— Простите, вы мистер Вагнер? — поинтересовался я, когда бритва умолкла.
— Да.
— Мистер Уоррен Вагнер?
— Он самый.
— Но вряд ли вы могли быть агентом Джонни Фаворита?
— А-а. Так то мой отец. Я — Уоррен Вагнер-младший.
— Ага. Значит, мне нужно к вашему отцу.
— Вам не повезло: папа четыре года как умер.
— Понятно.
— А что у вас там за дело? — Вагнер откинулся в кресле, обитом кожзаменителем, и сцепил руки на затылке.
— Понимаете, Джонатан Либлинг значится как получатель по одному страховому полису, а адрес указан ваш.
Вагнер-младший засмеялся.
— Деньги небольшие, скорей всего, подарок от старого поклонника. Так вы мне подскажете, где его искать?
Вагнер чуть на пол не свалился от смеха:
— Ну и дела! Джонни Фаворит — наследник из Калькутты! Нет, ну просто смех и грех!
— А что тут, собственно, смешного? — спросил я.
— Что смешного? Да то, что он уже лет двадцать как в психушке. И в голове у него не мозги, а эклер!
— Действительно забавно. Вы всегда такой остроумный?
— Да нет, вы не поняли. — Он снял очки и вытер глаза. — Папаша крупно погорел на этом Фаворите. Он его у Паука выкупил, все деньги вложил, сам без штанов остался, а только пошли барыши, этого подлеца призвали. Там и с киношниками контракты были, и бог знает что. Нет, каково, а? Парень стоит миллион долларов, так они его отправляют в Африку, а обратно привозят мешок картошки.
— Не повезло.
— Не то слово! Отец после этого так и не оправился. Все ждал, что Фаворит вдруг выздоровеет. Тогда, мол, он ему устроит шикарное возвращение и станет Ротшильдом. Так и не дождался, бедолага.
Я встал.
— А как называется больница? У вас адреса нет?
— У секретарши спросите. У нее должно быть где-то.
|
|
Я поблагодарил Вагнера за аудиенцию и вышел. Секретарша нашла и выписала мне адрес клиники имени Прозерпины Харвест.
— А вы, часом, не бывали в Покипси? — спросил я, пряча листок в кармашек рубашки. — Чудный городок.
— Что вы! Да я и в Бронксе ни разу не была.
— И в зоопарке не были?
— В зоопарке?! Да что я там забыла?
— Ну, не знаю. Съездите как-нибудь, может, понравится.
Последнее, что я увидел, закрывая за собой дверь, был ее безмолвно округлившийся рот и розовый язык с комком жевательной резинки в обрамлении красной помады.
Глава девятая
На первом этаже Брилль-билдинга, на той его стороне, что выходит на Бродвей, по обе стороны от входа было два бара. В заведение «У Джека Демпси» стекались на водопой толпы любителей бокса, «Площадка» же, что на углу Сорок девятой, была местом встреч музыкантов и композиторов. Снаружи голубые зеркальные стекла обещали прохладу каприйских фотов. Внутри помещалась обычная пивная.
Я прошел вдоль стойки и нашел того, кого искал: Кенни Помероя. Кенни аккомпанировал разным певцам и писал аранжировки, когда меня еще и на свете не было.
— Ну что, Кенни, как делишки? — бросил я ему, взбираясь на соседний стул.
— Кого я вижу: Гарри Ангел, великий сыщик! Где пропадал, а?
— Да закрутился как-то. А что это у тебя стакан пустой? Так, сиди, сейчас мы все исправим.
Я подозвал бармена и заказал себе «манхэттен», а Кенни — еще виски.
— Ну, твое здоровье. — Кенни поднял стакан.
Кенни Померой был лысый толстяк с носом грушей и целым каскадом подбородков. Он носил костюмы в ломаную клетку и сапфировый перстень на мизинце. Кроме репетиционного зала его можно было найти только здесь, в «Площадке».
|
|
Потрепавшись немного и вспомнив минувшие дни, мы перешли к делу.
— Что это тебя к нам занесло? — спросил Кенни. — Все злодеев ловишь?
— Да не то чтобы… Есть одно дело, и ты можешь мне помочь.
— К твоим услугам.
— Джонни Фаворит — это что за тип такой?
— Фаворит? Что это тебя на древность потянуло?
— Ты его знал?
— Да нет. Видел пару раз, еще до войны. Последний раз вроде бы в Трентоне, в «Звездном салоне».
— Так. А последние лет пятнадцать не доводилось встречать?
— Ты что. Он помер давно!
— Помер — да не совсем. Он сейчас в клинике на севере штата.
— Ну и как бы я его встретил, если он в клинике?!
— Ну, не всегда же он там лежит. Посмотри-ка вот. — Я достал из конверта фотографию симпсоновского оркестра и протянул Кенни.
— Который из них Симпсон? А то тут не подписано.
— Симпсон — на барабанах.
— А что он сейчас делает? Все со своим оркестром?
— Нет. Из барабанщика никогда хороший солист не получится.
Кенни задумался, потягивая виски, и собрал на лбу целую сотню морщин до самой макушки.
— Знаешь, в последний раз он, по-моему, работал на студии, где-то на побережье. Попробуй-ка позвонить в Кэпитол-билдинг Натану Фишбину.
Я записал имя себе в книжечку.
— Еще кого-нибудь знаешь?
— С ихним тромбонистом я играл как-то в Атлантик-Сити. Лет сто назад, правда. — Кенни ткнул куцым пальцем в фотографию. — Вот он, Ред Диффендорф. Сейчас у Лоренса Велка играет.
— А остальные? Их где искать?
— Имена знакомые. Играть-то они все до сих пор играют, а вот кто где — неизвестно. Придется тебе тут поспрашивать или в профсоюз позвонить.
|
|
— Ладно. А знаешь такого Эдисона Свита? Негр, на пианино играет.
— Ножку-то? Еще б я его не знал! Такого второго нету! У него левая, как у Арта Татума. Высокий класс. Ну, этого искать не надо. Он лет пять уже в «Красном петухе» играет. Это на Сто тридцать восьмой.
— Кенни! Ты просто кладезь. Отобедать со мной не желаешь?
— Не имею привычки. А вот выпить — выпил бы.
Я велел официанту повторить, а себе заказал еще сандвич с сыром и к нему — жареной картошки. Пока готовился мой заказ, я нашел таксофон и позвонил в Американскую музыкальную федерацию. Я представился как внештатный журналист, пишущий статью для журнала «Лук», и сказал, что хочу взять интервью у музыкантов из бывшего оркестра Симпсона.
Меня соединили с девушкой, ведающей членскими списками. Чтобы расположить ее к себе, я пообещал ей, что найду способ упомянуть в статье об их профсоюзе, а потом продиктовал ей имена музыкантов и кто на чем играл.
Я ждал минут десять, пока она перебирала свои бумаги. Итак, из пятнадцати человек четверо умерли, а еще шестеро больше не значились в списках. Девушка дала мне адреса и телефоны оставшейся пятерки. Диффендорф, тромбонист, ныне играющий у Велка, живет в Голливуде. Сам Паук тоже обосновался в тех краях. Остальные трое в Нью-Йорке. Был еще саксофонист Верной Хайд (корреспонденцию направлять на адрес студии Эн-би-си), затем Бен Хогарт — трубач, проживает на Лексингтон-авеню и еще Карл Валински из Бруклина. Этот играет на тромбоне.
Я от души поблагодарил девушку и тут же попробовал связаться с Хайдом, Хогартом и Валински, но мне не повезло. Ни тромбониста, ни трубача дома не оказалось, а в Эн-би-си мне удалось только оставить телефонистке мой домашний номер.
Я понемногу начинал чувствовать себя новичком на охоте. Таких несчастных ставят всегда в самый дальний, самый неинтересный овраг, и они сидят там день-деньской, тщетно ожидая своего часа. Один шанс на миллион, что кто-то из бывших товарищей видел Джонни после того, как тот вышел из больницы. И, что самое обидное, больше ни одной зацепки.
Я вернулся в бар, съел свой сандвич и пожевал вялой картошки.
— Жить хорошо! — возгласил Кенни, бренча льдом в опустевшем стакане.
— Не то слово, — отозвался я.
— А ведь некоторым приходится работать, чтобы свести концы с концами.
Я сгреб сдачу со стойки.
— Ты уж прости, Кенни, но я тоже пойду поработаю. А то есть будет нечего.
— Ты что, уже пошел?
— Посидел бы еще, да не могу. Оставляю тебя в объятиях зеленого змия, Кенни.
— Да ты скоро с хронометром ходить будешь. Ладно, захочешь еще что узнать — где найти меня, знаешь.
— Спасибо, — я принялся натягивать пальто. — Кстати, не знаешь такого Эдварда Келли?
Кенни наморщил лоб.
— В Канзас-Сити был такой Хорас Келли. Помнишь, Красавчик Флойд перестрелял полицейских на вокзале? Вот в те же годы примерно. Он еще на рояле играл в «Рено», перекресток Двенадцатой и Черри. Баловался тотализатором. А это что, родственник его?
— Надеюсь, что нет. Ну давай, еще увидимся.
— Как же, увидишь тебя, — хмыкнул Кенни.
Глава десятая
Я решил поберечь ботинки, проехал по линии Интерборо одну остановку до Таймс-сквер и попал в контору как раз вовремя, чтобы на ползвонке подхватить телефонную трубку. Звонил Верной Хайд, саксофонист из оркестра Симпсона.
— Как хорошо, что вы позвонили, — обрадовался я и повторил легенду про журнал «Лук».
Поскольку у мистера Хайда не оказалось ни вопросов, ни возражений, я предложил ему встретиться где-нибудь в баре, когда ему будет удобно.
— Я сейчас в студии, — сказал он. — Через двадцать минут у меня репетиция, так что до полчетвертого я занят.
— А потом? Если сможете выкроить полчаса, может быть, встретимся? Вы на какой улице?
— На Сорок пятой. Театр Хадсона.
— Ясно. Там рядом «Орешник». Может быть, тогда в «Орешнике» без четверти пять?
— Идет. Я с саксом буду, так что ты меня узнаешь.
— …А кто это — Сакс?
— Не кто, а что! Сакс — это са-ксо-фон. Инструмент такой. Ясно?
— Ясно.
На этом мы распрощались. Я выбрался из пальто, сел за стол и принялся разглядывать фотографии и вырезки, которые носил с собой в конверте. Я разложил их, как экспонаты на стенде, и любовался физиономией Джонни Фаворита, пока меня не начало мутить от его слащавой улыбки. Да, задачка. Как прикажете искать человека, которого будто никогда и не было?
Давешняя вырезка из газеты от старости распадалась в руках, как свитки Мертвого моря. Я перечитал сообщение о расторгнутой помолвке и позвонил в «Таймс» Уолту Риглеру.
— Привет, Уолт, это опять я. Теперь мне нужен Итан Крузмарк.
— Магнат-судовладелец?
— Он самый. Давай все, что есть, и адрес тоже. Главное — ищи про помолвку его дочери. У нее в начале сороковых была помолвка с Джонни Фаворитом, а потом они разошлись.
— Опять Фаворит! Что он тебе дался?
— Мне теперь без него никуда. Поможешь?
— Посмотрю в отделе светской хроники — это по их части. Перезвоню минут через пять.
— Да поможет тебе Бог, сын мой.
Было без десяти два. Я попробовал позвонить в Лос-Анджелес, но у Диффендорфа никто не ответил, а у Симпсона трубку взяла горничная-мексиканка. По-испански я объяснялся не лучше, чем она по-английски, но все-таки мне удалось продиктовать свое имя и телефон конторы и даже внушить ей, что дело срочное.
В ту секунду, как я повесил трубку, телефон снова зазвонил. Это был Уолт.
— Значит, так. Этот Крузмарк сейчас вращается в высшем обществе: благотворительные балы, светская хроника и все такое. Теперь адреса. Контора — в Крайслер-билдинг, особняк — Саттон-плейс, два, телефон найдешь в справочнике. Запомнил?
— Записал.
— Хорошо. Тогда идем дальше. Этот Крузмарк далеко не всегда был аристократом. Лет тридцать назад он плавал на торговом корабле, говорят, провозил под полой спиртное, так и заработал первые деньги. Правда, в тюрьме не сидел и в глазах общества чист, хоть рыльце и в пушку. В Великую депрессию понемногу обзавелся своими кораблями, естественно, все ходят под панамским флагом.
Далее. Первый крупный успех: в войну поставлял армии суда с железобетонным корпусом. Его, правда, обвиняли в недобросовестности, говорили, что он использовал некачественные материалы: многие корабли просто разваливались в шторм. Но потом Конгресс провел расследование, его оправдали, и больше никто об этом не вспоминал.
— Ясно. Теперь давай про дочку.
— Маргарет Крузмарк, год рождения двадцать второй. Родители развелись в двадцать шестом, в тот же год мать покончила с собой. С твоим Фаворитом познакомилась на выпускном вечере в школе: он там пел в ансамбле. Помолвлены в сорок первом — самый громкий светский скандал года. Похоже, это он ее бросил, хотя почему, никто уже не знает. Вообще, считалось, что она со сдвигом, может быть, из-за этого…
— Со сдвигом?
— Ну да, знаешь, очередная провидица. Всюду таскала карты таро, гадала на вечеринках. Сначала всем нравилось: оригинально. Ну а когда уж она начала при всех колдовать, тут аристократы не выдержали.
— Ты это серьезно?
— Абсолютно. Знаешь, какое у нее было прозвище? Уэлслейская ведьма. Светские юнцы очень веселились.
— А где она сейчас?
— Я спрашивал, никто не знает. Ходил к редактору светской хроники: он говорит, что поскольку она с отцом не живет, а на балы ее не приглашают, то материалов у них никаких нет. Последний раз мы о ней писали лет десять назад, она тогда уезжала в Европу. Может, она и сейчас там.
— Спасибо тебе, Уолт, ты меня очень выручил. Жаль, что вы не печатаете комиксы, а то я бы вас читал.
— Погоди, а что с этим Фаворитом — мне там нечем поживиться?
— Извини, друг, пока не могу распространяться. Но когда время придет, ты узнаешь первым.
— Премного благодарен.
— Я тебе тоже. Ну, счастливо.
Я раскрыл телефонный справочник на букве «К». Ага, судовладельческая корпорация «Крузмарк». И строчкой ниже: «Крузмарк М. Астрология». Вот астрологией мы и займемся. Какой там адрес? Седьмая авеню, 881.
Я набрал номер и стал ждать. Ответил женский голос.
— Здравствуйте. Мне вас порекомендовали, — начал я. — Сам я астрологией не увлекаюсь, но вот не песта моя во все это верит. Вот. Я хочу сделать ей сюрприз: составить гороскопы на нее и на меня.
— Гороскоп стоит пятнадцать долларов.
— Годится.
— И по телефону я консультаций не даю. Вам нужно будет приехать.
— Ладно. Сегодня можно?
— Да, во второй половине дня у меня окно. Можете приехать, когда вам удобно.
— А если прямо сейчас? Через полчаса, например?
— Прекрасно. Как вас зовут?
— Гарри Ангел.
— Какое красивое имя. Я живу в Карнеги-холл.
— Я знаю, как ехать.
Глава одиннадцатая
Я доехал по Бруклин-Манхэттенской ветке до Пятьдесят седьмой улицы, поднялся наверх и оказался на углу забегаловки «Недик», что в здании Карнеги-холл. Не успел я дойти до двери, как притащился бродяга и выклянчил у меня десятицентовик. В квартале от меня, на Седьмой авеню, какие-то деятели митинговали у входа в отель «Шератон».
Я вошел в маленький пустынный холл и осмотрелся. Справа были два лифта, а между ними — почтовый ящик со стеклянным лотком. За углом Шестьдесят пятой улицы был второй вход в бар «Карнеги» и табличка с именами жильцов. Так, вот оно: «М. Крузмарк. Астрология — 11 этаж».
Бронзовая стрелочка на указателе этажей полукругом двинулась справа налево, словно кто-то пустил часы в обратную сторону. Уперлась в семерку, потом — в тройку и, наконец, замерла на единице. Из лифта, что по левую руку, вылетел крупный дог, увлекая за собой толстуху в мехах. Вслед за нею вышел бородач с виолончельным футляром.
Я вошел в лифт и назвал свой этаж дряхлому лифтеру в обвислой ливрее, похожему на пленного времен Балканской войны. Тот взглянул на мои ботинки и молча захлопнул решетчатую дверь. Лифт понес нас вверх.
До одиннадцатого этажа добрались без остановок. Коридор, широкий и длинный, был так же пуст, как и холл на первом этаже. По стенам через равные промежутки висели свернутые пожарные шланги. Из-за нескольких дверей доносилась нестройная перебранка нескольких пианино. Дальше по коридору распевалось сопрано, трели переливались из гаммы в гамму.
Я нашел дверь с золотыми литерами «М. Крузмарк» и значком, похожим на букву «М» с загнутым вверх хвостиком-стрелочкой. Позвонил. По ту сторону простучали высокие каблуки, щелкнул замок и дверь приоткрылась на длину цепочки.
Из темноты на меня глянул чей-то глаз, и голос вопросительно произнес:
— Да?
— Гарри Ангел, я звонил сегодня. Помните, мы договаривались?
— Ах да! Минутку.
Щель сомкнулась, звякнула снятая цепочка.
Затем дверь отворилась полностью, кошачий зеленый глаз засветился, обрел пару и обосновался на бледном угловатом лице в складках поблекших век под прикрытием густых черных бровей.
— Проходите, — женщина отступила на шаг, чтобы дать мне дорогу.
Она была вся в черном, как одна из тех богемных девиц, которых можно встретить по выходным в кафе на Лонг-Айленде. Черная шерстяная юбка, черный свитер и чулки. Даже тяжелый пучок смоляных волос сколот двумя китайскими палочками из черного дерева. Уолт говорил, что ей должно быть лет тридцать шесть-тридцать семь, но без косметики она казалась много старше. Она была худа, почти костлява, ее крошечные груди едва приподнимали тяжелые складки свитера. На шее у нее висело единственное украшение — перевернутая золотая звездочка на простой цепочке.
Ни она, ни я не произнесли ни слова. Я смотрел на покачивающийся кулон.
«Поймай падучую звезду…»[7]Фаулер барабанит пальцами по столу, а на руке — кольцо. Потом, в спальне, золотого кольца со звездочкой уже не было.
Вот он, пропавший кусок головоломки.
Мне на голову словно вылили ведро ледяной воды. По спине пробежал холодный ветерок, тронул волосы на затылке. Куда же делось кольцо Фаулера? Может, оно было у него в кармане — я ведь не обыскивал его. Но зачем он снял кольцо перед смертью? Или это не он… Но тогда кто?
Женщина глядела на меня болотными огоньками глаз.
— Вы мисс Крузмарк? — спросил я, чтобы прервать молчание.
— Да, — отвечала она без улыбки.
— А что у вас там за значок на двери?
— Это Скорпион, мой знак. — Она заперла дверь и посмотрела на меня так, словно могла сквозь зрачки заглянуть мне в душу. — Какой у вас знак?
— Не знаю, я в этих делах не силен.
— Когда вы родились?
— Второго июня двадцатого года. — Я специально назвал день рождения Джонни, чтобы посмотреть, как она отреагирует.
На секунду мне показалось, что в ее пристальном, ничего не выражающем взгляде промелькнула искорка.
— Близнецы. Интересно… У меня был знакомый — родился в один день с вами.
— Вот как? И кто же?
— Неважно. Это было миллион лет назад. Но что же это я? Держу вас в коридоре! Проходите, пожалуйста, садитесь.
Я прошел вслед за ней полутемным коридором и оказался в большой светлой гостиной с высоким потолком. Безликую обстановку из магазина Армии спасения скрашивали покрывала с пестрым индийским рисунком и множество вышитых подушечек. На фоне дешевой мебели ярко выделялись прекрасные туркестанские ковры с четким геометрическим рисунком. Повсюду стояли горшки с папоротниками и подпирающими потолок комнатными пальмами. Из подвесных кашпо тянула ветки всевозможная зелень. Маленькие тропики исходили влагой под стеклянными колпаками террариев.
— Красиво тут у вас, — заметил я.
Хозяйка взяла у меня пальто и, сложив, повесила на спинку дивана.
— Да, действительно хорошо. Я была очень счастлива здесь, — сказала она.
Откуда-то донесся резкий свист.
— Хотите чаю? Я как раз ставила чайник, когда вы пришли.
— Ну, если вам нетрудно…
— Совсем нетрудно! Чайник уже вскипел. Какой вам: дарджилинг, улонг, жасминовый?
— Какой вам нравится, я не знаток…
Она слегка улыбнулась вылинявшей улыбкой и быстро прошла на кухню, где по-прежнему пронзительно свистел чайник. Я тем временем огляделся как следует.
Повсюду стояла, лежала и висела всякая экзотическая дребедень. Храмовые флейты, магические круги, индейские фетиши, воплощения Вишну из папье-маше, выходящие из зева рыб и черепах. На книжной полке поблескивал ацтекский нож из вулканического стекла в виде птицы. Среди разрозненных томов я нашел «Книгу перемен», «Оаспе»[8]и несколько книжек из серии «Тибет йогов».
Когда хозяйка вернулась с серебряным подносом, на котором стоял чайный прибор, я стоял у окна и думал об исчезнувшем кольце.
Она поставила поднос на низенький столик у дивана и подошла ко мне. На углу Пятьдесят седьмой улицы, на крыше меблированных комнат Осборна красовалось нелепое сооружение — особняк в федеральном стиле с белыми дорическими колоннами.
— Что, кто-то купил Парфенон и перетащил сюда? — саркастически поинтересовался я.
— Принадлежит Эрлу Блэвквеллу. У него бывают чудные вечеринки. По крайней мере, наблюдать забавно.
Я прошел за ней к дивану.
На стене висел портрет стареющего пирата в смокинге.
— Лицо знакомое, — сказал я.
— Это мой отец. Итан Крузмарк.
Чай витой струйкой потек в прозрачный фарфор.
Решительно сжатые губы Крузмарка, казалось, вот-вот дрогнут в разбойничьей улыбке. В знакомых уже мне зеленых глазах светился жестокий и хитрый ум.
— Так это тот самый пароходчик Крузмарк? — спросил я. — Я, помню, видел его фотографию в «Форбс»…
— Ему портрет не понравился. Знаете, что он тогда сказал? Что он похож на зеркало, в котором заело отражение. Вам с лимоном или со сливками?
— Без ничего. Спасибо.
Она протянула мне чашку.
— Мы его заказали в прошлом году. По-моему, очень похоже.
— Видный мужчина.
Она кивнула.
— Ни за что не скажешь, что ему за шестьдесят, правда? Он всегда выглядел на десять лет моложе. У него ведь Солнце в Юпитере, это очень удачное положение.
Я оставил без ответа всю эту галиматью и заметил, что Крузмарк похож на лихого капитана из детского фильма про пиратов.
— Да, правда. Когда я училась в колледже, девчонки думали, что он у меня Кларк Гейбл.
Я глотнул чаю, отдававшего подгнившим персиком.
— Знаете, когда мой брат учился в Принстоне, у него была знакомая девушка — тоже Крузмарк. Она училась в Уэллсли и даже гадала ему на выпускном…
— А-а, это, Маргарет, моя сестра. Она Маргарет, а я — Миллисент. Мы близнецы, только она у нас черная колдунья, а я — белая.
Я почувствовал себя как человек, который проснулся и понял, что сказочные богатства растаяли вместе с его сном.
— Она тоже здесь живет? — спросил я, хватаясь за соломинку. Но ответ напрашивался сам собой.
— Что вы! Мэгги лет десять как в Париж переехала, а то и больше. Я ее сто лет уже не видела… А как зовут вашего брата?
— Джек, — моя выдумка лопнула и повисла сдувшимся шариком.
— Что-то не помню. Хотя у нее тогда было так много знакомых… Ну, займемся гороскопом. Мне нужно будет у вас кое-что спросить. — Она потянулась за кожаным блокнотом и карандашом.
— Спрашивайте, — я взял из пачки сигарету и сунул в рот.
— Нет, не курите, пожалуйста. — Миллисент Крузмарк замахала рукой перед лицом, словно подсушивая лак. — У меня аллергия на дым.
— Хорошо, извините, — я пристроил сигарету за ухом.
— Ну что ж, вы родились второго июня двадцатого года. Это уже о многом говорит.
— О чем же?
Миллисент уставилась на меня кошачьми глазами.
— Вы — прирожденный актер, легко играете любую роль. Вы меняете маски, как хамелеон меняет цвет. Вы мучительно ищете правду, но при этом лжете не задумываясь.
— Неплохо. Что еще?
— У вашего актерства есть и темная сторона. Поэтому, сталкиваясь с двойственностью своей натуры, вы теряетесь. Я бы сказала, вы много сомневаетесь. Вы сильно переживаете из-за собственных поступков. Вы слишком часто бываете жестоки, но не желаете себе в этом признаться. С одной стороны, вы методичны и упорны, а с другой — часто полагаетесь на интуицию. Что касается женщин, — она улыбнулась, — то вы предпочитаете молодых и темнокожих.
— В точку. Не зря я деньги потратил.
Я не льстил ей. Она действительно попала в точку. При таких способностях любой психоаналитик со своей кушеткой мог бы брать по двадцать пять долларов в час. Одна беда: она говорила обо мне, хотя я назвал ей не свой день рождения.
— Может, расскажите, где мне их искать, этих молодых и чернокожих?
— Очень скоро я смогу рассказать вам гораздо больше.
Белая колдунья чертила что-то в своем блокноте.
— Не ручаюсь, что назову вам вашу суженую, но кое-что, конечно, узнать можно. Так, сейчас мы посмотрим, как стояли планеты в июне. Тогда можно будет сказать, как они влияют на вашу судьбу. Даже, наверное, не на вашу, а на судьбу того человека. У вас должны быть очень похожие гороскопы.
— Я весь внимание.
Глядя в свои записи, Миллисент нахмурилась.
— Сейчас для вас очень опасное время. Кто-то из ваших знакомых умер. Недавно, максимум неделю назад. Вы его не очень хорошо знали, но его смерть вас сильно беспокоит. Это как-то связано с медициной. Может быть, вы даже сами попадете в больницу. Очень сильное неблагоприятное влияние. Вам нужно быть осторожнее с незнакомыми людьми.
Я смотрел на странную женщину, одетую в черное. Страх щупальцами облепил мне сердце. Откуда она все это знает? Во рту у меня пересохло, губы склеились.
— Что это у вас за кулон?
— Это? — Ее рука птицей замерла у горла. — Это магическая фигура. На счастье.
Немного же счастья принесла Фаулеру его звездочка. Хотя в момент смерти он был без кольца… Или все-таки его кто-то убил и забрал талисман себе?
— Так. Но это не все. — Миллисент Крузмарк направила мне в сердце острие филигранного золотого карандашика. — Мне нужно знать день рождения вашей невесты и где она родилась. Нужно точное время и место, иначе я не просчитаю широту и долготу. И вы, кстати, тоже не сказали, где родились.
Я дал ей какие-то цифры и адреса и приступил к обычной процедуре прощания: глянул на часы, отставил чашку. Мы встали одновременно, как будто нас поднял какой-то механизм.
— Спасибо за чай.
Хозяйка проводила меня к двери и сказала, что гороскопы будут готовы на следующей неделе. Я обещал позвонить, и мы пожали друг другу руки с механическим безразличием заводных солдатиков.
Глава двенадцатая
Еще по дороге к лифту я вытащил из-за уха сигарету и, как только вышел из дома, закурил. Мартовский ветер овевал улицу. До встречи с Хайдом оставался еще целый час. Я брел вдоль Седьмой авеню и все пытался понять причину безотчетного страха, охватившего меня в лиственных дебрях гостиной Миллисент Крузмарк. Я понимал, что никакого чуда тут нет, просто фокусы, ловкость рук, профессиональные штучки. «Берегитесь незнакомцев!» Да это мне любая гадалка скажет за полцента. Дамочка провела меня как мальчишку. Я клюнул на загадочное выражение ее глаз и замогильный голос.
Пятьдесят вторая улица выглядела неважно. В двух кварталах к востоку, правда, жив был еще бар «Двадцать один» — напоминание об элегантной эпохе сухого закона, но стриптиз-клубы по большей части уже вытеснили клубы джазовые. Навсегда закрылась легендарная «Дверь». Опочил «Оникс». Теперь на всем Бродвее в одном только «Птичьем раю» поклоняются еще божественному бибопу. Из пяти десятков заведений, торговавших спиртным из-под полы на Пятьдесят второй, выжили только «Орешник» и заведение Джимми Райана.
Я брел на восток мимо китайских ресторанчиков и злых проституток с круглыми ледериновыми сумочками на молнии.
В «Орешнике» должно было играть трио Дона Ширли, но до начала представления было еще далеко, и в баре царили тишина и полумрак.
Я заказал виски и уселся так, чтобы видеть дверь. Когда один за другим опустели два стакана, в бар вошел человек с футляром от саксофона. Он был одет в коричневую замшевую ветровку поверх светло-бежевой вязаной водолазки. Его короткие темные волосы были обильно сдобрены сединой. Я помахал ему, и он подошел.
— Вы Верной Хайд?
— Он самый, — Хайд кривовато улыбнулся.
— Швартуйтесь. Пить будете?
— А то. — Он бережно положил футляр на стол и пододвинул себе стул.
— Значит, ты журналист? О чем пишешь?
— Да в основном для журналов. Интервью, биографии — все такое.
Подошла официантка. Хайд спросил бутылку «Хайнекена», и пока его несли, мы с ним немного поговорили ни о чем. Потом официантка вернулась, налила пиво в высокий бокал, Хайд сделал большой глоток и перешел к делу.
— Значит, про оркестр Паука пишешь? Тогда молодец: улицу выбрал правильно. Вся моя жизнь — здесь, на Пятьдесят второй.
— Знаешь, не хочу тебя обманывать. Оркестр я, конечно, упомяну, но в основном мне нужно узнать про Джонни Фаворита.
— Про Фаворита? — Улыбка Хайда исказилась и превратилась в злую гримасу. — Еще и писать про эту сволочь!
— Так вы не ладили?
— Да кому он нужен сейчас? Про него уж все давно забыли!
— Выходит, не все. Редактор в «Лук» хочет, чтобы была статья. А ты, я вижу, хорошо его помнишь. Что он был за человек?
— Подонок он был. Такую свинью Симпсону подложить, а?!
— Что же он такое сделал?
— Да то, что Паук его из грязи вытащил. Он же в пивной пел, в дыре какой-то!
— Знаю.
— Паук для него все делал. Он ведь не только зарплату, он еще и со сборов получал, не то что остальные. Уж кажется, не на что было жаловаться. А он взял и ушел! Ему по контракту еще четыре года оставалось. Ангажемент у нас был — дай-то бог! Все пришлось отменить из-за этого гада.
Я взял карандаш и блокнот и притворился, что записываю.
— А из оркестра никто с ним потом не общался?
— Это с покойничком-то?
— Как это?
— Да так. Бобик-то сдох. В войну еще.
— Да? А я слышал, он в клинике лежит…
— А может, и в клинике — пес его знает. Хотя я вроде помню, что он умер.