Стамбул — интеллектуальный и экономический центр 5 глава

В распоряжении католиков в Галате и Пере ряд церк­вей, литургию в которых отправляют итальянские и французские священники. В XVII веке их пять, это церк­ви Святой Марии, Святого Петра, Святого Бенедикта, Святого Георгия и Святого Франциска. Церкви страда­ют от периодически вспыхивающих пожаров, а в силу старинного указа, изданного еще Мехметом Завоевате­лем, раз сгоревшая церковь (или синагога) уже не мо­жет быть восстановлена. В XVII веке указ этот, не буду­чи формально отмененным, продолжает действовать, но всего лишь теоретически. На практике же турецкие правители закрывают глаза на строительные работы, поскольку одновременно действует и иной султанский указ, разрешающий реставрировать обветшавшие церкви и синагоги. Эта относительная терпимость ста­ла плодом очень долгих дискуссий²⁹.

Колебания внешней политики Османской импе­рии, ксенофобия некоторых великих визирей иногда имели следствием суровые меры по отношению к ино­странным негоциантам. Кроме того, коррумпирован­ность правительственных чиновников, вымогательст­ва, пренебрежение официальными документами — все это в значительной степени сковывало деятельность иностранных купцов: для того чтобы добиться хотя бы частичного удовлетворения их претензий, требо­вались целеустремленность, настойчивость и огром­ное терпение представлявших их страны послов. Впрочем, иностранцы редко становились жертвами произвола и насилия, их жизнь в Стамбуле подчас бы­ла трудна, но всегда оставалась сносной. Иногда они пускали корни в местную почву и делались родона­чальниками той любопытной породы людей, что зо­вутся «левантийцами», или «уроженцами Перы» — «пе- ротами». Позднее, в XVIII и XIX веках, они превратятся не только в экзотический, но и весьма влиятельный элемент жизни Стамбула. С середины XVII века Пера принимает облик фешенебельного европейского го­родка, и эти характерные ее черты с течением времени еще больше усилятся. За пределами Галаты и Перы не встретить ни одного «франка», ни в Стамбуле, ни в де­ревнях по Босфору, ни в Усюодаре: местопребывание ев­ропейцев четко определено, и сами они не имеют ника­кого желания переходить поставленный им предел, довольствуясь молчаливо предоставленной им свобо­дой передвижения и деятельности внутри заданного пе­риметра. Хотя им, собственно, нечего опасаться и за его пределами, но внутри его они чувствуют себя в большей безопасности. Вот так мало-помалу растет Пера, город «неверных», перед лицом Стамбула, города османов.

Социальные категории: имперские чиновники

Невозможно составить себе верное представление о населении Стамбула, оперируя лишь критериями расы и религии, или, как некогда говорили, «нации», совме­щая оба критерия. Этот критерий (или критерии) про­ливает слабый свет на то, что ныне обозначается как «социальные структуры»: можно, конечно, сказать (ес­ли выражать свою мысль слишком обще), что турки — это господа и занимают они все важные посты в адми­нистративной иерархии, и что, с другой стороны, меньшинства подавлены и имеют право развивать свою деятельность лишь в частном секторе. Такая клас­сификация, имеющая основой дихотомию населения на мусульман и не мусульман, частично принимает во внимание одно из социальных делений, действитель­но присущее османской столице. Однако она имеет определенную ценность лишь постольку, поскольку прилагается к официальному аспекту жизни Стамбула. Вместе с тем она явно недостаточна, а следовательно, и непригодна в исследовании корпораций, которые как раз и составляют главный стержень всей экономичес­кой и социальной жизни столицы.

Все же религиозным фактором не следует прене­брегать. Турки, убежденные мусульмане, приложили к своей Империи предписания Корана, причем сделали это, проявив большую толерантность. Согласно этим предписаниям, в исламском государстве только мусуль­мане имеют право на звание полноправного граждани­на* и могут занимать руководящие должности; осталь­ную часть населения составляют побежденные, зимми («находящиеся под покровительством»), существую­щие лишь по доброй воле завоевателей, а потому и не обладающие правом играть какую-либо роль в полити­ческой жизни и в управлении государством. Эта точка зрения, имеющая силу в большей части Османской им­перии, включая и Стамбул, претерпела известные моди­фикации в европейских провинциях, где полный раз­рыв с традиционными политическими структурами или их радикальная трансформация могли бы привес­ти к большим потрясениям, вредным для турецкого вла­дычества.

В Константинополе турецкая власть была установ­лена как абсолютная. Она не только стала прямым следствием военного завоевания, не только привела к замене греческого правительства турецким — она, сверх того, означала полное упразднение греческого

^ф Ни Коран, ни шариат не знают термина «гражданин». — Прим. пер.

административного аппарата и устранение всех грече­ских чиновников. Несколько лет, последовавших за 1453 годом, османское правительство продолжало ру­ководить Империей из Адрианополя, а в завоеванном городе имелась лишь горстка чиновников разных ран­гов, задача которых сводилась всего лишь к управле­нию самим Константинополем и к подъему его из ру­ин. Только после переселения Мехмета II в 1456—1457 годах Стамбул становится настоящей столицей, что сразу же потребовало завершения строительства сул­танского дворца, в котором помимо резиденции само­го султана с семьей было размещено и правительство со всеми его ведомствами и службами.

Именно с этого времени четко прорисовывается осо­бый характер столицы, характер, который сохранится и даже усилится в последующие века. Выше уже упомина­лось то обстоятельство, что Стамбул не имел своего особого управления, а непосредственно подчинялся власти султана, представляемой великим визирем и ря­дом высших — в масштабе Империи — должностных лиц, гражданских, религиозных и военных. Таким обра­зом, на высших ступенях администрации невозможно отличить центральное имперское правительство от го­родского управления. Эта тесная связь имела важные по­следствия — как благотворные, так и вредные. В самом деле, столица Империи, резиденция султана, прави­тельственный центр и центр администрации, Стамбул не мог не извлечь для себя как для города огромных вы­год из столь многогранного статуса, — статуса, благо­даря которому он всегда оставался предметом особого внимания со стороны прежде всего самого султана. От­сюда — развертывание множества строительных работ, поощрение экономической активности, наплыв населе­ния. Дальнейшие следствия — забота о своевременном подвозе в столицу огромной по объему и разнообразию массы продовольственных товаров и забота о безопас­ности жителей, то есть о поддержании в гигантском ме­гаполисе идеального полицейского порядка. Действи­тельно, в XVI веке, веке Сулеймана Великолепного и Селима II, Стамбул не знал ни перебоев в снабжении продуктами питания, ни уличных беспорядков какого бы то ни было рода. Совсем не так обстояли дела столе­тие спустя — например, при Ибрагиме I или при Мехме- те IV, когда нерадение и безразличие султанов в отноше­нии их столицы повлекли за собой множество проблем для ее обитателей. И все же нельзя отрицать того, что привилегированное положение Стамбула было для го­рода великим благом.

Но у медали есть и оборотная сторона, а именно — прямое султанское правление городом оборачивается отсутствием активности в нем и вообще отсутствием ис­точника всякой местной инициативы. Другие отрица­тельные последствия того же правления с полной ясно­стью выявляются лишь в XVII веке. Частая смена великих визирей, возглавляющих одновременно как общеим­перскую, так и городскую администрацию, приводит к дезорганизации всей системы управления в целом. К то­му же постоянное вмешательство в дела городской администрации со стороны столь же часто сменяющих друг друга султанских фаворитов еще более усугубляет кризис. Каждый из них, вступая в заведование тем или иным сектором, хорошо помнит, что милость султана — вещь весьма непостоянная и его собственное пребыва­ние в должности — событие кратковременное, а потому и ловит всякую возможность обогатиться, не брезгуя ничем. И наконец, важнейшей причиной беспорядков в городе выступает как раз та сила, которая должна бы быть главным гарантом порядка. Речь идет о янычарах. Плохо оплачиваемые и лишенные довольствия, они бунтуют. Их мятежи всякий раз сопровождаются грабе­жами лавок ремесленников и торговцев (часто выступа­ющих, к слову сказать, в одном лице), что наносит ог­ромный вред экономической жизни города. Обеднение Империи, истощение ее финансовых ресурсов приво­дит к свертыванию строительных работ: больше не воз­водят больших мечетей и других представительных зда­ний, больше не тратят огромных сумм на украшение города. Масса строительных рабочих, в большей своей части завезенная в столицу, остается почти без дела. Но эта армия безработных отнюдь не стремится к саморос­пуску и к возвращению по домам в родные края. Нет, она остается в Стамбуле, подыскивая, уже на свой страх и риск, средства к существованию. Нетрудно догадаться, каким способом.

Налицо и иные трудности и проблемы. Прежде все­го это — обесценивание монеты, которое не может не оказать пагубного воздействия на снабжение горо­да продовольствием. И корпорации в ответ бунтуют против правительства, причем во второй половине XVII века — неоднократно. То есть происходит то, что несколькими десятилетиями ранее было просто не­мыслимо. Значит, в Империи что-то изменилось, это злосчастное изменение проглядывает во всем, но пря­мо-таки бросается в глаза, когда взгляд останавливает­ся на образе жизни и поведении султанов, занимавших трон после Мурада IV, — ленивых, апатичных, не спо­собных ни на какое серьезное усилие, будь то умствен­ное, волевое или физическое. Зато в ту эпоху упадка на государственной сцене время от времени появляются умные и энергичные великие визири, ставящие инте­ресы государства выше своих личных и более стремя­щиеся навести порядок в финансах и администрации, чем удовлетворять дорогостоящие прихоти султанов. Таковыми были в особенности Мехмет Кёпрюлю и его сын Фазиль Ахмет-паша, которые (факт поистине изу­мительный!) не только избежали на этом опасном по­сту насильственной смерти, но даже ни разу не впали в монаршую немилость, не были сосланы или отстра­нены от должности. Отец оставался великим визирем 5 лет, сын — 15: настоящие рекорды!³⁰ Плодом их госу­дарственной деятельности стал период стабильности, в течение которого Османская империя оказалась в состоянии преодолеть кризис середины XVII века. В течение этого периода, который практически про­длился до второго похода на Вену (1682—1683), Стам­бул вновь процветал и жил спокойной жизнью.

Султан и высшие сановники

Представление о султане, которое себе составляли его современники, менялось — в зависимости от вре­мени и места. Так, Сулейман Великолепный в глазах своих подданных рисовался идеальным правителем Империи, который сумел не только распространить свою власть на всех правоверных мусульман (сунни­тов), но и, победив европейцев, завоевать большую часть Европы, после чего перед ним преклонились «султаны Запада». Но, пожалуй, даже еще выше, чем за великие военные победы, его превозносили за плодо­творную деятельность государственного организато­ра, о чем красноречиво свидетельствует прозвище — Кануны (Законодатель). Впрочем, у турок, как и в Евро­пе, прозвище обычно сопровождает имя конкретного государя, выделяя при этом главную его характерную черту. К примеру, Селим II, сын Сулеймана Великолеп­ного, получил от своих верноподданных кличку Сар- хоги (Пьяница), Мехмет II — Адиль (Справедливый), Ахмет I — Бахти (Удачливый), Ибрагим I — Дели (Сумасшедший), Мехмет IV — Авджи (Охотник). К имени тех султанов, что одержали громкие победы, иногда помимо прозвищ добавлялся еще титул Сахиб- и-киран (Господин Времени).

Европейцы — в зависимости от того, одобряли ли они или порицали турецкую политику, — представляли султанов то в образе добродетельных персон, во всех отношениях достойных уважения, то, напротив, как жестоких чудовищ. Любопытно, например, сопоста­вить почти идиллический портрет султана пера Бусбе- ка³¹ с уничижительной и злобной характеристикой, которую оставил потомкам Мишель Бодье³². Все дошед­шие до нас описания пристрастны, а потому нуждают­ся в исторической и редакционной правке.

Конечно, именно Сулейман Великолепный — самая выдающаяся личность в турецкой истории XVI века. Фламандец Ожье Гислэн де Бусбек, который в каче­стве посланника австрийского императора Ферди­нанда имел у султана аудиенции, дает ему следующий словесный портрет: «Не сомневаюсь, вам любопытно узнать, что за человек этот султан. Этот государь пре­клонного возраста внешне, своим лицом и фигурой, вполне отвечает достоинству столь великой империи. О нем говорят, что он всегда был благоразумен и мудр, даже в юности, когда туркам позволено кое в чем гре­шить, не навлекая на себя серьезных порицаний. Его молодые годы не были запятнаны ни пьянством, ни любовью к мальчикам, хотя турки на оба эти порока смотрят как на обычные, даже простительные услады. Самые злые его враги могут поставить ему в упрек раз­ве лишь то, что он слишком привязан к своей жене и потому нередко становится жертвой ее хитростей и притворства: так, якобы по ее наговору он велел умертвить своего старшего сына Мустафу. Итак, самую большую его ошибку молва приписывает чарам сул­танши. Всем известно, что после законного брака с ней он ни разу не делил ложа ни с одной из своих на­ложниц, хотя это вовсе и не возбраняется законом, ко­торому он следует, надо сказать, без малейших отступ­лений. Точно так же он с не меньшей страстью, чем к расширению своей Империи, относится ко всем тон­костям придворного церемониала. Его здоровью в его-то годы можно было бы и позавидовать, если бы не болезненный цвет лица, который выдает тайный недуг — опасную язву на его бедре, как многие счита­ют. Этот государь стремится свою нездоровую блед­ность скрыть под слоем румян — по крайней мере, тогда, когда иностранный посол является к нему на прощальную аудиенцию, прежде чем покинуть страну. Его Высочество (именно так! — Ф.Я.), как видно, пола­гает, что для его репутации весьма важно, чтобы о его здоровье составилось хорошее мнение — иначе ино­странцы не будут его бояться. Вот почему, когда я при­был к нему с прощальным визитом, он выглядел гораз­до лучше, чем в первую нашу встречу».

Этот портрет может быть дополнен описанием дру­гого путешественника, Антуана Жефруа: «...Упомяну­тый король Сулейман в настоящее время выглядит лет на пятьдесят или около того. Он — высокого роста, мелкокостный, худой и непропорционально сложен­ный; лицо — сильно загоревшее; голова — обрита так, как это делают все турки, то есть оставлен лишь чуб, свисающий с макушки; делается же это для того, чтобы на голове лучше сидел тюрбан, обычно белого цвета и изготовленный из полотняной ткани. У него высокий и широкий лоб, большие черные глаза, большой орли­ный нос, длинные рыжие усы, подбородок, пострижен­ный ножницами, но не выбритый. Он меланхоличен и желчен, молчалив и мало смеется. Довольно грузен и неловок, не склонен к телесным упражнениям. Впро­чем, имеет репутацию человека добродетельного, доб­рого по отношению к своим близким, чтящего свой закон (то есть шариат. — Ф. //.), умеренного в сво­их потребностях, любящего мир и тишину более, чем кто-либо из его предшественников (что турки ставят ему в вину, подозревая его в малодушии). Его считают мягким и человечным, дорожащим своим словом и всегда исполняющим обещания, легко прощающим тех, кто его обидел. Его любимое времяпрепровожде­ние — чтение книг по философии и праву. В законах он знает толк, да так, что его муфтий ничему больше не может его научить. Он не слишком щедр, а по сравне­нию с его предшественниками скорее скуп. Он позво­ляет руководить собою тем, кого любит и кому верит; хотя порой бывает и упрямым, и упорным. Три раза в неделю ему читают истории из жизни его предков и предшественников, в сочинениях такого рода он не терпит ни лжи, ни лести, но требует, чтобы там была од­на незамутненная правда». Портрет поучительный и к тому же достойный столь великого государя!

Султан — прежде всего вождь политический и вождь религиозный. Политический — поскольку он господин Османской империи, которой повелевает либо лично, либо через посредство великого визиря и других визи­рей. Все живущие в Империи — его подданные, и ему принадлежит абсолютное, безапелляционное право казнить их или миловать. Религиозный — в силу того обстоятельства, что после завоевания Египта и устра­нения последнего халифа из династии Аббасидов он стал повелителем правоверных, представителем Бога на земле и главой суннитской мусульманской общи­ны³³. Сочетание первого со вторым сделало из носите­ля султанского титула особу почти священную, достой­ную обожания. И народное обожание султана — во всяком случае, со стороны турок — в течение всего XVI века есть бесспорный исторический факт. Одна­ко это обожание, связанное не только с двойным пре­стижем титула, но и с личными свойствами его носите­лей, постепенно сходит на нет в XVII веке, когда одни султаны демонстрировали полную неспособность к государственной деятельности, другие — душевную неуравновешенность, а третьи, затевая нововведения, наталкивались на сопротивление достаточно влия­тельных слоев населения, кровно заинтересованных в сохранении status quo. Смерти были преданы Осман И, зачинатель непопулярных реформ, и Ибрагим I, явный дегенерат. Другие султаны прощались не с жизнью, но всего лишь с троном вследствие народных волнений или военных переворотов.

Впрочем, примеры, соблазнительные для подража­ния, всегда подают верхи. В принципе, наследни­ком султана в момент его смерти становится старший сын усопшего. Однако по причине многоженства и большого числа наложниц мужское потомство обычно намного превышало потребность в одном наследнике, а потому помимо официального наследника появля­лись или, по меньшей мере, могли появиться другие претенденты на трон, что было чревато мятежами, междоусобицами и в конечном счете развалом Импе­рии. С целью предотвращения беды Мехмет II издал так называемый «братоубийственный закон», согласно которому новый султан получает право, с одобрения улемов (религиозных авторитетов), предать смерти своих братьев как явных или потенциальных мятежни­ков в целях сохранения единства Империи. Закон, безусловно, варварский, что, впрочем, не помешало ему стать весьма эффективным орудием государствен­ного интереса. Та идея, что «предпочтительнее поте­рять принца, чем провинцию», вероятно, вдохновляла законодателя³⁴. Впрочем, введена была она в политиче­ский обиход вовсе не турками — она была хорошо из­вестна и арабам, и в Византии, и даже в некоторых за- падно-христианских королевствах. Турки еще до Мехмета II тоже находили ей применение, но относи­тельно редко, причем только тогда, когда открытый мятеж претендентов действительно имел место. Сам Мехмет И без колебаний умертвил двух своих братьев; Баязид II казнил своего племянника Огуза, сына знаме­нитого принца Джема, который также восстал против своего брата. После смерти Огуза Баязид II казнил и трех из своих сыновей — тех, что подняли против него восстание. Его сын и преемник Селим I (1512—1521) в течение первых нескольких месяцев своего царствова­ния повелел казнить четверых своих племянников, двух братьев, а немного спустя — и трех сыновей-мя­тежников. При восшествии на престол Сулейман Вели­колепный предал смерти племянника и двух внучатых племянников, затем двух своих сыновей, Мустафу и Ба- язида³⁵, вместе с их сыновьями, повинными, как и их отцы, в мятеже. Мурад III устранил пять своих братьев, но грустный рекорд все же принадлежит не ему, а Мех- мету III, который в 1595 году в день своего воцарения перебил девятнадцать своих братьев. В XVII веке Му­рад IV уничтожил всего лишь троих из оставшихся у него братьев³⁶. С начала XVI века по конец XVII всего, согласно султанским повелениям, было истреблено шестьдесят принцев из правящего дома Османа. Кар­тина, конечно, мало поучительная, но она никого из современников, как кажется, не повергала в шок. Цель в их глазах оправдывала, по-видимому, средства, а ре­зультат известен: Империя сохранила единство и тер­риториальную целостность.

Истребив соперников, султан может царствовать, не опасаясь мятежей — разве что со стороны собст­венных сыновей. Он спешит заручиться поддержкой янычар, которым преподносит — по традиции, уста­новленной Баязидом И, — «дар радостного восхожде­ния на престол», который, помимо подарков, содер­жит значительную денежную сумму, а иногда и увеличение платы за службу. Итак, султан получает полную возможность отдаться государственной дея­тельности или предаться любимым развлечениям и занятиям. Так, для Селима I и Сулеймана Великолеп­ного — это помимо военных походов (в которых они принимают личное участие) еще и дела имперского управления, но также — поэзия и увлечение строи­тельством; для Селима II — удовольствие хорошо по­есть; для Мехмета III и Ибрагима I — наслаждения га­рема³⁷; для Мехмета IV — охота и т. д. Имеется достаточно четкое различие между султанами XVI и XVII веков. Первые — деятельны, убеждены в величии стоящей перед ними задачи, посвящают себя служе­нию интересам Империи и ставят их превыше всего, лично занимаются государственными делами, как военными, так и гражданскими, окружают себя поис­тине замечательными министрами, выдающимися военачальниками и флотоводцами; Стамбул в их гла­зах — это прежде всего деятельный и динамичный центр Османской империи. Вторые (за исключением Мурада IV, который во второй половине своего царст­вования проявил себя как поистине великий сул­тан) — бесхребетные, безвольные, не способные к инициативе существа, а потому и находящиеся под властью либо женщин (неважно — матерей, жен или наложниц), либо своих фаворитов; они замкнуты в стенах стамбульского дворца, тяготятся вопросами управления Империей, возлагая его на своих фавори­тов, а порой и на фаворитов своих фаворитов; дове­ряют командование армией и флотом людям совер­шенно бесталанным; деньги тратят без счета на личные причуды и оставляют в небрежении свою сто­лицу. Нет поэтому ничего удивительного в том, что Османская империя терпит поражение за поражени­ем как в области политики, так и на театрах боевых действий, и в том, что внутреннее положение идет от смуты к смуте как в столице, так и в провинциях.

Султан — бесспорный и единственный глава Импе­рии. Имя нового султана провозглашается одновре­менно с оповещением о кончине его предшественни­ка, после чего он торжественно шествует в мечеть Эюба, где подпоясывается мечом, который служит символом его светского и религиозного могущества. Затем он принимает клятву верности от самых высо­ких сановников Империи, которых вправе по собст­венному усмотрению оставить на прежних постах, пе­реместить в должности или отправить в отставку. Наконец, он со своей супругой (или супругами) и на­ложницами водворяется в Серале, между тем как жены и наложницы покойного султана переселяются в Ста­рый Сераль. Отныне он живет здесь в окружении свое­го «дома», включающего, помимо его семьи в прямом смысле еще большое число пажей, всякого рода слу­жителей и рабов³⁸.

Первый шаг султана в области политики — под­тверждение полномочий прежнего великого визиря или назначение на этот пост нового. И шаг этот очень важен, так как великий визирь — главный уполномо­ченный султана, и именно от него, особенно ког­да султану недосуг вникать в дела Империи, зависит их ход.

Рабы Высокой Порты, или Как становятся чиновниками

Представитель Бога на земле, султан — абсолютный господин своих подданных, которые теоретически все до единого считаются его рабами. В особенности по­следнее приложимо к придворному штату и к составу армии, то есть к людям, которые в силу выполняемых обязанностей как в условиях мира, так и во время вой­ны окружают персону султана. Их так буквально и на­зывают: капикуллари (капыкулу, рабы Высокой Пор­ты); и термин этот охватывает все гражданские и военные чины Империи: официальных лиц, но вместе с тем пажей и личных слуг султана; служащих всех ран­гов, заполняющих собой учреждения центральной ад­министрации, включая и высших провинциальных чи­новников; и, наконец, всех военных — янычар, сипахов и пр. Далеко не все они — рабы султана в точном значе­нии слова, но зато судьбы всех зависят от расположе­ния или нерасположения, от произвола или причуды властелина, взбалмошного и подверженного внушени­ям: в опалу попадают так же быстро, как и в милость.

Но каким же образом удается проникнуть в непо­средственное окружение султана? Наибольшие шансы на успех имеют те, кто пользуется положением своего отца. Если отец уже введен во дворец и в милости у го­сударя, ему сравнительно легко найти и для сына место среди пажей или среди слуг Сераля. Такие случаи, одна­ко, редки, и ими располагают, как правило, лишь пред­ставители старинных и почтенных османских семей с надежной репутацией, но и она не служит прочной гарантией против интриг и ревности соперников и против внезапной смены настроения у государя. Понятие дворянства в европейском значении этого слова у турок отсутствует или, во всяком случае, не при­водит к возникновению среди мусульман привилеги­рованной касты, монополизирующей державные функции. Одно из наиболее известных исключений из этого общего правила — передача должности великого визиря от отца Фазилю Ахмет-паше Кёпрюлю.Помимо этого довольно узкого пути имеется еще одно средство к достижению той же цели, средство весьма специфичное. Со второй половины XIV века после завоевания большей части Балканского полуост­рова османы, стремясь обеспечить рекрутами свою по­стоянно растущую армию, прибегают к системе, кото­рая глубоко ранит христианскую совесть, но в течение долгого времени оказывается для турок чрезвычайно эффективной: речь идет о девширме — «собирании» или «подбирании». Система эта сводится к тому, что каждые три года или каждые семь лет в районах с хри­стианским населением производится мобилизация от одной до трех тысяч детей, подростков и юношей в возрасте от семи до двадцати лет. Полностью оторван­ные от родителей, вырванные из своей социальной среды, «подобранные» дети переправляются в Анато­лию и распределяются среди мусульманских семей, где их обращают в ислам, обучают турецкому языку и при­общают к турецким и мусульманским обычаям. В воз­расте десяти-одиннадцати лет их собирают в воспита­тельные дома, которые размещены во дворцах Адрианополя, Галлиполи и даже в Стамбуле после его завоевания. Подростков этих называют теперь адже- миоглан. Производится селекция на основании при­родных данных: одних направляют в армию, других во дворец на службу султану в качестве пажей — ичоглан. Во дворце они, переходя от службы к службе, поднима­ются по карьерной лестнице, на каждой ступени кото­рой получают возможность привлечь к себе благо­склонный взгляд государя, его супруги или одного изфаворитов. Не существует у такой карьеры какого-ли­бо принципиального «потолка»: для удачливого дости­жимы самые высокие должности, включая и пост вели­кого визиря, как это можно проследить по судьбе Ибрагим-паши. Не забывая о своем происхождении, они прекрасно отдают себе отчет в том, что всем до­стигнутым они обязаны милости государя, а потому и преданы ему безусловно и безгранично. Других целей в жизни, за пределами службы султану, у них нет³⁹. Но каков повелитель, таковы и его слуги.

Когда во главе Империи стоит Сулейман Великолеп­ный или хотя бы Мурад IV, который лично наводит по­рядок в системе управления государством и хорошо разбирается в людях, их способностях и соответствии должности при выборе министров, военачальников, адмиралов, тогда управленческий и командный персо­нал на деле доказывает, что он достоин доверия госуда­ря; и даже со стороны видно, что продвижение по службе прямо соотносится с действительными заслуга­ми. Европейские наблюдатели, пораженные эффектив­ностью этой системы, даже признают ее более спра­ведливой, нежели те, что действуют в странах Запада⁴⁰.

Однако османская система эффективно действу­ет лишь при условии, что ее направляет твердая рука энергичного властителя. Как только у госу­дарственного кормила встает султан, менее захвачен­ный идеей служения интересам великой Империи, мах­ровым цветом распускается фаворитизм, который помимо того, что открывает доступ на важнейшие госу­дарственные посты людям некомпетентным и бесталан­ным, ведет к беспрестанной смене лиц на верхних и да­же средних этажах служебной иерархии — особенно среди правительственного и дворцового персонала.

Как бы то ни было, источники пополнения админи­стративных кадров остаются одними и теми же. Все официальные должности, за исключением драгомана (турки систематически игнорируют европейские язы­ки), — вотчина мусульман, и представители этнорели­гиозных общин на них никоим образом не допускают­ся, разве что перейдут в ислам, но такие случаи очень редки.

4 Мантран Р.

Не нужно, однако, думать, что чиновники, дослу­жившиеся до сколь-либо важных должностей, на­слаждаются полной уверенностью в прочности свое­го положения: условия службы, подобно погодным условиям, весьма переменчивы, так как подвержены превратностям конкурентной борьбы, исход которой зависит, в свою очередь, от взаимодействия довольно неопределенных и разнонаправленных факторов. Высокопоставленная персона имеет под своей влас­тью или берет под свое покровительство ряд клиен­тов, которых и размещает по тем или иным постам, а от каждого из них зависит ряд своих, конечно, низше­го ранга. Если эта персона волей-неволей (чаще, не­волей) покидает свое высокое место (ее перемещают по должности или отправляют в отставку), то кадро­вая перемена в высоком эшелоне власти влечет за со­бой целый каскад все менее и менее крупных на нис­ходящих ступенях служебной иерархии; и это — по той причине, что новый назначенец, подобно комете, влечет за собой шлейф из своих собственных проте­же, которых надо где-то пристроить на теплых и хлебных местечках. Эпицентр этого своеобразного «землетрясения» находится, как правило, в пределах Стамбула, а волны от него расходятся по всем звеньям уже провинциальной администрации. Легко понять, что служебная чехарда, ставшая после Мурада IV чуть ли не ежемесячным явлением, по своему дезоргани­зующему воздействию на систему управления Импе­рией и на политическую устойчивость в стране срав­нима лишь с чередой стихийных бедствий. Таким образом, профессия османского чиновника далеко не гарантирует тихой, спокойной жизни, защищенной от ударов судьбы.