ВАДИМ МОРОЗОВ
ОСНОВАНО НА РЕАЛЬНЫХ СОБЫТИЯХ 18+
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Мотопанк
| Ты думаешь ёрш – это рыба? Вот если налить в водку пива, Или допустим наоборот – Будет напиток, который прибьёт! Федул Жадный |
Моё первое знакомство с «Ершами» состоялось в Ульяновске весной 2008 года. Тогда я активно продвигал творчество Федула среди байкеров. Произошло это на открытии мотосезона, организованном симбирским байк-клубом «Семь ветров». На него мы были приглашены. Мы – это Федул Жадный, Дед Кильдос[1], основатель газеты Rock Arena Павел Красносельцев и я.
Сквозь сон было слышно, как капли дождя барабанят по брезенту нашей палатки. В полудрёме вспоминались события дня минувшего. Вчера был хороший день – солнечный и сухой. Вчера – пробег по городу сверкающей эмалью и хромом мотоколонны, различные конкурсы и весёлая хмельная попойка, ночное бдение у костра, водка и запечённая картошечка.
Водка явно была лишней. Во рту сушняк. Сегодня по плану рок-концерт, не отменят ли его из-за дождя? Нужно вставать. Интересно, который час? Побаливала голова. На ум пришла крылатая фраза: «Сон алкоголика короток и тревожен». Тут же вспомнились слова поэта:
«Крошка сын
к отцу пришёл,
и сказала кроха:
– Если выпил хорошо,
значит утром плохо!»[2]
Спать больше не хотелось, покидать тёплый спальный мешок тоже, но вчерашнее пиво проявляло настойчивость.
Дождь затихал. Я выбрался наружу. Палаточный лагерь, располагавшийся в поле на окраине города между дачно-пригородной деревенькой и обводной дорогой, в утреннем тумане казался бесконечным. Моросило. Обочина и грунтовые дороги размыты. Под ногами хлюпала грязь. Как и я, гонимые естественной надобностью, стали появляться люди, приводя в движение и наполняя собой межпалаточное пространство. Показались и мои собутыльники.
Мозаика из обрывков памяти и рассказов очевидцев восстанавливала картину недалёкого прошлого, наступавшее осознание влекло за собой разного рода «тёрки». «Разборки»[3] не обошли стороной и нас. Во имя предотвращения морбодоя пришлось мобилизоваться. Выяснилось – этой ночью спали не все... Похотливый Кильдос даром времени не терял – он совратил девицу. Ирония состояла в том, что эту легкомысленную мадам, эту Елену Троянскую, вступившую с ним в порочную связь, привёз байкер. Сам он, утомлённый чрезмерными возлияниями, спал богатырским сном, не чувствуя «подставы», в то время как прямо у него под боком наслаждались естеством друг друга наш Дед Кильдос и его подруга. Не берусь делать вывод, какой из аргументов позволил Кильдосу сурового возмездия миновать: довод, что содеянное произошло по обоюдному согласию или наличие в нашем лице группы поддержки, факт в том, что Дед Кильдос был всё же спасён.
К обеду погода наладилась окончательно. На костре в огромном казане хозяева приготовили соляночку. Вокруг собрались страждущие. С похмелья горячая солянка пришлась как нельзя кстати – её раздавали всем желающим.
К лагерю подъехала новая группа мотоциклов: заляпанные грязью «ИЖ Юнкер», переделанные, видавшие виды, но угадываемые «Уралы» и потрёпанный жизнью «Минск». Мокрые телогрейки, забрызганные брезентовые плащи и поношенные, грязные кирзовые сапоги приехавших так же контрастировали с кожаной амуницией байкеров, как и разительно отличался от глянцевых «Хонд», «Ямах» и «Харлеев» привлёкший мой взгляд «Минск». Последний, явно собранный в кустарных условиях, с небрежно нанесённой на бензобаке масляной краской надписью «За Рок!», скорее напоминал ведро с болтами.
Тем временем Федул Жадный, Красносельцев и я оказались у костра, где расположились президенты байк-клубов. Мы с удовольствием вкушали ту самую превосходную соляночку. Кто-то предложил солёные огурчики и водку. Я и Красносельцев отказались – вечером нам предстояло сесть за руль. Федул же охотно выпил. Выдохнул своё коронное – Хороша! Смачно, с хрустом, закусил огурцом. Все присутствующие пребывали в самом благостном расположении.
Мы уже доедали по второй порции, когда к костру подбрело некое «тело» с чёрной кожаной маской палача на голове.
– Кто здесь хотел меня видеть? – спросил он с явным вызовом.
– Ты кто такой вообще? Маску сними!
– Батька Вольный Опоссум! – обозначился человек в маске и презрительно повернулся к огню и присутствовавшим спиной. На его насквозь промокшем брезентовом плаще красовалась некая пародия на «клубные цвета»[4] – неаккуратно пришитый прямоугольный кусок ткани с нарисованной в центре «Розой ветров»[5], и надписями: «ЁРШ», заглавными буквами над ней и «Драйв Мото Братство» – снизу.
Присев на корточки, Опоссум наигранно-пафосно произнёс:
– Надо бы жопу просушить!
От его мокрой одежды в воздух поднялись клубки пара.
– Смело! Вообще припух! [6] – медленно выговорил стоявший рядом с нами байкер.
Не оборачиваясь, «Ёрш» изрёк:
– Ну, и что с того. Тепло и хорошо!
В ту же секунду, начавший было диалог, схватил незваного гостя за шкирку и принялся выдворять его прочь пинками. Изгоняемый оказал сопротивление. Завязалась потасовка и они оба упали в грязь. Отвечавшие за порядок представители «Семи ветров» сцепившихся еле разняли. Развели их по разные стороны.
– Мы здесь едим, а он сраку греть! – разгоряченно возмущался инициатор заварухи.
– Тоже мне, знать собралась! – бросил, уходя, Батька Вольный Опоссум.
После произошедшего инцидента царившее до этого умиротворение рассеялось. На душе появился неприятный осадок. Мы направились к своим палаткам.
– Если сравнивать с музыкой, то байкеры с большой вероятностью – рок, а этот «Ёрш» самый настоящий панк-рок, – сказал я.
Согласившись, Федул и Красносельцев продолжили логическую цепочку, назвав всё происходящее здесь «рок-н-роллом».
Некоторое время спустя я увидел, как «Минск» и «ИЖ Юнкер», те самые, что приехали в полдень, вновь колесят по лужам. За рулём «Минска» я опознал Опоссума. Мотоциклы удаляли ездоков от не приютившего и по всему враждебного им лагеря.
У сцены под руководством звукаря[7] возились байкеры и музыканты, помогая устанавливать и отстраивать акустическую аппаратуру. Подготовка к предстоящему концерту шла полным ходом.
Внезапно по палаточному лагерю прокатился шум хаоса – то была атака местных селян из близлежащей деревушки: они бежали, вооруженные арматурой и деревянными кольями. «Это сопляковские!» – выкрикнул один из ульяновских байкеров, устремившийся, словно разъяренный бык, к очагу конфликта. «Семь ветров» агрессию соседей урегулировали довольно оперативно. Мы даже не успели понять каким способом – применением физического воздействия или силой убеждения. Так или иначе, пострадавших мы не видели.
Что послужило причиной столь внезапного нападения, осталось для нас загадкой. Кто-то поговаривал, что всё произошло из-за какой-то сельской девчушки, примкнувшей вчера к байкерам, и я склонялся именно к такому объяснению. Как говорят французы, cherchez la femme![8] Однако Павел Красносельцев придерживался другого мнения: он считал, что это «Ёрш» прислал своих отомстить за нанесённое оскорбление. «Ёрш – рыба не только колючая, но и сопливая, – рассуждал он. – Явно они из одной деревни. Мотоциклы собраны из двух-трёх в один, без регистрационных номеров – в деревнях, на таких и гоняют».
Рок-концерт, в заключение которого выступал Федул, закончился далеко за полночь. Мы, свернув свои палатки, уехали домой, в Самару.
На одном из концертов Федула Жадного в тольяттинском кабаре «Синяя дыня», принадлежащего байк-клубу Al-Kashi, Дмитрий Гор пригласил меня на мотослёт Snow Dogs, организатором которого он является.
Зимой, в Жигулёвских горах, у подножья Молодецкого кургана по льду реки Усы, впадающей в этом месте в Волгу, проводились гонки на унимото[9]. Там я вновь увидел «Ершей»: они были одними из тех немногих, кто на зимний слёт прикатил на мотоциклах, что само по себе уважения достойно. Кроме того, «Ерши» приволокли с собой стальную ванну, поставленную на полозья, и устроили эпатажный перфоманс. Здесь я узнал, что «Ерши» наши, то есть самарские.
Ближе к следующему лету, от кипиш-мейкера и идейного лидера «Ершей» (именно так он представился мне по телефону), поступило предложение на участие Федула Жадного в устраиваемом ими фестивале «Мотодетонация». По этому поводу я встретился с ним и, не смотря на отсутствие маски, признал в нём того самого «Ерша», что приезжал в Ульяновск. Решив: «Подобное напоминание Опоссуму будет неприятно» – я обошёлся без воспоминания тех событий.
Несколько позже я припомнил, что и раньше, в пору, когда я ещё продюсировал группу «Антиминор», Опоссум обращался ко мне с аналогичным предложением, но тогда не сложилось.
Провидение упорно сводило меня с «Ершами».
В нескольких проектах у Федула образовалось с ними некое творческое содружество. Я стал часто общаться с Батькой Вольным Опоссумом и Драйв Мото Братством, узнав гораздо больше об этом неоднозначном персонаже и «Ершах»...
ЧАСТЬ I: НА ЗАРЕ
Вкус полыни
| Казалось, под фундаментом лишь твердь, Была надежда горькою ошибкой: Или беда придёт, иль встретит смерть, Судьба всегда стоит на почве зыбкой. Анатолий Болутенко |
Очереди, «эпохи застоя»[10] уходили в прошлое. Вместе с ускорением социально-экономического развития и научно-технического прогресса, гласностью и демократией[11], советский народ получил талоны на товары широкого потребления[12]. По ним продавались не только мясные, но и такие рядовые, ранее не дефицитные, товары как: сахар, крупы, растительное и сливочное масло, мыло и спички, сигареты и винно-водочные изделия. Приглашая в гости, стали шутить: «Вам чай с сахаром или руки с мылом помоете?» Ещё не появились «ножки Буша»[13]. В продуктовых магазинах, чтобы хоть как-то заполнить прилавки, по-прежнему возвышались пирамиды из одного вида рыбных консервов, банок с кабачковой икрой и ламинарией[14]. Постепенно на смену умению что-то «добыть», «урвать», купить (хотя бы даже синюшную «умершую своей смертью» курицу), стали приходить, теперь разрешённые и более практичные – кооперация и предпринимательство. В то же время экономический кризис обесценивал «деревянный» рубль. Незначительное увеличение заработной платы не покрывало быстрого роста розничных цен, денег в кошельках и карманах катастрофически не хватало.
Полагая, что прокормиться в деревне легче, Демидовы решили перебраться из Куйбышева[15] в районный центр. Владимир Михайлович, глава семейства, мастеровой человек, заводчанин, подумывал со временем основать там крепкое крестьянское хозяйство. Трое подрастающих сыновей должны были стать его надёжной опорой в этой мечте.
Большущая Глушь[16], название, говорящее за себя – это уже не маленькая деревушка, но ещё и не город. Это даже не провинциальный городок, с какой-никакой инфраструктурой и культурной жизнью. «Райцентр» – одним словом, и этим всё сказано.
Отец, обладая востребованной рабочей специальностью, трудоустроился быстро. А вот его попытка организовать сельхозкооператив по типу фермерского хозяйства, наткнувшись на административно-бюрократические препоны, осталась безрезультатной. Решить такую задачу без должных связей в советском и партийном руководстве оказалось нереальным. Офици-
ально это называлось «перегибы на местах»[17]. В очередной раз декларируемые государством возможности разошлись с действительностью.
Старшие братья Михаил и Александр пошли в большущеглушскую школу: Миша в пятый, а Саша в третий класс. Как водится, «новеньких» встретили враждебно, их стали «проверять». Сработала закономерность, заложенная природой на подсознательном уровне: любая стая или стадо не принимает к себе «чужака», а если и примет, то далеко не сразу. Вдобавок Миша носил очки, а очкарики – тема для школоты избитая.
Спустя годы совместного обучения они так и останутся для одноклассников «городскими», то есть инородными, не такими как все. К слову, братья связь с городом и не теряли, с завидным постоянством родители брали их в Куйбышев, где они общались с прежними друзьями по двору и бывшими одноклассниками.
Пока старшие адаптировались в новых коллективах, на долю младшего, Владимира, выпали серьёзные испытания и трагедия для всей семьи. Вова серьёзно заболел, и его под опекой матери определили в районную больницу. Они провели там три долгих месяца, но состояние здоровья Володи не улучшалось, он угасал. Когда выяснилось, что лечили не от той болезни, поставив правильный диагноз – лейкемия, их срочно перевели в больницу областную, но было уже поздно.
На второй день пребывания в городской больнице обессилившая от мытарств Татьяна Фёдоровна, уснула, а проснулась с холодным семилетним сыном на руках.
Так выпадения чернобыльского облака[18], застигнувшие их на отдыхе у отцовских родителей в Белоруссии три года назад, выбрали своей жертвой самого маленького, самого незащищённого.
Скорбь по младшему навсегда горьким комом засела в сердце каждого члена семьи.
У матери, что не мудрено, произошёл нервный срыв, граничивший с частичным помешательством. Она по нескольку раз в день во всём винила отца – и за ту злополучную поездку в Белоруссию, и за безденежье. При малейших проступках детей срывалась на них, словно полосуя лезвием, бросала фразу: «Лучше бы умер ты, вместо него!» На работу она уже больше никогда не вышла, по мере сил занималась домашним хозяйством.
На четверых мизерной зарплаты отца явно было не достаточно. Семья трещала по швам.
Надежды Демидовых на лучшую долю разбились.
Белая ворона
| Наши по традиции жить привыкли стаей, Белая ж с амбицией... и вообще другая: Все вороны каркают, все вороны кучкою, А она помалкивает и глядится злючкою, И сидит поодаль, каркает не хором... Даже кушать падаль ей кажется позором. Анатолий Рабин |
Радости Михаила Демидова не было предела, ему повезло неописуемо: он попал в самый лучший, образцово-показательный класс, управляемый чутким классным руководителем – Марией Ивановной Перворудовой. Её вклад в педагогику был отмечен на самом высоком уровне ещё в тяжёлые послевоенные годы, когда шло восстановление народного хозяйства Советского Союза после победы над фашистской Германией. Искренне и свято верившая в идеалы коммунизма, член КПСС, она была в почёте и уважении. Глубоко пенсионного возраста, строгая, но справедливая Мариванна доминировала в школе и могла запросто поставить «на место» даже директора. Авторитет её был непререкаем.
Миша всегда учился хорошо. Хорошие и отличные оценки в табеле Мариванну подкупили. К тому же мальчик занимался в музыкальной школе по классу баяна, замечательно пел и опрятно выглядел. «Чудо, а не ребёнок», – мысленно умилялась заслуженный педагог, ставя Михаила в пример всему классу.
Ученики послушно взирали на возведённый классным руководителем пьедестал, от чего тихая ненависть к «городскому очкарику» только росла: кто-то видел в нём конкурента, а кто-то просто завидовал.
«Новенький» отодвинул на второй план даже отличниц Казёнкиных, близняшек Людмилу и Ольгу, к которым Мария Ивановна всегда относилась благосклонно. Оксана Анищенко и её подруга Наташа Зябцева, «глаза и уши любимого педагога», не скрывавшие и даже гордившиеся своими «особыми» отношениями с Мариванной, тоже были смещены. Уступили место Михаилу и другие фавориты.
Так продолжалось месяца два, по прошествии которых положение дел резко поменялось с плюса на минус. Практически одновременно произошла череда событий, способствовавших низвержению Демидова и исключению его из «списка любимчиков» Мариванны.
Сначала Марии Ивановне донесли то, чем по простоте душевной Миша сам поделился с одним из учеников класса. Лёшка Балякин уведомил её, что в Куйбышеве, в прежней школе, Михаил был отпетым хулиганом, лазил везде, на переменах дрался, а после уроков делал из гвоздей ножи, расплющивая их на трамвайных рельсах, пуская вагоны под откос. А ещё за плохое поведение в пионеры его приняли самым последним в классе, по остаточному принципу: «Ну, ладно, давайте и этого, чтоб не выделялся».
Буквально через пару дней после получения этой информации произошло такое, чего вообще не могло произойти: Мария Ивановна подверглась критике со стороны ученика, – этого она не могла увидеть даже в кошмарном сне, да и другие учителя и учащиеся большущеглушской школы возможность подобного слабо себе представляли. Не то чтобы понятие «гласность»[19] до Большущей Глуши не дошло, просто, как и большинство советских людей, умудрённые жизненным опытом и приученные к осмотрительности, делать смелые заявления они остерегались. Наглядным примером восприятия «гласности» является эпизод анекдота тех времён: «Скажи на партсобрании всё как есть, и тебе ничего не будет: ни премии, ни путёвки – ничего не будет!» Сам факт критического высказывания Михаила стал событием революционным, ломающим грани привычного.
Во время классного часа, традиционно клеймя позором отстающих, Мариванна говорила, что перестройку нужно начинать с себя, что личный вклад каждого в построение светлого будущего страны для них, школьников, начинается с хороших отметок, что партия и народ дали им возможность бесплатно учиться, а двойки и тройки – это брак. «Что будет, если рабочий, делающий деталь для космического корабля допустит брак?» – спрашивала она. Тут, решив пожурить Демидова за слабый ответ на уроке физики, которую она преподавала, Мария Ивановна обратилась непосредственно к Мише:
– Твоя тройка – это ведь брак, так Михаил?
– Чё мой-то сразу брак? Может, Ваш! Вы непонятно объясняете, а я отвечай! – выпалил он, внезапно обнаглев.
Тишина. Было слышно, как жужжит муха, в отчаянии бьющаяся об оконное стекло. Класс оцепенел, замер в ожидании, что же будет. И тут же, как гром среди ясного неба, ещё более дерзко, Михаил выдал:
– Может, перестройкой своего сознания займётесь?! Учителей это тоже касается! Как чё не нравится, так сразу на последнюю парту отсаживать. Может там гении сидят? Судьбы людей на заре юности калечите! Чё мы-то у вас всё должны? А вы нам ничё не должны? Объяснять нормально, например. Моя тройка – это и Ваша тройка!
Мария Ивановна опешила, она долго молчала. Молчал и класс.
– Я так понимаю, ты всё сказал? – наконец произнесла она. – Свою лень ты пытаешься списать на учителей! Думаю мне нужно поговорить с твоими родителями. Скажи им, что я их приглашаю для беседы на завтра, после уроков. Классный час окончен, все свободны.
Татьяна Фёдоровна, посетив школу в назначенное время, имела с Марией Ивановной долгий и нелицеприятный разговор, последствием которого стал грандиозный скандал, устроенный ею дома. Досталось всем – и Владимиру Михайловичу, и Саше, и, конечно же, больше всех «за срыв классного часа» получил Михаил.
На следующий день урок физики по расписанию был последним. Бывший любимчик Мариванну раздражал, вёл себя вызывающе, постоянно вставлял каверзные вопросы. «Этот предатель» явно пытался вывести её из себя, он всё делал ей назло. И ведь добился «гадёныш» своего: Мариванна была на взводе. В конце урока она попросила класс сдать дневники для проверки. Проходя по рядам, Мария Ивановна поравнялась с Демидовым:
– Твой дневник.
– Я его дома забыл! – грубо ответил Миша.
Тут же машинально, Мариванна хлопнула его по башке стопкой собранных дневников.
На этот опрометчивый поступок педагога Михаил выдал фразу, впоследствии переведённую на все языки мира:
– Насилие над личностью – это позорно! – полушёпотом, но очень чётко произнёс он.
По классу прокатился смешок.
– Чтобы вам всем не было так весело, – со всей суровостью своего профессионально поставленного голоса сказала Мария Ивановна. – Михаил пойдёт за дневником домой, а все остальные останутся здесь до его возвращения. Мы с вами побеседуем о правилах поведения и уважении старших. Как гарантию того, что Михаил вернётся, свой портфель он оставит здесь.
Мариванна в тайне надеялась, что Демидов соврал, и его дневник на самом деле лежит у него в портфеле – уличить его во лжи ей сейчас было бы очень даже кстати.
Миша, направляясь к выходу, обещал классу скоро вернуться, добавив при этом, что коллективное наказание – это фашистские методы, попахивающие концлагерями.
– Коммунисты так не поступают! – закрывая за собой дверь, бросил он.
Мариванна потерпела фиаско. Дневник Михаил действительно забыл дома.
Перекусив и сменив школьную форму на яркий свитер, Миша прихватил забытый утром дневник, сел на свой любимый велосипед и поехал к школе.
Вся эта неделя была не по-ноябрьски тёплой. Вот и сегодня послеобеденное солнце светило как-то особенно ясно. В памяти Михаила всплыл увиденный им на днях телерепортаж программы «Время»: лица возбуждённых людей, разрушающих стену между Восточным и Западным Берлином. «У них там настоящая революция», – подумал он, и его охватило озорное рок-н-рольное настроение.
Проезжая мимо окон класса, в котором его уже битых два часа ждали одноклассники под нотации Мариванны – так, чтобы его заметили, Миша, с победным видом размахивая своим дневником, громко прокричал:
– Сейчас уже внеурочное время, расходитесь по домам. Дневник я завтра принесу!
О демаршах Михаила по школе поползли слухи. Стали шептаться про покачнувшуюся несокрушимость Мариванны. Известность Демидова вышла за рамки отдельно взятого класса. Ему симпатизировали – правда тайно, даже некоторые молодые учителя.
Большущеглушская школа разительно отличались от того, к чему Миша привык в школе городской. Контраст Демидова ошеломлял. Нравы, царившие среди преподавательского состава, вызывали у него недоумение: отвесить подзатыльник ученику, ударить его по голове стопкой тетрадей, бросить в учащегося линейку или того хуже – сломать об него указку было здесь делом вполне привычным. Причём ученик, о голову которого указка была сломана, в этом же и обвинялся: «Я об тебя указку сломала! Принесёшь мне новую!» – обычное требование учителя в такой ситуации. Этого Михаил не понимал, и не желал мириться с подобным. Школьный быт тоже был на средневековом уровне, и это в то самое время, когда полёты в космос перестали быть чем-то необычным! В классах висели рукомойники: бачок с носиком-рычажком, выполнявшим роль клапана, при поднятии которого ладонью вода из бачка лилась на руки. Заливать воду в бачок и выливать грязную воду из ведра нужно было сходив с вёдрами на улицу к водораздаточной колонке или на помойку, в зависимости от того что нужно сделать: набрать чистой воды или вылить грязную. Школьный туалет находился во дворе. Это был сарай из нестроганых досок, побелённых известью и разделённый на две части. Расположенный над огромной общей для мужской и женской половины выгребной ямой, он являлся символом настоящего равенства полов, ибо запахи и звуки в нём так же были общими.
Через неделю Михаилу настала очередь быть дежурным, в обязанности которого входила влажная уборка классного помещения после окончания занятий. Миша, как и требовалось, класс вымыл. Уходя домой он, чтобы не оставлять его открытым, взял ключ из выдвижного ящичка учительского стола, запер дверь, а ключ сдал школьному вахтёру.
Мария Ивановна возвращалась из учительской в свой класс, где Михаил Демидов должен был домывать полы. Она хотела поговорить с ним без свидетелей, доверительно, по душам. Подойдя к классу, Мариванна упёрлась в закрытую дверь. За дверью тихо. Дёрнула ручку – закрыто. В классе осталась её сумочка и верхняя одежда. Досада и вопросы: «Где Демидов? Как попасть в класс? Где ключи?..»
После длительных поисков ключи от класса она обнаружила на вахте.
Добрую половину ближайшего родительского собрания Мария Ивановна посвятила Михаилу, объявив, что «новый ученик оказался нечистым на руку: он запросто лазает по учительским столам, отличается неадекватным поведением, и состоит на учёте в детской комнате милиции; на месте родителей она бы поостереглась разрешать своим детям водить дружбу с подобным типом».
Дома, как водится, Мишке влетело. Особенно мать возмущалась по поводу «воровства из учительских столов» и постановки его на учёт в милицию. Доводы Михаила, что это по большей части выдумки, успеха не имели. У неё не было желания ни в чём разбираться: в очередной раз, бросив ему укор в том, что умер Володя, а не он, Татьяна Фёдоровна кричала:
– Виноват – отвечай! Нечего оправдываться!
Отец, попытавшийся вступиться за сына, отгрёб «по самое не хочу» – ему она тоже припомнила всё.
В семье периодичность громких скандалов увеличивалась в геометрической прогрессии. Обстановка становилась, мягко говоря, невыносимой.
Владимир Михайлович стал всё чаще задерживаться на работе.
Александр замкнулся в себе, в столь раннем возрасте углубившись в изучение философских трактатов Сократа, Платона, Аристотеля, Цицерона и Сенеки.
Михаил, которого с раннего детства манили неизведанные дали, в своих похождениях удалялся всё дальше и дальше от дома. В учебный период он пропадал сразу после занятий в пятницу, и возвращался лишь воскресным вечером. Во время каникул его отсутствие исчислялось неделями.
Ситуация в школе для Миши стала складываться не лучшим образом. Стараниями Мариванны фамилия Демидова всё чаще и чаще произносилась как синоним всего отрицательного, приобретя статус «общешкольной головной боли». Перворудова ожесточённо «клевала» Михаила – ежедневно и без устали. Он был виноват во всём: кто-то на перемене сидел на подоконнике и сломал цветок – виноват Демидов, кто-то нарисовал чёртика на доске – Демидов, кто-то принёс на ботинках грязь – Демидов, забыли выключить свет – опять Демидов. Прочно засев в мозг Мариванны, Демидов стал её пунктиком, на котором она необратимо зациклилась. В учительской, на родительских собраниях и на уроках Демидов не сходил с уст Перворудовой.
Казёнкины, Балякин, Анищенко и Зябцева в «табели о рангах» заняли свои прежние места. Они очень старались «работая» на Мариванну: преподносили ей ежедневную пищу для нападок, не только подлавливая Михаила на малейших проступках, но и провоцируя и откровенно клевеща на него.
Бегали мальчишки на перемене, уронили учительский стул, кидались тряпкой для протирки классной доски, которая в результате на люстре повисла – обязательно свалят это на Михаила. Потерялась у кого-то ручка – «ябеды-отличницы» тут же с претензиями к Демидову. Он им в ответ, что ни при чём: «Паситесь лесом!» Они в драку – давай царапаться. Оттолкнёт Мишка в порыве самую назойливую – всё, попал! – та тут же бежит жаловаться: «Меня Демидов побил!» И очередной прессинг ему обеспечен.
Одноклассники, придиравшиеся и до этого, почувствовали одобрение свыше. Иной раз, будто получив прямое указание, они задирали Михаила. Участились стычки с пацанами в школе и за её пределами. Особенно Мише было обидно, когда дав отпор одному, «отомстить» приходили со старшими братьями – по двое, по трое, вчетвером или вообще впятером.
Успеваемость Михаила, если судить по отметкам, стала падать, но Миша учился не для отметок, он учился для себя. Получать знания на данном жизненном этапе было одной из основных его целей. Он много читал, штудируя ставшую общедоступной диссидентскую публицистику и литературу, изучал точные науки. Его подготовка была таковой, что по объёму скопившихся в голове знаний он мог любого «хорошиста», да и многих отличников своего класса заткнуть за пояс.
Коллектив класса, подстрекаемый Перворудовой, и без того не жаловавший «городского задавалу», охотно Демидова отверг. Михаил стал как будто бы вне его, противопоставляя себя всем и вся. В нём кипела обида и злость, он был похож на затравленного зверёныша, скалил зубы и огрызался, скептически воспринимая окружающий мир и происходящее в нём. Почвы для скепсиса было хоть отбавляй, старая, не претерпевшая к тому времени переработок и изменений школьная программа разительно отличалась от стремительно меняющейся действительности. Учителя продолжали оперировать прежними догмами, напоминая Михаилу маразматиков, проповедующих утопические идеи и упорно цепляющихся за прошлое.
Круговая порука мазала, как копоть, а сердце Михаила требовало перемен.[20] Его юношеский максимализм никакого примирения с днём вчерашним не допускал.
Как-то в раздевалке после урока физкультуры Егор Бирюков, подзузукиваемый Балякиным, решил «зарвавшегося очкарика» «проучить». Превосходящий щуплого Михаила физически, в том числе и массой тела, он стал инициировать драку: «Ну, что новяк, сявка вякающая, один на один биться будем?». Одноклассники обступили их в предвкушении боя. Бирюков даже не понял, что нарвался. Миша давно уже ждал удобного повода выместить скопившуюся злость на ком-то из своих обидчиков. Он с ходу пошёл в атаку, всю ярость вложив в первый, мгновенно нанесённый по лицу соперника, удар. Не давая Егору опомниться, он молотил его не переставая, пустив в ход не только кулаки, но и колени. Встретив лишь слабое сопротивление, Миша загнал согнувшегося и закрывавшего голову руками Бирюкова в угол раздевалки. Оторопевшие сначала, а затем пришедшие в себя одноклассники силой стали оттаскивать Демидова, к тому моменту уже пинавшего ногами обмякшую массу, которую представлял собой Егор Бирюков. Вскользь досталось и разнимавшим.
На следующем за физкультурой уроке всхлипывающий Егор стоял у доски. Его лицо распухло, рассечённая бровь, под носом остатки крови, вытираемые мокрым платком. «Кто это сделал?» – задавала классу вопрос возмущённая учительница. Никто не признавался. Бирюков тоже не называл имя обидчика. Разборки по этому случаю проводились целую неделю. Бирюков с забинтованной головой, жёлто-синим опухшим лицом и потупленным взглядом был выставлен для всеобщего обозрения на школьной линейке, но тщетно – виновного так и не нашли.
Не секрет, если посвященных в тайну больше одного, рано или поздно она станет известна. Возможно, кто-то из присутствующих при избиении Бирюкова одноклассников рассказал девчонкам, а те проинформировали классного руководителя, или тот же Балякин сам втихую в выгодном ему свете расписал Мариванне подробности происшедшего. В общем, месяц спустя Демидов был призван к ответу. В результате его исключили из пионерской дружины.
Так Михаил окончательно и бесповоротно попал в группу «анти», как он сам её условно обозначил. Был и положительный момент во всей этой истории: задиравшиеся ранее пацаны от него немного «отстали». Теперь Мишке хватало словесных угроз, чтобы запугать противника.
Подвергнутый порицанию и будучи отторгнут, Михаил наблюдал за социумом со стороны, анализировал и делал выводы. Он мысленно разделил всех учеников на четыре группы:
«Любимчики» – как правило те, кто учителей слушался во всём (зачастую ябеды в детстве и стукачи в юношестве, возглавляющие отряд «серой массы»);
«Серая масса» – беспрекословно идущая в ногу в легко управляемом строю, аморфная и идеально серая толпа;
«Неопределёнка» – прыгающие из группы в группу из года в год, от случая к случаю, по воле чего-то там почесавшегося. Порою представители этой группы, «выкинув номер», ненадолго попадали в «анти», но затем, «исправившись», плавно вливались в «серую массу»;
«Анти» – разношёрстное и неоднородное меньшинство, бросающее вызов учителям и их приспешникам, в чём-то взаимодействующее между собой, но, как правило, каждый сам по себе.
Себя Миша стал представлять в центре арены Колизея, трибуны которого послушно указывали большими пальцами вниз, потому как те немногие, сочувствовавшие ему, поднять большой палец вверх не решались. Он же считал себя выше этих плебеев. Он впереди них, он – авангард.
Правда умудрённого педагога
| Общаясь с дураком, не оберешься срама, Поэтому совет ты выслушай Хайяма: Яд, мудрецом тебе предложенный, прими, Из рук же дурака не принимай бальзама. Омар Хайям |