По особо важным делам Н. Соколов 4 глава

Тут же после знакомства с ЦАРСКОЙ СЕМЬЕЙ отец перестал странствовать. У него установились близкие отношения с ЦАРСКОЙ СЕМЬЕЙ, и он стал, по большей части, проживать в Петрограде, имея постоянное общение с ЦАРСКОЙ СЕМЬЕЙ. Я клятвенно могу удостоверить, что причиной сближения отца с ЦАРСКОЙ СЕМЬЕЙ были его личные душевные свойства и как одна из самых главных причин – болезнь Алексея Николаевича. Отец молился о его выздоровлении и его молитва приносила облегчение Наследнику.

Наше положение стало постепенно изменяться после такой перемены в жизни отца. ГОСУДАРЫНЯ пожелала, чтобы мы – я и Варвара получили образование. Мы обе учились с Варей в нашей Покровской сельской школе. Меня отдали в Мариинскую гимназию в г. Казани, откуда я в 1910-1911 году была переведена в Петроградскую гимназию Стеблин-Каменской. В Казани я обучалась одна, в Петрограде мы учились обе с Варей. Мы жили в пансионе гимназии, бывая накануне праздников и в праздничные дни у отца. Он проживал тогда на Гороховой, 64. Наша квартира состояла из 5 комнат. Роскоши никакой у нас не было. Все это вранье, что писалось тогда в газетах про нас. Комнаты наши и обстановка их были самые простые. В столовой стоял у нас стол, обыкновенные венские стулья и оттоманка, самая роскошная вещь из всей обстановки, подарок какого-то Волынского, освобожденного из тюрьмы по ходатайству отца; в спальне отца – кровать железная, американский стол, в котором хранились у отца под замком многочисленные прошения резных /так!/ лиц, гардероб и умывальник; в кабинете отца – письменный стол, на котором ничего не было, кресло и диван; в приемной были одни стулья. Только одну нашу детскую мы обставили по своему вкусу: у нас были в ней – кровать, кушетка, столик, диванчик, кресла, туалет, гардероб.

Свою личную жизнь, свои вкусы, свой уклад жизни отец нисколько не изменил после приближения к ЦАРСКОЙ СЕМЬЕ. Он ходил в русской рубашке, русских шароварах, заправляя их в сапоги и в поддевках. Мясо он не ел до самой своей смерти. Его обед всегда состоял из одной ухи. Кроме того, он еще употреблял редиску и любил квас с огурцами и луком. Больше этих кушаний он ничего дома не ел. Вставал он всегда рано и шел обязательно к ранней обедне. После этого он приходил домой и пил чай с черными сухарями или кренделями. Тут же после чая приходили просители, и на них уходил целый день отца. Правильного распорядка дня не было. Собственно весь день уходил у него на просителей, и он принимал всех и всегда. По вечерам он проводил время с нами, если его никуда не вызывали.

Мама после сближения отца с ЦАРСКОЙ СЕМЬЕЙ была принимаема во Дворце, но она вела прежнюю жизнь, продолжая заниматься в Покровском своим хозяйством. Также нисколько это не отразилось и на положении Дмитрия: его отдали, было, в Саратов к епископу Гермогену учиться, чтобы он мог получить гимназическое образование, но он тосковал по хозяйству, не стал учиться и уехал домой. Я забыла сказать, что у отца в Петрограде была одна прислуга: или Евдокия Ивановна Печеркина, тетка названного мной странника Дмитрия, или Екатерина Ивановна Печеркина, его сестра. Они заменяли одна другую.

Жизнь отца в Петрограде я наблюдала сама лично. Его отношение к ЦАРСКОЙ СЕМЬЕ я также наблюдала сама. Я не могу связно рассказать что либо про жизнь отца. На Ваши вопросы отвечаю следующее.

Целый день у отца уходил на приемы разных просителей. К нему обращались очень многие с очень разнообразными просьбами: его просили о местах, о помиловании разных лиц, сидевших в тюрьмах. Вот, главным образом, с такого рода просьбами и обращались к нему. Ему разные лица давали деньги, но очень многие и просили у него денег. Никогда никому в денежных вопросах /зачеркн. в док./ просьбах не отказывал. Он действительно одной рукой брал, а другой раздавал. Обращались к нему и за духовной помощью: просили совета, жаловались на тяжелую душевную жизнь. Он давал советы, старался помочь душевно, как мог.

Он часто беседовал с нами о Боге. Он говорил, что Бог это утешение в жизни, но что нужно уметь молиться для того, чтобы получить это утешение. Чтобы молитва могла дойти до Бога, нужно во время молитвы всецело отдаваться вере в Бога и гнать от себя все другие мысли. Он говорил, что молиться не каждый может и что это трудно. Он часто постился и заставлял поститься нас. В посты он ел одни сухари и строго соблюдал их. Он говорил, что посты установлены вовсе не для здоровья, как говорят ученые люди, а для спасения души.

Никаких приемов гипнотизма отец в действительности не знал. Он, как был простым мужиком от рождения, таким и остался до самой смерти. Но он был от природы очень умный и мог говорить о многих предметах. Его воздействие на людей, вероятно заключалось в том, что он был чрезвычайно силен духовной энергией и верой в Бога. Он замечательно хорошо говорил о Боге, когда бывал пьяный. Как я уже говорила, уходя странствовать, он бросил пить. Как /зачеркн. в док./ Но в Петрограде он снова вернулся к вину и пил много. Б ольше всего он любил мадэру и красное вино. П ил он дома, но больше в ресторанах и у знакомых. ЦАРСКАЯ СЕМЬЯ знала, что он пьет, и осуждала его за это. Говорили ему об этом и мы. Всегда для всех у него один ответ: “не могу запить того, что будет после”. Мысль его заключалась в том, что он ждал чего-то худого для родины в будущем, и хотел потопить в вине свое горькое чувство от сознания нехорошего будущего.

Пьяный он любил плясать русскую и плясал замечательно хорошо. Вообще вино на него действовало не так, как на других. Он не терял разума, не делался от вина грубым, злым, а делался как бы более одухотворенным. Все, что писалось в газетах в революцию про его разврат, - клевета. Отец не знал никаких женщин, кроме мамы, и любил одну ее.

Мы до его смерти не были с сестрой Варей ни разу во Дворце. Мы встречались с ГОСУДАРЫНЕЙ и Великими Княжнами у Анны Александровны Вырубовой. ГОСУДАРЫНЯ с уважением относилась к отцу, высказывая веру в силу его молитвы.

Отец любил ЦАРСКУЮ СЕМЬЮ и был предан ЕЙ. Он всегда хорошо и задушевно отзывался о НИХ. Но он ставил ГОСУДАРЮ в недостаток ЕГО доброту и говорил про ГОСУДАРЯ, что ОН “больно добр и прост”. Про ГОСУДАРЫНЮ отец говорил, что ОНА “много тверже ГОСУДАРЯ”. Он нисколько не менял своего обращения с ГОСУДАРЕМ и с ГОСУДАРЫНЕЙ в сравнении с другими людьми. Он называл и ГОСУДАРЯ и ГОСУДАРЫНЮ на “ты”, как и всех вообще людей: слова “Вы” он совсем не знал. Горячий от природы, отец позволял себе иногда и кричать на ГОСУДАРЯ, а в горячности иногда даже топал на НЕГО ногами. Был один случай, когда отец, накричав на ГОСУДАРЯ, ушел, не простившись с НИМ. Все эти его ссоры с НИМИ происходили из за того, что ГОСУДАРЬ не всегда слушал советов отца. Чаще всего отец расстраивался по той причине, что ему противодействовали министры. Он часто приезжал из Дворца расстроенным и, когда мы его спрашивали, что с ним, он бранил министров за то, что они дурно влияют на ГОСУДАРЯ. Отец упорно говорил ГОСУДАРЮ, что ОН должен быть как можно ближе к народу, что ЦАРЬ, - отец народа, что народ должен ЕГО видеть как можно чаще, должен любить ЦАРЯ, как отца, а между тем ГОСУДАРЬ держит СЕБЯ так, что ЕГО народ не видит и лишь боится ЕГО имени; что, если бы народ ЕГО видел и знал, то он бы ЕГО не боялся, а любил. ГОСУДАРЬ говорил отцу, что, если будет жить так, как хочет мой отец, то ЕГО убьют мужики. Отец говорил ГОСУДАРЮ, что мужики никогда не убьют ЦАРЯ, а убьет ЕГО интеллигент.

Сильно ссорился отец с ГОСУДАРЕМ вообще из за “неправды”. Отец говорил ГОСУДАРЮ, что ЕГО министры врут ЕМУ на каждом шагу и тем ЕМУ вредят. Например, когда в Петрограде стали появляться “хвосты”, отец страшно возмущался этим и говорил, что прежде всего народу нужен хлеб, и что эти хвосты до добра не доведут. ГОСУДАРЬ возражал отцу, что есть хлеб и никаких хвостов нет; что так ЕМУ докладывают министры. Отец из за этого и вздорил с ГОСУДАРЕМ. Он, как я думаю пользовался большим все таки доверием у ГОСУДАРЯ во многих делах. В частности, отец был горячим противником войны с Германией. Когда состоялось объявление войны, он, раненный Хионией Гусевой, лежал тогда в Тюмени, ГОСУДАРЬ присылал ему много телеграмм, прося у него совета и указывая, что министры уговаривают ЕГО начать войну. Отец всемерно советовал ГОСУДАРЮ в своих ответных телеграммах “крепиться” и войны не объявлять. Я была тогда сама около отца и видела, как телеграммы ГОСУДАРЯ, так и ответные телеграммы отца. Отец тогда говорил, что мы не можем воевать с Германией; что мы не готовы к войне с ней; что с ней, как с сильной державой, нужно дружить, а не воевать. Это его тогда так сильно расстроило, что у него открылось кровотечение раны.

Н е неправда то, что писали про отца, будто бы он стоял во время войны за мир с Германией. Он говорил нам с сестрой: “меня тогда не послушались, теперь ничего сделать нельзя”.

Вообще же отец в переписке с ЦАРСКОЙ СЕМЬЕЙ не состоял, т. е. ОНИ не писали ему писем. ГОСУДАРЫНЯ только однажды прислала отцу в Покровское письмо. Он его показал, по своей простоте, гостившему тогда у нас Иллиадору. Иллиадор это письмо у отца тогда же и украл.

Я не знаю хорошо, в чем именно было дело, но был в 1916 году кажется, один случай, когда отец повлиял на ГОСУДАРЯ. Что-то такое “важно” должно было случиться, ГОСУДАРЬ должен был быть в каком-то собрании, где ЕГО должны были видеть все министры. Отец уговорил ГОСУДАРЯ не ездить туда, и ГОСУДАРЬ его послушался. Но я не могу Вам совершенно рассказать, в чем именно тогда было дело. Об этом случае говорил мне отец. Называл он ГОСУДАРЯ - “папой”, ГОСУДАРЫНЮ - “мамой”. Он это объяснял тем, что ОНИ отец и мать народа.

У отца было много знакомых людей, как мужчин так и женщин. К нему были близки сначала епископ Гермоген и монах Иллиород /так!/, но потом они разошлись. И Гермоген и Иллиодор приревновали отца к ЦАРСКОЙ СЕМЬЕ. По этому у них и расстроилась дружба. Искренно преданными ему людьми были: Анна Александровна Выдубова /так!/, Любовь Валерьяновна Головина, ее дочь Мария Евгеньевна, Мария Александровна Виткун, генеральша Александра Егоровна Гущина. Лучше всех к нему относилась Вырубова. Она верила в его молитву. Он ей помог во время большого с ней несчастья. В 1916 году, когда она ехала в поезде, поезд потерпел крушение, и ей переломило ногу. Она была в бесчувственном состоянии и никого не узнавала. Ее мать Надежда Илларионовна Танеева привезла к ней отца. Отец молился “до пота” и она после его молитвы пришла в себя. После этого она особенно прониклась добрыми чувствами к отцу.

У отца было много врагов. Его часто бранили в газетах. Мы иногда говорили ему, почему он при его влиянии не заставит их замолчать. Он всегда отвечал: “я знаю, какой я. И близкие это знают. А с ними сосчитаемся на том свете”. Неоднократно его хотели убить. Я помню, однажды пришла к нему в приемную на Гороховой одна дама. Отец, подойдя к ней, сказал: “ну, давай, давай, что у тебя в правой руке. Я знаю, что у тебя там”. Дама вынула руку из муфты и подала ему револьвер. Она сказала отцу, что она пришла с целью убить его, но когда увидела его глаза, поняла свою ошибку.

За несколько дней до объявления войны в Покровском отца ранила ножом Хиония Гусева. Всем известно, что ее подослал к отцу для этой цели Иллиодор.

Убили папу в ночь на 17 декабря 1916 года. Это сделали Юсупов, Пуришкевич и Дмитрий Павлович. Юсупов познакомился с папой недели за две до его смерти. Его познакомила с папой Муня Головина. Юсупов часто стал к нам ходить, скрывая это от других. Он ходил к нам по черному ходу и просил отца никому не говорить, что он ходит к нам. Он объяснял это тем, что его, Юсупова, старик отец лишит наследства, если узнает, что он ходит к нам. Отец никому этого и не говорил. 16 декабря вечером часов в 8 у нас был министр Протопопов, до того бывший у отца один раз, и предупредил отца, чтобы он никуда в этот вечер не ходил. У нас в квартире с 1916 года стали дежурить сыщики. Их Протопопов в этот день почему-то отпустил. В 12 часов ночи к нам приехал Юсупов. Отец встретил его словами: “ах, миленький, ты пришел”. Юсупов спросил его: “Посторонних нет”. Отец ответил, что никого нет. Тогда Юсупов сказал ему: “поедем кутить”. Они уехали и больше отец не возвращался. Как потом оказалось, Юсупов привез его в свою квартиру, где были Пуришкевич, Дмитрий Павлович и какие-то другие люди. Сначала Юсупов дал отцу выпить в вине какого-то очень сильного яда, но яд не оказал никакого действия на отца. Тогда Юсупов выстрелил в него сзади из револьвера отец, видимо, растерялся: вместо того, чтобы бежать на улицу, он стал одевать шубу и, вследствие этого, задержался. Когда он после этого бросился бежать, его Юсупов, Пуришкевич и Дмитрий Павлович добили из револьверов. Об этом сам Дмитрий Павлович рассказал Александру Ериковичу фон-Пистолькорсу, а он – мне. После убийства отца на второй или третий день мы были вызваны во дворец. Там мы видели ГОСУДАРЯ, ГОСУДАРЫНЮ и Княжен. ГОСУДАРЬ и Княжны плакали, ГОСУДАРЫНЯ держалась и утешала нас. После этого мы каждую неделю два раза являлись с Варей во дворец. ЦАРСКАЯ СЕМЬЯ очень хорошо относилась к нам.

После убийства отца мы не могли учиться: нам было тяжело на душе. Мы ушли из гимназии и жили на Гороховой с мамой. Так мы жили до самой революции. Через несколько дней после переворота мы уехали в Покровское, так как нас искала толпа и хотела убить. В Покровском мы жили до сентября. В сентябре месяце 1917 года мы с Варей поехали в Петроград. Там у нас была знакомая еврейка Татьяна Шаг, впоследствии по мужу Никельбург. Это была наша домашняя учительница. Мы у нее и поселились.

До этого еще времени у меня был жених грузин корнет Пхакадзе. Я его очень любила, но отец хотел, чтобы я вышла замуж за Бориса Николаевича Соловьева. Отец его – Николай Васильевич был приятель отца. /Он был казначеем в Синоде/. Отец говорил неоднократно, что должна выдти /так!/ за Соловьева, а не Пхакадзе, потому что Пхакадзе очень ревнив. Из за ревности ко мне он стрелялся, и отец говорил: “что же будет, когда он на тебе женится”. Пхакадзе представлялся ГОСУДАРЫНЕ и не понравился ЕЙ. ОНА знала Соловьева и тоже хотела, чтобы я шла за него. /ГОСУДАРЫНЯ знала Соловьева не лично, а со слов папы/. С Соловьевым я познакомилась у них в доме в 1916 году. Он меня полюбил и стал мне предлагать замужество. Я ему отказывала, потому что любила Пхакадзе. Когда я была дома после отъезда в 1917 году из Петрограда, Соловьев писал мне письма, уговаривая меня идти за него. В виду изменившегося положения нашего, по совету мамы, а главным образом, помня желание отца и ГОСУДАРЫНИ, я решила вы йти за него замуж. В сентябре месяце 1917 года мы с ним повенчались. Свадьба была справлена на средства мужа. Посаженным отцом у нас был упомянутый мною Пистолькорс. Из приглашенных были генеральша Гущина и М ария Г еоргиевна С азонова /я не знаю, кто ее отец, но он какой-то сановник/.

Мой муж, как я знаю, был участником этой войны и, кажется пошел на войну добровольцем. Я не знаю, какое участие он принимал во власти после переворота, но знаю, что он был адъютантом Гучкова. После ухода Гучкова ушел и он. В момент нашей свадьбы он находился в отпуске. После нашей свадьбы мы поехали в город Симбирск к его бабушке Надежде Александровне Токаревой. У нее мы прожили недели две и уехали в Покровское. Здесь мы прожили у мамы недели две-три и вернулись в Петроград. Здесь мы жили в своей квартире на Сергиевской улице /№ дома не знаю/, кажется, на углу ее и Потемкинской. Так мы жили несколько месяцев. Мы жили на свои собственные средства скромно: небольшие деньги б ыли у мужа и у меня было 3 тысячи рублей из 10000 тысяч, оставшихся после смерти папы.

В скором времени после нашего возвращения в Петроград, освобождена Вырубова. Она через какую то сестру милосердия, служившую ей, получала от ГОСУДАРЫНИ письма. ГОСУДАРЫНЯ писала Вырубовой, что жизнь ИХ в Тобольске – ужасна: что ОНИ нуждаются в продуктах и голодают, что ОНИ ходят в тряпье, так как ИХ дорогой, когда ОНИ ехали в Тобольск, о б окрали. Я эти письма читала сама. Таких писем было много. ГОСУДАРЫНЯ писала Вырубовой почти каждую неделю. Письма эти были на русском и на английском языках. Английские письма мне читала Вырубова. ГОСУДАРЫНЯ просила помощи деньгами и вещами. ОНА, зная, что я вышла за Соловьева, о чем ЕЙ писала Вырубова, указывала в письмах, что просимое лучше всего доставит Соловьев. Тогда Вырубова вошла в с нош ение с банкиром Карлом Иосифовичем Ярошинским и познакомилась /так!/ с ним мужа. Ярошинский решил помочь ЦАРСКОЙ СЕМЬЕ. Вырубова накупила нужных вещей. Они были уложены в ящик и муж повез их в Тобольск. Он поехал туда, кажется, в феврале или марте 1918 года. По какому документу он поехал туда, я не знаю. Сколько денег ему давал Ярошинский, я не знаю. Лично же мужу он платил 40000 в год. В Тобольске муж проживал секретно у священника Васильева. Вещи и деньги он доставил через кого-то по назначению. ГОСУДАРЫНЯ писала Вырубовой благодарственное письмо и, уведомляя о получении денег и вещей, писала, что Дети заплакали, получив эти вещи. ГОСУДАРЫНЯ писала также, чтобы мы берегли Борю. Это письмо было отправлено почтой ГОСУДАРЫНЕЙ на адрес Вырубовой. Оно было написано на русском языке, и я его сама читала. Пробыв некоторое время в Тобольске, Боря поехал в Покровское. Но здесь его арестовали большевики и отправили в Тюмень в трибунал. Там его подвергли домашнему аресту в квартире Дмитрия Дмитриевича Стряпчева, старого приятеля папы. Муж меня известил об этом телеграммой и я поехала в Тюмень. Я приехала туда в апреле-мае. Муж был в тюрьме, но я упросила комиссара Немчинова освободить его под залог в 500 рублей.

Тут же пароходом мы отправились в Тобольск и Омск. Нам хотелось побывать в Покровском и повидеть своих, а в Тобольске мы хотели отслужить молебен Иоанну Митрополиту. Известив телеграммой своих, мы виделись с ними в Покровском: они выходили к нам к пароходу. Садясь же в Тюмени на пароход, мы мельком видели ЦАРСКИХ ДЕТЕЙ. Я видела ИХ в окно ИХ каюты. ОНИ все были в одной каюте. Здесь же был с НИМИ и Алексей Николаевич. Но я ИХ видела издали и мельком. Конечно, мы разговаривать не могли. В Тобольске мы пробыли несколько дней на каком-то постоялом дворе и жили, не прописываясь. Молебен мы служили в соборе по случаю освобождения мужа. Из прислуги ЦАРСКОЙ СЕМЬИ мы видели одну Романову. Но она не жила с ЦАРСКОЙ СЕМЬЕЙ и ничего нам сообщить не могла.

Из Тобольска мы поехали в Омск просто прокатиться. В Омске мы жили на пароходе несколько дней и нигде не были. Мы нигде не были. В Омске тогда были еще большевики. Из Омска мы поехали пароходом, не останавливаясь в Тобольске в Покровское. Мы приехали к маме, но мужа стали искать большевики и он 17 дней скрывался на печке у крестьянина Василия Куропаткина. Отсюда мы уехали в Симбирск при таких обстоятельствах. На Покровское наступали белогвардейцы. Муж из Покровского пробрался к ним и возвратился вместе с ними в Покровское. Когда очистился путь до Симбирска, мы туда и проехали по железной дороге до Самары чрез Тюмень-Чел яби нск. Из Самары в Симбирск мы приехали на пароходе. Спустя некоторое время, Боря поехал в Омск, а я осталась в Симбирске. Когда красные стали подходить к Симбирску, я уехала к мужу в Омск. Он жил там у доверенного Рябушинского Васильева. Прожили мы в Омске месяца два у Васильева. Он /муж/ ничем в это время не занимался. Чтобы одеться, мы отправились в Харбин, так как в Омске все было очень дорого. У меня был бриллиантовый кулон, который я решила продать. В Харбине мы жили в гостинице Метрополь. Я узнала, что в Харбине находится жена атамана Семенова Мария Михайловна. Боря пошел к ней и продал ей кулон за 50000 рублей. Это было в декабре 1918 года. Перед Р ождеством, купив что нам было нужно, мы поехали в Омск. Пробыв в Омске, приблизительно, месяца два, Боря уехал в Харбин мобилизоваться. В это время мы жили все у того же Васильева, и муж ничем не занимался. Почему Боря мобилизовался не в Омске, я не знаю. Я прожила в Омске до апреля и в апреле мы с сестрой Варей, которую я выписала к себе поехали во Владивосток к Боре, так как он в это время служил в Штабе Крепости. Во Владивостоке мы жили в гостинице Версаль. Летом этого года у мужа полковником Бутенко вышли неприятности и он ушел в отряд особого назначения. В скором времени после моего приезда во Владивосток туда приехал с Марией Михайловнлй /так!/ Атаман Семенов. Он приглашал моего мужа и меня к себе обедать и мы обедали у него в поезде. Атаман интересовался судьбой Михаила Александровича и приглашал Борю, чтобы узнать от него что-либо об этом. Но Боря ничего не знает про судьбу Михаила Александровича.

Про судьбу ЦАРСКОЙ СЕМЬИ я ничего не от кого не слышала. Боря тоже ничего про это не знает. Но я думаю, что СЕМЬЯ, кроме ГОСУДАРЯ, жива: все говорят, что ЕЕ увезли большевики заграницу. В частности, так говорила мне лично Елизавета Александровна Сапожникова, проживающая в Харбине, муж которой – придворный.

Знаком ли мой муж с Адмиралом Колчаком и представлял ли он ему какие-либо доклады, доказывая факт увоза ЦАРСКОЙ СЕМЬИ заграницу, я не знаю.

Я писала, находясь в тюрьме записку мужу. В этой записке нашим другом я называла Атамана Семенова, так как я уверена, что он нас защитит.

Я знала, что у мужа в Тюмени были в Государственном Банке на текущем счету деньги, значущиеся ошибочно на имя Бориса Павловича Соловьева. Эти деньги Боря положил в Банке во время своего проезда из Петрограда в Тобольск. Я раньше Вам показал /так!/, что у нас было немного средств, когда мы возвратились после свадебной поездки в Петроград. Какие и чьи деньги лежали у Бори в Тюменском Банке не знаю. Боря мне говорил, что эти деньги почти все ушли на ЦАРСКУЮ СЕМЬЮ.

При отъезде Боре в Тобольск он получил от Ярошинского какую-то сумму себе лично на дорогу.

Показание мне прочитано и записано правильно. М. Г. Соловьева

Судебный Следователь Н. Соколов. Верно. Судебный Следователь по особо важным делам Н. Соколов

РГАСПИ, ф. 588 оп. 3 д. 7 л. 121 – 127 об.

Копия.

П Р О Т О К О Л.

1919 года декабря 27 дня Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов, прибыв в Читинскую Областную Тюрьму для допроса Матрены Григорьевой Соловьевой, получил от одного из лиц тюремной администрации записку написанную названной Соловьевой ее мужу Борису Николаевичу Соловьеву и письмо на имя “Марьи Михайловны”.

Из содержания последнего письма, видно, что адресатом его является любовница Атамана Семенова, известная в Чите под именем “Марьи Михайловны”. В этом письме Соловьева извещает “Марью Михайловну” о заключении под стражу ее и ее мужа и просит ее добиться у Атамана Семенова освобождения из тюрьмы ее и ее мужа. Из бесед с некоторыми лицами тюремной администрации Судебный Следователь осведомился, что из дома Атамана Семенова по телефону несколько раз со времени доставления в тюрьму Соловьевых справлялись о факте нахождения их в тюрьме.

После получения сих сведений, приблизительно, около 2 часов дня в комнату, где производился допрос Соловьевой, явилась вышеупомянутая “Марья Михайловна” и обратилась к Соловьевой с приветствием, как к лицу, с которым у нее, видимо, близкие отношения. Затем, совершенно игнорируя Судебного Следователя, она обратилась непосредственно к Соловьевой и потребовала от нее, чтобы она одевалась и ехала к ней в дом Атамана Семенова, так как в тюрьме ей, Соловьевой, “не место”.

В силу фактической необходимости и, будучи осведомлен об отношении Атамана Семенова к настоящему делу, Судебный Следователь был вынужден, удалив Соловьеву, иметь наедине объяснение с названной “Марьей Михайловной”.

Ее требование к Судебному Следователю объяснить о причине ареста Соловьевых и о немедленном их освобождении было оставлено без ответа. Письмо, написанное ей Соловьевой, было ей передано.

Судебный Следователь Н. Соколов

С подлинным верно.

Судебный Следователь

по особо важным делам Н. Соколов