В то время, когда мы с Роном запускали Imagine в начале 1990-х, продюсерская братия Голливуда сформировала некий собирательный образ. Это была группа молодых успешных людей, выпускавших громкие, агрессивные фильмы. Они и сами были шумными и напористыми, «крикуны», которые иногда руководили своими коллегами, швыряя в них реквизит и повышая голос. Многие в этой когорте носили бороды. Бородатые жесткие мужчины, выпускающие жесткие фильмы. Это совсем не про меня. Я не снимал громких картин, да и растительность на лице мне не идет. Кроме того, мне довелось поработать с парой таких «крикунов» в начале моей карьеры. Я не люблю, когда на меня орут, и сам не люблю повышать голос.
Но мне не хотелось просто затеряться на заднем плане. Я понимал, что нужно как-то себя обозначить, стать запоминающимся. Потому вопрос, что носить и как выглядеть, меня тогда занимал. Все сложилось само собой в один прекрасный день в 1993 году, когда мы плавали в бассейне с моей дочкой Сейдж, которой тогда было примерно пять лет. Вынырнув на поверхность, я провел рукой по мокрым волосам – получился взъерошенный ершик. «Классно смотрится!» – сказала Сейдж. Я посмотрел в зеркало и подумал: «И правда интересно». С того самого дня я поднимаю волосы гелем. На мою прическу тут же обратили внимание, она вызвала бурную реакцию. Я бы сказал, что процентов двадцать пять сочли ее прикольной.
Еще пятидесяти процентам было любопытно: «А как вы так ставите волосы? Зачем?» Некоторые из моих знакомых как раз относились к этой категории любопытствующих. Они спрашивали: «Брайан, что с твоими волосами? Что это ты надумал? C чего ты стал так укладываться?»
И были еще другие двадцать пять процентов, которых моя прическа раздражала. Они бесились. Стоило им только взглянуть на мою прическу, они сразу решали для себя, что я какой-то придурок.
|
|
Но мне все это нравилось. Мне действительно доставляло удовольствие видеть такие диаметрально противоположные реакции. Ведь моя прическа вызывала интерес ко мне. Начав так укладывать волосы, я стал замечать, что люди обсуждают меня, думая, что я не слышу: «Что это с Грейзером? Что он делает с волосами?» Майкл Овитц, знаменитый агент и серый кардинал Голливуда, поднимался в профессии вместе со мной. Он меня уговаривал: «Не укладывай волосы так, тебя не будут воспринимать всерьез деловые партнеры». Из-за моей новой прически некоторые решали, что я самонадеянный и заносчивый.
На самом деле я как-то понял, что Голливуд делится на две категории – представителей бизнеса и искусства. Я думал, что с такой прической я попадаю в категорию артистов, в которой мне комфортнее. Но походив так несколько месяцев, я действительно стал задумываться, не стоит ли бросить это дело. Казалось, слишком многие об этом говорят. Однако тут я осознал: да, прическа вызывает любопытство в отношении моей персоны, но действительно интересно то, что реакция людей на мою шевелюру больше говорит не обо мне или моих волосах, а о том, что они сами собой представляют. И я стал видеть в своей прическе своеобразный тест для всех и вся. Мне казалось, что так я получаю истинное видение того, как ко мне относятся, быстрее, чем если бы я ждал, пока это отношение как-то проявится. В итоге я так и оставил все, как есть.
В каком-то смысле, прическа служит и еще одной цели. Она помогает людям понять, что «этот парень не совсем такой, каким кажется». Он немного непредсказуем. Я не готовая упаковка, обернутая полиэтиленом. Я немного другой. Вот почему моя прическа имеет значение. Голливуд и шоу-бизнес – это очень тесный мир, и как в любой индустрии, в нем есть довольно четко сформулированная система правил, ритуалов и традиций. Чтобы все получалось, этим правилам нужно следовать. Поймите, я всего лишь делаю на голове ежик с помощью геля для укладки, такой незначительный фокус, а некоторые совершенно сходят от этого с ума. И это не просто несколько человек, а примерно каждый четвертый. Моя прическа не оказывает ни малейшего влияния ни на сценарий, ни на режиссера, ни на участников съемок, она никак не меняет коммерческие перспективы фильма или сборы первого уикенда. Но многим, и в том числе некоторым весьма важным людям, она доставляет неудобство.
|
|
А теперь представьте себе реакцию и силу сопротивления, когда делаешь что-то иначе в вопросах, которые действительно имеют значение. Однако я не хочу делать то же самое, что и все, и даже не хочу повторять то, что сам делал пять или десять лет назад. Мне хочется разнообразия. Я хочу рассказывать новые истории или классику на новый лад, потому что именно это делает интересной мою жизнь и делает интересными походы в кино и просмотры телевизора. Мне нужна возможность быть другим. Где мне взять уверенность для этого? В значительной степени ее мне дает любопытство.
В молодости я годы положил на то, чтобы постичь бизнес, в котором я сейчас работаю. Теперь же я стараюсь не выпадать из контекста и понимать, как работает весь остальной мир. Сеансы любопытства обеспечивали мне запасы опыта и откровений, которые распространяются далеко за пределы пережитого непосредственно мной. Но эти разговоры также давали мне и массу собственного опыта, обнажая мое незнание, наивность. Я в буквальном смысле практикую некоторую степень невежества. Я готов признать, что чего-то не знаю, потому что так я могу стать умнее. Кажется, что задавать вопросы – значит, обнаруживать свое невежество, но на самом деле все ровно наоборот. Тех, кто задает вопросы, редко считают глупыми. Эпиграф, открывающий данную главу, взят из книги ирландского поэта Джеймса Стивенса. У этой цитаты есть продолжение, более полно отражающее основную мысль: «Любопытство победит страх скорее, чем храбрость; в действительности, оно заводило многих людей в такие опасности, от которых отшатнулась бы простая физическая смелость, ибо голод, любовь и любопытство – величайшие движущие силы».
|
|
[James Stephens The Crock of Gold, c 1912 by Macmillan and Co. Ltd. c С. М. Печкин, перевод, 1997]
Вот чем любопытство стало для меня и, думаю, может стать практически для любого из вас. Оно может дать вам смелость быть амбициозными и дерзать. Это достигается за счет того, что с любопытством комфортнее испытывать небольшой дискомфорт. Начало любого пути ведь всегда немного нервное.
Я научился кататься на серфе уже во взрослом возрасте. И рисовать тоже. Осваивать доску я начал после работы над картиной «Голубая волна», которую мы снимали на острове Оаху. Кто-то из съемочной группы тоже катался на серфе, покоряя одни из самых больших волн в мире, и мне стало интересно, как работают волны и каково это – кататься на них. Я люблю серфинг, он требует такой предельной концентрации, что полностью вытесняет из головы все, что тебя заботит. Кроме того, это по-настоящему захватывающе.
Рисование я люблю во многом по тем же причинам. Для меня это занятие – отличный способ расслабиться. Я не великий художник, я даже техникой владею не особенно хорошо. Но я понял, что в рисовании важно то, что ты хочешь сказать, а не то, насколько совершенно ты это выражаешь. Мне не нужна отличная техника, чтобы увидеть оригинальность и почувствовать воодушевление. Я стал учиться рисовать после встречи с Энди Уорхолом и Роем Лихтенштейном.
В обоих случаях мое любопытство одолело страх. Меня вдохновили на это люди, лучшие в своей области. Я не пытался стать первоклассным серфером или первоклассным художником. Мне просто стало любопытно, захотелось почувствовать радость, восторг, который испытывают люди, овладев чем-то новым, что одновременно и очень сложно, и приносит множество эмоций.
Любопытство дает силу. Это не та сила, которая проявляется в криках и агрессии. Это тихая сила, накопительная. Любопытство – это сила обычных людей, у которых нет сверхспособностей.
И я оберегаю в себе эту часть моего «я», которая не боится иногда выглядеть невежественным. Незнание ответа открывает мир, если, конечно, вы не пытаетесь скрыть, что вы его не знаете. Я стараюсь никогда этого не стесняться.
Сами того не осознавая, те, кого раздражала моя прическа в самом начале, были правы: это своего рода вызов. Прическа – вопрос индивидуального стиля, но для меня это еще и способ напоминать себе каждый день, что я пытаюсь быть немного другим, это нормально, и для этого нужна храбрость. Да, она необходима, чтобы ставить волосы гелем в немного странный ежик, который тем не менее помогает вам быть забавным и не таким, как все.
Утром, первым делом после пробуждения, я укладываю волосы. Это занимает около 10 секунд. Я никогда не пропускаю этот ритуал. И спустя двадцать лет выполнения этой ежедневной процедуры, моя прическа стала моей визитной карточкой, и мой подход к работе ей соответствует.
А еще мои волосы – отличный повод, чтобы начать разговор, и прекрасная возможность выделиться в толпе. В феврале 2001 года мне довелось провести четыре дня на Кубе всемером с друзьями, которые тоже руководят медиа-проектами. В нашем составе был главный редактор Vanity Fair Грейдон Картер, исполнительный директор MTV Том Фрестон, тогдаший президент MTV Билл Роуди, продюсер Брэд Грей, Джим Уайэтт, возглавлявший в то время кадровое агентство William Morris, и Лес Мунвес, президент CBS10. В рамках визита у нас состоялся обед с Фиделем Кастро. Кастро был в привычной военной форме. Он говорил с нами через переводчика три с половиной часа, кажется, забывая даже дышать. Это были привычные заявления Кастро, в основном о том, почему Куба прекрасна, а США обречены. Закончив, он посмотрел на меня, хотя я вряд ли мог считаться самым заслуженным среди присутствовавших, и через переводчика задал всего один вопрос: «Как вы так ставите волосы?» Все засмеялись. Даже Кастро понравилась моя прическа.
Глава 5
Каждый разговор – сеанс любопытства
«Отношения – цель и смысл нашей жизни. Мы здесь ради отношений».
Брин Браун, «Сила уязвимости», выступление на конференции TEDxHouston, июнь 20101.
Весной 1995 года в Imagine Entertainments пришел новый руководитель. Как и всем, мне хотелось произвести на него хорошее впечатление. Правда, я не совсем был уверен, как этого добиться.
По сути, у меня 30 лет не было начальника в привычном понимании этого слова, того, кто звонил бы мне и говорил, что делать, кому мне нужно было бы докладываться каждые несколько дней. Мы с Роном Ховардом вместе управляли компанией Imagine наряду со многими другими сотрудниками с 1986 года. На этот период приходилось наше долгое сотрудничество с Universal Studios, они отвечали за финансирование и распространение многих фильмов, которые мы выпускали. Поэтому своим «боссом» я считал руководителя Universal, в том смысле, что именно с этим человеком нам нужно было хорошо работать, развивать и поддерживать тесные личные и профессиональные контакты, чтобы мы могли договариваться, какого рода фильмы мы выпускаем. На чаше весов всегда десятки миллионов долларов.
К середине 1990-х мы выпустили с Universal целую серию хороших и успешных фильмов: «Родители» (1989), «Детсадовский полицейский» (Kindergarten Cop, 1990), «Обратная тяга» (1991) и «Газета» (The Paper, 1994).
Когда главой Universal стал Лью Вассерман, мне захотелось с ним познакомиться – тот разговор в юности, когда он вручил мне карандаш и линованный блокнот, не считается.
Когда студию Univeral купила японская компания по производству электроники Matsushita, я встретился с ее руководителем Тсудзо Мурасэ.
А когда в 1995 году Matsushita продала Universal компании Seagram – да, когда-то независимая компания, Universal Studios сначала перешла в руки японскому производителю электроники, а потом стала принадлежать канадскому производителю спиртных напитков – я захотел познакомиться с исполнительным директором Эдгаром Бронфманом-мл. В первые несколько недель после сообщения о сделке Бронфман не проявлялся. Я слышал, что он звонил Стивену Спилбергу и режиссеру и продюсеру Айвану Райтману. Я не знал, как быть. В качестве продюсера я выпустил огромное количество фильмов в компании, которая вдруг оказалась в руках Бронфмана. Эдгар Бронфман стал исполнительным директором компании с объемом заказов в 6,4 млрд долларов в год. Я не знал, как лучше выйти с ним на контакт. Стоит ли прийти к нему в офис? Или отправить электронное письмо?
Исполнительный директор Disney Боб Айгер, мой друг и коллега, дал мне однажды полезный совет, который я запомнил. В определенных обстоятельствах «ничего не делать – тоже весьма действенное средство». Прежде чем возглавить Disney, он несколько лет работал под началом прежнего директора, Майкла Айзнера. За время своей профессиональной деятельности Айгер не раз сталкивался с жесткими, а порой и рискованными ситуациями. Когда я раздумывал, как подступиться к Бронфману, мне на ум вдруг пришло это замечание Айгера. Я привык думать, что именно действием мы запускаем процесс. Я умею быть терпеливым, но редко пускаю что-то на самотек и обычно стараюсь как-то содействовать. Во всяком случае, так я поступал в начале своей карьеры. Но, вспомнив совет Айгера, я решил подождать, ничего не предпринимать. «Ничего не делать – тоже весьма действенное средство». И вот нам позвонили из Белого дома, и проблема решилась сама собой.
Той весной мы готовились к летней премьере «Аполлона-13», которая должна была состояться в 2200 кинотеатрах 30 июня 1995 года. В мае нам позвонили из Белого дома и предложили устроить предпросмотр фильма для президента Билла Клинтона, его семьи и гостей 8 июня, за три недели до официального старта проката, в зале показов Белого дома. Показы в Белом доме устраивают примерно таким образом: фильм получает приглашение, и его создатели тоже. На этот показ в Белый дом должны были прибыть Том Хэнкс с супругой Ритой Уилсон, а также астронавт НАСА, которого сыграл Хэнкс, – Джим Ловелл. Был приглашен режиссер Рон Ховард и я, как продюсер. А еще в списке значились глава Universal Studios Рон Мeйер и Эдгар Бронфман, директор компании, владевшей Universal. Кто бы мог такое представить? Мой новый босс приглашен в качестве гостя в Белый дом, и не просто для того, чтобы посмотреть мой фильм, а именно благодаря моему фильму. Отличный случай быть представленным новому начальству, лучше не придумаешь!
Тогда я впервые побывал в Белом доме. Вечер начался с коктейля. Бронфман был среди гостей. Присутствовали президент Клинтон и его супруга Хиллари (их дочери Челси не было), несколько сенаторов и конгрессменов, пара секретарей. Угостившись коктейлями, мы прошли в зал показов, который оказался на удивление маленьким, всего на шестьдесят мест. Подали попкорн. Все было очень просто, совершенно ничего необычного. Президент Клинтон досмотрел фильм до конца. В самом финале, когда центру управления полетами NASA удалось восстановить радиосвязь с капсулой, и на мониторах офицеров в кадре появились знакомые бело-оранжевые парашюты, зал взорвался аплодисментами.
Как я и предполагал, обстановка для знакомства с Эдгаром Бронфманом получилась отличная. Разумеется, в тот вечер он был нарасхват, но мне удалось поговорить с ним несколько минут. Бронфман, высокий и поджарый, был очень элегантен и обходителен. «Мне понравился фильм, – сказал он мне. – Я так горд». Несмотря на то, что он стал владельцем Universal всего несколько недель назад, было видно, в каком восторге он от кино. Через три недели он приехал в Лос-Анджелес на премьеру «Аполлона-13» со своей женой Клариссой. Так показ в Белом доме положил начало нашей дружбе и сотрудничеству на будущие пять лет, в течение которых Эдгар был владельцем и менеджером Universal в составе Seagram.
Это также была моя первая встреча с президентом Клинтоном, и, как потом мне многие говорили, делясь впечатлениями, президент, по-видимому, постарался наладить со мной контакт, который, надо сказать, не прерывается и по сегодняшний день. Клинтон явно оценил атмосферу «Аполлона-13», то, как в картине показаны инженеры NASA и астронавты, которые смогли превратить катастрофу в триумф американской гениальности. Позднее Клинтон стал большим поклонником телесериала «24 часа», который вышел на экраны после окончания его второго срока на президентском посту. Он говорил мне, что этот сериал несет в себе особый эмоциональный заряд. По его словам, в проекте точно схвачены многие детали работы разведки и служб по борьбе с терроризмом, и ему нравилось, что в конце концов Джек Бауэр всегда настигает негодяя. В реальной жизни, рассказал Клинтон, и президент, и национальная служба разведки, и штаб обороны часто опутаны бюрократией и сталкиваются со множеством правовых ограничений, не говоря уже о неопределенности. Для Клинтона «24 часа» стал своеобразной иллюстрацией того, как все должно быть на самом деле: иногда, говорил он, было бы хорошо действовать так же смело и независимо, как Джек Бауэр.
* * *
Рассказывая о любопытстве на страницах этой книги, я старался выделить разные его стороны, сформулировать некую систему классификации и подходов к нему, создать своего рода «инструкцию», а также представить любопытство инструментом для совершения открытий, секретным оружием, которое помогает понять то, чего не понимают другие.
Любопытство – искра, с которой начинается творчество и вдохновение.
Инструмент мотивации.
Способ обрести независимость и уверенность в себе.
Ключ к сочинительству.
Форма храбрости.
Однако я считаю, что самое ценное в любопытстве мы еще не исследовали. На самом деле на этот аспект любопытства я наткнулся, во всяком случае, начал его осознавать, совсем недавно. Тут все так просто и очевидно, что вы, пожалуй, пожмете плечами. Но с другой стороны, это не лежит на поверхности, и мы упускаем это из виду даже чаще, чем все другие стороны любопытства, хотя оно способно улучшить жизнь и нашу, и наших близких, и тех, с кем мы работаем. Я говорю о человеческих отношениях, которые складываются благодаря любопытству.
Человеческие отношения – с коллегами и начальством, с любимым, детьми, с друзьями – главное в нашей повседневной жизни. В них не обойтись без искренности, доверия, умения сопереживать. Возможно ли это без любопытства? Вряд ли. Если проанализировать свой собственный опыт общения с близкими и коллегами, станет совершенно ясно, что в настоящих человеческих отношениях обязательно необходимо любопытство.
Чтобы быть хорошим руководителем, нужно интересоваться своими подчиненными. Без этого не обойтись и в отношениях с любимыми, с коллегами, с детьми.
Истинной любви необходимо любопытство, и чтобы ее сохранить, нужно его не терять. Для настоящей близости тоже нужно любопытство.
Я каждый день задействую любопытство, чтобы руководить рабочим коллективом, и не только так, как было описано выше. Я прибегаю к этому ресурсу, чтобы создавать атмосферу доверия, сотрудничества и вовлеченности.
Я каждый день включаю любопытство в отношениях с моей невестой, детьми, друзьями – признаюсь, не так искусно, как хотелось бы, но я всегда им пользуюсь, чтобы сохранить энергию и новизну в отношениях, чтобы не терять взаимосвязь.
Человеческие отношения – самое важное в жизни, самое необходимое, то, что позволяет оставаться счастливым и быть довольным своей жизнью. А любопытство – самое главное средство их создания и поддержания.
Не так давно ко мне в кабинет пришла коллега, занимающая одну из руководящих должностей в кинопроизводстве. Она пришла обсудить ситуацию с одним фильмом, который уже давно находился в работе, в нем были заняты именитые актеры и переплеталось несколько сюжетных линий. Совещание получилось недолгим, по сути, это был просто доклад о ходе проекта – так многие фильмы буксуют и надолго застревают в череде бесконечных совещаний, прежде чем оказываются на экранах, либо окончательно глохнут.
Работа над фильмом, о котором идет речь, велась на тот момент уже более года, но не было снято ни одной сцены. Я несколько минут слушал отчет коллеги, а потом аккуратно перебил ее: «А зачем нам снимать этот фильм? Почему мы над ним работаем?»
Коллега замолчала и посмотрела на меня. К тому моменту она работала в Imagine уже довольно давно и знала меня достаточно хорошо. В ответ на вопрос она стала конспективно пересказывать, как было принято решение снимать это кино, кто пришел с идеей, почему это показалось интересным.
Конечно, я все это знал, как знала и она. Она отвечала на вопрос, почему мы занимаемся этим фильмом, но не на вопрос, почему нам следует это делать. Через несколько минут я предпринял еще одну попытку.
«Вам нравится этот фильм?» – спросил я.
Она улыбнулась, ничего мне не ответив. Но и без слов в ее улыбке читалось: «Нравится ли мне этот фильм? Что за вопрос? Мне нравится перспектива довести его до конца после всех этих совещаний, переговоров и изменений в актерском составе и графике – вот что мне нравится».
Она ушла от моего вопроса, как боксер от удара. Что значит «нравится – не нравится»? Когда-то он нам понравился: идея, подбор актеров, основной посыл и настроение, которое мы хотели создать для будущих зрителей на пятничных показах. Сейчас фильм забуксовал, и нужно просто вытащить проект из ямы. Кто знает, понравится ли он нам в итоге? Нельзя сказать, пока мы не увидим хоть часть его на экране.
Я кивнул.
Коллега вычеркнула пару пунктов. Она очень организованная и всегда приходит ко мне со списком вопросов, чтобы ничего не забыть. Когда список был пройден до конца, она ушла.
Я ничего не стал говорить по поводу забуксовавшего фильма, и она не спрашивала, что с ним делать. Но она очень ясно поняла, что я по этому поводу думаю. Мне он больше не нравится. Да я даже и не помню, чтобы он так сильно нравился. Я думаю, он стал обузой, отнимающей массу времени, сил и эмоций, которые нам следовало бы вкладывать в другие, действительно стоящие, на наш взгляд, проекты.
Но вот очень важная моя черта: я не люблю играть начальника. Меня не мотивирует, когда я указываю всем, что им делать, я не получаю от этого никакого удовольствия.
Я руковожу, задавая вопросы, проявляя любопытство.
Сейчас это получается само собой. Мне не приходится самому себе напоминать, что нужно задавать вопросы вместо того, чтобы давать распоряжения.
Современный рабочий день многих людей представляет собой череду совещаний, переговоров и телефонных конференций. Иногда за день по пятьдесят раз обсуждается одно и то же. Я предпочитаю выслушать, что хотят сказать другие, настолько, что я, уже не задумываясь, все время задаю вопросы. Если понаблюдать мои разговоры по телефону, то, с моей стороны, не услышишь почти ничего, кроме вопросов.
По моему опыту, в большинстве случаев в других коллективах и у других руководителей работа построена не так.
Да, иногда приходится отдавать распоряжения. И мне приходится это делать. Но если не брать повседневную текучку, без которой не обойтись (просьбы связаться с кем-то по телефону, проверить факты, назначить совещание), я почти всегда начинаю с вопросов.
Это особенно эффективный инструмент управления в тех ситуациях, когда мне кажется, что кто-то делает не совсем то, чего я от него ожидаю, или когда дело движется не в том направлении, в котором оно должно двигаться.
Существует мнение, что если намечается конфликт, нужно проявить жесткость, напомнить всем, кто кому подчиняется.
А я никогда не переживаю по поводу того, кто здесь главный. Я переживаю за то, чтобы мы смогли выработать самое верное решение из возможных, подобрали лучший актерский состав, сделали классный сценарий и трейлер, заключили на оптимальных условиях договор о финансировании и создали лучшее кино.
Задавая вопросы, получаешь информацию.
Задавая вопросы, позволяешь собеседникам поднимать те проблемы, о которых, по их мнению, начальство или коллеги могут не знать.
Задавая вопросы, даешь возможность другим рассказать совершенно другую историю, отличную от той, которую ожидаешь.
Самое важное, с моей точки зрения, здесь то, что, когда задаешь вопросы, человеку нужно обосновать свою версию решения. А в киноиндустрии необходимо уметь подкреплять доводами свою позицию, доказывать. Как в примере с фильмом «Всплеск», мне приходилось доказывать свою точку зрения сотни раз в течение семи лет. И по прошествии 30 лет успешной работы в кино для меня ничего не изменилось.
Летом 2014 года мы сняли фильм «Джеймс Браун: путь наверх» (Get on Up) о музыканте Джеймсе Брауне и его влиянии на современную музыку. Режиссером стал Тейт Тейлор, который также работал над фильмом «Прислуга» (The Help), сопродюсером – Мик Джаггер. В главной роли снялся Чедвик Боузман, игравший Джеки Робинсона в картине «42».
Я положил годы труда на то, чтобы сделать фильм о Джеймсе Брауне и его музыке. Его история так фундаментальна, настолько в ней все по-американски. Мало того, что Браун был бедным, но сумел пробиться, преодолеть дискриминацию, его детство было очень несчастливым, родители его бросили, он рос у тетки, которая держала бордель. Он почти не учился, и у него не было формального музыкального образования.
Несмотря на все это, он нашел новое звучание, которому невозможно не поддаться. Он нашел совершенно новый сценический подход к исполнению музыки. Джеймс Браун – абсолютный самородок, который создал себя сам. Его влияние на американскую музыку огромно. Но за это он заплатил огромную цену. Его история – поиск себя и путь к самоуважению. Это история величайшего триумфа и несчастья, его и его близких.
Интерес к Джеймсу Брауну и его биографии возник у меня двадцать лет назад. Работая над фильмом, я восемь лет сотрудничал с самим Брауном, чтобы договориться о приобретении права на экранизацию истории его жизни, уточнить сюжет и выверить сценарий. Мы неоднократно встречались. Но когда он скончался в 2006 году, права на его биографию перешли в состав его состояния, и я сник. Нужно было начинать все с самого начала.
Я был немного знаком с вокалистом группы The Rolling Stones Миком Джаггером, мы несколько раз встречались. Он, как и я, был в восторге от музыки Брауна и его пути. После смерти Брауна Мик позвонил мне и предложил поработать над фильмом вместе. Он знал, что у меня есть рабочий сценарий, и пообещал, что попытается снова договориться о правах.
И тут нам снова пришлось доказывать свою позицию Universal Pictures, которая уже потеряла деньги на первом круге моих попыток сделать кино о Джеймсе Брауне. Мы с Миком пошли к Донне Лэнгли, стоявшей тогда во главе Universal Pictures. Она родилась в Англии и выросла на творчестве Rolling Stones. Это были фантастические переговоры. Мик был просто великолепен, держался непринужденно, говорил убедительно. Он рассказал Донне о Джеймсе Брауне, о сценарии, о фильме, который мы хотим снять. И все это с фирменным мик-джаггеровским акцентом. У него вышло весело и убедительно, и в конце концов у нас получилось!
Вот так, имея за плечами 35 лет работы в кинематографе, премию «Оскар», положив 16 лет на то, чтобы на экраны вышел фильм «Джеймс Браун: путь наверх», я не смог обойтись без помощи Мика Джаггера, чтобы в итоге все получилось!
Вот почему, для того чтобы выжить в Голливуде, да и, пожалуй, вообще чтобы выжить и добиться успеха в каком бы то ни было деле, нужно научиться обосновывать свои замыслы.
А для этого, в свою очередь, нужно уметь отвечать на глобальные вопросы: зачем этот проект? Почему именно сейчас? Кто будет в нем участвовать? Какие средства на это нужно выделить? Кто наша аудитория (клиенты)? Как мы завоюем эту аудиторию (клиентов)?
И самый главный вопрос, который я всегда ставлю во главу угла: о чем эта история? В чем смысл этого фильма?
Чтобы хорошо подкрепить свою идею, нужно подумать и о частностях: почему саундтреки следуют именно в таком порядке? Почему на роль второго плана выбрана именно эта актриса? Зачем нужна эта сцена?
Ни на один из указанных выше вопросов невозможно ответить «да» либо «нет». Все они предполагают распространенные ответы, каждый из которых сам по себе может составлять историю, иногда короткую, а иногда и длинную.
И каждый из них я задаю своим коллегам, а затем слушаю их ответы. Думаю, им сразу становится понятно, когда они меня совсем не убеждают. Иногда я бываю невнимателен, если меня не впечатляет. А иногда чувствую необходимость задать вопросы еще более широкого спектра.
На что вы обращаете основное внимание?
Почему вы об этом думаете?
Что вас беспокоит?
Каков ваш план?
Думаю, задавая вопросы, вы заставляете людей более активно включаться в процесс. Это работает почти незаметно. Скажем, у вас есть фильм, который застопорился. Можно поинтересоваться у руководителя, ведущего этот проект, о дальнейших действиях. Одной только постановкой вопроса вы сразу убиваете двух зайцев. Вы даете понять, с одной стороны, что в данной ситуации естественно наличие у руководителя некоего плана действий, а, кроме того, сообщаете, что это ответственность вашего собеседника. Сама по себе формулировка вопроса предполагает существование обязательств и полномочий искать решение проблемы.
Если с вами работают люди, которые заинтересованы в своем деле, они захотят включиться. Но свойство человеческой натуры таково, что чаще мы предпочитаем самостоятельно выбирать, что делать, а не получать указания. На самом деле, когда мне говорят, что я должен что-то сделать – выступить с речью, посетить банкет, съездить в Канны, – я сразу же начинаю искать способы от этого ускользнуть. Если же я получаю приглашение к действию, вероятность того, что я это сделаю, сразу возрастает.
Я каждый день работаю с актерами, с красивыми, обаятельными, харизматичными людьми, чья задача – сделать так, чтобы им поверили. Это суть профессии великого актера – нужно уметь зачаровать аудиторию, чтобы она поверила, что ты есть тот персонаж, которого играешь. Хорошие актеры создают достоверность.