и немного, зато интенсивно – мы ездили в разные
поездки, начиная от сбора грибов под Ижевском и
кончая длинными поездками – на машине в Моск-
ву и Ленинград, а однажды мы даже целый месяц
всей семьей отдыхали на Украине, в Закарпатье, по-
бывав перед этим в Киеве, где родители принимали
участие в научной конференции. Отец делал мно-
го фотографий, снимал на камеру, даже давал мне
нажать на ней «пуск». Он нас даже баловал иногда
– в отличие от мамы, например, - и покупал нам то
попугаев, то проектор для просмотра слайдов, то
сладости – когда, в общем, на это денег не было, а
однажды даже привез из Ленинграда собаку… Он
учил меня водить машину, фотографировать, мас-
терить разные полезные вещи, ремонтировать тех-
нику… Он помогал Наташе и Люсе в самые трудные
периоды их жизни… Он нас защищал, когда на нас
жаловались – например, соседи. Он много думал
о нашем будущем, старался сделать все, что мог,
чтобы создать нам условия для развития и профес-
сионального роста. Он учил меня ездить на двухко-
лесном велосипеде и бежал за мной – на протезе! –
чтобы подстраховать, я это помню. А самым моим
приятным воспоминанием об отце остался наш обед
в столовой университета. На первый взгляд ничего
особенного: отцу надо было меня накормить, я при-
шел к нему на кафедру, и мы пошли в столовую уни-
верситета. Вдоль раздачи стояла очередь студентов,
но преподавателям разрешалось брать вне очереди.
Отец взял тарелку борща. Может, было еще что-то,
но я запомнил этот борщ. Потом мы пришли в отде-
льную комнату, где обедали только преподаватели.
Мы сели за стол, накрытый белой скатертью, у нас
была тарелка борща, две ложки, на столе стоял хлеб
(бесплатно! – ешь, сколько хочешь), соль, перец и
горчица. Отец посолил борщ, поперчил, взял лож-
ку горчицы и положил ее на край тарелки. Потом
он немного горчицы растворил в борще, тщатель-
но размазывая ее ложкой по дну тарелки и объяс-
няя мне, что это очень вкусно. Я тоже размазывал
горчицу своей ложкой. А потом мы стали есть этот
борщ из одной тарелки – и это было очень вкусно! И
так здорово! Никогда не знаешь, что̒ окажется са-
мым ярким воспоминанием…
Я также знаю от мамы – сам-то не помню, конечно, -
что отец очень любил, когда мы были маленькие, во-
зиться с нами, катать нас на себе, подбрасывать вы-
соко. И мы это тоже очень любили и радовались. Так
что положительных эмоций, вроде, было достаточно.
И вот, несмотря на это, на все эти положительные
моменты, общее мое воспоминание – я старался избе-
гать общения с отцом. Я чувствовал себя спокойнее,
когда отца не было дома. Когда он приходил, обста-
новка в доме, до этого спокойная и расслабленная,
становилась напряженной, и я старался под любым
предлогом улизнуть на улицу, где чувствовал себя
гораздо спокойнее. А если не было такой возможнос-
ти – старался не выходить из нашей детской комна-
ты, куда отец заглядывал редко.
Когда я осознал это мое общее воспоминание, я по-
думал, что причина заключается в моей плохой па-
мяти – возможно, она просто запомнила пару таких
моментов, забыв множество тех, когда я стремился
быть с отцом. Тогда я решил восстановить этот про-
бел и воспользоваться воспоминаниями своих сес-
тер – они-то уж наверняка помнят больше, чем я, и
их впечатления об отце, наверное, совсем другие.
Я попросил старшую сестру Наташу написать не-
большие воспоминания о ее детстве и роли папы и
вообще родителей в нем. Я не ожидал от Наташи мно-
готомного труда, зная о ее приверженности краткос-
ти, которая у нее является даже не сестрой таланта, а
им самим. Однако, я поразился ее ответу – это были
воспоминания, уместившиеся на 15-20 строках,
да еще и начинавшиеся словами «к сожалению, я о
папе не могу вспомнить ничего такого положитель-
ного»… Выходило, что мои впечатления не так уж и
беспочвенны? И я стал более внимательно изучать
наше прошлое, размышлять о нем, стараясь понять
это противоречие…
Общее впечатление от нашего воспитания я бы, на-
верное, сформулировал так: родители были к нам вни-
мательны и требовательны. Окружающие нас, в основ-
ном, хвалили, а родители - ругали. Не в том смысле,
что они нас все время ругали, а в том, что общались,
разговаривали они с нами в основном по поводу совер-
шенных нами проступков – плохого поведения, пло-
хих отметок, в связи с жалобами соседей и т.п. То есть
тогда, когда надо было принимать меры. Все осталь-
ное общение было, как правило, просто бытовое – что
надо сделать, куда сходить и т.д. Это неудивительно
– ведь речь идет о времени, когда существовали не
написанные, но созданные и «втертые в кожу» стан-
дарты общения взрослых с детьми, стандарты воспи-
тания. И эти стандарты не предусматривали особой
нежности и душевности – они предусматривали под-
готовку детей к жизни, которая есть постоянная борь-
ба: «И жизнь не зря зовут борьбой, и рано нам трубить
отбой … - орлята учатся летать». Так что вот, видимо,
все нежности, игры и обнимания остались в глубоком
детстве, и чем старше становились мы, тем в большей
степени основной формой общения оказывалась под-
готовка вот к этим полетам, а на остальное, видимо,
времени уже не оставалось, а может, это остальное
считалось уже пройденным и неважным перед лицом
надвигающейся самостоятельной жизни…
Наташа – моя сестра - первый ребенок родителей
– так что ей и досталось первой. Она родилась в пери-
од маминой работы в Сыктывкаре, но уже через год
родители переехали в Ижевск и жили в общежитии.
На Наташу свалились все тогдашние представления
отца о воспитании. Воспитывать предполагалось
в строгости, распорядке и прочем порядке, прочно
сидевшем в головах людей – неравнодушных воспи-
танников того времени. Ее даже кормили по расписа-
нию. То есть если она (грудной ребенок!) плакала от
голода – не давали есть, пока не наступит время! Но-
чью отец не позволял маме вставать к Наташе, если
она плакала и просила есть не вовремя. Наташа была
очень – и даже слишком – подвижным и энергич-
ным ребенком, который с самого своего рождения
не давал родителям расслабляться. Укротить ее не
могли никакие команды и наказания. В общежитии,
где они жили, Наташу обычно выпускали в коридор
– играть с другими детьми и не мешать родителям
заниматься. Наташа организовывала мероприятия,
которые, в конце концов, в основном заканчивались
проблемами – или плачем других детей, или разби-
тыми окнами, а то и мелкими травмами. Она была
очень активна, и сидеть на месте не могла ни секун-
ды. Родители постоянно получали замечания от сосе-
дей по общежитию по поводу поведения Наташи – и
считали своим долгом тут же принять меры. Но они
совершенно не знали, что делать, как ее остановить.
Её не выпускали из комнаты, где они жили, но она
двигалась постоянно, не давая родителям работать –
писать статьи и готовиться к лекциям. Иногда при-
менялся творческий подход – ей давали перебирать
то ли макароны, то ли крупу, и ее хватало минут на
5. В общем, свободы Наташе не предлагали, ей при-
ходилось завоевывать ее самой и постоянно бывать
наказанной за это. Она везде была «зачинщицей»,
устраивала рискованные игры – куда-то прыгать, бе-
гать, прятаться, бегала по крышам – короче, своим
поведением наводила ужас на соседей, пока родите-
ли были на работе. Потом соседи жаловались роди-
телям, и родители ругали и наказывали Наташу. А
за что, спрашивается, ругали? Спасая лягушонка,
попавшего в щель, она разобрала кирпичный угол
дома. Двух мальчиков, которые написали в штаны,
стегала веткой по голым попам, приговаривая «бу-
дете проситься на горшок». Мальчики послушно
стояли и ревели, хотя были на голову выше Наташи!
Бедная Наташа! – на нее жаловались и ее ругали, в
общем-то, просто за несоответствие представлениям
соседей и родителей о том, каким должен быть ре-
бенок. Она была другая – вот и доставалось ей. Она
брала без спросу деньги, чтобы купить шоколадку
мальчику, которого в классе все обижали, она однаж-
ды легла на рельсы, чтобы посмотреть – проедет ли
трамвай, хватит ли под ним места. Однажды, когда
ей было 3 года, она упала в огромную канаву, пол-
ную воды, была холодная погода, Наташа была в
пальто, рядом никого – запросто могла утонуть, но
она сумела выбраться. В общем, как-то так постепен-
но у меня сложилось представление, что Наташа рос-
ла сама по себе, не будучи избалованной вниманием
родителей. Это, конечно, не совсем так – родители
уделяли ей внимание, и даже достаточно большое.
Они следили за ее учебой, отдали ее в музыкальную
школу и даже купили пианино – Наташа очень хоте-
ла заниматься музыкой, часами сидела и слушала,
как занималась музыкой ее соседка, и это не прошло
мимо внимания родителей. Они прилагали усилия
к ее воспитанию, но усилия эти были, в основном,
в направлении, я бы так сказал, «исправления не-
правильного и воспитания правильного». Ни о ка-
ких «разговорах по душам или о жизни» Наташа не
помнит, да их и не было – это мне подтвердила мама,
некогда было – работа, домашние заботы… Общение
с детьми не являлось тогда первоочередной задачей,
главным делом была работа! А маме еще приходи-
лось много времени отдавать покупке продуктов, го-
товке, обеспечению нас всем необходимым… Мама
рассказывала, она через день тратила примерно 4
часа, чтобы только найти необходимые продукты!
И можно представить, как она уставала. Так что тут
и правда не до разговоров по душам… Да что там
разговоры по душам – например, о том, что у жен-
щин бывают менструации, Наташа узнала только из
собственного опыта, будучи совершенно не готовой
к этому. Кстати, прогресс у родителей в этом деле
(я имею в виду половое воспитание детей) от ребенка
к ребенку оказался совершенно небольшой: единс-
твенную беседу мамы со мной на эту тему (отец во-
обще со мной об этом никогда не говорил, как и во-
обще о личном) я помню дословно. Я сидел в своей
комнате и делал уроки (наверное, это был 9 или 10
класс), мама вошла в комнату, и без всякой подго-
товки сухим, казенным голосом сказала: «Вот один
мальчик так вел себя с девочками, что в 16 лет стал
отцом». На этом беседа была закончена. Мама так и
не сообщила мне, что конкретно делал этот мальчик,
чтобы добиться такого замечательного результата.
Наверное, это и не было целью. Скорее всего, просто
надо было выполнить план – и провести половое вос-
питание, вот она и провела. Представляю, чего ей это
стоило, и как она к этому морально готовилась, ведь
по представлениям того времени с детьми вообще не
полагалось вести подобные разговоры, да и вообще
никакие разговоры на темы, не связанные с «что та-
кое хорошо и что такое плохо». Так что мама в этом
смысле обогнала время, можно сказать. И сегодня,
когда у меня четверо детей, я вполне мог бы отметить
ее заслуги в моем воспитании и сказать «А ведь мама
предупреждала…»
В общем, общение с родителями было ограничено
необходимостью. Маме еще мы могли пожаловать-
ся – например, болит голова. Я не помню, чтобы я
когда-нибудь жаловался отцу. Да что там жаловал-
ся – даже то, что следовало сказать непосредствен-
но ему, мы говорили маме, а она – передавала отцу.
Я не знаю наверняка, почему мы не хотели разгова-
ривать на проблемные темы – да и на другие тоже – с
отцом, но думаю, в первую очередь потому, что обще-
ние с отцом в большей части было связано с нашими
проступками, а значит, с напряжением, слезами, на-
казанием. Отец никогда не бил нас, даже, по-моему,
особо и не наказывал. По крайней мере, наказания
мне не запомнились. Возможно, они не запомнились
потому, что гораздо хуже наказания был сам процесс
объяснения с отцом по поводу совершенных проступ-
ков, на фоне которого приговор – каким бы он ни
был – воспринимался с облегчением, как знак окон-
чания страшного процесса дачи объяснений на кух-
не, о котором я уже рассказывал. Впрочем, однаж-
ды отец меня все-таки бил, точнее шлепал по голой
попе. Дело было так: я нашел 2 рубля. Нашел я их, к
сожалению, не на улице, а дома. Но! – не где-нибудь
на столе, и уже тем более не в папином пиджаке, а на
полу в ванной около стиральной машины. Ну, ясное
дело – ничьи! А 2 рубля по тем временам – огромные
деньги. Могу напомнить: самое лучшее мороженое
того времени – да и вообще всех времен! – эскимо
«Ленинградское» - стоило 22 копейки. То есть можно
купить целых 9 штук! Что я и сделал, позвав с собой
моих друзей из класса и двора. К сожалению, один
из них после «банкета» «заложил» меня Наташе, а
она – я не знаю почему – сказала родителям. Т.е. она
сказала, наверняка, маме, а мама – отцу. Как и пола-
галось, я был вызван на кухню. И, как и полагалось,
надо было рассказать правду. И я ее рассказал – где
я нашел эти два рубля. И даже по требованию отца я
указал точно место на полу в ванной, где они лежа-
ли. Как оказалось потом, эти 2 рубля были оставле-
ны мамой для тети Нади, нашей знакомой, которая
приходила 2 раза в месяц помочь маме по хозяйству.
А деньги у нас обычно оставляли в кухне на буфете,
так что по мнению отца, я не мог их найти в ванной.
Поэтому мои показания о том, где я их нашел, он
счел ложными и повел меня в комнату, сказал снять
штаны и лечь на диван. И стал меня шлепать. Мне
не было больно – по крайней мере, я не помню боли.
Единственное, что запомнил – обида. Шлепнув меня
пару раз, отец предложил мне снова показать место
нахождения клада. Я снова показал ему пол в ван-
ной. Он меня снова шлепал. И так продолжалось до
тех пор, пока я не сломался – а я таки сломался – и,
догадавшись, какого ответа от меня ждут, показал
на буфет. На этом экзекуция прекратилась. Потом,
в присутствии мамы, происходило дальнейшее раз-
бирательство, в ходе которого выяснилось, что мама
в тот день оставила деньги – эти самые 2 рубля - на
стиральной машине! Так что мои первоначальные
показания подтвердились, и это расстроило отца еще
больше: он-то, конечно, хотел, чтобы его сын был
смелым, сильным и стоял за правду до конца – пусть
даже его пороли бы ремнем, а не то что рукой по попе.
И я уверен – окажись отец на моем месте в моем воз-
расте, он бы ни за что не отказался от своих слов – с
его-то волей… А мне, - как говорилось в одном филь-
ме – не достался этот ген. И отец был разочарован –
я это помню, как сейчас. Еще мне Наташа рассказы-
вала, как отец шлепал ее. Она совершила какой-то
проступок (наверное, серьезный), за который ей, по
решению отца, полагалось наказание – шлепание по
попе. И вот отец повел Наташу на экзекуцию, а она
была маленькая и очень боялась и плакала. И тогда
отец, видимо, чтобы она не боялась, пообещал ей, что
шлепнет только рукой и один раз. Но от шлепания
вообще он не отказался. Я вот так думаю, что отец,
понимая, какую важную роль в его жизни играла его
воля, сколько важных достижений пришло именно
благодаря ей, сколько благодаря ей он смог выдер-
жать, хотел такой же воли и для каждого из нас. Но
у нас ее не было – по крайней мере, мы ее не демонс-
трировали там, где, по мнению отца, должны были.
Вот он и старался воспитать ее в нас – для нашей же
пользы, так сказать, как орудие в борьбе с проблема-
ми надвигающейся взрослой жизни.
Так вот, поскольку общение с отцом происходило,
в основном, по таким мало приятным поводам, то и
условный рефлекс у меня выработался соответству-
ющий: старался как можно реже попадаться отцу на
глаза. Наташа – моя старшая сестра – тоже предпо-
читала меньше общаться с отцом. У Люси, возмож-
но, такой проблемы не было – ведь она была паинька
и совершенно правильная, так что бояться ей было
нечего. Впрочем, это не совсем так, и я помню один
случай, когда и ей досталось.
Я не помню, что̒ конкретно Люся сделала, по-мое-
му, она нагрубила маме. Ей было лет 12 тогда, и в
этом возрасте такое вполне возможно, как мы теперь
знаем. Какие там были слова - не помню, но все кон-
чилось тем, что разгневанный отец, которого не удов-
летворили Люсины извинения перед мамой – воз-
можно, они были произнесены с недостаточной долей
искренности - стал заставлять Люсю целовать маме
руки. Мама при этом робко и тихо говорила «ну зачем,
Павлик?», но отца уже было не остановить, он громко
(что было крайней редкостью!) говорил, почти кричал
на Люсю «Целуй матери руки!». Мне было страшно,
хотелось убежать, но убежать было нельзя – в такие
моменты хотелось только одного – чтобы меня не за-
метили, а любое движение могло привлечь внимание.
Так что я сжался – и это неважно, что в данном случае
колокол звонил не по мне – все равно было страшно.
Мама, по приказу отца протянувшая Люсе руку для
поцелуя, старалась никуда не смотреть и находилась,
наверное, в не меньшем напряжении, чем я. Люся,
уже вся в слезах, прикасалась губами к маминой руке,
одновременно обмазывая ее своими соплями. Именно
эта деталь помогла мне пережить бурю – я сконцент-
рировался на этом веселом моменте и сумел отвлечь-
ся от страшной действительности. Вот, видимо, такие
моменты – даже если и не ты виноват – перевесили
все положительные события и оставили прочные вос-
поминания о той беззащитности перед лицом – пусть
и справедливого – правосудия, когда тебе надо пе-
режить этот момент и ты знаешь, что помощи ждать
неоткуда – ты один перед этим огромным прессом.
А пресс действительно был огромным – я уже гово-
рил, что сила личности отца и внушения были таки-
ми, что тебя практически парализует, и чувствуешь
себя абсолютно беззащитным.
Сила воли моего отца. Это, наверное, мог бы быть
отдельный предмет для изучения и обдумывания.
Достаточно только вспомнить, как он решился на
ампутацию голени без обезболивания и как выдер-
жал ее. Как он всю жизнь – практически каждый мо-
мент ходьбы – страдал от боли в культе, но никогда
даже виду не показывал. Еще он страдал от лишая,
который был у него на руках. Это такая противная
штука – постоянный зуд, от которого невозможно из-
бавиться. Мама покупала ему какие-то мази, но они
помогали мало, не было тогда никаких эффективных
методов. И он терпел и никогда не показывал – в том
числе и маме, - как это тяжело. А это очень тяжело:
один известный писатель, например, выдержавший
гонения властей и вынужденную эмиграцию, - т.е.
человек далеко не слабый, - подумывал о самоубийс-
тве, чтобы избавиться от таких же проблем с лишаем.
Отец не просто имел сильную волю, он, мне кажется,
обожал ее и с радостью нагружал и нес эти нагрузки.
Так, например, он время от времени голодал, чтобы
похудеть и чувствовать себя легче. Но голодал он не
так, как это делает большинство людей, борющихся с
весом – постепенно, снижая порции и т.д. Он просто
переставал есть, и мог не есть несколько дней. Тот,
кто хоть раз садился на диету, знает, как это тяже-
ло – даже просто заставить себя есть меньше, а уж
ничего не есть … Мало этого – когда мама в такие дни
старалась не есть при отце (чтобы «не дразнить»), он,
наоборот, приходил на кухню и сидел с ней, говоря
при этом, что он будет смотреть, как она ест, и это на-
верняка еще больше усилит эффект голодания. Это
он так шутил. На самом деле, я думаю, ему просто
нравилось вот это чувство своей сильной воли. Отец
вообще любил волю – во всем. Он посвятил этому
личностному качеству и часть своих исследований,
называя волю «душой души». Говорил, что воля – это
залог душевного единства, что если она недостаточно
сильна - в душе наступает хаос, что волевой акт – это
всегда разрешение противоречий, борьба мотивов, и
что волевое усилие – это следствие победы воли над
чувствами. Я думаю, любой человек, находясь рядом
с отцом, чувствовал эту огромную его силу воли.
Несмотря на это, я не припомню, чтобы отец при-
менял какие-то крайние меры для нашего воспита-
ния, как я уже говорил, он никогда нас не бил и даже
голос повышал очень редко. Но иногда все-таки он
любил применить «тяжелую артиллерию» и насла-
диться результатом…
«…Я ещё не работала на кафедре, когда пришла по
какому-то делу в дом Горфункелей. П.Л. проводил
меня в гостиную и на несколько минут вышел. Из со-
седней комнаты доносились звуки пианино: кто-то из
детей разучивал гаммы. Неслышно вошла крупная
собака, очень ладная, короткошерстная, абсолют-
но чёрная. Спокойно, дружелюбно обнюхала меня,
разрешила погладить себя. По моей просьбе подала
лапу. Подошла к П.Л., только что опустившемуся
на стул, положила голову на его колено. П.Л. погла-
дил её ласково и тихо, но твёрдо сказал: «Уголёк, на
место». Уголёк поднялся и с каким-то достоинством
покинул комнату. Поняла: в этом доме человек и жи-
вотное понимают друг друга почти с полуслова. И по-
думала: «Если собака так воспитана, как же должны
быть воспитаны дети?» Это вспоминает Б.П.Сысоева,
заслуженный учитель РСФСР, старший преподава-
тель, ветеран труда. Вот теперь, спустя этак лет 45, я
могу поделиться с Бориславой Петровной и со всеми
читателями секретом этого воспитания.
Уголька отец привез из Питера. Он купил его не
где-нибудь – на Невском проспекте! Уголек (так мы
его назвали потом) сидел в компании еще несколь-
ких щенков в коробке с совершенно породистой так-
сой! – и не просто породистой, а увешанной медаля-
ми самых что ни на есть чистых кровей сукой! Отец
всегда мечтал о породистой собаке, а уж тут такая
такса! С медалями! И щенки такие маленькие и ми-
лые, и когда вырастут – будут все в маму! Ну как
не купить!? Заплатив немалые деньги, отец добыл
где-то кусок мешковины, из которой сам сшил не-
большой мешок на лямке, привесил себе под плащ и
положил в него щенка. В такой амуниции он и сел в
поезд. Как ему удалось проехать весь путь до Ижев-
ска и скрывать щенка – можно только удивляться.
Он привез его домой, и щенок сразу же стал нашим
любимцем. Со временем он вырос в веселую черную
дворнягу, не имеющую с «мамой» ничего общего,
кроме цвета. Однако, это никак не повлияло на от-
ношение к Угольку всех окружающих - например,
соседей, которым отец с юмором рассказывал, как он
купил породистую таксу. О нас и говорить нечего -
Уголек стал настоящим членом семьи.
Однажды мы поехали в лес, наверное, за грибами – не
помню. И когда стали собираться домой, Уголек никак
не хотел садиться в машину – все бегал, резвился – не
каждый день такое раздолье. Отец два-три раза ска-
зал ему залезать в машину, но Уголек и ухом не повел.
Тогда отец сказал нам всем садиться (мы-то, конечно,
выполнили команду с первого раза). Отец еще раз поз-
вал Уголька – без результата. Тогда отец завел маши-
ну и поехал. Сначала мы с интересом наблюдали, как
Уголек продолжал играть, потом, увидев, что машина
уезжает, побежал за ней. Мы еще веселились, полагая,
что вот сейчас отец остановится, и Уголек залезет в ма-
шину. Но отец не останавливался, а только увеличивал
скорость. Уголек продолжал бежать. Мы уже начали
волноваться – почему отец не останавливается? – но
сказать-то, конечно, ничего не решались… Через неко-
торое время мы уже видели, как Уголек устал, а отец
все ехал. Мама начала подавать робкий голос в защиту
Уголька, но отец не реагировал и продолжал увеличи-
вать скорость. Мы уже сжались от страха, полагая, что
отец решил оставить Уголька в лесу… Уголек уже на-
чал лаять из последних сил, будучи, конечно, уверен,
что его просто забыли, а не специально бросили… В
машине висело напряжение, смешанное с отчаянием…
Мама бросала на отца умоляющие взгляды, но он их не
замечал. Я помню, как я был напуган, и как жалко мне
было Уголька – да и сестрам, конечно, тоже… Перед
самым выездом на шоссе отец остановился и открыл
дверь. Уголек из последних сил влетел в машину…
У нас отлегло от сердца… Стоит ли говорить, что после
этого Угольку даже не надо было никогда подавать ко-
манду «в машину» - стоило только открыть дверь – и
он уже настораживался. А уж если завести мотор – ле-
тел пулей! Я думаю, этот был акт воспитания не только
Уголька.
Так вот, возвращаясь к общению с отцом, - я все же
пытался его избегать, по возможности минимизиро-
вать. Меня отталкивали, наверное, даже не столько
сами «выговоры», которые я получал на кухне за кон-
кретные проступки, а то напряжение, которое возни-
кало, если отец был рядом. Как это получилось, я не
знаю. Может быть, оттого, что в воспитательных бе-
седах со всей неотвратимой логикой и правдивостью
обнаруживались как моя вина в совершенном конк-
ретном проступке, так и те мои качества, которые к
этим проступкам привели – невнимательность, недо-
статочное упорство в учебе и других занятиях, непос-
ледовательность, разбросанность, и как следствие –
отсутствие должных результатов. И ведь это было
правдой, и эта правда со всей очевидностью вылеза-
ла наружу во время таких бесед. Так что когда отец
был рядом, возникала такая смесь чувства вины с
чувством опасности, что может быть обнаружено
очередное подтверждение этому. Поэтому я старал-
ся как можно реже попадаться отцу на глаза. Кроме
того, в повседневной жизни отец требовал от нас вы-
сокой дисциплины, которая – конечно же! – залог ус-
пехов в достижении целей. Но дисциплина не была
нашим неотъемлемым качеством, поэтому мы по-
разному чувствовали и вели себя дома, когда отца не
было, и когда он появлялся. Мама рассказывала, на-
пример, что когда я приходил из школы, мне всегда
надо было срочно в туалет, поскольку я старался не
ходить в туалет в школе. Я изо всех сил несся домой,
но когда открывал дверь – первым делом спрашивал,
дома ли папа. Если нет – я бросал тут же у порога
пальто, портфель, шапку – и бегом в туалет. А если
папа был дома – я аккуратно весил пальто, снимал
обувь, надевал тапки, относил портфель в комнату и
только потом – не торопясь! - шел к заветной цели.
Возможно, побеги я сразу – отец ничего бы мне и не
сказал, но вот так уже действовало его присутствие.
Без него мы могли быть расслаблены, баловаться и
смеяться, но стоило отцу появиться – наступала ти-
шина, и мы «ходили по струнке». Думаю, очевидно,
какой вариант был для нас предпочтительнее.
Люся, второй ребенок родителей, была полной
компенсацией за все проблемы, которые родители
получили с Наташей. Она была правильной с само-
го рождения, она не создавала проблем никому – ни
родителям, ни воспитателям в детском саду, ни учи-
телям в школе. Она хорошо училась и была вполне
самостоятельной – ее не надо было заставлять делать
уроки или быть аккуратной и прилежной – она все
делала сама. Она была правильной. Иногда с пере-
гибами – например, стараясь навести в классе поря-