В 1915 году, пережив наше ужасное отступление с Карпат, я был эвакуирован в Петроград. По выздоровлении я поступил во 2 Ораниенбаумскую школу прапорщиков, которую и окончил. В том же году я был зачислен в 176 пехотный запасный полк, где и остался. Однако здоровье мое было сильно расшатано, и я до августа месяца 1916 года больше находился в Николаевском военном госпитале в Петрограде. В августе, приблизительно, месяце я был командирован в офицерскую стрелковую школу, кончил ее и был зачислен во 2-й пулеметный полк. В этом полку я находился до революции.
26 или 27 февраля, когда, собственно говоря, еще не было революции, а был просто бунт, я был схвачен, как офицер, на одной из улиц Петрограда солдатами и приведен в Государственную Думу. Я просидел здесь все беспорядки и 28 февраля, когда революция уже вылилась в определенную форму, когда уже ходили слухи об отречении ГОСУДАРЯ, и Дума возглавляла все, я был назначен обер-офицером для поручений и адъютантом председателя военной и морской комиссии Государственной Думы каковым тогда был Александр Иванович Гучков. Недели 2-3 я жил, не выходя из Думы, найдя приют у коменданта Таврического дворца Остен Сакена. Вы спрашиваете, почему так вышло. Потому, что я, получив воспитание в консервативно-патриархальной среде, никогда не интересовался и никогда не занимался никакой политикой, будучи проникнут с детства религиозными началами, занимавшими меня почти всецело. Все вокруг опрокидывалось, рушилась Святая Святых. Хотелось не молчать, протестовать, но что же можно было сделать. Не тащили больше никуда из Думы, куда меня притащили солдаты, вот и сидел.
Первые мои выступления здесь политического характера были неудачны. Я спустил со второго этажа члена Петроградского исполкома еврея Доброницкого, кажется, присяжного поверенного, за оскорбление офицеров. По этому поводу Родзянко сделал общий выговор. Второе столкновение произошло у меня с Петром Акимовичем Пальчинским, товарищем министра торговли и промышленности. В одном из заседаний он бросил общие фразы о старом произволе и т. п. То, что я мог простить толпе, я не мог простить интеллигенту /в этом заседании я только присутствовал, но не участвовал/ и набросился на Пальчинского с кулаками. Тут я, конечно, понял, что мои нервы не годятся, взял отпуск на месяц и уехал в Симбирск. В то время, когда я уезжал в Симбирск, у барона Остен-Сакена Владимира Федоровича жил Генерал Майор Иван Иванович Федоров. Он был Главноначальствующий порта и полосы порта в Архангельске. В то время как большинство деятелей занималось в Петрограде болтовней и пустыми разговорами, Федоров делал дело. Он создавал общество: военную лигу /по образцу Германских военных лиг/, лозунгом которой было: мощь России - боеспособная армия. Я сочувствовал этой идее и, уезжая в Симбирск, взял с собой литературу по указанному вопросу, думая создать ячейку и в Симбирске. Но здесь я убедился, что провинция отстала от столицы, и, не сделал ничего, я передал литературу какому-то полковнику, воспитателю в Симбирске кадетского корпуса, а сам возвратился в Петроград. Это было не за долго до Корниловского выступления, когда Дума еще не была распущена. Зашел я туда, - там никого и ничего. Между тем дело лиги разрасталось. Небольшая ячейка уже вылилась в крупную организацию и имела до тысячи членов. Я принял участие в работе лиги. Скоро главный совет, с членами которого я соприкасался, пришел к выводу, что боевая мощь не может существовать без политической почвы, что одними разговорами ничего не сделать. Пришли к выводу о необходимости диктатуры. По этому вопросу у лиги была связь с Корниловым. С большим трудом Керенский разрешил формирование ударного батальона, которому мы хотели придать несколько танков. Я был тогда в Псковской губернии около имения Алексея Николаевича Куропаткина Шешурина и делал приготовления для размещения батальона. После этого вместе с сыном Куропаткина Алексеем /он был секретарем лиги/ мы отправились в Петроград для доклада совету. Однако помещение лиги мы нашли опечатанным, а Федоров, капитан Маливанов и некоторые другие члены лиги находились в тюрьме. Разгоном и арестом своих членов лиги были обязана Керенскому. Мы узнали с Куропаткиным, что ищут и нас. Как раз в это время шло наступление Корнилова. М ы скрылись в Шешурино, где и просидели все дни этого наступления. Возвратились затем в Петроград мы, думая сделать что-нибудь для лиги, но делать ничего было нельзя. Этот период времени продолжался до 22 сентября.
За роспуском Думы был распущен и я.
Я съездил в полк /он стоял тогда в Стрельне и командовал им какой-то “товарищ”/, получил жалованье. Делать абсолютно было нечего. Не желая идти в полк, я обратился к товарищу военного министра князю Туманову /он хотя и занимал эту должность при Керенском, но в душе был сторонник Корнилова/ и просил его сделать для меня что-либо чтобы не идти в полк. Я получил назначение в комиссию по примке /так!/ особо важных заказов для обороны государства на должность помощника начальника отдела Дальнего Востока и надлежащее удостоверение об этом за подписью капитана Ястржембец-Козловского. Однако из этого назначения ничего не вышло. 22 сентября я женился на Марии Григорьевне Распутиной, дочери Григория Ефимовича Распутина. После свадьбы мы отправились в свадебное путешествие, были в Покровском, в Симбирске и возвратились в Петроград уже после большевитского переворота. Не желая служить у большевиков, я указанного назначения не принял.
Явился я в то время к генералу Маниковскому. Он как-то не за долго до этого был посажен большевиками под стражу, но затем освобожден и назначен военным министром. Я пытался выяснить у него положение, что делать дальше. Мениковский /так!/ мне ответил: “я хочу у вас спросить, что делать. Вам, может быть, известно, что я только вчера из Петропа влов ки выпущен. Возможно, что и опять ее не миную. Оставьте пока все. Сейчас мы все разбиты. Время покажет, что надо делать”. Я пошел домой, снял с себя военную форму, спрятал ее в сундук и стал ждать. Это был конец моей военной карьеры.
После большевитского переворота я решил заняться своими личными делами, так как в это время я был уже не один, был женат. Работая в лиге, я в то же время много уделял внимания организации дела по изготовлению на одном из заводов некоего Кушелева авто и тюрбо насосов. В это дело вошли тогда Кушелев Владимир Лукич, Алексей Алексеевич Куропаткин, я и Петроградский техник Василий Андреевич или Андрей Васильевич Попов. Ему принадлежало изобретение в этом деле, которое мы хотели экслоатировать /так!/. Этой работой я тогда и занимался, проживая до января месяца 1918 года в Петрограде.
К этому времени СЕМЬЯ ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА содержалась в Тобольске. Большевитские события сильно затронули всех нас: буржуазию, интеллигенцию. Мы опасались, что СЕМЬЯ ГОСУДАРЯ, может быть, нуждается, что ЕЙ, быть может, живется хуже нас. Изредка приходили письма. Жена Воейкова /я не знаком с ней/ получала письма, кажется, от ГОСУДАРЫНИ. /Об этом знает моя жена Марья Григорьевна/. Письма, очевидно, проходили через цензуру и были общего характера: конкретных указаний на что-либо в них не было, а можно было лишь догадываться, что АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕ живется плохо, что ОНИ терпят нужду. Анна Александровна Танеева получала с оказией письма /не знаю, через кого/. Письма к ней были от ГОСУДАРЫНИ и Великих Княжен. Характер их был общий: повествования о Тобольске, о природе его, о времяпрепровождении. Судьбой ИХ интересовались мы все и хотели помочь, но беда была в том, что деньги были на текущих счетах, а получить их было трудно. Все разговоры на эту тему до января месяца так и оставались разговорами. Я лично стал испытывать к этому времени затруднения в материальном отношении и, чтобы их поправить, я поступил на службу к банкиру некоему Ярошинскому Карлу Иосифовичу. В свое время он был владельцем почти пяти банков: Сибирского, Русско-Торгово-Промышленного, Петроградского Международного /не знаю всех банков/: у него 60% акций было сосредоточено в руках. Ярошинский АВГУСТЕЙШУЮ СЕМЬЮ знал лично: он содержал на свои средства лазареты в Царском. С ним начались переговоры. В этом принимали участие: Анна Александровна Танеева, член Государственной Думы Лошкарев и я. Не знаю чем объяснить факт, что Ярошинский пошел на это с большой неохотой. Тем не менее 25.000 рублей он дал, чтобы они, в случае надобности пошли АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕ. Деньги эти он дал Анне Александровне Танеевой, а она мне. Ехать в Тобольск решился я.
7 января /по старому стилю/ я выехал из Петрограда. Ехал я туда по маршруту: Петроград - Званка - Вятка – Пермь – Екатеринбург – Тюмень. Я вез с собой деньги и чемодан с вещами для НИХ: шоколад, духи, белье, вообще подарки от всех наших, знавших АВГУСТЕЙШУЮ СЕМЬЮ. Кроме того, у меня было три пакета с письмами, полученные мною от Танеевой. Письма были от разных лиц: от Танеевой, от Воейковых; одно письмо было от Танеевой на имя Анны Павловны Романовой. В Тюмени я сошел с поезда и дальше поехал лошадьми. В Покровском я переночевал ночь и на следующий день отправился в Тобольск. Там я остановился на постоялом дворе у ямщиков, которые меня и везли.
Пошел я на поиски Романовой. Нашел ее, сказал, кто я такой, передал ей письмо от Танеевой и объяснил цель своего приезда. Это было вечером. На следующий день утром Романова деньги и вещи передала постепенно Волкову, а он доставил их АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕ. В этот же день ГОСУДАРЫНЯ прислала через Волкову /так!/ записку Романовой, в которой ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО сообщала, что деньги и часть вещей, которые к тому времени удалось доставить Романовой и Волкову, ОНИ получили, что вся СЕМЬЯ хотела бы меня видеть, и что ГОСУДАРЫНЯ просит меня зайти к священнику Васильеву и познакомиться с ним, потому что, как ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО писала, это человек свой и многое может рассказать.
В этот же вечер я был у Васильева. О. Алексей Васильев п р инял меня хорошо, любезно, но с большой осторожностью. Затем узнав, что меня к нему направила ИМПЕРАТРИЦА, и осведомившись о цели моего пребывания, он, в свою очередь, информировал меня о положении АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ в Тобольске. Я его спросил, как живется АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕ, как относится к НЕЙ население, не терпит ли ОНА недостатков в чем, надежна ли охрана. О. Алексей ответил мне, что население относится к АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕ весьма благожелательно; что большинство охраны - люди, если и не преданные, то, во всяком случае, - надежные; что в материальном отношении ИХ ВЕЛИЧЕСТВА терпят крайний недостаток, и дело, будто бы, дошло до того, что город ссудил ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ 17000 рублей. Расспрашивал я его, оказывается ли помощь ГОСУДАРЮ со стороны. О. Алексей ответил, что за все время приезжали два офицера, по фамилии, оба, кажется, Раевские, но они вели себя вызывающе: кутили, швыряли деньгами и были, в конце концов, высланы. Кроме них приезжал еще какой-то вице-губернатор; фамилии его о. Алексей не зназывал /так!/, но говорил, что он приезжал из Москвы. Вообще же он мне сказал, что больше никто не приезжал, и категорически мне заявил, что никто, минуя его, не мог бы попасть к АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕ, что он об этом обязательно бы знал. В дальнейшем разговоре он рассказал мне, что у него налаживается в составе охраны и вне ее организация для охраны неприкосновенности АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ и, в крайнем случае, увоза ЕЕ; что остановка у него исключительно за средствами. Место увоза мне не указывалось; как я понял, оно было еще в проэкте. Получив эти сведения, я от о. Алексея ушел и больше с ним не виделся. Ему я обещал стараться снабдить его средствами. На другой день в 12 часов дня я видел АВГУСТЕЙШУЮ СЕМЬЮ. Так как я до этого времени не представлялся ЕЙ, то я прошел мимо окон дома с Романовой. В окнах дома стояли все АВГУСТЕЙШИЕ ОСОБЫ. В крайнем окне был ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР. Я обменялся с НИМИ знаками приветствия. В тот же день я получил через Романову письма от АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ, кроме ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА /ОН, кажется, сам никому не писал из Тобольска/, к Воейковым и Танеевым. ГОСУДАРЫНЯ прислала мне иконку с собственноручной надписью: “Да благословит Вас Господь за добро........ благодарные” и дата. Затем мне Романова передала маленький образок Божией Матери для Танеевой без надписи и связанные ГОСУДАРЫНЕЙ чулки для меня, сколотые французской булавкой, с маленьким образком Иоанна Митрополита. Получил я вещи часа в три дня, отслужил молебен у Святого Иоанна и отправился обратно. Около суток я пробыл в Покровском. 7 февраля я вернулся в Петроград.
Все наши близкие были рады, что я привез письма от НИХ. Я рассказал, в каком положении находятся ИХ ВЕЛИЧЕСТВА. Все это, конечно, всех тронуло. Строились предположения и планы, как ИМ помочь, как увезти оттуда, но для всего этого нужны были деньги и деньги и большие, а денег не было. Тогда Танеева вновь обратилась к Ярошинскому. Он неохотно обещал и стал тянуть: нынче за завтра и, наконец, заявил, что у него денег в настоящее время нет. В серьезной помощи он, во всяком случае, отказал. Денег найти мы не могли. Танеевы, видимо, не богатые люди. Мои средства все были затрачены в предприятия, которые тогда доходов, конечно, не давали. В конце концов, дал Ярошинский 10.000 рублей. В тех письмах, которые я привез из Тобольска, указывалось, в чем нуждается АВГУСТЕЙШАЯ СЕМЬЯ: белье, всевозможные мелочи. На деньги Ярошинского /я хорошо не помню, какую именно сумму он дал/ и были куплены эти вещи. Кроме того, Танеевы затратили на покупку этих вещей своих, кажется, 4-5 тысяч. Я получил жалованье от Ярошинского 3000 за месяц и аванс в 5000 рублей; всего у меня было своих денег тысяч 10-12. С этими деньгами и с вещами в чемодане я и выехал из Петрограда. Был у меня еще один пакет с письмами, полученный мною от Танеевой, но от кого именно были письма, я не знаю. Письма предназначались для АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ.
Надо Вам сказать, что, уезжая из Тобольска, я получил от о. Васильева письмо к его сыну Георгию. Георгий - студент Духовной Академии в Петрограде, служил в то же время в Министерстве Путей Сообщения. Про письмо, данное мне, я забыл. О. Васильев, между тем, писал сыну по почте и известил, вероятно, его о письме, которое он дал мне. Георгий и пришел ко мне. Поговорив с ним, мы решили ехать в Тобольск с ним вместе. Он достал для себя документы от комиссара путей сообщения Невского. Добыл он и для меня удостоверение, в коем я значился Станиславом Владиславовичем Корженевским. Благодаря этим документам, мы благополучно добрались до Тюмени. В Покровском мы пробыли сутки и поехали в Тобольск. Там я остановился у о. Васильева. Вещи же и деньги в сумме 10 тысяч рублей /мои собственные деньги/ я передал тем же порядком, как и в первый раз.
О. Алексей принял меня радушно. Он мне сказал, что у него почти все приготовлено; что у него везде свои люди: в охране среди солдат, и на телеграфе, и в наружной милиции и среди сыскной полиции; что дело, чтобы увезти АВГУСТЕЙШУЮ СЕМЬЮ, останавливается только на деньгами. Так как он сказал мне, что он тратит свои деньги, я дал ему, сколько мог: - тысячу рублей.
На другой день я имел свидание с Владыкой Гермогеном. Мы виделись с ним у него в митрополичьем доме. Владыко меня хорошо принял. Посидели мы с ним, поплакали вместе, при чем старик противился увозу, находя это неосторожным. Причин согласиться с ним было много: и денег не было, и доводы его были убедительны: скверно подействует увоз ЦАРЯ за границу: ЦАРЬ бросил свой народ.
Гермоген собирался в то время организовать братство увечеых /так!/ воинов, вернувшихся с фронта, чтобы в нужный момент воспользоваться ими, т. е. в интересах благополучия АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ. Я ему обещал материальную поддержку в этом деле.
Я хотел уезжать опять в Петроград, чтобы так или иначе достать денег. Но о. Васильев стал уговаривать меня не ездить, а послать в Петроград за деньгами его сына Георгия. Я поддался его уговорам, так как чувствовал утомление от этих дальних и неудобных по тому в р емени разъездов.
Проживал я у о. Васильева без прописки. Однажды пришел в мою комнату о. Алексей и сказал мне, что какой-то товарищ прокурра /так!/ сейчас предупредил его, что большевики хотят меня арестовать и что они знают, кто в действительности я, т. е., что я Соловьев, а не Корженевский. Я хотел дать свой паспорт для прописки, но паспорта моего, бывшего в моем бумажнике, не оказалось. Оставалось одно - садиться и ехать, что мы и сделали вместе с Георгием. Приехали мы в Покровское, где я остался, а Георгий поехал дальше. В Покровском я написал для Георгия доверительное письмо к Танеевой и передал ему письма от АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ для доставления их Танеевой. В силу переговоров с о. Алексеем я писал Танеевой/ что, если не удастся достать денег в Петрограде, то надо стараться добыть их в Москве у митрополита Макария, Патриарха Тихона; указывал я также Восторгова.
Прожил я с неделю в Покровском, как вдруг приезжает из Тюмени банда красноармейцев, окружает наш дом, производит у нас обыск и арестовывает меня. Это было 26-27 марта. Повезли меня в Тюмень, кратко там допросили и сразу не посадили, а оставили под надзором. Я поселился в доме Елизаветы Егоровны Стряпчевой. В штабе красной гвардии, куда меня сначала привезли, у меня отобрали 2000 рублей денег, выдав в том расписку. До 4 апреля я был полусвободным гражданином. В этот промежуток времени я встретил в Тюмени корнета Крымского Ее Величества полка Маркова, а через некоторое время штабс-ротмистра того же полка Седова. Марков был участником организации Маркова 2-го, пасынок Думбадзе. Он был прислан из Юго-Западного края в Петроград для связи с нашей организацией, но своей фамилией он там всех напугал и его сочли нужным сплавить ко мне в Тюмень. Встретились мы здесь в одной парикмахерской, перемигнулись и вышли: сначала я, потом он. Он следил за мной и нашел, таким образом, мою квартиру. Он мне сказал, что он разыскивает меня, приехал в Покровское после моего ареста и поехал за мной в Тюмень. Надо было легализироваться. Он решил поступить в красную арм гвардию и предложил свои услуги формировать эскадрон драгун, предполагая набрать в нее /так!/ нужных людей, тем более что организация Маркова 2-го и связанная с ней обещали при с лать людей.
С Седовым меня познакомил Марков. Кажется, они оба пришли ко мне. Седов приехал по делам тоже какой-то организации, но какой именно, мне так мне удалось его выспросить. Денег у него было 3-4 тысячи. Он просил меня указать ему способ видеть АВГУСТЕЙШУЮ СЕМЬЮ. После моего ареста там была, конечно, большая паника, не откроется ли все. Беспокоясь, как бы новая неудача не испортила вконец дела, я упрашивал Седова отложить поездку в Тобольск, указывая, что нужную помощь он может оказать и здесь. Он меня послушался и задержался на некоторое время в Тюмени, поступив дворником к домовладельцу Кац.
Уезжая из Тобольска, я оставил о. Алексею, кроме указанных денег, еще тысячи три: - на организацию дела спасения АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ. В Покровском и в Тюмени я воспользовался еще деньгами Дмитрия Распутина. После смерти Григория Ефимовича в Тюменском отделении Государственного Банка оказались деньги, положенные покойным на имя Дмитрия. Они были в билетах займов. Билеты были проданы и деньги были положены на текущий счет Дмитрия. Он эти деньги перевел на мое имя. Их всего было, по продаже билетов, на сумму 39.600 рублей. Эти деньги он ссудил мне в долг. Из этих денег я чеком перевел Епископу Гермогену 11.000 рублей, из коих 1 тысяча предназначалась для организации Гермогена, а 10.000 для ИХ ВЕЛИЧЕСТВ. /Впоследствии, после свержения большевиков, я наводил справки и узнал, что эти деньги были получены и переданы по принадлежности/. Я испытывал в это время нужду: около меня были Марков, Седов, нужно было платить Стряпчевой. Занял я 2000 у Седова.
В первых числах апреля вдруг я был посажен в тюрьму, где и отсидел 17 суток. Еще когда я только был арестован в Покровском, я дал об этом телеграмму Марии Григорьевне. Когда она там заявила об этом, - эффект был поразительный. Ей посоветовали ехать. Она приехала ко мне за день до моего отправления в тюрьму.
Как-то в это время был арестован Владыка Гермоген. Был он арестован евреями и латышами. Ему вменялась в вину контр-революционность его поведения, что усматривалось из его проповедей. Увезли его в Екатеринбург. Туда отправилась депутация из двоих лиц одного священника и какого-то присяжного поверенного. Арестовали и депутацию. Перед падением Омска их троих привезли в Тюмень и таскали со штабом красной армии по Туре.
Седов поехал в Тобольск. Дорогой он встретил ГОСУДАРЯ, ГОСУДАРЫНЮ и Марию Николаевну. Как он потом мне рассказывал, он их встретил, не доезжая Покровского. В Тобольске он был у о. Васильева, видел ИХ ВЫСОЧЕСТВА и возвратился в Тюмень, предполагая ехать в Екатеринбург, как и Марков.
Марии Григорьевне удалось дать взятку какому-то секретарю у большевиков в 2000 рублей и меня освободили. Тут я узнал, что Георгий Васильев проехал в Тобольск, не заехав ко мне. Узнал я об этом тогда таким образом. К Стряпчевым забежала двоюродная сестра жены Нюра Распутина, возвращавшаяся с Васильевым одновременно из Петрограда и сказала о проезде через Ялуторовск Васильева. При этом она говорила, что, наверно, Васильев везет деньги, но не в мое распоряжение, так как я арестован, что имеются деньги и для моего освобождения. Я был крайне удивлен поведением Васильева и объяснил его тогда боязнью ареста.
9 мая мне удалось добыть пропуск для выезда из Тюмени. Пропуск тогда был нужен, так как пал Омск и образовался фронт. У большевиков был крайний переполох, отправлялись пополнения к Омску. Я пришел в штаб, сам написал себе пропуск, какой-то товарищ его подмахнул, приложив печать. Когда мы с женой садились на пароход, к пристани подошел какой-то большой пароход, на котором, однако, публики не было. Тут же был подан поезд. Жена пошла брать билеты и, находясь у кассы, видела ИХ ВЫСОЧЕСТВА. Наследник был сильно изнурен, как она говорила: у Него перед этим было воспаление легких. Я предположил, что ИХ везут в Екатеринбург, что и случилось. Поехали мы в Покровское. Было тревожно. Приходилось скрываться и ночевать то в поле, то в разных избушках. 12 июня ночью меня разбудили: 18 пароходов с красными подошли к Покровскому. Я надел армяк и укрылся у крестьянина Василия Куропаткина. Просидел я у него 17 суток. Надоело сидеть. Запрягли лошадь, сели на воз и поехали. Отъехали верст 18, встретили войска Сибирского Правительства. Я присоединился к ним. В числе 16 человек повели мы наступление на Покровское. Оно было уже оставлено красными, и мы беспрепятственно его заняли. Приехала из д. Космакова жена.
Доехали мы до д. Бачилина, где был штаб отряда Казагранди. Он нас с миром отпустил в Омск. Остановились мы в Тобольске. В эту остановку я повидался с о. Васильевым. Остановился я в квартире ямщиков. Георгий Васильев сообщил мне, что был он в Петрограде, всех обворожил и сам всеми обворожен, был в Москве, виделся со “святыми отцами”, ругали они меня, к Тихону его не допустили, денег почти не достал, а какие достал, то они все переданы ИХ ВЕЛИЧЕСТВАМ; для меня же денег не прислали. Все это, им мне любезно переданное, заставило меня подозрительно отнестись к Васильевым. Вижу, - и в материальном отношении у них наступило значительное улучшение: появились корова, рояль, электрическое освещение, хорошая арматура.
В разговоре со мной о. Алексей сообщил мне, что в ночь увоза из Тобольска ГОСУДАРЯ, ГОСУДАРЫНИ и Марии Николаевны к нему приходили солдаты охраны и говорили ему: “берите”. Я спросил его: “почему же Вы не взяли.” Он ответил мне на это, что он не мог этого сделать, в виду отсутствия к тому технических средств: куда везти, как. Трудно было будто бы, это сделать. Со слов Васильева выходило так, что Яковлев фактически “купил” АВГУСТЕЙШИХ ОСОБ. У него было много денег, и он роздал их охране. О. Алексей показывал мне “приказ” по отряду, где на приход была записана крупная денежная сумма, снесенная в расход “за ревностную службу”. Выдавалось, кажется /кроме жалованья/, по 1000 рублей солдату и по 3000 офицеру. Между прочим, Васильев и Романова говорили мне, что перед отъездом из Тобольска ГОСУДАРЬ и ГОСУДАРЫНЯ передали в Ивановский монастырь 50.000 рублей и полковнику Кобылинскому такую же сумму, оставляя эти деньги, видимо, для себя.
Говорила еще Романова про какие-то вещи, оставленные, будто бы, о. Васильеву и Боткиным.
На мои расспросы, при каких обстоятельствах увезли из Тобольска Наследника и Великих Княжен, он ответил, что Их отъезд можно было бы на некоторое время задержать и он обращался по этому вопросу с телеграфным запросом к о. Восторгову, но получил от него, приблизительно, такой ответ: “Можете отпустить. Все сделано”. Расспрашивая Васильевых, что же именно было сделано в Москве, я попросил представить мне отчет. Получил я ответ, что отчетами они мне не обязаны, что у меня вообще друзей нет: отвернулись от меня. Впоследствии Варя рассказывала, что Георгий Васильев старался много “наболтать” про меня в Петрограде и в Москве, имел, видимо, успех, перебирая грехи наших дедов и отцов. Он говорил, что он был в Москве у Макария и Восторгова, что получил деньги, не называя, кажется, суммы, и предположительно высказывал, что эти лица сами или через других по поводу увоза АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ, в целях ЕЕ спасения, имели сношения с “совнаркомом”.
Заинтригованный объяснениями Васильевых и, в частности, относительно денежной стороны дела, я решился все это проверить и пошел к начальнику сыскной полиции Ионе Андреевичу Петухину. Я поблагодарил, прежде всего, Петухина за хорошее его отношение к АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕ: смотрел сквозь пальцы на многое, имея возможность, по своему служебному положению мало ли к чему придраться и упомянул ему о получении им от меня через о. Васильева 2000 рублей. Эти деньги, как я помню, я передал о. Васильеву, когда он указывал мне, что у Петухина по случаю родин-крестин, вообще, чего-то такого семейного была нужда. Петухин мне ответил, что нужда была, что денег он у Васильев /так!/ просил, но их не получил. Когда же я сказал ему, что о. Васильев утверждает обратное, он разозлился и рассказал мне про о. Васильева следующее.
О. Васильев давно служит в Тобольске. Лет, приблизительно, 18 тому назад он убил псаломщика своей церкви, но, благодаря своим связям, отделался пустяками: покаянием, кажется. В 1905 году он был с.-р. и был один из передовых батюшек. Когда же движение было подавлено, он перекрасился. Личную аттестацию Петухин ему дал таковую: пьяница, каторжник, развратник. Твердое убеждение Петухина было то, что Васильев получал крупные суммы от разных организаций на дело спасения и увоза АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ и клал себе их в карман. По словам Петухина, о. Алексей в пьяном виде говорил ем у, как близкому чело веку /они кумовья/, что, вот-де, скоро большевиков не будет; будет опять ЦАРЬ и тогда он получит место духовника ЦАРЯ, а его сын Георгий будет к ЦАРЮ самый близкий человек. Говорил, что страшно мешал ему я и вообще все, кто приезжал, но он сумел с нами устроиться: Раевские, благодаря ему, были высланы, а меня он просто обманул: украл у меня паспорт и солгал, что меня хотят арестовать. Предположительно Петухин говорил мне, что у о. Васильева должны храниться большие ценности. Он также говорил мне, что после моего отъезда он был у Гермогена /о. Васильев/ и настроил его против меня. Впоследствии, по словам Петухина, о. Васильев сыграл косвенно нехорошую роль и в отношении Гермогена. Он первое время скрывался у о. Васильева, когда его стали искать большевики, но выпустил его впоследствии, и он был арестован. Вообще же Петухин говорил мне, что все, сказанное им мне про о. Васильева, есть только часть того богатого материала, который им собран в отношении его, уголовного характера.
Я понял после разговора с Петухиным, что о. Васильев был несомненно причиной и моего ареста.
Дальнейший допрос был отложен до утра 30 декабря.
Б. Соловьев.
Судебный следователь Н. Соколов.
С подлинным верно.
Судебный Следователь
по особо важным делам Н. Соколов
РГАСПИ, ф. 588 оп. 3 д. 7 л. 132 – 140 об.
Копия.
П Р О Т О К О Л.
1919 года декабря 30 дня Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов в г. Чите в порядке 722 ст. уст. угол. /так!/ допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал: -
Борис Николаевич Соловьев – сведе-
ния о личности см. л. д. 123 том 8-й.
4, приблизительно, июля мы выехали с Марьей Григорьевной в Омск. Мы хотели, главным образом, отдохнуть в этой поездке после пережитых волнений. Но в Омске был в это время квартирный кризис, и мы решили возвратиться в Покровское, куда и прибыли 18 июля. /В Омске мы прожили, приблизительно, два дня/. Узнав из газет о взятии нашими войсками Симбирска, естественно, я захотел узнать, живы ли мои старики, как они живут. Я послал им телеграмму и получил ответ: живы, здоровы, просят приехать. 30 июля мы с Марьей Григорьевной отправились в Симбирск. По маршруту Омск-Челябинск доехали мы железной дорогой до Самары, откуда пароходом приехали в Симбирск. Здесь я сам пробыл недолго. Вероятно, числа 14 августа я уехал в Омск. Я предполагал проехать к устью р. Оби и в Обскую губу, чтобы познакомиться с состоянием и ведением там рыбных промыслов, каковым вопросом я и еще несколько лиц интересовались еще в Петрограде.
Приехал я в Омск, вероятно, числа 1-го сентября, благодаря тому, что пришлось долго задержаться в Чишмах, так как красными за Уфой было прервано сообщение. Приехав в О мск, я узнал, что за время моего путешествия Симбирск пал. Страшно беспокоясь о своей жене, я не поехал на Обь и остался в Омске до выяснения, удалось ли бежать жене. Через несколько дней она приехала в Омск. В Омске мы жили у доверенного фирмы Рябушинского Федора Алексеевича Васильева, сняв у него комнату по объявлению в газетах. Д ела у меня никакого не было. Меня тянуло в Тобольск: хотелось взглянуть на дом, где жила АВГУСТЕЙШАЯ СЕМЬЯ, и съездить в Абалакский и Ивановский монастырь. Я совершил эту поездку, приблизительно, в сентябре, вернувшись с тем же пароходом. В это время я остановился в каких-то там номерах. Виделся я с Романовой. Она мне сказала, что некоторые из служащих вернулись в это время из Екатеринбурга, но о судьбе АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ она мне ничего не сообщила. Кажется, я больше ни с кем не виделся в эту поездку в Тобольске.