— Не знаю, как вам и помочь. Я ведь ее не так чтобы уж очень-то хорошо знала. Ой! Вам знаете, с кем надо поговорить…
— С кем?
— С Полом Больцем. Он у нее зазывалой работал. Он до сих пор здесь.
— А где его искать?
— Как в «Стипль-чез» идти, знаете? Он там сторожем работает.
Толстуха, как веером, обмахнулась телевизионным журналом.
— Послушай, Хаггарти, а нельзя как-нибудь отопление убавить? А то тут жара, как в парилке, я растаю скоро.
Хаггарти расхохотался:
— Я тебе растаю! Ты ж нас всех тут утопишь к чертовой бабушке!
Глава двадцать вторая
На Бродвок и на Брайтон-бич не было ни души. Там, где летом сплошным тюленьим лежбищем потели многочисленные отдыхающие, теперь бродили только несколько настырных стервятников с палками для изыскания в песке пивных жестянок. Сразу за стервятниками начинался чугунного цвета Атлантический океан. Черные буруны налетали на волнорезы, брызгая свинцовой пеной.
Парк «Стипль-чез» занимал десять гектаров. Над стеклянным павильоном шестидесятиметровым зонтиком торчала парашютная вышка, оставшаяся после всемирной ярмарки тридцать девятого года.
Вывеска над входом зазывала: «Заходи, повеселимся!» Чуть пониже была намалевана осклабленная физиономия Джорджа Тилью — отца-основателя заведения. В не сезон «Стипль-чез» мало располагает к веселью, и, глядя на Джорджеву улыбку, я не смог доискаться причин его искрометного оптимизма.
Я нашел подходящую дыру в сетчатой ограде, пролез внутрь и, подергав ручку входной двери, стукнул кулаком по стеклу. В пустом и гулком павильоне прокатился грохот, как будто дюжина полтергейстов затеяла попойку с танцами. Не спи, старик! Проспишь царствие небесное! Я двинулся вдоль стены, не забывая лупить ладонью по стеклу.
Завернув за угол, я уперся лбом в дуло револьвера. Это был полицейский кольт тридцать восьмого калибра, но мне он показался чуть ли не Большой Бертой.[22]
Револьвер был зажат в бестрепетной длани старика в бурой униформе. Поверх носа, напоминающего головку столярного молотка, на меня уставилась пара свинячьих глазок.
— Замри! — приказал старик.
Близость револьвера давала странный эффект: голос сторожа доносился до меня как будто из-под воды. Я замер.
— Вы, наверное, мистер Больц? Пол Больц, да?
— Не твое дело! Ты кто такой?
— Меня зовут Ангел. Я частный детектив. Я сейчас расследую одно дело, хотел задать вам пару вопросов.
— Детектив? Чем докажешь?
Я полез было за бумажником, но в ту же секунду ствол весьма красноречиво уперся мне в пряжку ремня.
— Левой доставай! — рявкнул Больц.
Я взял дипломат в правую руку и левой вынул бумажник.
— Бросай на землю и два шага назад.
— Вышел месяц из тумана, вынул пушку из кармана…
— Чего? — Продолжая целиться мне в пупок, Больц нагнулся и поднял бумажник.
— Ничего. Так, сам с собой разговариваю. Расстегните кармашек, там сразу сверху копия удостоверения.
— Так… Значок? Барахло. У меня дома таких жестянок валяется — во, по горло.
— Да бог с ним, со значком. Я и не говорю, что он настоящий. Вы копию посмотрите.
Страж молча перебирал визитки в кляссере, свиные глазки бегали по строчкам. Я хотел было врезать ему, но передумал.
— Ну хорошо, убедил. Что тебе от меня надо?
— Вы — Пол Больц?
— Допустим. Дальше что? — Он швырнул бумажник мне под ноги.
Я нагнулся и подобрал его левой рукой.
— Слушайте, у меня сегодня денек выдался — не дай бог. Уберите револьвер. Я же сказал: мне надо с вами поговорить. Я же по-человечески прошу.
Больц оглядел револьвер, словно прикидывая, хорош ли он будет в жареном виде под соусом, потом спрятал его в кобуру, но застегивать ее не стал — с намеком.
— Ладно, я Больц. Выкладывай, чего у тебя там?
— Вообще-то, холодно. Тут зайти некуда?
Больц мотнул своей кривой тыквой, мол, иди первый. Я пошел, и он двинулся следом в полшаге от меня. Спустившись по короткой лестнице, я уперся в дверь с надписью «Не входить».
— Давай, там открыто, — сказал Больц.
Наши шаги пушечными выстрелами отдавались в пустом павильоне. Ну и аэродром! Сюда спокойно поместилась бы парочка ангаров и еще пяток баскетбольных залов. Большая часть аттракционов осталась еще от старых, немеханизированных времен. В дальней части павильона блестящим черным водопадом извивался желоб большой деревянной горки. Еще одна, под названием «Водоворот», начиналась у самого потолка и винтом спускалась к «Бильярду» — деревянной площадке с полированными вращающимися дисками. Ну и старина! Эти горки помнят девушек начала века в платьях с огромными рукавами, их элегантных кавалеров в соломенных канотье и каллиопу,[23]играющую любимые песни наших бабушек.
Мы зашли в комнату смеха и остановились перед первым рядом зеркал.
— Ну что у тебя за дело? — вопросил Больц, изучая двух уродцев в зеркале.
— Я ищу цыганку мадам Зору. Вы ведь работали на нее в начале сороковых?
Больц расхохотался, клокоча мокротой. Между увешанных лампочками балок заметались звуки, похожие на лай дрессированного тюленя.
— Э-э, уже ошибочка.
— Что такое?
— Да то, что не цыганка она была.
— Да, я что-то такое слышал, только не знал, правда это или нет.
— Теперь будь уверен. Уж я-то ее делишки знал.
— Можете поподробней?
— Ладно, слушай, говорю как есть: не цыганка она была и не Зора. А была она с самого верха. Вот так.
Да-а, вот это удар так удар. Я молчал, дожидаясь, когда ко мне вернется дар речи.
— Вы знали ее настоящее имя?
— Что ж я, по-твоему, совсем дурак? Я про нее все знал. Звали ее Маргарет, а фамилия — Крузмарк. У папаши ее больше кораблей, чем в английском военном флоте.
Моя физиономия, и без того растянутая зеркалом, удлинилась еще на полметра. Резиновые губы зашевелились:
— Когда вы ее в последний раз видели?
— В сорок втором, весной. Она тогда раз — и нет ее. А я, как дурак, остался с ее магическим кристаллом.
— А певец к ней не захаживал? Джонни Фаворит?
— Еще как захаживал! Она ж его любила — как кошка.
— А что она про него говорила — помните?
— Что-то про власть.
— То есть?
— Ну что у него какая-то там власть есть.
— И все?
— Да ты думаешь, я всю эту ерунду слушал? Я в эти их шарлатанские дела не верю, — Больц откашлялся и сглотнул. — Вот Зора — та верила. По-настоящему.
— А Фаворит?
— И он тоже. По глазам видно было.
— Не видели его потом?
— Не видел. Черт его знает: может, он на луну улетел на метле и Зора вместе с ним.
— А Ножку Свита она не поминала? Это такой негр был, на пианино играл.
— Не-а.
— Еще помните что-нибудь?
Больц сплюнул между ботинок.
— А что помнить-то? Дело давнее, быльем поросло.
Поскольку других тем для разговора как-то не нашлось, Больц проводил меня до выхода и отпер ворота. Секунду поколебавшись, я все-таки дал ему карточку с номером агентства.
— Если что вспомните — звоните.
Звонить Больц не обещал, но и карточку не порвал. Значит, был шанс.
Я позвонил Милисент Крузмарк из первой же телефонной будки, но никто не ответил. Ну и черт с ней. И так день задался — не продохнуть. В конце концов, детективы тоже люди, можно и отдохнуть часок. По дороге в Манхэттен я остановился в Хайте и устроил себе рыбный пир в ресторане Гэйджа и Толлнера. После лососины на пару и бутылки шабли жизнь уже не казалась мне путешествием по дну сточной канавы.
Глава двадцать третья
Ножка попал на третью страницу «Дейли Ньюс»: «Кровавое жертвоприношение вуду». Об орудии убийства ничего не говорилось. Тут же были две фотографии: выведенные кровью каракули и Ножка, играющий на фортепиано. Труп обнаружил Ножкин же гитарист, заехавший за боссом перед работой. В полиции с него сняли показания и отпустили с миром. Подозреваемых не было, хотя в Гарлеме хорошо знали, что Ножка давно уже был членом тайной секты вуду.
Я оставил машину на стоянке возле гостиницы «Челси» и на метро поехал в центр. В вагоне я и прочитал про Ножку.
Первая остановка — Публичная библиотека. Помотавшись безрезультатно от библиотекаря к библиотекарю, я сумел наконец сформулировать вопрос и был вознагражден парижским телефонным справочником. Некая М. Крузмарк жила на рю Нотр-Дам-де-Шам. Я записал все в блокнот.
По дороге в контору я присел на скамейку в парке Брайант, выкурил одну за другой три сигареты и заново выстроил картину событий. У меня было ощущение, что я гоняюсь за тенью. Джонни Фаворит жил в странном, подпольном мире вуду и черной магии. Когда он уходил со сцены, начиналась другая жизнь. Тайная. С черепом в чемодане и невестой-ясновидящей. С посвящением в вуду. Хунси-босал. Ножка заговорил, и его убили. Фаулер тоже был как-то в это замешан. Джонни Фаворит отбрасывал такую тень?
Когда я добрался до конторы, было уже почти двенадцать часов дня. Я перебрал почту, нашел чек на пятьсот долларов от Пиппина и компании, смел остальное в корзину и позвонил в службу секретарей-телефонисток. Никто мне ничего не передавал. Правда, утром три раза звонила какая-то женщина, отказавшаяся назваться или оставить номер телефона.
Затем я позвонил в Париж Маргарет Крузмарк, вернее, провел двадцать минут в безуспешных попытках ей дозвониться: телефонистка по ту сторону океана повторяла, что номер не отвечает. Далее я связался со Штрейфлингом и поблагодарил за чек. Поверенный поинтересовался, как идут дела, и я ответил, что идут хорошо и что мне надо бы поговорить с Цифером.
— Господин Цифер будет сегодня у меня в конторе по делу, я ему передам.
Я поблагодарил Штрейфлинга, и мы попрощались.
Я уже натягивал пальто, когда зазвонил телефон. Подхватив трубку на третьем звонке, я услышал голос Епифании Праудфут.
— Мне надо с вами встретиться прямо сейчас, — выдохнула она.
— Что такое?
— Не хочу по телефону.
— Ты откуда звонишь?
— Из аптеки.
— Тогда не торопись. Я сейчас выйду перехвачу что-нибудь, а ты подъезжай ко мне в контору в четверть второго, идет? Как ехать, знаешь?
— У меня ваша карточка.
— Ну и хорошо. Через час жду.
Она повесила трубку, не попрощавшись.
Прежде чем уйти, я решил припрятать чек, полученный от Штрейфлинга. Я встал на колени перед сейфом, и тут в приемной послышался свист пневматической дверной пружины. Клиентам я всегда рад, и на двери у меня под названием конторы написано «добро пожаловать», однако же клиенты, как правило, стучат, прежде чем войти в кабинет. Если же посетитель вваливается без стука, это означает либо, что он из полиции, либо, что стряслась какая-то неприятность. А иногда и то и другое сразу.
На сей раз незваным гостем оказался полицейский детектив в штатском. Его мятый серый габардиновый плащ был расстегнут и являл свету бурый шерстяной костюм с узкими и короткими брючками, из-под которых скромно выглядывали белые спортивные носки и ботинки в дырочку.
— Ангел? — пролаял полицейский.
— Ангел.
— Я лейтенант Стерн. Это мой напарник сержант Деймос. — Стерн кивнул в сторону двери из коридора, где с мрачной миной застыл громила, одетый как портовый грузчик.
Для встречи со мной Деймос надел вязаную шапочку и куртку в черно-белую клетку, какие носят лесорубы. Он был гладко выбрит, но зарождающаяся щетина уже чернела сквозь кожу, как пороховой ожог.
— Здравствуйте, джентльмены, чем могу служить?
— Ответишь нам на пару вопросов.
Стерн был высокий малый. Его физиономия с тяжелой челюстью и носом, похожим на нос ледокола, воинственно устремлялась в мир поверх сутулых плеч. Когда он говорил, то почти не двигал губами.
— С удовольствием, — ответил я. — А я как раз собирался поесть. Составишь мне компанию?
— Лучше здесь поговорим, — сказал Стерн.
Его напарник закрыл дверь.
— Хорошо. — Я зашел за стол и достал из ящика литровую бутыль канадского виски и коробку сигар.
— Больше, к сожалению, ничего предложить не могу. Бумажные стаканчики там, у водоохладителя.
— На службе не употребляю, — заявил Стерн, загребая целую горсть сигар.
— А на меня не обращайте внимания, у меня обед. — Я прошел с бутылкой к водоохладителю, налил себе полстаканчика и добавил на два пальца воды. — Ваше здоровье.
Стерн запихнул свою добычу в нагрудный карман.
— Где ты вчера был в одиннадцать утра?
— Дома был. Спал.
Стерн ухмыльнулся уголком рта.
— Ничего себе жизнь у свободных художников, а, Деймос?
Деймос только крякнул.
— Как это так, а? Все работают, а ты дрыхнешь…
— Ночью допоздна работал.
— Где именно?
— В Гарлеме. А в чем дело?
Стерн достал что-то из кармана плаща и протянул мне:
— Узнаешь?
— Моя визитка.
— Может, тогда объяснишь, как она попала в квартиру к убитому?
— К Свиту?
— Давай, выкладывай.
Стерн уселся на угол стола и сдвинул серую шляпу на лоб.
— Да выкладывать-то нечего. В Гарлем я ездил из-за него. Я сейчас веду одно дело и думал, Свит сможет мне помочь. Но оказалось, он толком ничего не знает, я, в общем-то, и не надеялся особенно. А визитку я ему дал на всякий случай: мало ли что, вдруг его осенит.
— Что-то маловато. Давай-ка еще раз.
— Ну ладно. Я ищу одного человека. Пятнадцать лет назад он исчез — как в воду канул. Зацепиться почти не за что. Была фотография, где он вместе с Ножкой. Вчера вечером я ездил к Свиту в центр, думал, он мне поможет. Я с ним сперва в «Красном петухе» говорил, но он что-то темнил. Я дождался, пока они закроются, и проследил за ним. Он пошел в Центральный парк на вудуистский шабаш возле Гарлемского озера. Плясали-плясали, потом петуха зарезали. Прямо Африка какая-то, честное слово.
— Погоди. Кто петуха зарезал? — спросил Стерн.
— Да черные какие-то. Человек пятнадцать, и мужчины и женщины. Я, кроме Ножки, не знаю никого.
— И что потом?
— Да ничего. Ножка ушел один, я его проводил до дома и там с ним побеседовал по душам. Он сказал, что, как они сфотографировались, он его больше не видел. Я ему оставил визитку, сказал, чтобы позвонил, если что-то вспомнит. Ну что, теперь довольны?
— Да не особенно. — Стерн равнодушно оглядел свои панцирные ногти. — Как же ты его разговорил?
— На психологии сыграл.
Стерн приподнял брови и посмотрел на меня с таким же выражением, с каким секунду назад взирал на свои ногти.
— А кто этот тип, которого ты ищешь?
— Без согласия клиента я не могу вам давать такие сведения.
— Брось. Много ты на своего клиента наработаешь, если я тебя в участок отправлю. А я отправлю, если запираться будешь.
— Ну зачем же так сразу? Я работаю на адвоката по фамилии Штрейфлинг и, значит, как и он, имею право вам не отвечать. Ну заберете вы меня, а через час все равно отпустите. Сэкономьте лучше казенный бензин.
— Давай телефон адвоката.
Я записал номер и полное имя, вырвал из настольного блокнота листок и протянул лейтенанту.
— Все, что знал, я сказал. Судя по статье, его оприходовал кто-то из своих. Если поймаете кого, рад буду помочь при опознании.
— Экой ты добрый, Ангел, — ухмыльнулся Стерн.
— Что это? — поинтересовался вдруг сержант Деймос.
Все это время он бродил по кабинету, сунув руки в карманы, и совал нос куда ни попадя. Его заинтересовал йельский диплом Эрни Кавалеро, висевший в рамке над картотекой.
— Диплом человека, который начинал это дело, — сказал я. — Он уже умер.
— Дорог как память? — не разжимая губ, поинтересовался Стерн. Прямо чревовещатель какой-то, ей-богу.
— Для солидности.
— И что там написано? — спросил Деймос.
— А кто ж его знает? Я в латыни не силен.
— Так это, значит, латынь?
— Она.
— Да хоть иврит, тебе-то какая разница? — заметил Стерн.
Деймос пожал плечами.
— Еще будут вопросы?
Стерн опять уставился на меня своим мертвецким взглядом. Ну и глаза — он, небось, за всю свою жизнь ни разу не улыбнулся. Даже на допросе с пристрастием. Ну да, для него же это работа.
— Нет. Иди, обедай. Право он, видите ли, имеет… Мы тебе, может, позвоним еще, но особо не надейся. Было бы дело стоящее, а так… подумаешь, очередного негритоса пристукнули. Невелика потеря.
— Звоните, если понадоблюсь.
— Позвоним, не волнуйся. Вежливый какой, а, Деймос?
Мы втиснулись в крошечный лифт и в полном молчании поехали вниз.
Глава двадцать четвертая
Забегаловка Гофа, что на Сорок третьей улице напротив башни «Таймс», была забита до отказа, но я кое-как протиснулся в дальний угол у стойки. Времени у меня было не так уж много, поэтому я заказал ростбиф на куске ржаного хлеба и бутылку эля. Несмотря на толпы клиентов, официантки поворачивались быстро, и я уже приканчивал свою бутылку, когда ко мне подошел Уолт Риглер: он, оказывается, тоже был здесь и заметил меня уже на выходе.
— Что привело тебя в сей приют борзописцев, Гарри? — прокричал он, перекрывая гудение насыщающихся журналистов. — Я думал, ты у Дауни обедаешь…
— Стараюсь не заводить привычек.
— Разумно. Что новенького?
— Да ничего почти. Спасибо, что дал порыться мне в архиве. За мной должок.
— Брось считаться! Скажи лучше, как там твое таинственное расследование? Жареного много откопал?
— Не то слово. Вот думал вчера, что ниточку нашел, да сорвалось. Пошел к этой девице, которая гадает, к Крузмарк, а их, оказывается, две. Мне-то, оказывается, не эта нужна, а другая.
— Какая это другая?
— Там две колдуньи: одна белая, а другая черная. Моя живет в Париже.
— Гарри, друг мой, ты что?
— Близняшки они, понимаешь? Ясновидящие сестры Крузмарк. Одна — Мэгги, другая — Милли.
Уолт потер загривок и нахмурился.
— Похоже, друг мой, тебя водят за нос. У Маргарет Крузмарк нет сестер.
Я чуть было не поперхнулся элем.
— Это точно?
— Сто процентов: я только вчера проверял. У меня их папка весь вечер на столе лежала. От жены у Крузмарка была только одна дочь. Одна. «Таймс» в таких вещах не ошибается.
— Вот идиот, а?!
— Не спорю.
— Она меня как младенца провела, а я и проглотил! А ведь мог бы догадаться: выходило-то у нее слишком уж гладко…
— Погоди, я опять ничего не понимаю.
— Прости. Это так, мысли вслух. Слушай, сколько на твоих? У меня пять минут второго.
— Около того.
Я не стал забирать сдачу.
— Мне пора.
— Ну иди, раз пора, что с тобой делать. — Уолт улыбнулся своей кривой улыбкой.
Когда я вошел в контору, Епифания уже дожидалась меня в приемной. В своей шотландской юбочке и синем кашемировом свитерке она была похожа на студентку.
— Прости, я задержался.
— Не извиняйтесь, это я раньше пришла.
Она отбросила истрепанный спортивный журнальчик и вытянула ноги. От ее присутствия даже подержанное, обитое поддельной кожей кресло, в котором она сидела, выглядело много лучше обычного.
Я открыл дверь в перегородке из пупырчатого стекла.
— Ты что хотела?
— Контора у вас не очень-то.
Прижав к груди мою коллекцию допотопных журналов, она другой подхватила со столика свою сумочку и сложенное пальто.
— Видно, не такой уж вы знаменитый сыщик.
— Предпочитаю не тратиться на обстановку, — отвечал я, пропуская ее вперед. — Мне за работу платят, а не за интерьеры.
Я закрыл дверь и повесил пальто на вешалку.
Епифания подошла к окну с золотыми буквами и выглянула на улицу.
— Кто вам поручил искать Джонни? — спросила она, всматриваясь в свое отражение.
— Это я тебе не могу сказать. Конфиденциальность — часть моей профессии. Садись.
Я взял у нее пальто и повесил его рядом с моим. Епифания тем временем уселась в мягкое кожаное кресло напротив стола. Это был единственный приличный предмет мебели в моей конторе.
— Ну, что у тебя? — спросил я, опускаясь в свое вертящееся кресло.
— Эдисона Свита убили.
— Да, я видел в газете. Только что же ты удивляешься? Ты сама его под монастырь подвела.
Епифания вцепилась в сумочку, лежавшую у нее на коленях.
— Вы что, с ума сошли?
— Может, и сошел, только я не дурак. Одна ты знала, что я говорил с Ножкой. Ты же и заплатила, чтобы ему подсунули лапу с бантиком.
— Вы все не так поняли.
— Да неужели?
— Никому я не платила. Когда вы ушли, я позвонила племяннику, он как раз рядом с «Петухом» живет. Ну и попросила, чтобы он взял куриную лапу и сунул Ножке под крышку рояля. Ножка трепался много. Надо было сделать ему внушение, чтобы лишнего не болтал.
— Хорошо же ты ему внушила. Основательно.
— Вы что думаете, если бы я его убила, я к вам вот так просто бы пришла, да?
— Кто знает. Ты у нас девочка способная. Вон что в парке вытворяла, прямо талант.
Епифания вздрогнула и принялась хмуро кусать пальчик. Прямо малолетняя прогульщица пред ясными очами директора. Если она притворялась, то притворялась умело.
— Какое вы имеете право за мной следить? — спросила она, глядя в сторону.
— Какое право? А ты спроси в управлении парков или в Христианском обществе. Они тебе объяснят. Да-а… ну и религия у вас, прямо мороз по коже.
Теперь Епифания смотрела на меня в упор. Глаза ее потемнели от ярости.
— Обеа не нужен распятый бог! Это у вас была Священная война, а не у нас! Это у вас была инквизиция!
— Ну да, правильно. А петух — подумаешь. Все одно ему судьба в суп попасть…
Я закурил и выпустил в потолок облачко дыма.
— Только меня-то не петухи интересуют. Тут уже пианистов убивать начали.
— Вы думаете, меня это не волнует?
Она подалась вперед, и ее остренькие грудки натянули тонкую ткань синего свитера. Сладкая девочка, как говорят в определенных кругах. Смотри, съем ведь.
— А что мне думать? Я не знаю. Сначала ты звонишь, говоришь, что нужно срочно встретиться. Теперь приходишь, и получается, что ты мне одолжение делаешь.
— Может быть, и делаю.
Она откинулась в кресле и положила ногу на ногу. Хм. Красиво.
— Вы приходите, расспрашиваете всех про Джонни, а через день человека убивают. Это же не совпадение!
— А что же?
— А то, что теперь из-за Ножки в газетах все вуду склоняют, только Обеа тут ни при чем. Вообще ни при чем.
— Откуда ты знаешь?
— Вы фотографии видели?
Я кивнул.
— Вы знаете, как они эти каракули называют? Ну, кровь на стене. Якобы это символы вуду?
Еще один кивок.
— Ну так вот: полицейские ваши в вуду ни черта не смыслят! Кто-то хотел, чтобы думали, что это веве. Только это не веве.
— Что такое веве?
— Это магические письмена. Вы — непосвященный, я вам не могу сказать, что они означают, но главное, что эти каракули — такое же веве, как Сайта Клаус — Иисус Христос. Я уже не первый год мамбо, в таких вещах разбираюсь.
Я затушил сигарету в пепельнице с надписью «Клуб "Аист"», оставшейся мне в наследство после одного романа столетней давности.
— Я и не сомневаюсь. То есть эти значки не настоящие?
— Нет, настоящие, только написано неправильно. Не знаю, как вам объяснить… Ну вот как если бы кто-то вместо «пенальти» все время говорил «угловой» — понимаете?
Я развернул газету на третьей странице и ткнул пальцем в змеевидные зигзаги, спирали и ломаные кресты.
— То есть эти значки похожи на символы вуду или веве — не знаю, как вы их там зовете, — но употреблены неправильно, так, что ли?
— Да. Вот видите круг? Змея глотает свой хвост. Такой знак действительно есть. Это Дамбалла, она символизирует геометрическое совершенство Вселенной. Только посвященный никогда не стал бы ее рисовать рядом с Бабако.
— Значит тот, кто все это рисовал, все-таки кое-что знал о вуду? По крайней мере, он знал, как выглядят Дамбалла и Бабако.
— Так я вам это уже час объясняю! Вы знаете, что Джонни одно время увлекался Обеа?
— Я знаю, что он был хунси-босал.
— Да-а, Ножка был то еще трепло. Что он вам еще разболтал?
— Только, что у Джонни был роман с твоей мамой.
Епифания состроила кислую рожицу.
— Это правда. — Она покачала головой, словно отказываясь от собственных слов. — Джонни — мой отец.
Да, вот уж новость так новость. Я замер, вцепившись в ручки кресла.
— Кто еще об этом знает?
— Никто. Я, вы и мама. Мама умерла, значит, только мы.
— А Джонни?
— Мама ему не сказала. Мне еще года не было, когда его в армию забрали. Я вам правду говорила: я его действительно никогда не видела.
— А почему ты сейчас вдруг решила мне все рассказать?
— Мне страшно. То, что Ножку убили, — это как-то со мной связано. Как — не знаю, но это точно, я сердцем чувствую.
— И ты думаешь, что Джонни как-то в этом замешан?
— Я не знаю, что мне думать. Это вы должны думать. Просто я решила, что вы должны все знать. Может, вам это как-то поможет.
— Может быть. Если ты что-то от меня скрываешь, сейчас самое время сказать.
Епифания уперлась взглядом в сложенные ладошки.
— Больше ничего.
Она быстро поднялась, вся собранная, деловитая.
— Мне пора идти. Да и у вас, наверно, работы много.
— Да я как раз сейчас и работаю.
Я встал.
Она сняла пальто с вешалки.
— Вы ведь серьезно говорили про конфиденциальность?
— Все, что ты мне рассказала, останется между нами.
— Надеюсь.
Епифания улыбнулась. Она ничего не хотела от меня, просто улыбнулась, и все.
— Не знаю, может, это неправильно, но я вам верю.
— Спасибо.
Я стал выбираться из-за стола, но она сама открыла дверь.
— Не беспокойтесь, я найду дорогу.
— Телефон мой у тебя есть?
Она кивнула.
— Если узнаю что-нибудь, я позвоню.
— Не узнаешь — тоже звони.
Она кивнула еще раз и исчезла. Я замер у стола, прислушиваясь. Как только закрылась наружная дверь, я в три прыжка выбежал в приемную, попутно прихватив дипломат, содрав с вешалки пальто и заперев кабинет.
Я постоял, приложив ухо к двери, дождался, пока хлопнула дверь лифта, и вышел в коридор. Там не было ни души. Тишину нарушало лишь стрекотание арифмометра и специфический электрический гул: пока Айра Кипнис трудился над графой «итого» в запоздалой налоговой декларации, мадам Ольга избавляла клиенток от лишней растительности. Я рванул к пожарной лестнице и, перепрыгивая через три ступеньки, ссыпался вниз.
Глава двадцать пятая
Обогнав лифт секунд на пятнадцать, а то и больше, я приоткрыл дверь с черного хода и приник к щели. Я дождался Епифанию и вышел на улицу вслед за ней. Она свернула за угол и спустилась в метро. Я не отставал.
Епифания села в поезд линии Интерборо. Я вошел в соседний вагон и, как только состав тронулся, перебрался на скачущую железную платформу над сцепкой. Отсюда в стеклянное окошко двери мне хорошо было видно Епифанию. Она сидела, сдвинув коленки, как благовоспитанная девочка, и изучала череду рекламных плакатов, наклеенных над окном. Через две остановки она вышла у площади Колумба.
Епифания пошла на восток по Южной улице вдоль Центрального парка, мимо памятника линкору «Мейн»,[24]увенчанному колесницей, влекомой морскими коньками и отлитой, как известно, из пушки с затонувшего корабля. Народу было немного, и я держался на расстоянии: мне даже не было слышно, как стучат ее каблучки по восьмиугольным асфальтовым плитам.
Потом она свернула на Седьмую авеню и, вглядываясь в номера домов, торопливо пошла в сторону центра вдоль Атлетического клуба и украшенных статуями «Меблированных комнат Алвин Корт». На углу Пятьдесят седьмой ее окликнула старушка, нагруженная тяжеленной сумкой с покупками, и я остановился у входа в прачечную, дожидаясь, когда они договорят. Епифания объясняла старушке дорогу, тыча пальчиком в сторону парка и совершенно не замечая меня.
Потом я чуть было не потерял ее из виду, когда она вдруг рванулась через улицу с двухполосным движением за секунду до того, как зеленый свет сменился на красный. Я застрял на тротуаре в безвыходном положении, но, на мое счастье, на той стороне она пошла медленней, изучая номера магазинов, расположенных в здании Карнеги-холл. Не успела еще загореться зеленая надпись «Идите», а Епифания уже вошла внутрь, помедлив секунду у двери в дальнем конце дома. Адрес известный: Седьмая авеню, 881. Резиденция Маргарет Крузмарк.
Медная стрелочка отсчитала этажи с первого по одиннадцатый, а в левом окошке ее сестричка двинулась вниз. Из лифта вышел целый струнный квартет с инструментами. Наверх, кроме меня, ехал только мальчишка из бакалейного магазина, нагруженный картонной коробкой с продуктами, которую он нес на плече. Он вышел на пятом этаже, и я сказал лифтеру: «Девятый, пожалуйста».
Под бешеный ритм чечеточных курсов, помещавшихся где-то внизу, я поднялся по лестнице на одиннадцатый этаж. Где-то в дальнем конце пустого коридора тирольскими напевами переливалось все то же сопрано.
Я остановился у двери со значком Скорпиона, положил дипломат на вытертый палас и щелкнул замочками. Лежавшая сверху папка-гармошка с липовыми формулярами и какими-то бумажками придавала моему другу благопристойно-официальный вид. Внизу же, в тайном отделении, я хранил свой профинвентарь. В полиуретановых гнездышках уютно устроился набор воровских инструментов из особо прочной стали, контактный микрофон, миниатюрный магнитофончик, бинокль «Лейц» с десятикратным увеличением, фотокамера «Минокса» с особой подставкой, чтобы фотографировать документы, связка отмычек, за которую я в свое время выложил пятьсот долларов, никелированные наручники и, наконец, заряженный «смит-вессон» сорок восьмого калибра с корпусом из сверхлегкого сплава.