А сейчас он снял очки, чтобы вытереть глаза… Пересиливая подступающую тошноту, я отвернулся, сделав вид, будто ничего не замечаю.
Не доехав до Кёбаси, мы вышли из машины.
Гиндза была забита людьми. Все улыбались всем.
— Замечательно! Ничего большего Японии и не нужно! Замечательно! — не переставая повторял брат и сопровождал каждое свое слово энергичным кивком головы. Он совершенно забыл о том, что еще совсем недавно буквально кипел от гнева. А хитрый братец, у которого словно камень с души свалился, вприпрыжку поспешал за ним, не чуя под собою ног от радости.
Перед зданием, где помещалось издательство газеты А., тоже толпились люди. Все вполголоса читали вспыхивающие на стене неоновые буквы. Мы тоже долго стояли, читая и перечитывая одни и те же бегущие строки.
Наконец брат сдвинулся с места, и мы пошли в маленькую закусочную на задворках Гиндзы. Он заказал сакэ и для меня.
— Прекрасно! Большего и желать нечего! — сказал он и, достав носовой платок, старательно вытер потное лицо.
В закусочной тоже было шумно. Подошел какой-то господин в визитке, настроение у него было весьма приподнятое.
— Господа, поздравляю, поздравляю всех! — сказал он.
Брат, улыбнувшись, поднялся ему навстречу. Господин сообщил, что, услышав весть о рождении Его Высочества, тут же надел визитку и отправился с благодарственными визитами.
— Не очень-то уместно с его стороны говорить о благодарственных визитах, — шепнул я брату, и он поперхнулся.
Подумать только, по всей стране, в самых глухих деревнях развеваются сегодня флаги, люди улыбаются друг другу, идут по улицам с фонарями, кричат «ура!»… Представив себе эту картину, я пришел в восторг от ее такой далекой и такой скромной красоты.
|
|
— Как говорится в Высочайшем указе… — громко начал все тот же господин в визитке.
— А ведь Высочайший указ-то еще не оглашен, — зашептал мне брат и захлебнулся счастливым смехом.
Выйдя из закусочной, мы отправились в другую и до поздней ночи шатались по улицам, забитым ликующими толпами. Процессии с фонарями катились по городу огненными волнами. Брат, не выдержав, стал вместе со всеми кричать «ура!». Никогда еще я не видел его таким возбужденным.
Боюсь, что в будущем мне вряд ли придется когда-нибудь услышать такие же Искренние, рвущиеся к синему небу крики радости и благодарности. Надеюсь, что все же, еще хоть раз… А пока надо терпеть, даже если никто вам этого и не скажет.
Сад неудач
перевод Т. Соколовой-Делюсиной
(Перед моим домом — небольшой садик. Жена без всякого порядка засадила его всякой всячиной, с первого же взгляда ясно, что ее затея обречена на неудачу. Жалкие уродцы-растения тихонько перешептываются, а я быстро записываю их разговоры. Я действительно слышу их, не подумайте, что я подражаю этому французу Ренару, ничего подобного. Итак…)
Кукуруза и Помидор
— Ах, какой позор, все только расту да расту, никак не могу остановиться! Пора завязывать початки, а у меня нет сил, тужусь-тужусь, да ничего не выходит. Небось, все принимают меня за тростник… Я просто в отчаянии! Господин Помидор, позвольте слегка опереться на вас.
— Что-о? Что вы такое говорите? Разве вы не бамбук!
— Вы это серьезно?
— Ну, полно, полно, не надо так расстраиваться. Ну похудели немного, с кем не бывает, в такую жару это так естественно. Зато в вас столько изящества! Я слышал, как наш хозяин говорил, что вы напоминаете ему банановое дерево. Думаю, он к вам неравнодушен.
|
|
— Да он просто насмехается надо мной, а все потому, что у меня только листья с каждым днем становятся все длиннее и ничего более. Наш хозяин человек совершенно безответственный. Мне так жалко его жену! Она все хлопочет вокруг меня, бедняжка, а у меня все в рост уходит, я ничуть не толстею. А вы, господин Помидор, вроде все-таки готовитесь порадовать нас плодами.
— Хм, да, похоже на то… Я ведь из простых и готов приносить плоды, даже если за мной не ухаживают вовсе. Не презирайте меня за это, ладно? Хозяйка-то наша ко мне расположена. А плоды — это у меня вроде бицепсов. Посмотрите-ка, вот я поднатужусь, видите, как они вздуваются? Еще немного поднатужусь, и они покраснеют. Вот только что-то я совсем растрепался, хорошо бы подстричься.
Росток грецкого ореха
— Я так одинок! Конечно, большой талант созревает поздно, и в своем будущем я уверен. Но как хочется поскорее вырасти, ну, хотя бы настолько, чтобы по моему стволу могли взбираться гусеницы! Что ж, проведу и этот день в думах о возвышенном. Никто ведь и не подозревает о том, к какому благородному роду я принадлежу!
Росток шелковой акации
— Что он там бормочет, этот малютка-орех? Вот нытик! Не исключено, что у него еще и дурные наклонности. Представляю себе, какие гадости он станет говорить, когда я расцвету.
Надо с ним поосторожнее. Ой, кто это меня щиплет за зад? Наверняка малютка-сосед! От горшка два вершка, а корень отрастил как у взрослого. «Думы о возвышенном» — ну и мерзавец! Лучше сделаю вид, будто ничего не замечаю. Сложу листья, будто сплю. Вот так… Конечно, пока у меня всего два листа, но увидите, какие красивые цветы у меня будут лет через пять!
|
|
Морковь
— Будут или нет, пока об этом рано говорить. Нет, извините, я никакой не сорняк, я морковь. Правда, я что-то совсем не расту, какой была месяц назад, такой и осталась. Наверное, вообще никогда не вырасту. Уродина уродиной. Эй, кто-нибудь выдерните меня, сделайте милость. Просто кошмар! Ха-ха-ха! И смех какой-то дурацкий!
Редька
— Эта почва никуда не годится. Камень на камне, я не могу вытянуть свою белую ногу. К тому же она стала какая-то волосатая. Сделаю-ка вид, что я простой лопух. Откровенно говоря, мне все равно, что со мной будет.
Росток хлопчатника
— Я такой маленький, но, говорят, из меня может выйти целое одеяло. Интересно, правда ли это? Ужасно люблю подтрунивать над самим собой. Не презирайте меня, ладно?
Луффа
— Да, вот так, значит, теперь сюда, потом сюда, вот за это уцепиться. Ничего себе стенка! Шею можно свернуть, обвиваясь вокруг нее. А все дело в том, что когда наш хозяин сооружал ее, он вдрызг разругался с женой. Жена его все пилила да пилила, и наконец этот дурак взялся за ум и принялся с серьезной миной на лице мастерить стенку. Только ничего хорошего у неумехи не вышло, и жена стала над ним смеяться, тогда он совсем рассвирепел, так что даже вспотел, и начал брюзжать, как всегда, делай, мол, сама, стенка для луффы — предмет роскоши, при нашем образе жизни мы не можем себе это позволить… Жена попробовала подойти с другой стороны и разжалобить его: «Ты, конечно, прав, но хотя бы стенку для луффы мы можем иметь. Так прекрасно, когда в бедном доме есть стенка для луффы, это просто как чудо. Ну, пожалуйста, я так давно о ней мечтаю, ты даже не представляешь, какая это для меня радость…» — нудила она, и хозяину пришлось снова взяться за дело. Он ведь немного подкаблучник, наш хозяин. К тому же он терпеть не может ссор. Да-а, теперь значит сюда, потом сюда и вот за это зацепиться… Дрянная стенка, ничего не скажешь. Как будто нарочно постарался сделать так, чтобы не за что было цепляться! Зачем тогда вообще она нужна? А может, просто я луффа-неудачница?
Роза и Лук
— В этом саду я, разумеется, королева. Ну, пусть я сейчас грязновата, да и листья какие-то тусклые, но ведь совсем недавно я была вся в цветах, их было больше десятка. Помню, как восхищались соседки: «Красота-то какая», а хозяин, услыхав, непременно сразу же выходил из дома и так неловко им кивал, что я просто не знала куда деваться от стыда. Не пойму, может, у него с головой не все в порядке? Вообще-то хозяин обо мне очень заботится, но все делает неправильно. Когда меня начинает мучить жажда и я опускаю листья, он, всполошившись, набрасывается с попреками на жену, а сам и пальцем не пошевелит. В довершение всего, он вдруг взял и ни с того ни с сего оборвал все самые лучшие мои бутоны, будто вдруг взбесился. Да еще и приговаривал при этом с совершенно серьезным видом: «Вот, теперь, может, как-нибудь…» Я только горько улыбалась. Что поделаешь, если у него с головой не все в порядке? Если бы он с такой жестокостью не оборвал мои бутоны, у меня было бы целых двадцать цветков! Но что теперь говорить? Я и так цвела из последних сил, потому так быстро и состарилась. Побыстрее бы умереть. Ой, а ты кто такой?
— Покорнейше прошу называть меня «драконий ус».
— А разве ты не Лук?
— Значит, я разоблачен? Позор на мою голову!
— Ну, зачем же ты так? Но какой ты тонкий!
— Да, позор на мою голову. Не пользоваться преимуществами своего местоположения… Ах, в другие времена… Впрочем, потерпевшему поражение полководцу не пристало болтать вздор. Прилягу вот здесь…
Стрелолист, на котором нет цветов
— Все живое умирает, таков закон. Расцветшее увядает. Интересно, я еще буду меняться?
Лиза
перевод Т. Соколовой-Делюсиной
Господин Сугано — художник, работающий в европейском стиле. Но, назвав его художником, я считаю своим долгом тут же оговориться, что живопись вовсе не является для него средством существования. Перед вами просто молодой человек, целые дни напролет размышляющий о том, как бы ему создать прекрасную картину. Пока, если я не ошибаюсь, ему не удалось продать ни одной своей работы, на выставки их тоже не берут. Но все это не трогает Сугано. Неудачи его не страшат. В его душе лишь ярче разгорается желание написать прекрасную картину, дни и ночи он грезит о ней. Живет он вдвоем с матерью. Нынешний их дом в Мусасино построен года три назад по проекту самого Сугано. При доме — роскошная мастерская. Пять лет назад умер его отец, и с тех пор мать во всем послушна сыну. Родина Сугано — Хоккайдо, город Саппоро; говорят, что ему принадлежит там приличный участок земли. Однако три года назад по его требованию госпожа Сугано, передав дела управляющим, продала фамильный дом и, переехав в Токио, стала вести хозяйство сына, сделавшись настоящей матерью художника. Сугано уже двадцать восемь лет, но мать балует его, как ребенка, даже смотреть неловко. Он по-детски капризен и эгоистичен. Дома — ужасный тиран, а стоит выйти за дверь — тут же сникает, становится безвольным и жалким.
Я познакомился с Сугано лет пять назад. Он жил тогда в районе Накано в многоквартирном доме и посещал художественную школу в Уэно. Поскольку я жил в том же доме, мы часто сталкивались с ним в коридоре, причем Сугано почему-то всегда страшно краснел, и на лице его появлялось нелепое выражение — то ли вот-вот заплачет, то ли вот-вот засмеется. При этом он обычно слегка покашливал. Он, верно, считал, что таким образом приветствует меня. Мне он всегда казался слишком нервным. Постепенно мы сдружились, а вскоре пришло известие, что отец его при смерти, и он с телеграммой в руке явился ко мне в поисках сочувствия. Он говорил плаксивым голосом избалованного ребенка, которого выбранили за то, чего он не делал, а я утешал его как мог, убеждая немедленно выехать на родину. Тот случай особенно сблизил нас, и мы не перестали видеться даже после того, как был построен этот прекрасный дом в Мусасино, и он переехал туда с матерью. А через некоторое время я тоже съехал с квартиры в Накано и снял маленький домик в пригороде Митака, неподалеку от Мусасино.
Недавно выдался на редкость погожий день, и я решил пойти в парк Иногасира полюбоваться осенней листвой, но по дороге передумал и зашел к Сугано. Он встретил меня, взволнованный до крайности:
— Как хорошо, что ты пришел. У меня новость — с сегодняшнего дня я работаю с натурщицей.
Я удивился. Будучи человеком патологически стыдливым, Сугано никогда не пользовался услугами натурщиц. Портреты он писал либо с матери, либо с самого себя. Чаще же всего работал над пейзажами и натюрмортами. В Уэно была специальная контора, которая поставляла натурщиц художникам, и Сугано несколько раз порывался обратиться туда, но неизменно возвращался ни с чем, не решаясь даже переступить порог этого заведения. Почему-то ему было ужасно неловко. Не проходя в комнату, я спросил:
— Ты что же, решился наконец?
— Да нет, понимаешь… — Сугано покраснел до слез и стал почему-то заикаться. — Я отправил туда мать. Просил, чтобы она выбрала натурщицу поздоровее, но боюсь, что эта слишком уж полнотела. Вполне вероятно, что с ней у меня ничего не выйдет. И это меня тревожит. Я придумал поставить ее в белом платье под вишней в саду. Понимаешь, мне удалось достать хорошее платье — и я хочу написать ее в позе ренуаровской Лизы. Может, что и получится.
— Что это за «Лиза»?
— Ну, знаешь, — там девушка в белоснежном длинном платье с белым зонтиком в руке стоит, прислонившись к дереву. То ли барышня, то ли дама… Этот шедевр Ренуар создал в двадцативосьмилетнем возрасте — как раз в том году в его творчестве наметился перелом. Мне тоже двадцать восемь. Вот и захотелось помериться силами с Ренуаром. Сейчас натурщица приготовится… А, вот и она. Но как же так? Нет, это невозможно!
Натурщица, тихонько открыв дверь, вышла из мастерской в прихожую. Одного взгляда было довольно, чтобы понять — из замысла Сугано ничего не выйдет. Здоровья у нее действительно было в избытке. Я всегда считал неприличным судачить о женщинах, поэтому скажу лишь о самом общем впечатлении, как ни трудно выразить его словами. Перед нами было нечто вроде рисового колобка, завернутого в белый платок. На щеках женщины играл багровый румянец, дородность превышала все пределы возможного. В таком виде рисовать ее было нельзя.
— Да, немножко толстовата, — шепнул я Сугано, а он, простонав, сказал:
— В кимоно она не казалась такой толстой. Ничего не выйдет — это ясно. Ну просто хоть плачь. Что же, попробуем все-таки выйти в сад…
Мы подошли к вишне. Листьев на ней почти не было, осыпались.
— Стань-ка сюда, пожалуйста. — Видно было, что Сугано совсем пал духом.
— Слушаюсь, — нежнейшим голоском ответила женщина. Вид у нее был на редкость простодушный. Опустив глаза и подобрав подол платья, она стала в указанном месте. Сугано поглядел на нее, и глаза его едва не вылезли из орбит:
— Да ты что — босиком? Ведь я же дал тебе туфли вместе с платьем.
— Они мне немного жмут, и я…
— Не может быть! Просто у тебя слишком большие ноги. Нет, это невозможно! — он почти плакал.
— Я что-нибудь не так сделала? — женщина засмеялась, что было, пожалуй, жестоко по отношению к Сугано.
— Вздор! Вздор! Какая же ты Лиза? Да ты просто таитянка Гогена!
Отчаяние сделало Сугано грубым.
— Главное — освещение. Да подними же голову, черт тебя побери! И прекрати смеяться! Вздор, ах какой вздор! Из всего этого выйдет разве что карикатура!
Мне было жаль обоих — и Сугано, и модель, и, не в силах больше наблюдать эту сцену, я тихонько ушел домой.
Прошло около десяти дней, и вчера, возвращаясь с почты, что возле храма Китидзёдзи, я снова заглянул к Сугано. Помимо всего прочего, мне хотелось узнать, что сталось с натурщицей. Я позвонил у дверей — и вышла… она. Та самая натурщица. На ней был белый фартук.
— Вы? — на минуту я лишился дара речи.
— Да… — только и ответила она и, захихикав, исчезла в комнатах. Вместо нее появилась мать Сугано:
— Ой, а он отправился путешествовать. Настроение у него было в последние дни совсем никуда. Лучше, говорит, буду писать пейзажи. Почему-то такой нервный, такой раздражительный, ну просто ужас.
— Вот оно что… Да, не повезло ему… А она? Почему она здесь? Что, она так и осталась с того самого дня?
— Я решила взять ее к нам в служанки. Такая милая девушка. И мне полегче будет. В наше время такие нечасто попадаются.
— Вот оно что… Значит, вы, матушка, специально ходили в Уэно, чтобы подобрать себе служанку?
— Да нет, нет, что вы… — смеясь, отнекивалась она. — Я очень хотела, чтобы он нарисовал хорошую картину, и решила выбрать самую лучшую натурщицу. Но она так выделялась среди всех, кого мне показали. Так ее стало жалко! И вот слово за слово, расспросила ее о том, кто она и откуда, оказалось — совсем недавно приехала в Токио, кто-то сказал, что быть натурщицей — дело денежное, вот и попала сюда. И что ее ждет? А ведь она дочь рыбака из Босю. «Пусть лучше мой сын потерпит неудачу с картиной, — подумала я, — чем эта девушка потерпит неудачу со своей жизнью». Уж я-то знаю! Писать с нее картину, конечно, нельзя. Но у сына еще все впереди!
Да, художник ты или нет, жизнь — это работа, требующая терпения.
Беги, Мелос!
перевод С. Смолякова
Мелос был в ярости. Его переполняла решимость во что бы то ни стало низвергнуть жестокого тирана. Мелос ничего не понимал в государственных делах. Простой деревенский пастух, он играл на свирели и пас овец — так и проводил свои дни. Но вот к несправедливости Мелос был необычайно чувствителен. Сегодня еще до рассвета он покинул свою деревню, пересек долину, перевалил через горы и пришел в город Сиракузы, лежащий от его деревни на расстоянии 10 ри. У Мелоса не было ни отца, ни матери. И жены у него не было. Жил он вдвоем с младшей сестренкой — застенчивой шестнадцатилетней девушкой, недавно помолвленной с одним добропорядочным пастухом из их деревни. Вот Мелос и пришел в далекий город, чтобы купить сестре свадебный наряд и все необходимое для праздничной пирушки. Сначала он купил все, что нужно, а потом решил прогуляться по главной улице. В Сиракузах работал каменщиком друг детства Селинунт. Мелос собрался навестить его и радовался будущей встрече — они уже давненько не виделись. Неторопливо прогуливаясь, Мелос вдруг поймал себя на мысли: что-то странное случилось с этим городом. Слишком уж было тихо. Солнце уже зашло, и то, что в городе стало темно, было вполне естественно, однако — в чем же дело? — Мелос кожей чувствовал нависшую над городом тоску, и тоска эта никак не связана была с вечерними сумерками. При всей своей беспечности, Мелос все больше и больше тревожился. Встретив по пути группу молодых парней, он спросил их: «Что-нибудь случилось? Я был здесь два года назад, тогда даже ночью распевали песни — так было весело!» Парни отвернулись и прошли мимо, не сказав ни слова. Через некоторое время он встретил старика и на этот раз с нажимом, подчеркивая каждое слово, задал тот же вопрос. Старик не ответил. Тогда Мелос схватил его за грудки, хорошенько встряхнул и спросил еще раз. Старик, оглянувшись по сторонам, прошептал:
— Царь убивает людей.
— Зачем?!
— Верно, в сердце у него злоба — ни у кого нет такой черной души, как у нашего царя.
— И много он людей погубил?
— Много. Сначала зятя, мужа младшей сестры. Потом своего собственного наследника. Затем младшую сестру. Потом — ее сына. После этого — свою жену-царицу. И Алекса, придворного философа.
— Не может быть! Повелитель страны — сумасшедший?!
— Нет, он не изволит быть сумасшедшим. Дело в том, что он никому не верит. В последнее время он подозревает даже своих подданных — стоит зажить кому-то на широкую ногу, как царь приказывает взять в заложники кого-нибудь из его родни. Если тот человек не образумится, заложника распинают на кресте. Сегодня уже шесть человек казнили.
Выслушав старика, Мелос пришел в бешенство.
— Это чудовище, а не правитель! Такой, как он, недостоин жизни!
Мелос был бесхитростным человеком. Как есть, с котомкой за плечами, в которой лежали его покупки, пошел он прямо к царскому дворцу и вошел в ворота. Стражники тут же схватили его, а когда обыскали и нашли за пазухой нож, поднялся страшный шум. Мелоса привели прямо к царю.
— Что ты собирался сделать этим кинжалом? Отвечай! — тихо, но грозно спросил его тиран Дионисий. Лицо его было бледным, лоб рассекала морщина, глубокая, будто прорезанная ножом.
— Я собирался спасти город от рук тирана! — бесстрашно ответил Мелос.
— Что-что ты собирался сделать? — Лицо Дионисия выразило сострадание. — Эти людишки просто безнадежны… Ты и подобные тебе — разве можете вы понять мою одинокую душу?
— Замолчи! — оборвал его разгневанный Мелос. — Сомневаться в людях — это самый низкий порок. Что это за правитель, который не верит в верность своего народа?
— Да ведь это такие, как ты, научили меня тому, что самое правильное — это подозревать всех. На людей нельзя полагаться. Человек по природе своей — воплощенная жадность. Людям верить нельзя, — ворчливо ответил Дионисий и вздохнул. — А ведь я тоже хочу покоя и мира.
— А для чего тебе покой? Для того, чтобы легче было защищать свою власть? — насмешливо спросил Мелос. — Убивать невинных людей — таков твой мир?
— Замолчи, раб! — оборвал его царь, мгновенно вскинув голову. — Языком-то нетрудно молоть всякую наивную чушь! Я вижу людей насквозь, до самых потрохов, всю их подноготную. И когда тебя сейчас распнут, и ты будешь плакать и молить о пощаде — я тебя и слушать не стану!
— Ах, какой умный царь! Можешь гордиться собой! Я готов умереть. И я не буду просить тебя о пощаде. Только вот… — Мелос на мгновение запнулся и опустил голову. — Вот если бы ты согласился оказать мне последнюю услугу и отложить казнь на три дня… Я хочу выдать замуж свою единственную сестру. За эти три дня я сыграю свадьбу в своей деревне, а потом вернусь сюда.
— Глупец! — Дионисий хрипло рассмеялся. — Что за нелепое вранье! Ты говоришь, маленькая птичка вернется назад в клетку?
— Да, я вернусь, — твердо ответил Мелос. — Я умею держать слово. Отпусти меня только на три дня. Меня ждет сестра. Если ты мне не веришь, ладно — в городе живет один каменщик по имени Селинунт. Это мой самый близкий друг. Иди и возьми его в заложники. Я уйду, и если не вернусь сюда на третий день до захода солнца, казни его вместо меня. Прошу тебя, выполни мою просьбу.
Услышав эти слова, царь ухмыльнулся про себя и с жестокой радостью подумал: «Как нагло солгал! Разумеется, он не вернется. Что ж, может быть, сделать вид, что я обманут этим лжецом, и отпустить его на все четыре стороны? Это может оказаться забавным. Очень приятно будет казнить того, кого он оставит вместо себя. Вот почему я не верю людям, скажу я с грустным видом и прикажу распять заложника. Как мне хочется выставить этого лжеца напоказ всем бездельникам, которые называют себя честными людьми!»
— Твое желание услышано. Пусть приведут сюда твою замену. Возвращайся на третий день до захода солнца. Если опоздаешь — обещаю — я казню твоего друга. А тебе советую чуть-чуть опоздать. Тогда я прощу тебе твое преступление!
— Что ты! Что ты говоришь!
— Ха-ха-ха! Если тебе дорога жизнь, постарайся опоздать. Я ведь прекрасно понимаю, что ты задумал!
Мелос топнул ногой от досады. Ему даже отвечать не хотелось.
Друг детства Селинунт ночью был доставлен в царский дворец. Пред лицом тирана Дионисия старые друзья встретились впервые за два года. Мелос подробно рассказал другу обо всех обстоятельствах дела. Селинунт молча кивнул и обнял Мелоса. Старые друзья поняли друг друга без лишних слов. Селинунта связали. Мелос немедленно отправился в путь. Стояло самое начало лета, и все небо было усыпано звездами.
Мелос, не сомкнув глаз, спешил изо всех сил, чтобы как можно быстрее пройти все 10 ри до дома. Когда он, наконец, добрался до деревни, наступило уже утро следующего дня, солнце стояло высоко, и все крестьяне ушли работать в поле. Шестнадцатилетняя сестра Мелоса сегодня пасла овец вместо него. Увидев покачивающегося на ходу, изнемогающего от усталости старшего брата, она удивилась. Потом засыпала его вопросами.
— Ничего особенного, все в порядке, — Мелос постарался изобразить безмятежную улыбку. — У меня в городе остались кое-какие дела, поэтому чуть позже мне нужно будет вернуться обратно. А завтра мы сыграем твою свадьбу. И чем раньше, тем лучше.
У сестры порозовели щеки.
— Ты рада? Я купил тебе красивое платье. А сейчас иди и сообщи соседям — свадьба будет завтра утром.
Мелос, шатаясь, добрел до дома, украсил домашний алтарь, осмотрел место для свадебной трапезы, а потом рухнул на ложе и провалился в такой глубокий сон, что, казалось, и дышать перестал.
Когда он проснулся, был уже вечер. Встав, Мелос сразу же направился в дом жениха. «У меня появились кое-какие дела в городе, поэтому прошу тебя сыграть свадьбу завтра утром», — сказал он жениху. Тот удивился и ответил, что это невозможно — у него еще ничего не готово. Вот наступит сезон сбора винограда… Мелос повысил голос и сказал, что ждать не может— как угодно, но свадьба должна быть завтра утром. Но жених тоже заупрямился — нет и все. Спорили они до самого рассвета, и наконец Мелос кое-как уломал парня.
Свадьбу сыграли в полдень. Когда молодые принесли клятву богам-покровителям, небо вдруг затянула черная туча, стал накрапывать дождь, и наконец хлынуло как из ведра. Гости сперва смутились, посчитав это дурной приметой, но потом оживились вновь и, сидя в жаре и духоте тесной хижины, весело пели, хлопая в ладоши. Было так весело, что счастливый Мелос даже забыл на короткое время о своем договоре с царем. Свадебный пир продолжился за полночь и становился все веселее и веселее, гости и думать забыли о ненастье. «Я бы хотел всю свою жизнь вот так вот сидеть здесь, — думал Мелос. — Да, я бы всю свою жизнь хотел прожить с этими добрыми людьми — но сейчас нет ни меня, ни моих желаний. Есть только дело, которое мне не хочется делать». Усилием воли взяв себя в руки, Мелос решил, наконец, что пора отправляться в путь. До завтрашнего захода солнца оставалось еще достаточно времени. «Сейчас вздремну немного, а потом сразу же в дорогу, — подумал Мелос. — За это время и дождь поутихнет». Ему так хотелось еще хоть немного побыть здесь, в своем доме. Что ж, случается, что даже герои, подобные Мелосу, проявляют малодушие.
Он подошел к захмелевшей от счастья невесте.
— Поздравляю тебя, сестренка. Я очень устал и хочу немного вздремнуть. Как только проснусь, сразу же отправлюсь в город — там у меня очень важное дело. Даже если я не вернусь, не грусти обо мне — ведь у тебя теперь есть любящий муж. Знай, сестра, — для твоего брата самое отвратительное — это ложь и недоверие. Ничего не скрывай от своего мужа. Это самое главное, что я хочу сказать тебе. И… может быть, твой брат — великий человек, гордись этим!
Сестра кивнула — вид у нее был такой, будто мысли ее витали далеко отсюда.
Потом Мелос положил руку на плечо жениху.
— Ни ты, ни я не нажили много добра. Если и есть в моем доме что-нибудь ценное, так это моя сестра и стадо овец. Кроме этого, нет ничего. Теперь все принадлежит тебе. И еще — гордись, что ты стал младшим братом Мелоса.
Молодой муж смутился и почесал в затылке. Мелос улыбнулся, поклонился гостям, а потом залез в тесный овечий хлев и провалился в сон, глубокий как смерть.
Когда Мелос проснулся, на дворе уже рассвело. Он вскочил на ноги. «О боги, я проспал! А, нет, все в порядке — если я отправлюсь прямо сейчас, у меня будет достаточно времени, чтобы поспеть в срок. Сегодня я во что бы то ни стало должен доказать царю, что людям присуща верность! А потом с улыбкой взойду на крест». Он не торопясь оделся. На улице моросил дождь. Ну, вот сборы закончены. Мелос несколько раз сильно взмахнул руками, выбежал из дома и помчался вперед, как стрела.
«Сегодня я умру. Я бегу, чтобы умереть. Бегу, чтобы спасти друга, оставленного мной в заложниках. Бегу, чтобы разрушить коварные замыслы тирана. Я должен бежать. И я буду убит. Прощай, родимый край!» Несчастный молодой Мелос! Несколько раз он чуть было не остановился, но каждый раз, подгоняя себя громким «А ну, давай, давай!», ругаясь, на чем свет стоит, заставлял себя бежать дальше. Когда Мелос, обогнув поле и проломившись сквозь густые заросли, добежал до соседней деревни, дождь кончился, солнце поднялось высоко, и стало жарко. Он отер пот со лба и подумал: «Ну и ладно, я уже далеко от деревни, поэтому не так тяжело расставаться с родными местами. Сестренка с мужем — хорошая пара, можно не беспокоиться за их будущее. Просто надо идти во дворец к царю — и все! И не обязательно так торопиться. Можно идти и помедленнее». К Мелосу вернулась былая беспечность, и он приятным голосом запел свою любимую песенку. Так, не спеша, прошел он два, потом три ри, и одолев, наконец, половину пути, вдруг остановился как вкопанный. Перед ним бурлила стихия.
Что случилось с этой рекой?! Разлившиеся из-за вчерашнего ливня горные ручьи соединились внизу в стремительный мутный поток и с неистовой силой одним ударом снесли мост — гpoxoчущая бешеная стремнина легко, как травинки, раскачивала сваи. Мелос остолбенел. Потом, придя в себя, осмотрелся и изо всех сил стал кричать, призывая на помощь, но лодки все были сорваны с якорей и унесены волнами, так что помощи он не дождался. Поток вздувался все сильнее и сильнее и стал уже похож на море. Мелос, встав на колени и воздев руки к небу, с плачем вознес молитву Зевсу: «О, Громовержец! Прошу тебя, успокой поскорей этот бешеный поток! Времени остается все меньше и меньше. Солнце уже в самом зените. Если я не приду в город до того, как оно зайдет, из-за меня умрет мой лучший друг!»
Бурный поток, словно глумясь над ним, бесновался все сильнее и сильнее. Волны пожирали друг друга, свивались жгутами, вздувались — а время таяло с каждой минутой. И тогда Мелос решился. Ничего не оставалось, как только переплыть эту реку. «Эй, боги! Сейчас я вам покажу, какова сила любви и верности, которую не сможет одолеть даже этот поток!» Он прыгнул в стремнину и начал отчаянную борьбу с бешеными волнами, бьющимися, словно сотня гигантских змей. Собрав в руках все свои силы, Мелос легко рассекал водовороты, которые норовили засосать его в пучину, преодолевал течение, которое пыталось оттащить его от берега? — и боги, глядя на это дитя человеческое, с безрассудной отвагой прорывающееся сквозь бурный поток, наконец, сжалились над ним. О счастье! — Несмотря на то, что его сносило течение, Мелос ухитрился ухватиться за дерево, подмытое волнами. «Слава богам!» Выбравшись на сушу, Мелос встряхнулся, как лошадь, и тут же снова помчался вперед — нельзя было терять ни минуты. Солнце уже начало клониться к западу. Теперь Мелос, тяжело дыша, карабкался в гору, взобрался на перевал и только успел немного отдышаться, как вдруг, будто из-под земли выросли перед ним разбойники.