Пастор вздохнул и снова взялся за Библию. Он давно уже не мог ни в чем отказать Марте – своенравная девочка, непокорная, но умеет завоевывать сердца! Что‑то есть в ней такое, притягательное и очаровывающее, словно пламя! Немало мотыльков, должно быть, прилетит на этот огонь и в нем сгорит… Жаль мотыльков, но разве запретишь огню гореть, если таким сотворил его сам Господь?! Марта совсем не зла, сердце у нее мягкое, как и положено девушке, но нрав – огненного свойства.
И пастор стал читать о том, как царица Эсфирь спасла свой народ, который хотел истребить злой и неправедный царский советник Аман. Иудеянин Мардохей, приемный отец Эсфири, сказал ей: «Не думай, что ты одна спасешься в доме царском из всех Иудеев. Если ты промолчишь в это время, то свобода и избавление придут для Иудеев из другого места, а ты и дом отца твоего погибнете. И кто знает, не для такого ли времени ты и достигла достоинства царского?» Тогда Эсфирь пошла к царю и сказала: «Если я нашла благоволение в очах твоих, царь, и если царю будет благоугодно, то да будут дарованы мне жизнь моя, по желанию моему, и народ мой, по просьбе моей! Ибо проданы мы, я и народ мой, на истребление, убиение и погибель. Если бы мы проданы были в рабы и рабыни, я молчала бы, хотя враг не вознаградил бы ущерба царя».
– И что же, царица Эсфирь спасла свой народ? – перебила пастора нетерпеливая Марта. Она сказала это так горячо и взволнованно, что пастор не стал бранить девочку. Главное, что Слово Божие проникло в ее душу, а если торопится и волнуется – ничего страшного в этом нет.
– Спасла, – ответил господин Глюк. – Иудеянин Мардохей стал первым советником царя, а злого Амана повесили на том самом дереве, которое он приготовил для Мардохея. И это значит…
|
|
– Не рой другому яму – свалишься в нее сам! – задорно воскликнула Марта. Преподобный Глюк строго взглянул на нее. Но гнев его длился недолго: теплая улыбка тронула губы пастора, и он подошел к своей любимице, чтобы погладить ее по голове.
– Если я стану женой какого‑нибудь царя, – заверила Глюка Марта, – то вы, почтенный пастор, непременно будете осыпаны дождем его милостей. Вы так добры и мудры!
– Благодарение Богу, Его Величество король Швеции едва ли снизойдет до тебя, – рассмеялся пастор. – А других Величеств вроде бы поблизости нет.
– Поговаривают, что король Карл XII презирает женщин и обходится без них, как и без вина! Говорят, он просто не может… – вмешался в разговор сын пастора.
– Эрнст, ты ведешь непозволительные речи! – строго одернул его пастор. Мальчишка замолчал и надулся, как мышь на крупу.
– Разве что ты, Марта, выйдешь за повелителя московитов, – колко заметила пасторша. – Но он, как я слышала, женат! И даже имеет сына.
– Матушка права, Марта, – мягко продолжил пастор. – Так что придется тебе, милая, выбрать в мужья какого‑нибудь честного военного! Правда, говорят, что царь московитов Петр постриг свою жену в монахини и скоро женится на другой – немке Анне Монс. Но не нам обсуждать семейные тайны русских владык. Мы найдем Марте славного жениха – можно и офицера!
– Так даже лучше, – согласилась Марта. – Только чтобы он был храбрый, красивый – и с саблей!
– Постараюсь, доченька, подобрать тебе именно такого мужа!
– А мне? – вмешалась недовольная Катарина.
|
|
– И тебе, и тебе… Только ты станешь женой уважаемого горожанина.
– А почему мне нельзя тоже за офицера?!
– Нрав у тебя не тот, дочка… Марта – огонь! А ты…
– А я, батюшка? – продолжала выпытывать Катарина.
– Ты – вода. Течешь легко и смиренно. Как и подобает девушке. И да благословит тебя Господь. Марта же – горит, пылает, но и с ней пребудет светлый ангел‑хранитель. И огонь, и вода равно любы Господу, ибо они – стихии, сотворенные по его произволению.
– Что же вы мне, батюшка, ничего не предскажете? – обиделся Эрнст.
– Ты будешь служить делу веры и просвещения, как подобает сыну священника! – жестко заметил Глюк. – Но лишь при условии, если раз и навсегда усвоишь, что наушничанье и подличанье не к лицу христианину.
Больше Эрнст вопросов не задавал, только то и дело посматривал на Марту. Эта девчонка и нравилась ему, и раздражала. Нравилась – красотой, а раздражала неуемным нравом! Ущипнуть бы ее за розовые щечки или – того лучше – поцеловать!.. Да нет, вырвется, отплатит затрещиной или, того хуже, побежит жаловаться отцу. Этого никак нельзя допустить. А все‑таки хороша названая сестричка! Так и дышит огнем! «Непременно зажму ее в каком‑нибудь укромном уголке, подальше от старших!» – пообещал себе Эрнст.
В тот вечер, когда дети и домочадцы пастора разошлись по своим комнатам, смиренный служитель Божий всерьез задумался о судьбе Марты. За окном неспешно вступала в свои права поздняя прибалтийская весна и, по своему северному обыкновению, топила наметенные за зиму сугробы не тускловатым солнцем, а нудно капавшим второй день дождем. Смущенные слякотью горожане надежно засели в домах. На улицах было тихо и пустынно, только мягко струился янтарный свет фонарей да из некоторых, неплотно прикрытых окон раздавались звуки вечерних псалмов. Узенькие улочки Мариенбурга замерли в ожидании неведомого будущего. Что‑то неотвратимо надвигалось на город – грозное, как судьба… Или как московиты, подумалось пастору.
|
|
Московитов в городе боялись. Даже говорили о них шепотом, боязливо оглядываясь на восток. Мол, если не защитит христианнейший король Карл, придут страшные бородатые люди в медвежьих шапках, о которых поговаривают, что они не только варвары, а и вовсе – язычники, сожгут дома и храмы, пограбят добро, надругаются над горожанками! Разве может небольшой гарнизон Мариенбурга противостоять огромной армии царя Петра?! Его величество Карл XII все скитается с войском где‑то в Польше, все ловит ускользающую, словно польская конница, военную удачу, все не спешит на подмогу своим верноподданным! Страшные слухи наполняют Лифляндию: говорили, что русский медведь уже оправляется от ран, нанесенных ему шведским львом под Нарвой. Глядишь, осмелеет упрямый царь московитов Петр, и мертвой хваткой вцепится он не в горло, а прямо в уязвимое подбрюшье последнему викингу Карлу XII! И ставкой в их смертельной схватке станут тогда земли древней Латгалии. Не отдаст ли шведский Карл, этот беспечный и легкомысленный юнец, даром что славный воин, такой лакомый кусок, как Ливония, московитам? Что будет тогда с Мариенбургом и его богобоязненными жителями?
Пастор Глюк, впрочем, единственный в городе не боялся московитов. Он даже по‑своему уважал этот многочисленный и долготерпеливый народ, чтил его славянские корни и древнюю христианскую веру. Пастор не раз и не два бывал в старинных православных монастырях – в Псково‑Печорском, Ладожском. Изучал церковнославянский язык, читал вместе с игуменом Псково‑Печорским старинные книги, свободно говорил и писал по‑русски. Он даже осмеливался мечтать о том, что московиты помогут его Ливонии‑Латвии освободиться от власти шведской короны. Впрочем, будучи человеком не только образованным, но и многоопытным, Эрнст Глюк всегда помнил о нелегкой судьбе изгнанника Паткуля и потому предпочитал держать свои мысли при себе. Иначе, хоть до Стокгольма и далеко, недолго будет запеть псалмы не с церковной кафедры, а с эшафота!
Госпожа Христина вошла в кабинет мужа осторожно и тихо. Подошла, нежно коснулась губами плеча пастора, стоявшего у окна, ласково спросила, не пора ли ложиться спать.
– Я думаю о Марте, – вздохнув, сказал пастор. – Пора подыскать ей достойного мужа. Надеюсь, ты помнишь, как я обещал это ее родителям.
– Наш мальчик Эрнст давно вздыхает по ней, – улыбнулась пасторша. – Поженим их и обеспечим счастье нашего старшего сына, а девочка останется в семье.
– Бездельнику Эрнсту надо прежде стать мужчиной! – строго заметил пастор. – Этот ветреник не годится в мужья нашей Марте.
– Кто же тогда подойдет твоей бесценной Марте, раз наш мальчик, видите ли, ей не чета?! – обиделась за сына пасторша и от досады дала полную волю едкой женской иронии. – О, я знаю, я увидела это в твоих грандиозных замыслах! Вне сомнения, лучшей партией для приемной нищенки станет коронованная особа! Только вот никак не выберу, Его Величество Карл XII или царь московитов?
Преподобный Глюк давно привык к подобным выпадам супруги. Подобно многим любящим и великодушным натурам, он просто не замечал их, дабы не унижать в собственных глазах светлый образ избранницы жизни.
– Надо подыскать для Марты достойного молодого военного, – ответил он. – Лихого красавца с усами в помаде и пустой головой найти несложно. Сложнее – честного малого, который действительно полюбит ее! Важно, чтоб он действительно походил на самого достойного представителя солдатского сословия, которого Господь сподобил меня узнать… На отца нашей Марты и моего друга Самойла, мир его удалой душе!
Пастор задумался о былом, опустив тяжелую голову на ладонь. Госпожа Христина вновь приблизилась к нему и нежно обняла. Этот человек, порой раздражавший, а порой пугавший ее непостижимыми глубинами своего разума, был все же искренне любим.
– А что, если это будет один из шведов? – осторожно спросила пасторша. – Не все же они бессовестные мародеры и распутники!
– Человека судят по его делам и по его душе, а не по цвету мундира, – с уместным пафосом заметил преподобный Эрнст Глюк. – Как бы я ни относился к шведской короне, это не значит, что я стану презирать самого последнего из ее солдат, если он не заслуживает этого. Ты же знаешь, мы добрые знакомые с нашим комендантом герре фон Тиллау и с другими офицерами гарнизона. Только все они уже немолодые люди, неинтересные юной девице…
– Тогда лучше Йохана Крузе никого не найти! – вдруг решительно заявила госпожа Христина.
– Какого Йохана Крузе?
– Он трубач Уппландских драгун, что стоят на квартирах у нас в городе. Несколько неотесанный, но, мне кажется, вполне приличный и к тому же смазливый юноша из уважаемой семьи. Я видела, как они с Мартой переглядываются в церкви, во время службы.
– Кажется, я замечал, что один шведский солдатик зачастил в храм, – пастор задумчиво нахмурил густые брови – Только, я думал, его занимают мои проповеди: он так внимательно слушает! Впрочем, молодости свойственно совмещать несовместимое. Если ему равно по сердцу и Слово Божье, и Марта – это говорит о нем с лучшей стороны. Трубач, конечно, небольшой чин… Но старый друг Самойло, помню, говаривал, что смышленому парню путь в офицеры из трубачей короче, чем из эскадронного фрунта![1]А что же наша девочка?
– Видел бы ты, дорогой, как бесстыдно она ему улыбается! Словно они знакомы уже много времени! Фи!! Правда, твоя любимица и нашему Эрнсту строит глазки. Что взять с полячки? Она капризна и ветрена от рождения! – пасторша не любила в Марте именно те черты, которые никак нельзя было назвать «остзейскими»: озорной нрав, пылкость чувств, смешливость и кокетство. Марту Христина невольно ревновала: слишком много внимания уделял ей муж, причем, часто в ущерб собственным детям! При случае она всегда строго отчитывала девочку за подлинные и мнимые провинности, но пастор часто заступался за Марту.
– Пригласи этого трубача Йохана как‑нибудь к ужину, я посмотрю на него! – велел преподобный Глюк. – Но Марте ничего не говори. Сначала посмотрим, годится ли он ей в мужья! А если замечу, что Эрнст не дает Марте прохода, посажу бездельника на пару дней на хлеб и воду, пока не одумается! И по пятьсот раз «Отче наш» и «Богородица, Дево, радуйся» ежедневно!
– Это твоя любимица заигрывает с Эрнстом, а не он с ней! – возмутилась пасторша. – Почему мальчик должен страдать из‑за ее кокетства?
– Тоже мне Иосиф Прекрасный! – иронически заметил пастор. – Только Марта – не сластолюбивая жена Потифара и не станет преследовать того, кто к ней равнодушен. Ладно, Христина, я сам присмотрю за этими детьми… Иди спать, я скоро…
Он еще долго стоял у окна и смотрел, как серебро дождевых капель смешивается с янтарным светом уличных фонарей. В коридоре кто‑то захихикал, потом послышались легкие шаги, за ними – быстрые и тяжелые, возня и… какой‑то противный, резкий звук, похожий на пощечину. Пастор распахнул дверь. Его сын Эрнст, легок на помине, прижимал Марту к стене и пытался ее поцеловать, девочка отбивалась. Одна щека у парня была привычного бледновато‑веснушчатого окраса, а вторая – ярко‑красная от свежей оплеухи. Воспользовавшись тем, что Глюк‑младший обернулся на скрип дверных петель, Марта изловчилась и со всех сил двинула его коленом в пах. Мальчишка взвыл от боли и согнулся в три погибели… Гнев пастора был страшен, но обратился он отнюдь не на победительницу в этой молниеносной схватке. Схватив сына за шиворот, преподобный Глюк заставил его распрямиться и резко развернул лицом к себе.
– Негодяй! Бездельник! – голос Глюка разнесся по дому, как звук иерихонской трубы. – Ступай в свою комнату! Немедленно!! На хлеб, воду и покаяние!
На шум выбежала госпожа Христина. Она прижала к теплой материнской груди Эрнста, тоненько подвывающего скорее от обиды, чем от полученных увечий, и запричитала:
– Мой бедный мальчик не виноват! Это все она, бесстыдная польская кокетка! Смотри, дорогой, так‑то она нам заплатила за хлеб и кров! Избила нашего малыша…
– Он догнал меня в коридоре и прижал к стене! – гневно защищалась Марта. Щеки ее горели – только от гнева, а не от стыда. Правда, она рассмеялась в ответ на какую‑то шутку Эрнста, но это еще не значит, что нужно лезть целоваться и к тому же пребольно хватать за волосы.
– Марта, милая, умойся и иди спать! – ласково сказал пастор.
– А я? – плаксиво спросил Эрнст.
– А ты – марш к себе и не смей являться мне на глаза, пока я не позову тебя! – Пастор подтолкнул сына в спину и с усилием оторвал от его плеч заботливые руки матери.
Привлеченные шумом, необычным в доме священника, на эту драматическую сцену глазели слуги: пожилой работник по имени Янис, много лет верой и правдой служивший пастору, и молоденькая, лукавая Гретхен, горничная госпожи Христины. Девочки Глюк тоже не преминули выскочить в коридор прямо в ночных рубашках и чепцах с оборками. Пастор быстро разогнал ненужных зрителей.
«Возвращайтесь к себе! – сурово сказал он. – Не на что здесь смотреть!» Девочки Глюк удалились, хихикая, а госпожа Христина – горько рыдая. Гретхен вела ее под руку и утешительно мурлыкала, что молодой господин Эрнст, право, не виноват, а наказать следовало бы эту дерзкую полячку, которая чем‑то приворожила высокочтимого пастора. Янис, напротив, безоговорочно принял сторону Марты и даже помог запереть Эрнста. Тот поначалу кричал из‑за двери, что всему причина – названая сестрица и ее легкомысленное поведение, но понял, что его воплям никто не внемлет, и благоразумно замолк. Шум и болтовня продолжались, впрочем, еще долго: девицы Глюк никак не могли уснуть в своих узких кроватках и решали: Эрнст ли насильно пытался поцеловать Марту или их названая сестра завлекала старшего брата. Анна и Катарина даже подрались подушками: первая защищала Эрнста, вторая – Марту. Наконец, явилась заплаканная госпожа Христина, удрученная горестной судьбой Эрнста, и велела им угомониться.
Что касается Марты, то она вернулась к себе, сопровождаемая отеческими утешениями пастора. Но девушка сейчас не нуждалась в утешениях. Она не боялась Эрнста. Она и сама, без пастора, справилась с ним! Стоит ли ей, дочери храброго солдата, бояться какого‑то вздорного мальчишки! «Отец, мама, я буду достойна вас! – шептала она, засыпая. – Никто не сможет испугать меня, даже царь московитов со всем своим войском!» Марта и сама не понимала, почему в эту минуту она подумала о царе московитов… Наверное, он похож на этого библейского Артаксеркса, такой же грозный и страшный! Но на каждого Артаксеркса найдется своя Эсфирь… Не этому ли учит Книга книг?
Глава 2
ПРИШЕЛЕЦ ИЗ ПРОШЛОГО
В ту ночь к пастору Глюку впервые за долгие годы их разлуки в бренном мире пришел Самуил Скавронский, безземельный шляхтич, всю жизнь прослуживший в конных хоругвях литовского князя Сапеги, и, подобно самому Глюку, непримиримый враг шведской короны и друг Ливонии. Когда тяжелый сон наконец овладел пастором, старый товарищ и единомышленник просто вошел и сел у стола – такой, каким Эрнст Глюк успел его запомнить. Даже старые желтые сапоги с вычищенными до блеска истертыми шпорами на нем те же, почему‑то подумалось преподобному. Только шпоры теперь не звенели, а на голенищах не было дорожной пыли.
Пастор некогда принял предсмертную просьбу католика Самуила – позаботиться об их детях. Увы, пастор помог только Марте – любимице своего смелого и непокорного судьбе отца. Других маленьких Скавронских разобрали добрые люди. Марта часто спрашивала о своих братиках и сестричках и тосковала по ним. «Он пришел по справедливости упрекнуть меня за детей, мне надо было взять их всех», – подумал Глюк и впервые почувствовал свою вину.
Пастору снилось, что Скавронский сидит за его столом и внимательно листает огромную латышскую Библию.
– Ты простишь меня, мой усопший друг? – первым обратился пастор к пришельцу из мира мертвых. – Я так мало сделал для твоих детишек…
– Оставь, друг, какая может быть обида, – светло и отрешенно ответил Скавронский. – У вас, живых, всегда столько хлопот! Ты сделал, что было в твоих силах.
– Зачем же ты пришел? Неужели просто посмотреть на мой новый завершенный труд – эту Святую Библию на латышском языке?
– Что же, я вижу, что труд славный и достойный, – серьезно ответил призрак. – Признаться, я не был особо набожным, когда еще жил среди вас. В трудную минуту искал помощи Господа, как ищут ее все солдаты, а так – нечасто обращался к Библии. Больше уповал на себя, да на своих друзей, да на верную подругу‑саблю. Стеснялся, что ли, отнимать у Всевышнего время, которое он мог бы употребить на помощь кому‑нибудь слабому или беззащитному. Молился мало… Только Господь, как видно, судит нас не по усердию, с которым набиваешь мозоли на коленях по костелам и святым местам!
– Так ты в раю, Самойло? – радостно воскликнул пастор. – И жена с тобой? Что я говорю, конечно – да! Помолитесь о моих любимых перед Его престолом! Уповаю, что в свой черед я снова встречусь с вами!
– Не торопись, дружище Эрнст. – Усопший Скавронский усмехнулся в густые усы почти так иронично, как будто был живым. – Ты даже не представляешь, как может быть скучно там, где время стало вечностью! Живи и радуйся, что меряешь свою жизнь на часы, дни и годы. Но послушай! Я здесь, чтобы просить у тебя помощи. Я знаю, ты не откажешь мне, Эрнст, и ты один сможешь помочь!
– Но зачем тебе помощь слабого человека, если там, на небесах, ты можешь заручиться иной поддержкой? – недоверчиво заметил пастор.
– Помощи просят не только у Господа, но и у его служителей, – ответил Скавронский. – Сколько раз ты называл меня за мою католическую веру «язычником», а я потешался над вашим чудаком Лютером, который запустил в угол чернильницей, уверенный, что узрел там черта, вылезшего из мышиной норы! Но это не мешало нам сходиться в главном. Мы мечтали освободить Ливонию от шведов. Помнишь, как ты уповал на помощь Москвы, а я смеялся и говорил тебе: чтобы спастись от грома, не призывают молнию!
– Ты хочешь сказать, что московиты не помогут моей Ливонии?
– Скоро убедишься в этом сам… Они уже накатываются с востока, словно река, прорвавшая плотину, и, знай, рекой прольются в наших краях кровь и слезы. Когда их войска подойдут к Мариенбургу, великое пламя окрасит небо над твоим городом!
Пастор содрогнулся от жутких пророчеств мертвеца.
– Что же заставило тебя прийти в мои сны? Чем я могу помочь тебе, если наш Мариенбург ждет судьба Карфагена и Иерусалима?
– Не мне, – сказал гость из иного мира. – Помоги моей Марте. Ее ждет страшная судьба. Ей суждено стать женой царя московитов Петра, о котором я еще в земной жизни слышал немало страшного, а на небесах, если вам угодно так называть мою нынешнюю юдоль, – и подавно! Этот царь наделен огромной мощью духа и необузданно жесток. Собственной рукой, словно заправский палач, он рубит головы ослушникам своей воли! С ним Марта обретет неслыханную, страшную власть, но душу свою потеряет!
– Я слыхал, что царь Петер сурово карает врагов, но он все же – великий государь и разумный политик, – возразил пастор. – К тому же он давно женат, супруга родила ему сына! Да и разве пара ему, православному монарху, – дочь неимущего шляхтича‑католика и воспитанница протестантского священника?! Бедная девушка, которую он ни разу не видел и, наверное, не увидит?!
Хоть эта фантастическая беседа и происходила во сне, но даже на зыбкой грани между бытием и потусторонним миром Эрнст Глюк оставался рассудительным и спокойным и не преминул оспорить невероятные предположения своего покойного друга.
– И не такое случалось на вашем свете, – усмехнулся Скавронский. – Не ты ли недавно читал своим детям и моей дочери про Эсфирь? Кто была в этом мире Эсфирь, но именно ее возжелал этот старый развратник Артаксеркс! Московит тоже большой мастер по части разврата, и к тому же он молод. Впрочем, еще можно спасти Марту от ее страшной доли – если девочка выйдет замуж и уедет куда‑нибудь подальше. В Мариенбурге скоро станет жарко, друг Эрнст, ох как жарко! Камни ваших стен разлетятся во все стороны, словно пыль под порывом ветра, а потом посыплются с неба… Поверь – московиты не принесут свободы. Только рабство.
– Я еще могу поверить в то, что русский Петр подобен персидскому Артаксерксу, а Марта похожа на Эсфирь… Хотя едва ли она попадется на глаза самому царю… – преподобный Глюк, забывшись, вступил в диспут с гостем из потустороннего мира. – И к чему ты сказал о рабстве? Ныне мы – рабы шведской короны, но скоро, даст Бог, будем свободными. Россия – страна огромных пространств, ее суверену не хватит сил установить в равной мере жесткую власть и в Москве, и на окраинах. Вспомни, что многие покоренные московитами земли, хотя бы Малороссия, о которой ты знаешь лучше меня, de jure, то есть по закону, связаны с Москвой только союзными договорами или личной унией. По милосердию Божьему и милости великого государя Петра мы сами распорядимся судьбой Ливонии!
– Увы, бедный друг мой, московиту совершенно наплевать на всякие de jure, – горько улыбнулся Скавронский. – Ты служил обреченному делу, преподобный пастор, выбирая меньшего хищника между львом и медведем. Но я пришел не говорить о наших ошибках, а попросить о Марте, друг мой. Ты не смог помочь другим моим детям, так помоги хотя бы ей! Но не вздумай выдать ей страшную тайну ее предназначения. Пусть она обретет простое счастье и проживет свой век в мире, не зная о коварном вызове судьбы!
– Спи спокойно в своей могиле, Самойло, добрый друг мой, и пусть душа твоя успокоится, – заверил Скавронского пастор. – Даю тебе слово: я выдам Марту замуж. Поверь, я не буду затягивать с этим, если, конечно, будет благоволение Господа на ее брак!
– Поторопись, дорогой друг, поторопись! Московиты приближаются к городу, а вместе с ними и судьба моей девочки. Ради спасения ее души – помоги ей!
Пастор проснулся в холодном поту и вскочил, словно ужаленный тарантулом. Все в его кабинете было, как прежде. И Библия заложена на той же странице, что и накануне ночью. Только нездешний холод струился по комнате, и преподобный Глюк невольно поежился. На столе, рядом с латышской Библией, лежал знакомый Глюку медный католический крестик. Тот самый, который из последних сил, так, что выступила кровь, сжимала в ладони умирающая жена Самуила Скавронского – Анна‑Доротея. Тот, что пастор забрал потом из ее мертвой руки. Его обычно носила Марта и, как видно, обронила, когда прибиралась в кабинете… Или вовсе не обронила?
Пастор перекрестился и стал читать про себя «Отче наш». Прозрачный, грустный утренний свет струился в окно, как будто рядом страдала чья‑то душа и не находила ни спасения, ни помощи. Пастор пошел к жене. Христина уже хлопотала по дому, вернее, с едва прикрытой неприязнью выговаривала Марте, что и как накрывать к завтраку. Марта выполняла ее приказания без обычной бойкости – точно, но отстраненно, как во сне. Губы у девочки были плотно сжаты, в глазах – обида и вызов.
– Марта, доченька, – ласково спросил пастор, – знаешь ли ты молодого человека по имени Йохан Крузе?
Марта вдруг слабо вскрикнула и уронила на пол серебряный столовый нож, который тщательно вытирала, а потом опустила глаза и густо покраснела.
– Отвечай, вертихвостка, когда тебя спрашивают! – прикрикнула госпожа Христина и попыталась схватить ее за ухо. Она никак не могла простить Марте вчерашней сцены с Эрнстом.
Пастор остановил жену суровым жестом, и Христина сменила гнев на милость – собственноручно подняла с пола столовый нож, который уронила Марта.
– Откуда вы знаете? – еле слышно спросила Марта. – Откуда вы знаете… про Йохана?
– Думаешь, я одна видела, как вы, презрев приличия, пренагло перемигивались во время службы?! – напомнила госпожа Христина. – Негоже молодой девице завлекать мужчин в храме Божьем!
– Я не завлекала, я просто улыбалась ему! – вспыхнула Марта. – Он такой красивый, такой смелый и так похож на моего отца! Он – солдат, как и мой отец!
– Он нравится тебе, доченька? – заботливо, без осуждения, спросил пастор. – Вы давно познакомились?
– Эрнст, что ты говоришь! – возмутилась пасторша и картинно заломила руки. – Ты, служитель Божий, оправдываешь ее похоть?! Как она смела познакомиться с мужчиной без нашего ведома? Тем более с драгуном! Боже, Боже!! Какой стыд…
– Не вижу ничего дурного в том, что молодые люди понравились друг другу, – с олимпийским спокойствием произнес пастор. – Если только у них честные намерения… Мы тоже познакомились с тобой отнюдь не за день до свадьбы. И твои милейшие остзейские родственники, увенчанные геральдическими лаврами, звездами и шлемами, все эти фон Рейтерны и фон Паткули, не очень‑то спешили принять меня…
– Ах, оставь, друг мой, безумства нашей молодости… Сейчас совершенно другие времена, – скептически заметила пасторша. – Эти шведские солдафоны так грубы и только и мечтают о том, как совратить и погубить бедную неопытную девушку! И что‑то я не вижу этого трубача, как там его… Йохана Крузе в нашем доме, несмотря на твое великодушное приглашение!
– Так значит – пора увидеть! – впервые огрызнулся пастор. – Сколько времени заняло бы у тебя передать ему приглашение, моя дражайшая половина? Предполагаю, ровно столько, чтобы рота[2]уппландцев успела сняться с квартир и снова уйти в поход. Марта, доченька, ты сама позови Йохана к нам на ужин. Завтра… Нет, сегодня! Я хочу поговорить с ним.
Глава 3
ВОСПИТАНИЕ ВИКИНГА
«Ронгвальд вырезал эти руны: в Греции он был командиром бойцов…»
Будущий солдат «северного льва» Карла XII Йохан Крузе в детстве любил играть у рунических камней, огромных, потрескавшихся от старости и поросших седым мхом, но все еще хранящих затейливые письмена скандинавской древности. Словно зачарованный этим магическим узором линий и изгибов, Йохан воображал себя неустрашимым воителем‑викингом, смело ступающим с зыбкой палубы дракара на враждебный берег. Вырезая из орешника гибкие палки, они с приятелями называли их мечами и давали им звучные имена знаменитых клинков из старинных легенд: «Грамр» – «Неистовый», «Гуннлги» – «Пламя битвы», «Куернбат» – «Сокрушитель камней», «Наеглинг» – «Пронзающий»… Мальчишкам было лестно сознавать свою причастность к славе тех, перед кем веками трепетала Европа, но присматриваться к таинственным письменам, высеченным на огромных остроконечных валунах, было лень. Один Йохан был способен часами рассматривать их, словно завороженный. «Вот бы узнать, о чем говорят эти таинственные знаки, – не раз мечтательно признавался мальчишка своему старшему брату и кумиру Кристиану. – Не иначе, могучие викинги начертали там магическое заклинание, и тот, кто прочтет его, станет самым храбрым воином!» В ответ Кристиан, юноша дерзкий и непокорный, шутливо ерошил жесткой пятерней светлую шевелюру братишки и говорил:
– Не забивай себе голову разной чепухой, малыш! Вот вырастешь, пойдешь служить нашему доброму королю Карлу – и станешь самым храбрым воином без всяких заклинаний. Самым храбрым после меня, разумеется!
Но Йохан, для которого мнение брата было сродни закону или приказу командира, не мог согласиться с ним в одном. Письмена, начертанные на камнях, как и буквы, написанные на бумаге, – не «чепуха», ибо в них содержится мудрость прошлого! Одну такую надпись любознательному пареньку расшифровал местный пастор – большой любитель старины и знаток древних рунических знаков. Пастор был приятно удивлен, встретив подобную тягу к знаниям в младшем сыне небогатого землевладельца из Уппланда, все предки которого были смолоду солдатами, а к старости – сельскими хозяевами, и ничего, кроме Библии, отродясь не читали. Священник поведал Йохану о том, что древний герой Ронгвальд был предводителем дружины викингов на службе у византийского императора, и в былые времена такие отряды бесстрашных наемников отправлялись искать славы и богатства не только в златовратный Константинополь, но и ко дворам многих других европейских владык. Даже в далеком Киеве, у тамошнего князя Ярослава, взявшего в жены знатную свейскую девушку Ингигерду, служили отчаянные головы из числа их соотечественников, которых на языке руссов именовали «варягами». Правда, назидательно уточнил пастор, викинги были безжалостными и жестокими воинами и, хуже того, долго коснели в язычестве. Они сеяли в христианском мире разрушение и смерть, не щадили ни священнослужителей, ни храмов Божьих, ни святых монастырей.