Я открыл глаза и увидел узкий луч раннего утреннего солнца. В луче плясали пылинки. Епифания лежала рядом, из-под одеяла выглядывали ее коричневое плечико и худенькая рука. Я сел, откинувшись на подушку, и потянулся за сигаретой. Луч разделил кровать на две половины, тоненьким золоченым шоссе прочертил топографию наших тел.
Я наклонился и поцеловал спящие глаза Епифании.
И тут раздались громовые удары в дверь. Только полицейские объявляют о себе таким грохотом.
— Эй, Ангел! Открывай!
Стерн.
Епифания испуганно распахнула глаза. Я прижал палец к губам.
— Кто там? — прохрипел я, как будто со сна.
— Лейтенант Стерн. Открывай давай, да поживее.
— Сейчас, сейчас.
Епифания села в кровати, перепуганными, сумасшедшими, непонимающими глазами уставилась на меня.
— Полиция, — шепнул я. — Не знаю, что им надо, наверно, просто вопросы задать. Ты можешь тут посидеть.
— Ну долго еще? — проревел Стерн.
Епифания замотала головой и в два прыжка умчалась из комнаты. Запихивая ногой под кровать ее разбросанные вещички, я услышал, как тихонько закрылась дверь в ванную. Стерн не жалел кулаков и лупил без передышки. Я взял ее раскрытый чемодан и сунул в шкаф на верхнюю полку под собственные пустые кофры.
— Иду, иду! — крикнул я, натягивая мятый халат. — Иду! Не надо дверь ломать!
В гостиной на спинке дивана обнаружился чулок. Я обвязал его вокруг пояса под халатом и открыл дверь.
— Свершилось, — фыркнул Стерн, проталкиваясь внутрь мимо меня.
За ним следовал сержант Деймос, облаченный в оливковый костюм из быстросохнущей ткани и соломенную шляпу с полосатой ленточкой. Стерн остался верен мохеровой паре, но на этот раз был без своего плаща.
— Посмотришь на вас, ребята, и сразу видно: весна, — сказал я.
— А ты все спишь?
Стерн сдвинул на затылок шляпу с темными пятнами пота и окинул взглядом комнату:
— Тут, что, драка, что ли, была?
— Встретил вчера дружка боевого, пошумели малость.
— Как люди-то живут, а, Деймос! Ночью — гулянки, на работе — виски, спи — не хочу. А мы с тобой, как дураки, в полицию пошли. И как зовут этого твоего дружка?
— Эзра Паунд.
— Эзра — имя-то какое-то деревенское. Фермер, что ли?
— Нет, запчастями торгует в Айдахо. А сейчас домой улетел. Утром сегодня был рейс из Мичигана, так он в пять утра собрался — и в аэропорт.
— А не врешь?
— Вам — никогда! Лейтенант, если я сейчас не выпью кофе, мне каюк. Ничего, если я кофейник поставлю?
Стерн присел на ручку кресла.
— Валяй, нам-то что: бурду сваришь — в унитаз выльем.
И тут, как по сигналу, что-то грохнуло в ванной.
— Там, что, есть кто-то? — поинтересовался Стерн, тыча большим пальцем в сторону двери.
Дверь отворилась, и на пороге возникла Епифания с ведром и шваброй. На ней был рабочий халат, волосы собраны в узел и покрыты каким-то грязным лоскутом. Она ссутулилась и шаркала ногами, как столетняя старушенция.
— Все, миста Ангел, в ванне все, — уныло прогундосила она, глотая половину звуков, прямо как настоящая негритянская карга. — У вас гости, да? Я тогда сейчас пойду, а потом вернусь, ладно?
— Хорошо, Этель. — Я едва сдержал улыбку, когда она в той же манере прошкандыбала мимо меня. — Я скоро ухожу, ты тогда сама откроешь, когда захочешь.
— Хорошо. — Она причмокнула губами, словно водворяя на место беглый зубной протез и двинулась к двери. — Доброе утро, жентмуны. Простите, что помешала.
Стерн взирал на нее, разинув рот. Деймос замер на месте и только скреб в затылке. Я затаил дыхание: заметят или нет, что она босиком? Фу-у, обошлось. Епифания благополучно исчезла за дверью.
— Господи, прям как с пальмы слезла, — пробормотал Стерн. — Зря их тогда освободили. Сидели бы на плантациях…
— Напрасно вы так. Этель у меня молодец, — отозвался я из неглубокой ниши на кухне, где я как раз наполнял кофейник. — Она не Эйнштейн, конечно, но дом держит в порядке.
Сержант Деймос осклабился:
— Правда, лейтенант, должен же кто-то и толчки чистить.
Стерн с усталым отвращением оглядел своего напарника. Очевидно, он держался мнения, что того самого неплохо было бы сослать на подобные работы. Я прибавил огонь на двухконфорочной плите:
— Ну что у вас за дело ко мне?
Я опустил в тостер кусок хлеба.
Стерн встал с дивана, прошел в холл и прислонился к стене рядом с холодильником.
— Тебе знакомо имя Маргарет Крузмарк?
— Слыхал.
— Что ты о ней знаешь?
— Да то, что в газетах писали.
— А именно?
— Дочь миллионера. Ее убили на днях.
— А еще?
— Я же не могу каждое убийство расследовать. У меня своих дел по горло.
Стерн переступил ногами и возвел глаза к потолку.
— Когда ж ты ими занимаешься? Когда проспишься?
— А это что? — поинтересовался из соседней комнаты Деймос.
Я выглянул в коридор. Деймос стоял над открытым дипломатом и рассматривал карточку, которую я нашел на столе у Маргарет.
Я улыбнулся:
— Это приглашение на конфирмацию моего племянника.
— А почему не по-нашему написано?
— Это латынь.
— У этого все по-латыни, — не разжимая губ, заметил Стерн.
— А эта штука наверху что значит? — спросил Деймос, указывая на перевернутую пентаграмму.
— Вот сразу видно, что вы не католики. Это орден Святого Антония. Мой племянник у них служка.
— Вроде такая штука у Крузмарк на шее висела.
Мой тост выскочил из тостера, и я щедро намазал его маслом.
— Ну и что? Может, она тоже была католичкой.
— Эта? Ну уж нет, — сказал Стерн. — Эта, скорей уж, язычницей была.
Я захрустел тостом.
— Пусть так, только что вам до нее? Вы же Ножкой занимаетесь?
Стерн посмотрел на меня своими трупьими глазами.
— Занимаемся. Только вот обстоятельства убийства в обоих случаях очень похожие.
— Думаете, тут есть связь?
— Это я у тебя хотел спросить.
Кофе начал закипать, и я убавил огонь.
— У меня? Можно и у портье внизу спросить с тем же успехом.
— Не умничай, Ангел. Этот черномазый занимался вуду, а баба была ясновидящая, да, похоже, еще и черной магией баловалась. Их убивают с разницей в один день. Кто — неизвестно, но при очень похожих обстоятельствах.
— При каких же?
— Это уже наше дело.
— Так как же я помогу, если не знаю даже, что вам надо?
Я взял из буфета три кружки и рядком поставил на стол.
— Темнишь?
— А с чего мне откровенничать? — Я выключил газ и разлил кофе по кружкам. — Я, кажется, в полиции не служу пока.
— Так, а теперь послушай: я звонил этому болтуну адвокату. Тут ты, похоже, нас обошел: ты можешь молчать, а я тебе ничего не могу сделать. Только смотри: узнаю, что ты хоть припарковался не в том месте — костей не соберешь. Тебе в городе не только что лицензию, тебе арахисом торговать не дадут.
Я прихлебнул кофе, с наслаждением вдохнув ароматный парок.
— Я уважаю закон, лейтенант.
— Рассказывай! Для таких, как ты, закон как фиговый листок. Ну ничего, скоро где-нибудь проколешься, я тебе тогда не спущу.
— У вас кофе остынет.
— Да иди ты со своим кофе! — рявкнул Стерн. Оскалив кривые желтые клыки, он сшиб со стола обе кружки, да так, что они отлетели к противоположной стене и осколками брызнули по всей кухне. Стерн задумчиво оглядел кофейное пятно, как эстет, разглядывающий авангардистскую картину.
— Нехорошо получилось, — заметил он. — Ну ничего. Я уйду — твоя обезьяна подотрет.
— И когда же вы изволите удалиться?
— Когда сам решу.
— Ну и ладушки. — Я взял кружку, ушел в гостиную и сел на диван. Стерн смотрел на меня как на зловонную лужу, в которую он по нечаянности наступил. Деймос изучал потолок.
А я попивал себе кофе и не обращал на них никакого внимания. Деймос попробовал было что-то насвистать, но стыдливо умолк после четырех фальшивых нот. Я уже начал подумывать, что я скажу друзьям, если они вдруг нагрянут ко мне в гости.
Можно так: «А что? Я всегда держу в доме пару полицейских. Они забавней, чем попугайчики, да и грабителей можно не бояться».
— Ладно, пошли на свежий воздух, — прорычал Стерн.
Деймос прошествовал мимо меня с таким видом, будто он сам это придумал.
— Подышите, и сразу обратно! — предложил я.
Стерн надвинул шляпу на лоб.
— Погоди, допрыгаешься еще.
Выходя, он так саданул дверью, что в холле обрушилась со стены литография Курьера и Ива.[39]
Глава тридцать пятая
Стекло в рамке треснуло застывшей молнией, зигзаг прошел как раз между побелевших от напряжения кулаков Великого Джона Л. Салливана и Джейка Килрейна.[40]Я повесил литографию обратно на стену. В дверь негромко постучали.
— Заходи, Этель, там не заперто.
Епифания, все еще в своей рваной косынке, заглянула в щелку.
— Они совсем ушли?
— Совсем-не совсем, но сегодня уже больше не явятся.
Епифания занесла в холл ведро и швабру и закрыла дверь. Потом прислонилась к косяку и рассмеялась, но в голосе ее слышались истерические нотки, и, обняв ее, я почувствовал, что она вся дрожит под тоненьким халатом.
— Ты у меня молодец, — сказал я.
— Подожди, ты еще не видел, как я туалет отдраила!
— Ты где была?
— Сидела на черной лестнице, пока они не ушли.
— Есть хочешь? У меня там кофе готов, в холодильнике есть яйца.
Мы приготовили завтрак — трапезу, которую я обычно пропускаю, — и пошли с тарелками в гостиную.
— Они тут ничего моего не нашли? — спросила Епифания, макая тост в яичный желток.
— Да они и не искали особенно. Один только в дипломат мой залез. Нашел там, кстати, одну штуку из квартиры Крузмарк, только не понял, что это такое. Да я и сам-то не знаю.
— Можно мне посмотреть?
— Смотри. — Я встал и принес ей карточку.
MISSA NIGER
Invito te venire ad clandestinum ritum…
— Это, — она держала карточку, словно выпавшего ей туза пик, — это приглашение на черную мессу.
— Куда?
— На черную мессу. Это такой магический ритуал, поклонение дьяволу. Я об этом мало знаю.
— Откуда же ты знаешь, что речь идет о черной мессе?
— Тут же написано. Missa niger по-латыни значит черная месса.
— Так ты по-латыни понимаешь?
Епифания довольно улыбнулась.
— Надо думать. После десяти-то лет в приходской школе!
— В приходской школе?
— Конечно. Орден Святого Сердца. Мама государственным школам не доверяла. И очень ценила дисциплину. Знаешь, как она говорила? «Эти монашки вобьют ума в твою пустую головушку».
Я засмеялся:
— Принцесса-колдунья в монастырской школе. Хотел бы я посмотреть на твой выпускной альбом.
— Покажу как-нибудь. Я старостой была.
— С тебя станется. А остальное можешь перевести?
Епифания улыбнулась:
— Элементарно. «Приглашаем тебя на тайную церемонию во славу Повелителя нашего Сатаны». Вот и все. А дальше дата: 22 марта, двадцать один ноль-ноль. А вот тут еще: «Линия Интерборо, станция "Восемнадцатая улица"».
— А козел и звезда — это что значит?
— Звезды — это важный символ. Они, насколько я знаю, во всех религиях есть. Исламская звезда, Вифлеемская, звезда Давида. На талисмане Аговэ Ройо — тоже звезды.
— Аговэ Ройо?
— Это Обеа.
— А эта картинка к вуду имеет отношение?
— Господи, да нет же! Это сатанизм, понимаешь? — Епифания была в отчаянии от моего невежества. — Овен — символ дьявола. Перевернутая звезда приносит беды. Тоже, наверное, сатанистский знак.
Я схватил мою девочку и прижал к себе.
— Ты — золото, котенок. В вашем Обеа есть дьявол?
— И даже много.
Она улыбнулась мне, и я шлепнул ее по попке. Очень миленькая попка, кстати говоря.
— Да, пора меня подтягивать по черной магии. Давай-ка сейчас оденемся и махнем в библиотеку. Поможешь мне делать уроки.
Утро было чудное, можно было даже не надевать пальто. Яркое солнце отражалось в слюдяных частичках асфальта. До официального начала весны был еще целый день, но погода была такая, какой теперь, может, и до мая не дождешься. Епифания в свитерке и клетчатой юбочке соблазнительно напоминала школьницу. Когда проезжали по Пятой авеню, там, где светофоры увенчаны золотыми статуэтками, изображающими Гермеса, я поинтересовался, сколько ей лет.
— Шестого января семнадцать стукнуло.
— Господи, да тебе ж даже выпивку не отпустят!
— А вот и нет. Если я как следует оденусь, отпустят как миленькие. В «Плазе» с меня даже документы не потребовали.
Что ж, вполне вероятно. В своем костюмчике она выглядит лет на пять старше.
— А не рановато тебе магазин содержать?
Епифания глянула на меня с удивлением, смешанным с досадой.
— Я, знаешь, сколько всем этим занимаюсь? С тех пор как мама заболела, я и за товаром слежу, и всю бухгалтерию веду. Я ведь только по вечерам за прилавком стою, днем там два продавца.
— А что ты днем делаешь?
— Учусь, по большей части. Я в Городском[41]на первом курсе.
— Это хорошо. Значит, ты у нас по библиотечным делам специалист. Тогда назначаю тебя главной по изысканиям.
Пока Епифания шелестела карточками в картотеке, я дожидался ее в главном читальном зале. Жрецы науки всех возрастов молчаливыми рядами прели вдоль длинных деревянных столов. Настольные лампы, расставленные на равном расстоянии друг от друга, были все пронумерованы, как заключенные на прогулке. Наверху, в непомерной пустоте, с высоченного, как на вокзале, расписного потолка перевернутыми свадебными тортами свисали великанские люстры. Вокруг стояла полнейшая, храмовая тишина, нарушаемая изредка лишь сдавленным покашливанием какого-нибудь жреца.
Я нашел свободное место в дальнем конце стола. Номер на абажуре соответствовал металлическим цифрам на овальной медной табличке, вдавленной в поверхность стола: 666. Вспомнив надменную физиономию метрдотеля из «Трех шестерок», я решил пересесть. Место номер 274 оказалось не в пример уютней.
— Ты посмотри только, что я нашла. — Епифания обрушила на стол целую кипу книг. Взвилось облако пыли, завертели головами потревоженные сухари.
— Тут и бульварщина есть, но вот посмотри: «Гримуар Папы Гонория». 1754 год. Париж, частная типография.
— Я по-французски не понимаю.
— Это латынь. Я тебе переведу.
Я взял толстую книгу, на вид попроще, и открыл ее наугад. Иллюстрация во всю страницу воспроизводила средневековую картину. С нее смотрело рогатое чудище в чешуе и с когтистыми лапами. Из ушей и разинутой пасти, полной сталактитовых клыков, вырывалось пламя. Наверху было написано: «Сатана, Князь преисподней».
Я перевернул несколько страниц. Гравюра елизаветинских времен изображала коленопреклоненную женщину в юбке с фижмами и повернувшегося к ней тылом обнаженного дьявола с фигурой циркового атлета. Нечистый был снабжен крыльями, козлиной головой и длиннющими когтями вроде тех, что вырастают у нерях в поучительных книжках для дошкольного возраста. Улыбающаяся дамочка обняла его за ноги и уткнулась носом в отверстие у него под хвостом.
— Это поцелуй ведьмы, — пояснила Епифания, заглянув мне через плечо. — Обычно ведьмы так присягали в верности Сатане.
— Очевидно, нотариусов тогда еще не было, — заметил я.
Я полистал еще, натыкаясь на изображения Сатаны и его сородичей. В разделе «Талисманы» было много пятиконечных звезд. У одной в центре треугольником были вписаны три шестерки.
— Вот, — сказал я, тыча пальцем в картинку. — Вот мое самое нелюбимое число.
— Это из Откровения.
— Откуда?
— Из Библии: «Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть».
— Правда?
Епифания недовольно глянула на меня поверх очков.
— Ты что, совсем темный?
— Ну, в общем, темноват, конечно, но зато все схватываю на лету. Вот смотри, тетеньку назвали в честь ресторана, где я вчера обедал. — Я показал Епифании гравюру, изображающую пышную матрону в монашеском капюшоне.
— «Вуазен» по-французски значит «сосед» или «соседка», — сказала она.
— Да, здорово тебя твои монашки натаскали. А здесь что написано?
Епифания взяла книгу и шепотом прочла набранную петитом подпись под гравюрой.
— Катерина Дешайе по прозванию Соседушка, гадалка и колдунья, служила черные мессы для маркизы де Монтеспань, любовницы Людовика Четырнадцатого и прочей французской знати. Арестована, пытана, осуждена и казнена в 1680 году.
— Подходящая книга.
— Забавно, конечно, но то, что нам нужно, не здесь, а вот где: Malleus Maleficarum. И вот еще: «Изучение ведовства» Реджинальда Скотта,[42]потом Кроули:[43]«Магия» и «Тайны Альберта Магнуса», и еще…
— Так, все прекрасно. Ты сейчас поезжай домой, поваляйся на диване с какой-нибудь умной книжкой. Подчеркни там, что мне нужно прочесть, особенно про черную мессу.
Епифания посмотрела на меня так, как учитель смотрит на последнего в классе тупицу.
— Это читальный зал. Здесь книги на дом не выдают.
— Но я тут с тобой сидеть не могу. Мне работать надо.
Епифания сложила книги в стопку.
— У них тут внизу абонемент. Пойду посмотрю, что у них из этого есть.
— Гениально. Ты у меня умница. На, держи ключи и вот тебе на такси или еще там на что. — Я достал из бумажника двадцатку.
— Не надо, у меня есть деньги.
— Бери-бери, у кого я потом одалживаться буду?
— Я боюсь одна.
— Ничего. Дверь на цепочку закроешь — и все.
Епифания проводила меня вниз, сквозь беломраморный дворцовый холл до широкой лестницы, сбегающей к Пятой авеню. Она была похожа на маленькую испуганную девочку. Наш бесстыдно-глубокий поцелуй вызвал неодобрительные взгляды парочки дельцов, а также восторженный свист и бурные аплодисменты со стороны малолетнего разгильдяя — чистильщика обуви, пристроившегося у подножия каменного льва.
Глава тридцать шестая
Я оставил машину в гараже и двинулся к Бродвею по солнечной стороне Сорок четвертой улицы. Я шел не спеша, радовался солнышку и вдруг увидел Цифера. Он вышел из главных дверей отеля «Астор» и жестом отослал портье, предложившего поймать такси.
На нем был терракотовый берет, широкое пальто из твида, саржевые бриджи и высокие жокейские сапоги. Обтянутая перчаткой рука сжимала ручку потертого кожаного саквояжа.
Цифер быстро пошел в сторону центра вдоль здания компании «Парамаунт». Я хотел было догнать его, но решил, что тот, наверное, все равно идет в сторону моей конторы, и почел за благо сэкономить усилия. Я не считал это слежкой, нет, для этого я шел слишком близко. Но когда Цифер прошел мимо моей резиденции, я инстинктивно сбавил шаг и задержался возле какой-то витрины. Куда же это его понесло, а? Мне стало любопытно до крайности.
Цифер выделялся в толпе, что, в общем, неудивительно, учитывая, что вокруг были сутенеры, проститутки и беглые каторжники, а он был одет как на великосветские скачки. Я решил, что он идет в Управление порта, но и тут ошибся: Цифер неожиданно нырнул в дверь под вывеской «У Губерта. Музей. Блошиный цирк».[44]
Я с быстротой молнии пересек четыре полосы движения и как громом пораженный прирос к тротуару при виде афиши у входа. Буквы с блестящей каемкой по краю кричали: «Чудеса от доктора Цифера». Рядом с больших глянцевых фотографий глядел мой клиент во фраке и в цилиндре на манер Мага Мандрагора[45]из комиксов. «Спешите видеть!»
На первом этаже Губертова заведения расположился пассаж со множеством грошовых магазинчиков, а зрительный зал был в подвале. Я взял билет и выбрал себе место в темноте за полутораметровой фанерной перегородкой, возведенной, дабы рьяный зритель не мог принять участие в спектакле. На маленькой, ярко освещенной сцене сдобная красотка вибрировала в танце живота под арабские причитания. Я насчитал в зале еще пять человек.
Что же это элегантный Цифер забыл в такой дыре? Фокусами в дохлом театришке на лимузины и на адвокатов с Уолл-стрит не заработаешь. Может, это у него хобби такое?
Или же это все устроено специально для меня?
Когда исцарапанная пластинка доиграла до конца, кто-то опять переставил иголку на начало. Танцовщица скучала, глядя в потолок и думая о своем. Когда на третьем заходе музыка оборвалась на восьмом такте, она тут же направилась прямиком за кулисы. Никто не хлопал.
Мы вшестером безропотно изучали пустую сцену, пока, наконец, из-за кулис не вылез чудаковатого вида старикан в красной жилетке и с кожаными ремешками, поддерживающими рукава.
— Дамы и господа! — просипел он. — Трепещите и благоговейте! Сегодня у нас в гостях великий, загадочный и незабываемый доктор Цифер! Поприветствуем его!
Поаплодировав и не встретив поддержки, старик ушаркал обратно.
Лампы понемногу погасли. За сценой послышалась толкотня и приглушенное бормотание, как в школьном театре, и вдруг зал озарила ослепительная вспышка. Тут же зажегся свет, но мне понадобилось еще несколько секунд, чтобы привыкнуть к нему. Размытый сине-зеленый негатив плавал у меня перед глазами, мешая разглядеть того, кто стоял на сцене.
— Кто из нас знает, какой ему положен конец? Кто знает, суждено ли ему встретить завтрашний день?
Луис Цифер стоял один посреди сцены, окруженный тонкими завитками дыма и запахом жженой магнезии. На нем был черный фрак времен Эдуарда Седьмого[46]с длинными фалдами и жилетом о двух пуговицах. Сбоку на столике стоял черный ящик размером с хлебницу с откидной крышкой.
— Будущее — ненаписанная глава. Кто дерзает читать по белой странице, обрекает себя на погибель.
Цифер снял свои белые перчатки, прищелкнул пальцами, как фокусник, и перчатки исчезли. Потом он взял со стола резную палочку из слоновой кости и махнул ею в сторону кулис. Тихо вошла танцовщица, чьи пышные формы были на сей раз прикрыты длинной, до пола, бархатной мантией.
— Время с каждого пишет портрет, и каждый должен будет однажды взглянуть на холст.
Цифер взмахом руки очертил над головой танцовщицы небольшой круг. По этому знаку она начала делать пируэты.
— Кто осмелится бросить взгляд на готовое полотно? Иное дело — зеркало: изо дня в день человек глядит на себя, не замечая, как постепенно меняется его лицо.
Теперь танцовщица стояла к нам спиной, ее смоляные волосы блестящей волной текли в свете рампы. Словно мечом, Цифер палочкой пронзил темноту, отделявшую его от его шестерых зрителей.
— Вы, жаждущие заглянуть в грядущее, смотрите на меня и трепещите!
Танцовщица повернулась лицом к залу. Перед нами стояла беззубая старуха. Повисшие седые пряди обрамляли то, что когда-то было человеческим лицом. Слепой глаз мертво отражал свет рампы.
Я не заметил, как танцовщица надела маску, и был поражен внезапной переменой. Рядом со мной какой-то пьянчужка со страху выдохнул весь хмель.
— Плоть тленна, друзья мои, — нараспев возгласил доктор Цифер, — желания подобны свече, дрожащей и гаснущей на ветру. Джентльмены, вот прелести, которые так недавно живописало вам ваше пылкое воображение.
По взмаху палочки танцовщица распахнула полы тяжелой мантии. На ней был все тот же расшитый кисточками костюм, но ее пышная грудь сморщилась и обвисла в украшенных стразами чашечках. Некогда прелестный живот пустым мешком висел меж костлявых бедер. Это была другая женщина. Никакими уловками нельзя было подделать эти распухшие артритические колени, эти усохшие ляжки.
— Вот, видите, что мы имеем в итоге? — с улыбкой вопросил Цифер тоном районного врача. — Спасибо, дорогая. Это было чрезвычайно поучительно.
Он взмахнул палочкой, и старуха похромала за кулисы. Раздались жидкие аплодисменты. Доктор Цифер воздел руку:
— Спасибо, друзья мои, — проговорил он с изящным кивком. — Какой бы путь ни избрал человек, в конце его ждет могила. Бессмертна одна лишь душа. Берегите ее, берегите ваше сокровище, ибо бренная плоть — лишь временное пристанище в бесконечном пути.
— Я расскажу вам одну историю. Когда я был молод и странствия мои лишь начинались, я как-то разговорился с бывшим моряком в танжерской[47]портовой таверне. Мой собеседник был силезский немец, решивший остаток дней провести под марокканским солнцем. Зиму он жил в Марракеше, а летом пьянствовал, где хотел, по разным портам.
— Вы нашли себе славную гавань, — сказал я.
— Сорок пять лет плаваю — и все как по маслу, — отвечал тот.
— Значит, вы удачливый человек, коли вас обошли все житейские бури.
— Удачливый, говоришь? — расхохотался старый моряк. — Ну, видать, теперь твоя очередь. В этом году я должен передать свою удачу другому.
Я спросил, что значат его слова, и он поведал мне эту историю. Когда ему было столько же лет, сколько и мне, он пошел в свое первое плавание и на Самоа повстречал старого бродягу. Этот бродяга передал ему бутылку, в которой была заключена душа испанского рулевого, ходившего с армадой короля Филиппа. И таково было свойство этой бутылки, что все беды, все болезни, что были суждены ее обладателю, поражали не его, а несчастного узника. Бродяга не знал, как и почему душа испанца попала в заточение, но, достигнув семидесяти лет, он должен был передать бутылку первому юноше, который согласится принять ее. Иначе его душа поменяется местами с душой несчастного конкистадора.
Тут старый немец посмотрел на меня с грустью.
— Через месяц мне стукнет семьдесят, — сказал он. — Пора мне узнать, наконец, что это значит: жить на свете.
И он отдал мне бутылку из-под рома. Дутое стекло было цвета янтаря, вполне возможно, что бутылке действительно была не одна сотня лет.
Доктор Цифер протянул руку за черный ящик и достал бутылку.
— Смотрите!
Он поставил бутылку на крышку ящика. Она была точно такая, как он описал, только еще внутри нее отчаянно металась чья-то тень.
— Я прожил долгую и счастливую жизнь, но… — Мы, все шестеро, напряженно подались вперед.
— Слышите? — голос Цифера упал до шепота.
И мы услышали. В тишине тоненький голос жаловался и причитал, словно железным перышком вели по граням хрустального бокала. Я напряженно пытался уловить хрупкий звук. Казалось, он доносится из янтарной бутылки.
— Ай-ю-да-мае, ай-ю-да-мае,[48]— снова и снова повторялась певучая и горькая жалоба.
Я смотрел на Цифера, пытаясь уловить движение губ, но его улыбка слепила сильнее, чем свет рампы. Он свирепо и явственно упивался чужой мукой.
— Вот загадочная судьба, — проговорил он. — Почему я живу без забот, а другая душа обречена на вечные муки в бутылке из-под рома?
Он вынул из кармана бархатный мешочек и убрал в него бутылку. Потом накрепко затянул шнурок и положил мешочек на крышку ящика. Его улыбка блеснула в свете прожекторов. Он беззвучно развернулся и, как мечом, ударил по мешочку палочкой из слоновой кости. Стеклянного звона не последовало. Цифер ловко подбросил и поймал опустевший мешочек, потом смял его в комок и сунул в карман, церемонным кивком поблагодарив нас за аплодисменты.
— Я хочу показать вам еще кое-что, — сказал он, — но прежде должен предупредить, что я не дрессировщик, а всего лишь собиратель редкостей.
Цифер постучал палочкой по черному ящику.
— Я купил их в Цюрихе у одного египетского купца, которого знал еще по Александрии. Он утверждал, что это зачарованные души придворных папы Льва Х. Развлечение во вкусе Медичи. Довольно любопытно, не правда ли?
Он освободил металлические защелки и раскрыл ящик наподобие триптиха. Нашим взорам предстал миниатюрный театр. Декорации и задник, расписанные прилежной кистью художника эпохи Возрождения, воспроизводили безупречную перспективу. Под серебристый звон музыкального ларчика по сцене на задних лапках прохаживались белые мыши, наряженные в костюмчики из парчи и шелка. Тут были все герои комедии дель арте: Пульчинелла и Коломбина, Скарамуш и Арлекин. Они разыгрывали сложную пантомиму, сопровождая ее дьявольской точности акробатическими трюками.
— Египтянин утверждал, что они бессмертны, — продолжал Цифер. — Я лично не стал бы принимать на веру столь смелое заявление, но за шесть лет, что они у меня, ни одна мышь не умерла.
Крошечные актеры ходили по канату, балансировали на пестрых шариках, размахивали миниатюрными мечами и зонтиками, кувыркались и смешно валились на попку. В их отточенных движениях была какая-то механическая безупречность.
— Вероятно, зачарованным душам не нужно питание. — Цифер наклонился над ящиком, с удовольствием наблюдая за представлением. — Но я все-таки каждый день даю им воды и пищи. Должен заметить, они невероятно прожорливы.
— Механические, — пробормотал в темноте мой сосед. — Механические, точно.
Словно услышав это, Цифер протянул руку, и Арлекин вскарабкался ему на рукав, перебрался на плечо и завертел носиком, принюхиваясь. Чары рассеялись. Теперь это был просто мышонок в крошечном, расшитом блестками наряде. Цифер взял его за розовый хвостик и опустил обратно на сцену. Как только растопыренные лапки артиста коснулись пола, он тотчас же поднялся на дыбки и принялся прохаживаться перед нами с совсем не мышиной пластикой.
— Как видите, телевизор мне не нужен, — доктор Цифер закрыл створки ящика и застегнул замочки. — Всякий раз, когда я открываю створки, к моим услугам цирковое представление. — Цифер поднял ящик за ручку на крышке. — Даже для эстрадных работников есть свое чистилище.
Цифер взял палочку под мышку и бросил что-то на стол. На мгновение я ослеп от ярчайшей вспышки. Пока я моргал и тер глаза, сцена опустела. В свете рамп одиноко стоял голый деревянный стол.
Из-за сцены послышался усиленный динамиком, лишенный телесного продолжения голос Цифера:
— Зеро — переходная точка между плюсом и минусом. Врата, пройти через которые обречен каждый.
Из невидимых колонок заблеял заезженный «Ночной экспресс», появился давешний старик и утащил стол за кулисы. Снова вышла танцовщица, румяная и сдобная, и возобновила свой номер с бесчувственным автоматизмом музыкальной шкатулки. Хватаясь в темноте за стены, я кое-как взобрался наверх по прогибающимся ступеням. Колючий ужас, накативший на меня во французском ресторане, вернулся с прежней силой. Цифер играл со мной в загадки и водил за нос, как наперсточник простофилю.
Глава тридцать седьмая
Толстый парень в розовой рубашке, штанах цвета хаки и грязно-белых теннисных тапочках убирал блестящие карточки из застекленной витрины. Дерганый наркоман в армейской рабочей одежде и белых кедах стоял рядом и тупо глазел на него.
— Представление — высший класс, — сказал я парню. — Этот Цифер — прямо волшебник.
— Псих какой-то, — буркнул тот.
— Это у него было последнее?
— Вроде так.
— Я хочу его поблагодарить. Можно пройти к нему за сцену?
— Поздно, он ушел уже. — Толстяк отцепил фотографию моего клиента и убрал ее в конверт. — Он как отыграет — сразу уходит.
— Что значит ушел? Быть не может!
— Он просто в конце пленку включает и так выигрывает время. Даже не переодевается.
— У него был с собой кожаный саквояж?
— Да, и еще большой черный ящик.
— А где он живет?
— А я почем знаю? — толстяк мигнул. — А вы что, из полиции, что ли?
— Я? Отнюдь. Просто хотел ему сказать, что он молодец.
— А вы агенту его скажите. — Парень протянул мне фотографию. Идеальная улыбка Цифера затмевала даже лоск глянцевой фотобумаги. На обратной стороне был оттиск печати: «Уоррен Вагнер и K°».
Трясущийся наркоман тем временем переключил свое внимание на автомат с китайским бильярдом, стоявший у входа.
Я вернул толстяку фото, сказал спасибо и растворился в толпе.
Таксист высадил меня у театра «Риволи» напротив Брилль-билдинга. Бродяги в шинели в этот раз видно не было: должно быть, ушел в увольнительную. Я вошел в лифт и поднялся на восьмой этаж. Крашеная девица в приемной на сей раз блистала серебряными ногтями. Меня она не узнала.
Я сунул ей карточку.
— Мистер Вагнер у себя?
— Он занят.
— Спасибо. — Я обогнул ее стол и рывком открыл дверь с надписью «Не входить».
— Эй, вы куда? — Девица рванулась за мной и, точно гарпия, вцепилась мне когтями в пиджак. — К нему нельзя…
Я захлопнул дверь у нее перед носом.
— …три процента от валовых сборов — это издевательство, — гневно пропищал карлик в красной водолазке.
Он сидел на облезлом диване, и его ножки торчали вперед, как у куклы.
Вагнер-младший уничтожающе глянул на меня поверх покрытого ожогами стола.
— Это что еще за наглость, а? Ломятся, как к себе домой…
— У меня к вам два вопроса, а времени нет.
— Ты его знаешь? — тоненьким фальцетом спросил карлик.
Я узнал его: когда я был маленький, он выступал в субботних концертах и снялся во всех сериях «Адского поваренка». Его древнее морщинистое личико не изменилось с тех пор, но черная сапожная щетка на голове стала белей скатертей из рекламы отбеливателя.
— Первый раз вижу, — огрызнулся Вагнер. — А ну-ка живо выметайтесь, пока я полицию не вызвал!
— Я здесь был в понедельник, — сказал я, стараясь говорить спокойно и вежливо, — только тогда не назвался.
Я достал бумажник и показал ему копию удостоверения.
— Ну хорошо, вы сыщик, и что дальше? Поэтому надо ломиться, как бык, когда у меня деловая встреча?
— Зачем все усложнять? Ответьте мне на вопросы, и через полминуты я уйду.
— Опять Фаворит! Да не знаю я его и знать не хочу. Я тогда пешком под стол ходил.
— Забудьте про Фаворита. Давайте про Цифера.
— Что про Цифера? Что? Я с ним только неделю назад договор подписал.
— По-настоящему его как зовут?
— Луи Сифур. Как пишется — у секретарши спросите.
— Адрес?
— Адрес у нее же. Джанис!!! — заорал он.
Крашеная робко просунула голову в дверь:
— Да, мистер Вагнер?
— Скажешь там мистеру Ангелу все, что нужно.
— Да, сэр.
— Спасибо большое, — сказал я.
— В следующий раз стучитесь.
Фирменной, вибрирующей от постоянной работы челюстей улыбки я так и не дождался, однако сребро-перстая Джанис была столь любезна, что нашла у себя сведения о Цифере и даже выписала все на отдельный листочек.
И тут прозвучал финальный залп:
— Вас самих в зоопарк надо.
Всю неделю бедняжка ждала своего часа, и вот он настал.
Отель «Раз-два-три» был расположен между Бродвеем и Шестой. Здесь адрес одновременно служил названием: Западная Сто сорок шестая улица, 123. Непритязательного вида фасад венчали всевозможные архитектурные излишества. Я вошел и протянул юноше за конторкой свою визитку, завернутую в десятидолларовую банкноту.
— Мне нужен номер комнаты Луиса Цифера, — имя я произнес по буквам. — Только так, чтобы охрана ничего не узнала.
— Цифер? Помню. У него еще такие черные волосы и борода седая, да?
— Точно.
— Он уж больше недели, как съехал.
— И адреса не оставил?
— Вообще ничего.
— А номер его? Туда уже кто-нибудь заселился?
— Нет, никаких следов клиента там не найти. Всё уже вылизали.
Я вышел на солнышко и пошел в сторону Бродвея. День был прекрасный, как раз для пеших прогулок. Трио Армии спасения, туба, аккордеон и тамбурин, услаждали слух торговца каштанами, пристроившегося под навесом у входа в кинотеатр «Лоевс Стейт». По случаю торжественного возобновления работы публике обещали новые, «сверхудобные» кресла. Я наслаждался звуками и запахами, пытаясь вспомнить, каково это было жить две недели назад и не знаться ни с какой магией и прочей чертовщиной.
В «Асторе» я применил другую тактику.
— Прошу прощения, — обратился я к портье. — Дело в том, что мы с дядей договорились встретиться в кафе, но прошло уже двадцать минут, а его нет. Я бы ему позвонил, но не знаю номер комнаты.
— Как зовут вашего дядю, сэр?
— Цифер, Луис Цифер.
— Я очень сожалею, но он выписался сегодня утром.
— Как? Опять в Париж?
— Адрес он не оставил.
Вот тут бы мне все и бросить, взять Епифанию да поехать кататься по реке вокруг острова. Но вместо этого я позвонил Штрейфлингу в контору и без обиняков поинтересовался, что, в конце концов, происходит.
— За каким чертом этот ваш Цифер потащился на блошиный рынок?
— Насколько я понимаю, вас это не к