же предлагаю ему сделку – взамен на обширную информацию о якудза, кроме самой секретной, из моего исследования я прошу дать мне всю имеющуюся у них информацию о Фурукаве. Имена обеих сторон ни в коем случае не будут разглашаться.
Аройо просит два дня, чтобы получить разрешение у вышестоящих инстанций, и мы договариваемся о встрече в том же месте.
Встречаюсь с Аройо через два дня. Он очень дружественно настроен, говорит, что наслышан обо мне из «надежных источников» и что он восхищен моей смелостью, широтой моих познаний и т. д. и т. п. Говорит, что редактор газеты будет очень рад, если мы обменяемся информацией, но он не уверен, что располагает всей необходимой информацией о Фурукаве. «Мир якудза, – говорит он, – как вам наверняка известно, довольно скользкий, и якудза сегодня здесь, а завтра где‑нибудь в Маниле, Сан‑Паулу или Бангкоке».
– Да, да, я в курсе, так что же вам известно о Фурукаве? – спрашиваю я.
Годы терпения, которым я учился у монахов, у людей из якудза, у лавочников, у клерков, у друзей, улетучились, будто их и не было.
Я спрашиваю его:
– Что вам известно о Фурукаве? Конечно, конечно, у вас будет право на публикацию всего материала, только, пожалуйста, расскажите мне, что вам о нем известно!
Аройо неуверенно говорит:
– Мы располагаем обрывками информации из разных источников. Люди из Ямада‑гуми собирались убить Фурукаву, они узнали в нем человека, который около десяти лет назад убил, по их словам, человека из Ямада‑гуми на одной из ваших площадей в Токио. Судя по всему, тогда его звали по‑другому.
|
|
– Юки, Мурата Юкихира.
– Может быть. По всей видимости, он преследуется и другой группировкой…
– Кёкусин‑кай.
– Может быть. Также он замешан в истории с предательством. Из‑за связей, которые были у него в последнее время со «Змеиной головой», китайцами, которые являются врагами якудза в Японии и на Филиппинах. Уже достаточно долгое время идет война за территорию между «Змеиной головой» и Кикуто‑гуми в нескольких областях Юго‑Восточной Азии. Но что касается его причастности к этому, то здесь мы располагаем очень противоречивой информацией.
– То есть?
– Источники – секретные, конечно, – сообщают, что этот человек, по‑видимому, неоднократно менял имена за последние годы. Согласно этим источникам, он стал одиноким волком и больше не относится ни к одной семье в Японии, а японцы этого не любят. Ему удается скрывать свои связи с преступным миром: он выступает под видом преуспевающего бизнесмена. Сферы его интересов очень разнообразны. Финансы, импорт‑экспорт и, возможно, сделки с оружием. Из‑за пластических операций и смены имен этот человек потерялся сам в себе. И за всей его деятельностью стоит сильная женщина, сделавшая много пластических операций и тоже неоднократно менявшая свои имена. Она тоже, по всей видимости, уже сама себя не узнает. Женщина сильная, резкая и немного одержимая. Может быть, из‑за многолетнего употребления кокаина. Человек, который видел ее, сказал, что она очень тощая, и если она и обладала красотой в прошлом, то от нее ничего не осталось. Поговаривают и о шумных ссорах, которые происходят между ними в последнее время.
Секретные источники сообщают, что он мало ездит в другие страны. За последние три года он один раз ездил в Лаос, два раза в Японию, два раза в Гонконг и три раза в Сан‑Паулу. С ним работают трое телохранителей из числа бразильцев с японскими корнями, но это не кажется нам веской причиной для его поездок в Бразилию.
Кроме того, он любит стихи и, судя по всему, располагает большой коллекцией стихов Хосе Гарсия Вилия. Это, с одной стороны, удивляет нас, с другой – нам льстит, что иностранец так любит стихи Хосе Гарсия Вилии. Особенно когда речь идет о настоящем преступнике. Вы можете это объяснить?
– Нет, а вы можете хоть что‑то объяснить?
Мы соглашаемся, что в подобной ситуации сложно что‑либо объяснить.
Во время последующих встреч я рассказываю ему о якудза. Я не раскрываю ему ни одного секрета, ведь из истории с дочерью Окавы я извлек хороший урок. При тщательной работе Аройо мог бы найти эту информацию в открытых источниках, но я все равно ощущаю горечь у себя во рту, рассказывая о своих приятелях.
Наступает лето.
* * *
Спортплощадка
За забором.
Я один.
Цветок
Я трогаю,
Но не срываю.
Назад в камеру.
(Из тюремных стихов члена якудза по имени Кен‑ичи Фукуока)
Письма из тюрьмы
Это письмо было передано мне подругой Тецуя Миоко.
Якобу‑сан!
Ты меня очень растрогал, большое спасибо тебе за передачку. Я был переведен в общую камеру и раздал конфеты другим заключенным. Я с большой гордостью рассказал им о тебе. Некоторые тебя знали. Все передают тебе спасибо.
Сегодня начался мацури Сандзя в Асакусе, а меня там не будет. Седьмого мая меня перевели в камеру для шести человек, вместо той маленькой и невыносимой клетки, в которой я был сначала. Я был в тюрьме и раньше, но впервые нахожусь в общей камере, где все якудза. Все из разных семей, но есть и молодой парень из нашей семьи. Я довольно весело провожу время. В прошлой камере я чувствовал себя очень одиноко, не с кем было поговорить. Здесь же я могу разговаривать с людьми, и это облегчает мне жизнь. Каждый день меня навещают люди из семьи, а также Миоко и Котаро, что всегда меня очень радует. Котаро очень вырос и уже немного бормочет. Он уже говорит: «Привет, папа!», представляешь? Он такой славный. Каждый раз, когда он комне приходит, я оставляю свое сердце в комнате для свиданий. Может быть, он понимает своим детским умом, что на этот раз мы расстаемся надолго, потому что в тюрьму маленьких детей не пускают. Как‑то он сказал: «Я не пойду домой, не хочу говорить папе „до свидания“». Я тогда разрыдался. Может, увижу его через год или два.
Жизнь в тюрьме не такая уж и тяжелая. У меня нет особых проблем. Для меня главное – это смириться с годами заключения, но они, Миоко и Котаро, живут в обществе, и им приходится очень тяжело. Хотя братья и сестры из семьи и заботятся о них. С другой стороны, мне здесь спокойней, если я знаю, что они не одни. Я собираюсь много читать, много учиться, чтобы с пользой использовать время, проведенное в тюрьме.
Сэнсэй, тюрьма позволяет мне отдохнуть, перезарядить батареи. Здесь есть время, чтобы подумать, писать, читать, вести спокойные разговоры и рассуждать о философии, слушать музыку и чему‑нибудь учиться. Некоторые из нас обучаются ремеслам, другие изучают историю, поэзию или каллиграфию. Но это бессмысленно, ведь мы все забудем, когда освободимся.
В тюрьме мы получаем для себя большой урок. Урок терпения, мужества, воздержания, верности. Здесь мы учимся побеждать силу тишины. Я скучаю по своей женщине, по сыну, по друзьям, но я об этом не рассказываю другим, ведь все здесь скучают. Мы слушаем песни. Что нам нравится? В основном песни энка и песни нанива буси [59]. Понимаешь, мы очень сентиментальные, очень консервативные, мягкие и одинокие маленькие дети. Здесь мы проверяем, кого на самом деле боимся. Здесь мы изо дня в день спрашиваем: что значит якудза? подходит ли мне быть якудза? Здесь я вновьи вновь решаю остаться, потому что это мой мир. Я также понимаю, что у меня нет сил и времени растить детей. Хотя я их очень люблю и очень хочу, чтобы все у них было хорошо.
Якудза в тюрьме – это привилегированные люди, мы занимаем здесь высокое положение. В отличие от мелких воришек, насильников, убийц, грабителей или мелких мошенников, которых презираем. Мы не делаем таких вещей. Якудза умрет, но не украдет. И тюремщики уважают нас больше, чем мелких нарушителей.
До сих пор нет точной информации насчет твоего человека. Но выясняется, что, возможно, он сделал что‑то очень важное для нашей семьи. Как мне докладывают, сейчас он в опасности. Неизвестно, где он, но Ямада‑гуми преследуют его, они даже пытались его убить. Мы тоже искали его, сам знаешь почему. Но в последнее время ему удалось наладить отношения с людьми из «Змеиной головы» и попытаться заключить с ними союз, а это требует большой отваги, если учесть все опасности, которые его подстрекают. Мне доложили, что он создал черновик договора о союзе между Кёкусин‑кай и «Змеиной головой», который собирается предложить нам на рассмотрение. Босс Окава задумал этот проект уже перед смертью, но как до Юки дошли эти сведения, я не знаю. Может, ты знаешь? Результатом союза между двумя семьями для нас будет помощь «Змеиной головы» в вытеснении Ямада‑гуми из Токио, с севера Японии, а особенно с территорий за пределами Японии, в Юго‑Восточной Азии. В обмен на взаимное сотрудничество в разных областях в Токио, Маниле, Бангкоке и на Гавайях – помощь в доставке оружия и многое другое. Если Юки действительно удастся создать этот союз, то это ощутимо закрепит положение Кёкусин‑кай на юго‑востоке Азии и станет историческим событием. И кроме всего прочего, это приведет к отмене бойкота по отношению к нему.
Он глобально мыслит, твой человек. Он изучил международную обстановку, понял наши экономические трудности, рассмотрел грядущие проблемы мира якудза, осознал новый подход к нам со стороны полиции и значение недавно вышедшего нового закона против якудза, который создает нам серьезные проблемы. Юки увидел необходимость в создании международных связей и решил, что мы должны выйти наружу. Он знал, как сделать это так, чтобы не опозорить семью. Если все это – правда, мы собираемся пригласить его в семью с большим уважением, отменить красную карточку – редчайшее явление, – провести церемонию перемирия и назначить его на важную должность в якудза.
Когда я отсюда выйду и стану главой семьи, то тщательно проверю этот вопрос и позабочусь, чтобы он получил все, что ему причитается.
Сэнсэй, ты как‑то в этом замешан?
Иногда, сэнсэй, я устаю от всего, и мне хочется стать одиноким волком.
С этого момента я буду звать тебя Якобу, о’кей?
Твой брат, Тецухиро
(число).
* * *
В самый короткий день года
Холодный ветер в окно камеры.
Слышен чей‑то плач.
(Из тюремных стихов члена якудза по имени Кен‑ичи Фукуока)
Где‑то через два месяца на мой университетский стол кладут толстый конверт. Марка из Гонконга, стертая подпись, без имени. Я знаю, это от него.
Разрываю конверт. Аккуратно сложенные листки, неопрятный почерк. Листы дрожат в моих руках.
Сэнсэй!
Я знаю, что ты много лет искал меня. Может быть, я буду обязан тебе жизнью, может быть, я буду обязан тебе смертью, но ты – мой брат, и поэтому я должен рассказать тебе свою историю.
Ты видишь, я спешу, у меня нет времени, поэтому ограничусь самым главным. Сейчас я выгляжу не так, как тогда, когда ты меня знал. Нет больше глаз навыкате, меня больше не обзывают жабой. Но глаз, смотрящий в сторону, можно было изменить лишь немного. Может, получится у другого хирурга. Я попробую навсегда избавиться и от этого тоже. Шрам скрыли. Я зашил веко, чтобы меня не опознали по подмигиванию. Вот до чего дошел! Я не думаю, что ты меня узнаешь, я и сам себя не узнаю.
Я родился в деревне рядом с Хакодатэ, на острове Хоккайдо. Я айноко – полукровка. Мама – японка, отец из племен айну. Может быть, и он – полукровка, я не знаю, он недолго с нами жил – утонул на рыбацкой лодке в Охотском море. У меня есть его снимки. Высокий, волосатый, глаза навыкате, длинная борода. Одним словом, человек из преданий. А я – «рыбацкий сын без дома», ты помнишь этот стих у Юкихиры? Мама любила древнюю японскую поэзию, это она выбрала мне имя в честь поэта Аривара Но Юкихира, который написал этот стихотворение. Может быть, моя любовь к поэзии перешла ко мне от мамы? Может, из‑за Юкихиры?
Как правило, полукровки рождаются красивыми, но я стал исключением.
Нам было тяжело после смерти отца. Мой старший брат, Ёсинори (для своих просто Ёси), зарабатывал: работал настройке, в туризме, в заповедниках, водителем грузовика, – потом сошелся с хулиганами. Стал исчезать, поздно возвращаться, приносить деньги, снова исчезать. Он всегда хорошо ко мне относился, как в книжках, добродушный преступник. Но всегда был устрашающим на вид. Нам нельзя было спорить по поводу денег, которые он приносил. Он отказывался говорить, кто его друзья, никогда не приводил их домой. Ёси брал нас в путешествия, как правило по Хоккайдо. Два раза мы ездили в далекий Токио.
Иногда мне нравилось ездить в Хакодатэ, в храм молчальников. Там царила атмосфера дальних стран, далеких религий, распятых богов. Мне всегда нравился бог гайдзин, с опущенной головой, с гвоздями в руках и стекающей ему на грудь кровью. Я любил песчаник, аллею, ведущую к храму, зимние деревья, похожие на белые грибы, любил масло, пирожное и повидло, которые готовили монахи. Любил и самих монахов, и они любили меня. Я любил их белые рясы, любил Мадонну с грустным лицом, окруженную красными листьями по осени. Там, в храме, было какое‑то очарование небесной страны.
Я любил рассказы монахов о Божьей Матери, об Иисусе, о распятии, о страданиях, которые Он на себя взял, чтобы спасти мир. О, Боже мой, Боже мой, зачем Ты оставил меня? Особенно мне нравился рассказ о злодее Бар Аба, который избежал распятия. Я любил значение его имени – отцовский сын.
Я читал книги со всего мира, Ёси это радовало. Его радовало, что я читал на английском и испанском. Когда‑нибудь это тебе пригодится, говорил он.
Когда мне было шестнадцать, он сказал мне: пойдем. Я пошел с ним. Маленький склад недалеко от города. Там было примерно двадцать человек с коротко остриженными головами, с бритыми головами, у некоторых завивкапама, большинство в темных очках, некоторые в кимоно. Брат сказал мне: сиди в стороне и не произноси ни слова. Во время церемонии кто‑то налил саке в маленькую стопку. Они говорили что‑то на непонятном японском. Брат стоял в центре. Кто‑то в кимоно поменялся с ним стопками, они выпили, дали клятву, как в кино про якудза. Мои руки дрожали. Потом, по дороге домой, брат сказал: «Теперь это мои братья. Не меньше, чем ты. Хорошие люди. Они помогут мне приносить еду в дом. Я хотел, чтобы ты это увидел. Может быть, когда‑то и ты тоже, кто знает? Но похоже, ты пойдешь учиться в университет. Тем лучше, тем лучше». Я слушал это с дрожью в коленках.
Ёси хорошо о нас заботился. Потом он переехал жить в Саппоро. Через два года после этого я поступил в университет в Саппоро, мама тоже переехала туда, и мы жили вместе. Брат все оплачивал. Иногда я ходил к нему в офис. Постепенно я понял, что он вращается там, в мире татуированных людей, и они уважают его. Я понимал это, но ничего не говорил. Как‑то он сказал мне: «У меня есть „дом“ в якудза». Значит, он стал маленьким боссом. «Я вижу, – сказал я. – Надеюсь, ты не убиваешь людей». «Мы не убиваем людей, – сказал он. – Посмотри на меня, разве я могу кого‑то убить?» – «Каждый может». Он отвесил мне пощечину.
До двадцати трех лет я ни разу не был с женщиной, книги были для меня всем. В двадцать три я встретил Саюми, дочь Ханаоки, владельца Сельскохозяйственного банка на Хоккайдо, подозрительного человека невысокого роста. В первую ночь с Саюми я хотел покончить со своей невинностью, думал, что это естественно, что так все делают. Она рассмеялась и отказала. Только через полгода позволила. Она вытащила меня в город, и там мы друг другу отда лись. Я был ей благодарен, чувствовал, будто достигсатори [60]. Целовал ее, как женщину, как духовного наставника. До этого я не знал, что соединение двух тел может быть настолько духовным, между нами не было никакого стеснения. «Научи меня, – просил я ее, – а я буду тебе защитником».
Мы писали друг другу стихи танка. Она работала продавцом в магазине одежды. Она моделировала детскую одежду, приносила моей маме кукол из кусочков ткани, которые собирала. Раз в неделю ходила к старому и улыбчивому учителю дзадзен [61], бухгалтеру, ради денег, и учителю дзен – для души.
Ёси, брат, стал все меньше и меньше появляться дома. Я вел хозяйство. Следил за затратами и сбережениями. Он хвалил меня за мои экономические способности. Однажды предложил идти учиться бизнесу. Я сказал ему: «Ты что, сошел с ума? Может, я еще и астрофизику пойду учить?» Но сомнение было посеяно.
Я решил пойти на вторую степень. Сначала пошел изучать литературу, получил степень магистра, написав работу по творчеству по Октавио Пасу. С того времени я заинтересовался испанской поэзией, а потом открыл для себя и замечательную современную филиппинскую поэзию на испанском, английском и тагальском. Оттуда и мое знакомство с Хосе Гарсия Вилия. Я влюбился в него, сам не зная почему.
На втором году учебы я записался и на экономический факультет, который окончил с отличием. Мне предлагали продолжить академическую карьеру в университете, но я не хотел. Зачем мне это?
Я стал жить с Саюми. Мы начали небольшое дело по изготовлению тряпичных кукол. Было здорово, было весело. Мы создавали славные игрушки из обрезков ткани. Начали торговать на Хоккайдо, а потом и в Токио. Стали много зарабатывать. Ёси не любил слушать о том, как я зарабатываю. «Ты создан для большего, куклы – это не для тебя», – говорил он. Но я любил наших кукол.
Мы знали, что никогда не расстанемся, я и Саюми. Это была любовь, о которой пишут самые романтические книги. Я не понимал, о чем говорит Вилия в своих мрачных стихах. Почему он пишет о конце любви? Что он знает об этом? Ненормальный, думал я. Мы смеялись как сумасшедшие. Читали друг другу стихи. Одна комната в нашей квартире была заполнена разноцветными обрезками разных тканей. Нас переполняло счастье.
Однажды Саюми сказала мне, что у нее в животе ребенок. Я зарылся в тряпки с громкими возгласами радости.
Я никогда не рассказывал ей о Ёси. Может, она догадывалась.
Как‑то Ёси гостил у мамы. Он негодовал, страшнее и ужасней обычного. Закрылся в моей комнате и долго говорил по телефону. Иногда оттуда доносились голоса, крики на жаргоне якудза. Я дрожал. Человек в комнате не был моим братом, это был демон. Я хотел заглянуть и проверить – может, кто‑то зашел туда и украл моего брата? Нельзя было понять, о чем идет речь, но я услышал адрес, час и суть приказа.
Я пошел в то место в названное им время. Это был склад, похожий на тот, где проходила церемония клятвы брата. Рядом были припаркованы три черные машины. Я тихо прошел, трясущийся от страха, к одной из боковых стен. Было темно, у меня дрожали коленки. Я начал подглядывать.
Низкого роста мужчина стоял спиной ко мне, еще несколько человек стояли ко мне лицом, в центре стоял брат с грозным лицом. Он говорил тихо, и я не понял, что он сказал. Невысокий человек, стоящий спиной ко мне, вдруг упал на колени. Кто‑то сказал ему: «Вставай!» Он встал, дрожа, и сказал что‑то, чего я не расслышал.
И тогда я увидел струю, стекающую по его ногам.
Они отпустили его, вернули ему сумку. Он повернулся к двери, с мокрыми штанами. В тот момент я увидел его лицо, это был Ханаока, отец Саюми.
Я рухнул около стены склада. Там меня и нашел брат, он ударил меня в лицо, один раз, но этот удар до сих пор со мной, рядом с глазом остался шрам.
– Он плохой человек! – кричал он. – Ты слышишь? Он очень плохой человек! Ты знаешь, сколько семей этот человек сгубил и глазом не моргнув? Я вершу правосудие! Слышишь меня? Надо вернуть деньги тем, у кого этот подонок их отобрал! И чтобы я никогда больше тебя здесь не видел! В следующий раз одним ударом не отделаешься! А сейчас вали отсюда!
Я не мог вернуться домой. Поехал в храм молчальников и там переночевал. Я пошел к настоятелю и рассказал ему все. Он сказал мне: «Иди к ней и попроси прощения, сделай что‑нибудь, чтобы искупить грехи твоего брата, и помолись». «Но я ведь не христианин», – сказал я. «Неважно, помолись». И перекрестил меня. А дрожь в коленях все еще не покидала меня.
На следующее утро я вернулся домой. Саюми молча лежала на футоне [62]. Не спросила ни о чем, ничего не сказала. И тогда я ей все рассказал. Она продолжала молчать,потом подошла к раковине, и ее стошнило. Я пошел за ней, и меня тоже стошнило.
На следующее утро я нашел ее стоящей у входа в «тряпочную» комнату с расставленными ногами и красной лужей между ног.
В тот же день она ушла и не вернулась. Больше я ее не видел.
Я поехал в Токио, пробовал устроиться на разные работы. Работал продавцом в маленькой компании по сбыту витаминов, затем продавцом в книжном магазине, но всегда бросал, всегда уходил в другое место. И читал стихи. Но однажды я остался без копейки, кто‑то подошел ко мне и предложил лоток в Сугамо, в районе босса Иэяси. Я знал, что за этим человеком стоит некий наблюдающий, который засылает людей, и незаметно приводит в порядок мою жизнь. К тому времени он уже стал уважаемым боссом на Хоккайдо.
Я любил бывать у Хирано‑сан в «Мурасаки» на Голден Гай. Ты помнишь это место? Там нашла меня Маюми, девушка в оранжевом. Помнишь, как ты спросил меня про нее? Там она заговорила со мной и объявила, что я принадлежу ей, что ее отец, босс Сэкида, это большой босс якудза в Токио, что никто не должен знать про нас, что когда‑нибудь мы оттуда сбежим, что когда‑нибудь к нам придут богатство и смерть. Маюми знала, кто я, о чем я думаю, от кого убегаю, как будто была прикреплена к моему мозгу. Девушка сказала мне, что она – перевоплощение Саюми. Она была одержима и стала единственным убежищем для меня. Из‑за Саюми, из‑за ее отца, из‑за траура, из‑за стыда, из‑за конца любви, из‑за луж мочи и крови, из‑за Бога, который меня оставил, из‑за истекающих кровью отверстий в моих руках, как у того печального Божьего Сына, который висит на дереве в храме молчальников в Хакодатэ. Иногда стыд приходил ко мне в образе Саюми или в образе Божьей Матери, запрятанной там, в алькове, на снежном дне храма молчальников.
Маюми и я стали тайными любовниками, влюбленными обитателями кафе и парков, ей удавалось скрыться от телохранителей. Мы не спали вместе, только говорили. Сладость сумасшествия прилипла ко мне, и я решил плыть по течению жизни.
Как раз в то время, полный стыда, запутанный и ненормальный, я познакомился с тобой. Напуганный и измученный, находящий частичное утешение в стихах поэтов из далеких стран.
Как‑то, возвращаясь поутру домой, я увидел, как босс Иэяси разговаривает с чимпира из Ямада‑гуми на улице. Все произошло с молниеносной скоростью. Блеск ножа, возникшая опасность для босса Иэяси. Моя рука, нашедшая камень, вдребезги разбитые темные очки, потасовка, драка, вкус крови, стекающей по щеке в рот, и дрожь в коленках, которая и по сей день со мной. Побег, благодарность Иэяси и поражение: вторжение людей из Ямада‑гуми в район Сугамо. «Беги отсюда, быстро, – сказали мне, – и сегодня же!»
Я пошел в «Мурасаки» и передал Маюми записку через Хирано‑сана. В ней было указано место встречи и час.
И мы убежали.
Я хотел попрощаться с тобой, но не успел.
С того момента начались мои скитания. Ты знаешь об этом, ты ведь выяснял. Нас преследуют отец Маюми, босс Сэкида, и люди из Ямада‑гуми. Один из боссов семьи Кёкусин‑кай переправил меня на север. Дал мне новый паспорт. Первая небольшая пластическая операция. Разные работы. Игорный дом «Афины», разные услуги для боссов якудза на севере. Все это, я знаю, происходит благодарясодействию моего брата, Ёси. Я бегал с места на место, видел Ёси только один раз, у него тогда были свои проблемы.
Как‑то мне сообщили о падении «дома» Ёси. Сам он исчез. Говорили, что сбежал, скорее всего, за границу. Мне тогда показалось, будто отец умер снова. Говорили, что он переехал в Бразилию и живет в Сан‑Паулу. Маму я иногда видел, но в обстановке строжайшей секретности.
Работая охранником, в течение долгих часов ожидания у входов в игорные дома я мог думать, присматриваться и планировать. И наконец, однажды я понял, как связать зло со злом, зло из одного мира со злом из другого, делового мира, который называют порядочным в мире якудза. Но я все еще не решался, советовался с Маюми, она несколько дней это обдумывала. Пока однажды не сказала мне, что конкретно нужно сделать, и я это сделал.
Тогда, по совету Маюми, я устроил разговор с боссом Кимурой. Я предлагаю ему свои идеи, он их выслушивает. Помню его великодушие и внимание в тот день. Он чувствует, что есть возможность сделать новый ход. Мне была предоставлена возможность привести якудза к сегодняшней экономике. В то время меня звали Ватанабэ. С каждым новым именем я превращаюсь в нового человека.
Тогда же состоялись обсуждения у гейши Нано‑тян, и нас ждал головокружительный успех. За короткое время я оказался в совете директоров банка N. Ещe до встречи у Нано‑тян мне было известно, что банк N – это материнская компания Сельскохозяйственного банка, который возглавлял Ханаока, отец Саюми. Тогда же я узнал о страшных вещах, которые творил Ханаока во время управления банком, и о десятках земледельцев, разорившихся из‑за его коррупции. Я начал предпринимать меры по наказанию виновных с обеих сторон, и через несколько днейХанаока был уволен. Я вспомнил о том, что мне рассказывал о нем брат. Я отомстил, но не почувствовал облегчения. Мстительное зло было для меня тенью, учителем, распятием, другом, братом, боссом.
Наш «дом», дом босса Кимуры, разбогател. Я стал вечной тенью, под именем, которое мне не принадлежит, в роскошной машине, которая мне не принадлежит, с деньгами, которые мне не принадлежат, и полный смелости, которая тоже мне не принадлежит. Каждый день я пытаюсь не быть негодяем и в то же время вижу, как порчусь и разлагаюсь с каждым днем. Каждый день я клянусь, что делаю зло, чтобы делать добро. У меня есть планы, о которых неизвестно даже Маюми. Она не знает, осуществлению каких планов способствует. Я становлюсь хуже с каждым днем, сильней и сильней.
И все это, сэнсэй, для того, чтобы отпустить грехи за ночь, когда я видел отца Саюми, обмочившегося и трясущегося при виде моего старшего брата. Чтобы он не был таким негодяем и чтобы такие негодяи, как он, были наказаны. Я хотел сделать что‑то с большим размахом, что‑то, не укладывающееся в существующие рамки, чтобы принести славу вскормившему меня дому, чтобы принести в мир добро. Как сказочный Джирочио, гангстер, который, возможно, и существовал на самом деле. Во мне было много добра и много зла, во мне было сумасшествие богов и бесов, я собирался нести в мир добро с размахом мифологической катастрофы.
Однажды посыльный передал мне сообщение от брата, что он в Сан‑Паулу, пытается следить за мной. Брат просил, чтобы я тут же отправил маму к нему, потому что времена изменились, ей и мне здесь больше небезопасно и он даже не решается написать мне обычное письмо. В ту же неделю я отправил маму в Сан‑Паулу, она поехала туда с одной маленькой потрепанной сумкой. В аэропорту она сказала мне: «Юкихира, ты рожден для того, чтобы писать стихи, а не для того, чем ты занимаешься сейчас. Ты меня уже убил, зачем же перевозить тело в другую страну?» Что я мог сказать в ответ на это?… Низко поклонился ей и ушел.
И тогда, когда я поправил дела в своей семье и сам начал богатеть, пошел к боссу Кимуре. Быстрый, решительный, сумасшедший, любящий, предотвращающий земные грехи, я объявляю ему, что ухожу и не боюсь его гнева. Оставил ему обрубок мизинца. Сэнсэй, что такое обрубок мизинца по сравнению с вечной болью в моих руках из отверстий, пробитых гвоздями, по сравнению с болью у глаза, по сравнению с непрерывной дрожью в коленках, по сравнению с Богом, который бросил меня, по сравнению с ребенком, превратившимся в лужу у Саюми между ног? Я оставил мизинец там, у босса Кимуры, которого добавил к списку своих преследователей. Мы убежали. На самолете в Манилу мы лопались от смеха, я и Маю‑ми. Босс Сэкида, босс Кимура, Ямада‑гуми, полиция, а может, и мой брат, который, по всей видимости, решил вмешаться и положить конец позору, преследуют нас. Мы лопались от смеха. Стюардесса просила, чтобы мы успокоились, так как мешаем другим пассажирам.
В Маниле я творил чудеса. Под именем Фурукава и после серьезной пластической операции я стал неузнаваем. Кто мог меня остановить? Я подключился к корсиканцам в Лаосе, к китайцам в Гонконге, к бунтовщикам, сутенерам и производителям наркотиков на Филиппинах. Я перевозил оружие и проституток из разных мест, у меня даже была школа танцев, которую я назвал «Лас‑Вегас». Там готовили девочек для отправки в Японию, для увеселительной индустрии и проституции. Я был империей, и все это происходило тайно. Никто не мог узнать о моей причастностик какому‑либо вкладу или начинанию, законному или нет. Только в «Лас‑Вегасе» я иногда подвергал себя опасности разоблачения, иногда бывал там, потому что люблю танцы. Да, поначалу я копил силы, чтобы через несколько месяцев вернуться и совершить огромный экономический переворот в якудза, переворот, который изменит все. Маюми все это время была со мной, она сильнее любого мужчины. У нас были вилла на бульваре Роксас, две машины, прислуга и ручная обезьянка Октавио.
Я читал много стихов, которые напоминали мне о мирском поле битвы.
И вот однажды я получаю письмо от босса Окавы. Посланник сообщил, что гайдзин из Японии передал его. Для тебя лично, сказал он. Я спросил, как звали гайдзина, но посланник не знал, его только просили передать.
Я взволнованно распечатал письмо.
Мурата Юкихира‑кун [63]!
Я скоро умру. Когда это письмо найдет тебя, возможно, меня здесь уже не будет. Я передаю тебе это письмо с Якобу‑сэнсэем.
Я пишу тебе по двум причинам, одна из которых – это вмешательство Якобу‑сэнсэя, вторая – это возможность исторических изменений в мире беспредела.
Ты в бегах и знаешь, что рано или поздно тебя найдут. Может, мы найдем тебя, может, босс Кимура, который накажет тебя за то, что ты ушел от него. Или босс Сэкида найдет тебя и сведет с тобой счеты за то, что ты выкрал его дочь, или Ямада‑гуми найдут тебя и отомстят за того, которого, по их словам, ты убил десять лет назад, или же тебя найдет полиция. Я не знаю, на чьей стороне ты играешь там, на Филиппинах, но, несмотря на последние десять лет, полные испытаний, ты не сможешь выдержать это напряжение. Я о тебе спрашивал, ты из того же материала, что и моя дочь, Мицуко, вы созданы для книг и искусства. Когда тебя найдут на Филиппинах, законы Японии не смогут тебе помочь, к тому же ты ведь больше не относишься ни к одной семье якудза.
Ты должен быть благодарен Якобу‑сэнсэю, который так хочет тебя найти. Я не знаю почему. Если он не опоздает, то спасет тебе жизнь. Надеюсь, это письмо найдет тебя раньше твоих преследователей.
Ты также должен благодарить своего брата, который много сделал для семьи Кёкусин‑кай на Хоккайдо. Без него мы не были бы самой большой семьей в той области. Я надеюсь, что у него все хорошо, где бы он ни находился.
Во имя твоего брата и во имя Якобу‑сэнсэя я предлагаю тебе жизнь, возвращение в семью и достойное существование.
Но есть и еще одна причина. Ты пока один из немногих, кто понимает значение будущего современной якудза. Ты в полной мере осознаешь значение нового закона против преступных группировок. С этого момента не оружие дает силу, не кулак, не запугивание владельцев маленьких клубов и разных компаний, а власть, власть над экономикой в новой форме, власть над политикой. Игра по их правилам. Я вижу, что ты это понимаешь. Я также вижу, что ты в состоянии воплотить это в жизнь.
Я обеспокоен будущим мира беспредела. Знаю, что спасти его могут только модернизация и международные связи. Ты можешь это сделать, и нам нужен такой человек, как ты.