На сей раз он вошел в бар в отличном настроении и, оставив пальто и шляпу на вешалке, сердечно поздоровался с Сатклиффом, после чего рассыпался в благодарностях.
– Дорогой друг, не знаю, как вас благодарить… Ваши резинки…хитрая штуковина как нельзя лучше подходит для канцелярской работы…и для шпионской тоже… сегодня днем вы спасли мою честь… Мисс Фартингейл могла бы сказать вместе с Галилеем: eppur si muove… [104]теперь ей не приходится никого пришпоривать, слава богу, чтобы она передала добрые новости из Гента в Экс…
Положив портфель на стратегически идеальное место, чтобы тот постоянно был у него на глазах, Тоби пригласил Сатклиффа сыграть во французский бильярд, включил свет и проверил шары в деревянном треугольнике, предполагающем символические характеристики – квадратный корень из пяти – Великой Пирамиды: находившийся теперь вдалеке Блэнфорд когда‑то внимательно рассматривал ее в большой книге с гравюрами, изображавшими разные таинственные вещи. Изредка они с Тоби произносили по паре слов, но в основном молчали, наслаждаясь возможностью поразмышлять между ударами кием и между своими репликами. Отдохнув и расслабившись, они поставили кии на место и заняли места за любимым столиком, и тут Тоби взглянул на часы и сказал, мол, пора выпить последнюю чашу, прежде чем заняться трудной проблемой обеда, которая была не по силам и тому и другому.
– Насколько я понимаю, вашего Райдера собираются наградить, – произнес он. – Ничего хорошего из этого не выйдет; проклятые военные терпеть не могут, когда старые послы вручают гражданским лицам награды, предназначенные им.
– Вряд ли он откажется, – заметил Сатклифф.
Тоби покачал головой.
– У этого человека неясно выраженный Сатурн. – Тут со стуком открылась дверь. – Наконец‑то! – воскликнул Тоби. – А я уж подумал, не случилось ли чего.
Пришла Констанс! Сатклифф недовольно посмотрел на приятеля, поскольку тот, несомненно, знал о ее намерении прийти – наверное, она позвонила ему по телефону.
– Мог бы сказать мне, – прорычал Сатклифф.
Тоби принял высокомерный вид.
– Это было совершенно секретно – так она сказала – а я уважаю ее секреты, разве не так, дорогая?
Констанс выглядела гораздо лучше и опрятней, чем в первую их встречу, хотя, может быть, это сдружившись с ним, она так расцвела. Или тут иное: преодолев благодаря алкоголю и разговорам с Сатклиффом свою совестливость, она научилась справляться со своим чувством одиночества. Как бы то ни было, простота и душевное расположение, с какими она поставила свою тарелку между их тарелками, говорили об ее нежном отношении к обоим мужчинам. Более того, теперь у нее было что обсудить с ними и что ей очень хотелось обсудить. И она сказала, обращаясь к Тоби:
– Уверена, вам уже известно, что я скажу. По какой‑то непонятной мне причине все считают принца двойным агентом.
Тоби с важностью кивнул.
– Но это же неправда. Иногда он очень резко нас критикует, но всем сердцем он с союзниками. Ну вот, как раз о нем я и хотела поговорить, потому что получила длинное сообщение по телетайпу, будто бы принц хочет получить разрешение на приезд сюда, чтобы обсудить некую проблему.
Обо всем этом Тоби уже знал, так как старый принц был предметом многих переговоров с Каиром, из которых следовало, что его передвижения вызывают сомнение и страх, ведь он вознамерился вернуться в неоккупированную зону Франции по причинам, которые едва ли можно отнести к «деловым переговорам». У Тоби не было собственного мнения на этот счет, однако долг обязывал его повторять то, что думали в его офисе. Ну а там полагались на выводы разгневанного Каира, где мрачный бригадир Маскелайн[105]подозревал старика в двурушничестве и считал, что опасно отпускать его в вояж по Европе, где тот начнет распространяться о своих военных симпатиях, а то и передавать немцам шифровки. Маскелайн требовал во что бы то ни стало сорвать поездку принца и предложил задержать его в Женеве – якобы из‑за проблем с визой. Однако легко сказать, но трудно сделать – посол в Египте поддерживал принца и наверняка в случае надобности с удовольствием поспособствовал бы ему – в пику армейской службе безопасности. Задержать старика можно было бы, лишь устроив такую бюрократическую неразбериху, что обескураженному принцу наскучит «воевать» и он сам отменит поездку. Всё это Тоби в подробностях изложил Констанс, наблюдая, как она теряет терпение.
– Вы не знаете старину принца, – сказала она. – Он не только очень милый, но и очень упрямый, да и довольно многие примут его сторону, а не вашей недальновидной разведки. Попомните мои слова.
Тоби вздохнул и заказал еще выпить, чтобы, сказал он себе, дать ей время остынуть; однако Констанс почти тотчас возобновила свои нападки:
– В любом случае, жребий брошен. Швейцарцы дали ему визу, и Красный Крест отправил сообщение послу.
Тоби, кивнув, вздохнул.
– У армейской службы паспортного контроля приоритет. Если они сделают вид, что не смогут выпустить его раньше, чем через два месяца… таковы намерения Маскелайна… Много ли власти, скажите мне, у Красного Креста в Каире?
Констанс хмыкнула.
– Скоро узнаете. Старина принц завтра же будет в небе Египта, в конце недели он вылетит из Турции. Он уже просил меня встретить его, а я поручила это Феликсу Чатто.
– Кажется, еще одно знакомое имя, – произнес Сатклифф, почувствовав, что вылезает из пропасти своего затворничества и отчаяния. – Это консул? Так я и думал.
– Конечно же, вы его знаете. У меня больше нет сомнений насчет вас. Вы были с Обри в Вене, когда Ливия, моя сестра… Она исчезла, едва началась война.
– Неужели Обри и вправду любил ее?
К собственному удивлению, Констанс залилась жарким румянцем.
– Естественно, любил. А кого же еще?
– И Феликс любил?
– Спросите его сами. Он в консульстве и по утрам принимает посетителей.
– А Ливия?
– Как сквозь землю провалилась. Я видела ее в хронике, в фильме о большом нацистском митинге. Она была в нацистской форме. С тех пор – никаких известий. Даже подумать страшно, Робби, что с ней.
Сатклиффу было приятно это интимное «Робби».
– Правильно, зовите меня Робби, и Обри тоже зовет меня Робби; мне кажется, я становлюсь ближе к нему. В конце концов, мы многим вам обязаны, ваш Фрейд отправил нас в Вену. Бедная моя страдалица Пиа! Увы, Вена ее не вылечила!
Констанс положила руку ему на плечо и слегка сжала его.
– Мне жаль.
Тоби вернул их к предмету разговора.
– Мы исходим из следующего: собирается или не собирается старый бродяга снова затевать тайные проекты? У меня нет никого, чтобы прикрывать его.
Констанс рассмеялась и уверенно заявила:
– Он в этом не нуждается. Если хотите, я гарантирую его bona fides. [106]Он остановится в «Орионе», где у него постоянные апартаменты с тех пор, как он еще давным‑давно покидал иногда Египет.
– И он расскажет нам об Обри, – сказал Сатклифф и, сконфузившись, умолк, потому что его реплика вновь вызвала из небытия призрак погибшего Сэма. Констанс кивнула, чуть‑чуть побледнев. И заметила, что Красный Крест уверен: с какими бы проектами ни приехал принц, его появление обязательно привлечет внимание разведки.
– Поэтому я прошу вас прислать своего представителя на первый большой прием, на котором он расскажет о нашей работе в Египте, а потом будет говорить по своему усмотрению. Я еду туда исключительно в качестве консультанта швейцарского отделения. Больше у меня нет никаких полномочий. Но меня попросили заодно заняться организацией этого приема, чтобы не терять зря время.
– Не могу винить Каир за такое скептическое отношение к старине принцу, – проговорил Тоби. – Если бы Фарук числился в моей картотеке – как человек, день и ночь работающий на немцев, я бы тоже был начеку. Ну, конечно же, мы пришлем кого‑нибудь, может быть, я сам и поеду, поскольку я хоть что‑то знаю о том, чем вы занимались в последнее довоенное лето, а у нас проблема с агентами, абсолютно некого заслать в неоккупированную зону, пока дверь не захлопнулась, чего уже недолго ждать.
– Почему недолго ждать? – спросил Сатклифф.
– Слишком много всего происходит, – ответил Тоби. – В конце концов, они не выдержат и займут всю Францию. А пока мы стараемся подготовиться, хотя французы черт‑те что вытворяют, отлично ладя с бошами.
Втайне Сатклифф был очень раздосадован: Тоби утаил от него, что в бар собралась приехать Констанс. Он жаждал мести и объяснений – оба должны были загладить грех сговора. Но приятель, сразу поняв причину раздражения Сатклиффа, решил угостить их с Констанс обедом в «Лукреции», где хорошо кормили, правда, за высокую цену. Разговор о принце был отложен на потом, и вечер прошел в Дружеском подшучивании друг над другом.
Глава шестая
Еще один приезд принца
Пророчества Констанс насчет возможностей принца подтвердились: не прошло и недели, как Сатклифф и Тоби стояли на ветреном летном поле, в темноте – светилась лишь взлетная полоса, – и ждали самолет с принцем на борту. Принцу удалось с поразительной легкостью обойти все препятствия на своем пути.
– Мой босс злится, – сказал Тоби. – Он запретил мне упоминать имя принца, так как у него сразу начинают болеть зубы. Каир в ярости.
– Все в ярости, – отозвалась Констанс, – ну и что?
Состав встречающих был таков: сама Констанс, тучный швейцарский банкир, который представлял Красный Крест, Феликс Чатто из консульства, Тоби с видом заправского шпиона и египетский Chargé d'Affaires[107]с гладким, как яйцо, лицом. Они слышали шум самолета, подлетающего к Женеве между горными пиками, который становился то громче, то тише – в зависимости от высоты полета; предположительно, это был старый английский самолет с большим количеством пассажиров. Во всяком случае, они надеялись, что не обознались. В здании аэропорта царил мрак, и только несколько слабых ламп освещали зал ожидания. Было холодно, в воздухе чувствовалось дыхание осени. Нетрудно было представить темные замерзающие европейские города, которые, наверняка, из‑за комендантского часа и недостатка продовольствия уже погрузились на несколько тихих враждебных часов нацистской ночи в сон или тревожное ожидание. Бар в полутемном зале не работал, иначе можно было бы выпить кофе, чтобы согреться, или виски, чтобы забыть о людских бедах. Наконец в черном небе материализовался самолет, видимо, тот самый. Он вырулил на взлетную полосу и остановился в конце ее, и вот начали выходить пассажиры, в основном военные и дипломаты, среди которых неторопливо шагал принц, щеголевато одетый и со свежим цветком в петлице. Небольшая группа ожидающих образовала полукруг, в который он вплыл, с улыбкой всматриваясь в лица, пока его взгляд не остановился на Констанс, и тогда раздался негромкий возглас, а улыбка погасла. В мановение ока она очутилась в его объятиях, он так сжимал ее плечи, что ей стало больно. В конце концов они разомкнули объятия, и она увидела в его глазах слезы.
– Должен признаться, это случилось по нашей вине, – произнес он едва слышно. – Принцесса наказала ничего от вас не скрывать. Это мы с ней виноваты, не надо было устраивать тот ужасный пикник. Его гибель, аïе!
Он поднял руку и пальцем несколько раз стукнул себя по лбу.
Констанс стиснула руки принца, словно желая утешить, смягчить остроту горя. Ее порыв помог ему совладать с собой и уделить внимание остальным, он поздоровался с каждым из встречавших, щепетильно соблюдая правила этикета. Нашлись у него особые слова и для Феликса Чатто, которого он помнил по Провансу. Молодой консул был приятно удивлен тем, что принц с пониманием отнесся к его политическому мировоззрению.
– Я не забыл ваши суждения о политике, – сказал принц, – и воспользовался ими, когда ваш глупый дядя делал один промах за другим.
Для слуха Феликса это звучало как прекрасная музыка. Исполнив свой долг, принц, сославшись на поздний час и на усталость, попросил извинить его. Чтобы утром быть в форме, надо немного поспать – что тут возразишь?
Несколько служебных автомобилей последовали за темным лимузином Красного Креста, который вез принца и банкира в любимый отель египтянина, но, въехав в город, рассеялись в разных направлениях. Феликс довез Констанс до ее дома, поцеловал в щеку и пожелал спокойной ночи. Принц передал ей большой конверт от Обри Блэнфорда, в котором были его послания и рукописи, и Констанс не терпелось хотя бы бегло просмотреть их перед сном.
На другой день все встретились в бальной зале консульства, которую часто использовали как зал заседаний, и здесь принц, так сказать, отмытый и отстиранный, с апломбом должен был председательствовать на совещании. Сегодня он уже привычно пустил в ход свою обходительность, умение зажечь слушателей и четко определить суть. Начал он свою речь с обзора военного положения, как оно видится египтянину.
– Я очень раздражаю англичан, – признался он, – потому что моя разведка работает намного лучше; понимаете, придерживаясь политики нейтралитета, мы все же сохраняем дипломатическое представительство по ту сторону германской границы, а также нормальные личные связи. Поэтому нет ничего удивительного в том, что я неплохо знаю сложившуюся ситуацию. Естественно, мы передаем все материалы союзникам, но нам часто не верят, считая нас двойными агентами и обвиняя в передаче недостоверной информации… Господи, до чего же подозрительны и недоверчивы европейцы!
Центральное отопление работало на всю мощь, и принц, которому стало очень жарко, вынув из внутреннего кармана маленький японский веер, принялся обмахивать им лицо, не прекращая говорить. Он был само здравомыслие и, начав с захвата Польши, упомянул все события по порядку, так что слушателям пришлось набраться терпения. Все важные сражения и несчастья вколачивались в их сознание, как гвоздь, забиваемый в стену. Дюнкерк, Судан, где Франция потерпела поражение, сражение за Британию, падение Парижа.
– Чего еще ждать? – спросил он. – Я скажу вам, хотя не могу точно назвать даты. Только не говорите англичанам, они все равно не поверят. Тем не менее, все мои знакомые и все мои поставщики информации уверены в нападении немцев на Россию в ближайшее время. Давление на Западном фронте несколько ослабнет, но только не в пустыне, где гитлеровская Германия и ее союзники вновь накапливают силы.
Потом он говорил исключительно о бюджете, балансовом отчете и распределении средств Красного Креста.
– Мой вояж заинтриговал всех, но на самом деле в нем нет ничего из ряда вон выходящего. У меня есть письма к некоторым людям, и я должен еще заехать в Швецию и Париж. Надеюсь на этой неделе получить соответствующие документы. Однако, пока я веду переговоры с немцами, предлагаю послать наших представителей в неоккупированную зону Франции. Может быть, в Экс? Или в Марсель? Или в Авиньон? Не знаю. Наверно, вам это кажется делом не срочным, но я уверен, что неоккупированной эта зона пробудет недолго; англичанам совсем нетрудно забросить туда своих агентов, так как там намного проще, чем на индустриальном севере, организовать сопротивление немцам. Вам‑то известно, каковы французы. Они не станут подчиняться приказам, притом, они совершеннейшие эгоисты, так что рано или поздно возникнет недовольство, и немцы закрутят гайки. Нам нужны там люди, чтобы они наблюдали за поставками и распределением медикаментов между врачами. Не думаю, чтобы немцы отказали нам в этой просьбе, поскольку они не дезавуировали свою подпись под договором и официально нас ниоткуда не прогнали.
Комитет слушал принца в почтительном молчании. Все довольно смутно представляли, что предстоит делать и насколько неодолимы бюджетные проблемы. В Египте как будто все шло хорошо, и даже военные силы оси Берлин – Рим не могли поколебать тайной самонадеянности его правителей.
– Итак? – продолжал принц. – Война продлится года четыре, раньше мир не наступит; и даже я не могу сказать вам, что это будет за мир и на каких условиях! А ведь казалось бы, мне многое известно… но есть определенные границы. Хотите знать больше, обращайтесь к Нострадамусу!
В тот же вечер в консульстве состоялся прием в честь принца, на который был приглашен только Феликс. Констанс надо было заниматься своими делами, а департамент Тоби никогда не фигурировал в списке приглашаемых из‑за своей секретности. Принц был в отличной форме.
– Феликс! – вскричал он. – Можно вас так называть, ведь мы с вами старые провансальцы, правильно? Знаете, Феликс, я хотел поговорить с вами откровенно о вашем дяде, о лорде Галене. Боюсь, англичане погорячились с его назначением, ведь его иногда заносит не туда.
Феликс Чатто со стоном воздел руки к потолку.
– Увы, не могу с вами не согласиться. Назначение ужасное. Премьер‑министр, наверно, сошел с ума!
Лорд Гален был назначен министром культуры и информации и принял новый пост с величием и свойственной ему изощренной непоследовательностью.
У всех это назначение вызвало изумление. Не то чтобы лорду Галену не хватало культуры – просто у него ее было не больше, чем у любого другого человека, который провел всю жизнь на фондовой бирже; существовали и иные возражения. Тот факт, что он слыл весьма авторитетным членом еврейской общины, мог быть использован нацистской пропагандой – для комментариев насчет культуры государств‑членов антифашистской коалиции; более того, это назначение вызвало недовольство и у всех евреев‑интеллектуалов, уже втянутых в борьбу с фашистами.
– Кстати, ваш дядя в качестве министра произнес на своей первой пресс‑конференции речь, которая была фантастически неуместной.
С этими словами принц встал на цыпочки, раскинул руки, подражая манере публичных выступлений лорда Галена, и произнес, то и дело запинаясь, словно от избытка чувств: «Культура… наше наследие… мы обязаны… сделать все от нас зависящее, чтобы сохранить ее… она бесценна… я хотел сказать, а?» Тут же выйдя из образа, – словно скинув пиджак, – принц поджал губы и недовольно покачал головой.
– Это невозможно. Ему везде аплодируют, но ведь над ним смеются. Напоминает манеру Рамсея Макдонадда[108]в его лучшую пору. Знаете, как он тут до смерти напугал Обри. Бедняга проснулся – и видит лорда Галена на краю своей кровати: руки раскинуты, как крылья орла, и при этом он нараспев твердит: «О, мой милый Обри, первая жертва, понесенная нашей культурой…первый юный писатель, обожженный вражеским огнем… Я награжу вас орденом Британской империи четвертой степени». – Принц и Феликс засмеялись, представив себе, как Блэнфорд просыпается после дневного сна и обнаруживает этот черный призрак культуры в изножий своей кровати. – Я напомнил, что Обри был ранен своими же, – продолжал принц, – и лорд Гален ужасно рассердился. Нет, вряд ли он долго пробудет министром. Ему все‑таки не хватает культуры. Вы же знаете, Феликс, я – его старый друг и очень его люблю, так что мне не к лицу злорадствовать. Но он ужасен!
Феликсу были приятны искренность и теплая доверительность старины принца; это как бы подтверждало его собственную зрелость, а он и вправду очень изменился с тех пор, как началась война. Во‑первых, он получил намного более высокий пост в Женеве – судьба посмеялась над ним, ведь он‑то сделал все возможное, чтобы попасть в военно‑воздушные силы, но у него ничего не получилось. Министерство иностранных дел «застолбило» молодого человека на этом новом посту, и теперешние обязанности его были не слишком обременительными и секретными. Но что самое замечательное – лорд Гален, проникшись уважением к успехам племянника, предложил ему неплохое содержание, позволявшее не только сносно существовать, но даже купить небольшой автомобиль, что весьма способствовало рождению его нового образа – образа высокопоставленного чиновника средней руки. Феликс переменился быстро и как будто к лучшему; теперь он чувствовал себя как дома в знаменитых auberges [109]города и, естественно, в наиболее респектабельных ночных клубах. Ему даже удалось победить свою застенчивость, и теперь он смело приглашал случайную партнершу провести ночь в его квартире. Он стал выше ростом и намного симпатичнее, а принца уверил в том, что будет счастлив когда‑нибудь принять пост в Каире, если представится такая возможность.
– Конечно же представится. Министр – мой друг, – с горячностью отозвался крошечный принц. – Он всё для меня сделает. Это благодаря Оливковой Горе, так мы зовем его, я здесь наперекор пронырам из Арабского бюро. Я немедленно возьмусь за это, как только закончу с делами здесь и в Париже и вернусь в Египет. Мы еще поговорим – тут не место для подобных бесед.
Принц считал, что всему должно быть свое место и свое время; поразительно, как он умел, словно в картотеке, держать все в памяти. Большинство людей его ранга не справилось бы и «уполномочило» все запоминать секретаря. Но как раз из‑за дотошности принца Констанс не сомневалась в том, что он непременно уделит ей какое‑то время – им надо было обсудить целое море всего, о чем еще не упоминалось. Пребывая в тени, она ждала, когда он выполнит свою программу визита. И вот, спустя неделю, в течение которой ей каждое утро доставляли букет роз, принц пригласил ее на ланч и прогулку вокруг озера.
День был на удивление ясным, несмотря на свежий ветер с заснеженных гор, – обычный для Швейцарии осенний декор уже предъявлял свои права. Компенсируя недостаточную длину ног опорой в виде подушки, принц сам сидел за рулем служебного лимузина. Поначалу оба молчали, растерянные от овладевшей ими вдруг робостью.
– Странно, – с удивлением произнес наконец принц, – но я не знаю, с чего начать… Не правда ли, странно? Помогите же мне, Констанс.
Она улыбнулась и, мотнув головой, откинула с глаз волосы.
– Понимаю. Странное чувство внутреннего запрета! Дорогой принц Хассад, простите меня. Давайте сначала поговорим о нем. О Сэме.
Он сразу осознал, что она права насчет их общего нежелания говорить о смерти, мысли о которой не давали покоя им обоим. И он начал негромко, но очень эмоционально рассказывать о фатальном пикнике и о Мосте Вздохов, чувствуя ее напряжение, ее страх, которые пока еще не выплеснулись наружу, хотя ее пальцы все же слегка дрожали, когда она закуривала сигарету… и еще она резко отвернулась к окошку и принялась смотреть на убегающий озерный пейзаж. Принц не упустил ни одной подробности, он и не хотел ничего утаить, потому что жаждал покаяния – скорее выложить весь груз своей вины, рассказать Констанс все до мелочей об этом несчастье, за которое считал себя ответственным. Как это ни парадоксально, он даже обиделся, когда она вдруг резко подвела итог:
– Ничьей вины тут нет. И не стоит больше об этом говорить, на этом и закончим. Такое могло случиться и на Пиккадилли – из‑за не сладившего с тормозами шофера такси, и вам это известно не хуже, чем мне. Разве что…
– Что? – спросил он, не сводя с нее взгляда.
– С тех пор как это произошло, меня переполняют нетерпение, злость и чувство собственной никчемности. Я всерьез подумываю вернуться в Англию, бросить тут все и найти там какое‑нибудь по‑настоящему нужное дело. В конце концов, именно там происходят реальные события, там люди голодают и гибнут под бомбами. Там настоящая жизнь, а тут мы на задворках реальности. Швейцарцы действуют мне на нервы, они все жутко скучные и прожорливые.
– Мне понятны ваши чувства, – задумчиво проговорил принц, – однако все же не стоит что‑то предпринимать сгоряча. У вас тут важная работа, но если вам действительно хочется уехать, то я могу поискать более полезное для вас занятие. Только я бы не советовал.
Он строго покачал головой, подтверждая свои слова, отчего она улыбнулась ему еще ласковее и даже похлопала его по плечу со словами:
– Вы меня упрекаете.
– Нет, но не надо много ума, чтобы понять – вами владеет чувство вины. Вам хочется быть наказанной, и поэтому вы жаждете действовать, вам нужен страх и дискомфорт.
Конечно же, он был прав, и она отлично это понимала.
– Просто я сбита с толку. Устала от сумасшедших. Мне нужны перемены. Кардинальные перемены. – Некоторое время они молчали. – Я стала чересчур раздражительной и впечатлительной, – продолжала Констанс. – А это – очень плохо, когда занимаешься тем, чем занимаюсь я. Вчера умирающий бросил тарелку в сиделок – в моем отделении работают одни монахини – и крикнул: «Вы совсем меня не любите. Вы любите Иисуса Христа, лицемерки! А мне нужно, чтобы любили меня! Не трогайте меня, проклятые ханжи!» Представляете, я заплакала – врач не имеет права так расслабляться.
– Что ж, значит вам и вправду нужны перемены; как насчет поездки в Ту‑Герц? Мне вскоре понадобится побывать в Авиньоне. Вчера я посетил германскую миссию, и там согласились попросить у Берлина разрешения на представительство Красного Креста в неоккупированной зоне – хотя сомневаюсь, что она долго пробудет неоккупированной. Что скажете – путешествие в стан врага, так говорят? Боюсь, я выразился не очень корректно с точки зрения швейцарцев.
«Назад в Авиньон?» – мысленно изумилась Констанс, потому что эта идея показалась ей химерической, нереальной; поезда ходят плохо, граница закрыта, о чем ей было известно от людей, проезжавших через Женеву и постоянно навещавших друзей и родственников в разных клиниках, непрерывный поток приезжающих. С незапамятных времен город был большим санаторием, а не только политическим перекрестком. Его теперешний нейтралитет не был чем‑то новым; шпионаж и банковское дело процветали, а в воздухе витали прежние, хорошо знакомые разговоры о займах и объединении компаний. Принц находил все это интересным, многообещающим и вдохновляющим.
– Собственно, – сказал он, – когда представительство будет одобрено, я первый предложу вам отказаться от него. Но оно подошло бы вам, если бы ограничивалось годичным сроком и вы могли каждые две недели приезжать в Женеву? Проведать квартиру и продолжить свою здешнюю работу, только с меньшей нагрузкой. Что скажете?
Что сказать? Предложение было настолько неожиданным, что Констанс никак не могла осмыслить подобный вариант, и тем более ей было трудно принять решение. Когда они покидали Прованс, то думали, что прощаются с ним на многие годы, возможно, навсегда. Для Сэма это действительно оказалось навсегда. Констанс закрыла глаза и представила старый разбитый балкон, на котором они проводили много времени в то лето, а теперь леса, верно, укрыты первыми зимними туманами и трещат от тяжелых утренних заморозков. Печальная дорога, бежавшая мимо соседней деревни в тихий город с его ансамблем башен и башенок, с его широкими крепостными стенами, на которых было множество гнезд аистов, с его бастионами, облюбованными цыганами.
– Не знаю. Мне надо подумать.
– Конечно, надо подумать, – отозвался он, – да и представительства еще нет, так что у вас много времени.
– Да, – сказала Констанс, и в этот момент автомобиль, въехавший в серый город, резко повернул и оказался возле египетского дипломатического представительства. Стоявший на лестнице, что вела на крытое крыльцо, молодой человек вдруг оживился и направился к ним. Он был высоким и очень красивым. Принц мягко нажал на гудок и воскликнул:
– А вот и он наконец! Это мистер Аффад, моя совесть, мой советчик, мой банкир, мой исповедник – в общем, всё и вся. Он наверняка вам понравится.
Аффад и вправду был на редкость привлекательным мужчиной: сдержанный, с прекрасными манерами, внимательный и услужливый. Он открыл дверцу автомобиля и решительно протянул Констанс свою смуглую руку со словами:
– Я – друг Обри, близкий друг, поэтому без раздумий смею просить вас принять мою дружбу. Мне довелось много слышать о вас, и я мечтал с вами познакомиться. Ну вот! Я сказал свою речь.
Констанс спросила, прилетел ли он сюда вместе с принцем, и он ответил утвердительно.
– Считается, что я его советчик в бизнесе и охраняю его от несчастий, так что я стараюсь. Но это не всегда возможно.
Подходило время чаепития, и принц направился в сад, где на застекленной веранде, заполненной экзотическими цветами, стоял чайный стол, тщательно накрытый для трапезы и уставленный разнообразным печеньем. Тотчас слуга принес воду для чайника, и принц со своими гостями удобно устроились за железным садовым столом в ожидании чашечки китайского чая. Похоже, Аффад собирался сообщить принцу что‑то о делах, однако оборвал себя на полуслове и замолчал.
– Все в порядке, Аффад, при ней можете говорить; она – наш близкий друг.
Аффад приятно удивился.
– Вы читаете мои мысли. Но поверьте: никаких секретов, просто я подумал, что невежливо болтать о своем в присутствии третьего лица – вот и все.
Принц нетерпеливо кивнул.
– Фу‑ты ну‑ты, сколько суеты! Констанс не будет возражать, если мы немножко поболтаем, не правда ли, дорогая? – Он повернулся к Аффаду. – Итак…
Банкир вынул из кармана маленькую красную записную книжку и начал ее листать.
– Отлично, – сказал он. – Ваша поездка в Швецию и Париж дело решенное. Правда, транспорт теперь очень ненадежный, так что визит может занять больше времени, чем вы рассчитываете. У меня состоялся долгий разговор с астрологом Морикандом.[110]Его действительно пригласили к Гитлеру, но он не смог пробраться через границы, где идет стрельба, и вернулся.
Принц рассеянно шарил в карманах в поисках своей записной книжки, по‑видимому, желая сделать какие‑то записи, однако под руки ему попались фотографии его детей, и он принялся внимательно, с удовольствием, даже с обожанием вглядываться в них, слушая своего советчика, так сказать, вполуха.