– Вы не виноваты. Квен украл антидот. – Она презрительно скривилась, совершенно не заметив виноватого вида интерна. – Взял из запертого шкафа. Препарат еще не был готов к испытаниям, не говоря уже о применении. И Квен это знал.
Квен что-то принимал. Нечто такое, что наверняка влияло на его генетическую структуру, иначе он был бы сейчас в больнице. Меня охватил страх при мысли о тех ужасах, на которые способен Трент в своих генетических лабораториях, и я почувствовала, что больше ждать не в силах. Повернувшись к той двери, на которую смотрела Андерс, я спросила:
– Он там?
И решительным быстрым шагом направилась туда.
– Рэйчел, подождите! – вполне предсказуемо велела доктор Андерс, и я стиснула зубы. Подойдя к двери Квена, я рванула ее на себя. Оттуда пахнуло воздухом более прохладным, каким-то более мягким, с приятной влажностью. В комнате стоял полумрак, а видный мне кусок ковра был окрашен в приятный зеленый в крапинку цвет.
Доктор Андерс подошла ко мне, и звук ее шагов не был слышен за шумом оркестра. Мне бы хотелось, чтобы Дженкс здесь был и мог сыграть на моей стороне.
– Рэйчел, – заговорила она самым своим преподавательским голосом. – Вы должны подождать Трента.
Но если у меня когда и было к ней уважение, сейчас от него ничего не осталось. И ее слова были просто сотрясением воздуха.
Я дернулась, удерживаясь, чтобы ее не стукнуть, когда она схватила меня за рукав.
– Убери руку, – сказала я ей тихо и с угрозой.
Страх расширил ее зрачки, она вдруг посерела и отпустила меня.
И тогда голос из темной комнаты произнес:
– Морган. Ну, наконец-то.
И тут же голос Квена прервался влажным кашлем. Это было ужасно, будто рвут мокрую ткань. Я это где-то уже слышала, и у меня по коже побежали мурашки от подавленной памяти. Да черт побери все до Поворота и обратно, что я тут делаю? Сделав глубокий вдох, я задавила свой страх.
– Прошу прощения, – холодно бросила я в сторону Андерс и вошла. Но она пошла за мной, закрыла дверь, оставив за ней музыку. Впрочем, мне было все равно, пока она меня не трогает.
Мне стало легче, когда я вошла в затененную комнату Квена. Здесь было приятно – низкие потолки, сочные цвета. Немногочисленная мебель расставлена свободно, много пространства. Все рассчитано на удобство одного, но не двоих. Ощущение убежища, успокаивающее мысли, расправляющее душу. Скользящая стеклянная дверь выводила во внутренний двор, укрытый мшистыми камнями, и это окно, я готова была ручаться, настоящее, в отличие от других окон крепости Трента. Не видео-окно.
Я двинулась на звук дыхания Квена к узкой кровати в нише пола. Он смотрел на меня, видел, что мне нравится его жилище, и был благодарен за такую оценку.
– Что так долго? – спросил он, очень осторожно произнося слова, чтобы не закашляться. – Уже почти два.
У меня сердце застучало быстрее. Я вышла вперед:
– Тут вечеринка. Ты же знаешь, я не могу против такого устоять, – поддела я его, и он фыркнул и тут же поморщился, стараясь дышать ровно.
Вина лежала на мне тяжелым грузом. Трент сказал, что я действительно виновата – Андерс утверждает, что нет. Пряча неловкость за ненатуральной улыбкой, я сделала еще три шага в утопленный угол. Кровать Квена располагалась ниже уровня основного пола, и я подумала: это мера безопасности или эльфийский обычай? Здесь стояло удобное кожаное кресло, притащенное из другой части дома, и столик, на котором лежала потрепанная тетрадь в кожаном переплете без надписи. Я поставила на кресло сумку, но садиться как-то постеснялась.
Квен старался удержаться от кашля, и я отвернулась, чтобы не смущать его взглядом. Сбоку стояли несколько больничного типа тележек и капельница. Это была единственная вещь, соединенная с Квеном, и мне понравилось, что нет надоедливого писка кардиомонитора.
Наконец-то дыхание Квена выровнялось. Я, несколько осмелев, села на краешек кресла, перебросив сумку за спину. Доктор Андерс возвышалась на ровном полу, не желая преодолевать невидимого барьера лестницы и подходить к нам. Я смотрела на Квена мрачно, отмечая следы борьбы с болезнью.
Темное обычно лицо побледнело и пожухло, оспины от Поворота резко выделялись красным, будто еще были активны. Темные волосы слиплись и перепутались от пота, лоб прорезали морщины. Глаза его блестели какой-то дикой страстью, от которой у меня что-то тревожно шевельнулось в груди. Я видала такой блеск – так светятся глаза у того, кто уже видит за ближайшим углом свою смерть, но все равно собирается с ней драться.
Черт, да будь оно все проклято!
Я уселась поудобней, все же не решаясь взять его небольшую, но мускулистую руку, лежащую на серой простыне.
– Хреновый же у тебя вид, – сказала я наконец, и он улыбнулся болезненной улыбкой. – Что ты такое сделал? Сцепился с демоном? Ты победил?
Я пыталась говорить беззаботно. Но не получилось.
Квен сделал два медленных вдоха.
– Ведьма, пошла вон, – произнес он отчетливо, и я вспыхнула, даже вставать начала, пока не сообразила, что он обращается к доктору Андерс.
Она же сразу поняла, что к кому относится, и подошла, глядя на нас сверху вниз.
– Трент не хотел бы, чтобы вы оставались одни.
– Я не один, – перебил он. Голос у него окреп от начавшегося использования.
–…одни с нею, – закончила она, вкладывая в последние слова невероятное отвращение. Очень противно они прозвучали, и Квену очень не понравились.
– Пошла – вон, – сказал он тихо, из себя выходя при мысли, что его болезнь дала этой мымре возможность думать, будто он подчинится ее воле. – Я попросил сюда Морган, потому что не хочу, чтобы свидетелем моего последнего вздоха оказался какой-нибудь чиновник или врач. Тренту я дал клятву, и я ее не нарушу. Вон!
Его скрутил кашель, и этот звук, похожий на треск рвущейся ткани, пронзил меня насквозь.
Я повернулась в кресле, показала ей, чтобы проваливала ко всем чертям, а то так только хуже, и снова повернулась к темному углу. Андерс, злая и чопорная, прислонилась к комоду, скрестила руки на груди. Злость на физиономии даже в темноте была видна. Она стояла спиной к зеркалу, и казалось, будто ее там две. Кто-то протянул кусочек ленты поверху и плавной дугой через стекло – я поняла, что Кери была здесь перед тем, как идти на молитву. Она пошла на молитву – пешком всю дорогу до базилики – а я не приняла это всерьез.
Расстояние, на которое отошла Андерс, Квена, видимо, удовлетворило, и его скрюченное судорогой тело постепенно отпустило, приступы кашля стали реже и прекратились совсем. Я с чувством полной беспомощности смотрела на это, и напряжение в прямой спине стало переходить в ноющую боль. Зачем он хотел, чтобы я это видела?
– Ну и ну, Квен! А я и не знала, что тебе не все равно, – сказала я, и он улыбнулся, сразу сложившись по всем морщинкам напряженного лица.
– Все равно. Но насчет чиновников я серьезно.
Он уставился в потолок, сделал три осторожных, прерывистых вдоха. У меня завертелся водоворотом страх, внедряясь на привычное место в душе. Я этот звук слыхала уже.
Он закрыл глаза, я дернулась вперед.
– Квен! – крикнула я, и тут же почувствовала себя дурой, когда он распахнул веки, глядя на меня с жутковатой сосредоточенностью.
– Дал глазам отдохнуть, – пояснил он, потешаясь над моим страхом. – У меня несколько часов. Я чувствую, как мир рассыпается, но знаю, что столько у меня еще есть. – Он опустил взгляд ниже, на мою шею, потом снова мне в глаза. – У тебя проблемы с соседкой?
Я не стала прикрывать укусы, хотя побуждение такое было, и не слабое.
– Это было предостережение, – ответила я. – Иногда нужно получить по голове поленом, чтобы понять: то, что ты хочешь, тебе на пользу не пойдет.
Он едва заметно шевельнул головой:
– Молодец. – Он медленно вдохнул. – Теперь рядом с тобой стало безопаснее. Ты молодец.
Доктор Андерс пошевелилась, напоминая мне, что она слушает. Я с досадой подалась вперед, так что кожица на укусах натянулась. Сквозь медицинские запахи спирта и лейкопластыря пробивался аромат сосны и солнца. Глянув на Андерс, я спросила у Квена:
– А зачем я здесь?
Квен шире открыл глаза, повернулся ко мне, подавил импульс закашляться.
– Не «что ты сделал, что так вышло»? – спросил он.
Я пожала плечами:
– Это я уже спрашивала, и ты как с цепи сорвался. Так что я придумала другой вопрос.
Снова закрыв глаза, Квен старался просто дышать, медленно и трудно.
– Я уже тебе говорил, зачем я тебя просил приехать.
Это про чиновников, что ли?
– О'кей, – сказала я. Мне хотелось взять его за руку, чтобы дать ему сил, но такое было странное чувство – как бы он не подумал, что я его жалею. Тогда он из себя выйдет. – Расскажи тогда, что ты с собой сделал.
Он прерывисто вдохнул, задержал дыхание, а потом на выдохе ответил:
– То, что должен был сделать.
Молодец какой. Ну просто здорово.
– Значит, ты просто позвал держать меня за руку, пока ты умираешь? – спросила я с некоторым раздражением.
– Типа того.
Я посмотрела на его руку – без особого пока желания ее брать. Неуклюже пододвинулась ближе, кресло стукнулось, переползая на низкий деревянный помост.
– Разве что у тебя найдется хорошая музычка.
Черты его лица слегка разгладились.
– Ты Такату любишь? – спросил он.
– А что там не любить?
Стиснув зубы, я слушала, как дышит Квен. Мокрое дыхание, будто он тонет. Я в нервном возбуждении посмотрела на его руку, на тетрадь рядом с кроватью.
– Тебе почитать что-нибудь? – спросила я, желая все же понять, зачем я здесь. Не могу же я просто встать и уехать. Какого черта Квен мне такое устраивает?
Квен засмеялся было, тут же замолк, сделал три медленных вдоха, подождал, пока снова выровнялось дыхание.
– Нет. А ведь ты же уже видела как не спеша приходит смерть.
Из глубины памяти всплыла холодная больничная палата, тонкая бледная рука отца в моей руке. Он боролся за каждый глоток воздуха, только тело его не было так сильно, как его воля. Питер и его последний вздох, его тело, дрожащее у меня в объятиях, пока не сдалось и не освободило его душу. Подступили слезы, и прежнее горе помутило разум Я поняла, что так же было и с Кистеном, только я не помню. Будь оно все проклято до Поворота и обратно!
– Пару раз, – ответила я.
Его глаза встретили мой взгляд – невозможно было оторваться от их блеска.
– Я не стану извиняться за свой эгоизм.
– Меня это не беспокоит.
Я и правда хотела знать, зачем он позвал меня, если не хочет ничего говорить. Нет, вдруг пришла мысль, и я почувствовала, что всякое выражение исчезло с моего лица. Он не то чтобы не хочет ничего рассказать – он обещал Тренту этого не делать.
Собравшись, я подалась вперед на прохладной коже кресла. Квен сфокусировал глаза, будто понял, что я догадалась. Отчетливо ощущая спиной присутствие доктора Андерс, я одними губами спросила:
– В чем дело?
Но Квен только улыбнулся.
– Думаешь, значит, – почти выдохнул он. – Это хорошо. – Улыбка смягчила сведенные болью черты лица, придав им выражение почти отцовское. – Не могу. Я обещал моему Са'ану.
Я отодвинулась, поморщившись, ощутила спиной собственную сумку. Дурацкая мораль у этих эльфов. Убить ему ничего не стоит, а слово нарушить он не может.
– Я должна задать правильный вопрос?
Он покачал головой:
– Нет такого вопроса. Есть только то, что ты видишь.
Ой, мама. Фокусы эти у старых мудрецов – терпеть не могу.
Дыхание у Квена вдруг стало труднее, накладываясь на далекую музыку. У меня зачастил пульс, я посмотрела на больничную аппаратуру, молчащую и темную.
– Тебе бы сейчас полежать спокойно, – сказала я встревоженно. – Силы тратишь.
Квен застыл серой тенью на фоне серых простыней, весь сосредоточился на одном: чтобы легкие продолжали работать.
– Спасибо, что пришла, – сказал он слабым голосом. – Я вряд ли еще долго протяну, и я очень буду благодарен, если потом ты попробуешь поладить с Трентом. У него сейчас трудный… период.
– Не вопрос.
Я протянула руку, ощупала его лоб. Он был горячий, но протягивать ему чашку с соломинкой со стола я не стану без просьбы, чтобы не задеть его гордость. Оспины выступили на побледневшей коже. Я взяла антисептическую салфетку, которую молча протянула мне Андерс, и стала промокать ему лоб и шею, пока он не поморщился.
– Рэйчел, – сказал он, отводя мою руку, – раз ты здесь, я хочу попросить тебя об одной услуге.
– О какой? – спросила я и повернулась к двери, потому что вдруг стала громче музыка. Это вошел Трент. Доктор Андерс пошла на меня ябедничать, а дверь закрылась, и музыка стала тише, свет исчез.
У Квена дернулось веко – он знал, что пришел Трент. Очень осторожно сделав вдох, тихо, чтобы не закашляться, он сказал:
– Если я не выберусь, ты не сможешь занять мое место начальника службы безопасности?
У меня челюсть отвалилась, и я отъехала вместе с креслом.
– Да ни за что! – ответила я, и Квен улыбнулся шире, хотя веки закрылись, скрывая нездешний блеск от увиденного там, за углом.
Трент подошел ко мне, и я ощутила его недовольство, что я его не подождала. А за этим – благодарность, что кто-то был с Квеном, пусть это даже я.
– Я и не думал, что ты согласишься, – сказал Квен. – Но спросить должен был. – Его глаза открылись прямо на Трента, стоящего рядом со мной. – У меня есть другой кандидат на случай твоего отказа. Ты можешь хотя бы обещать, что поможешь ему в случае нужды?
Трент переступил с ноги на ногу – напряжение искало выхода. Я хотела уже отказаться, и Квен добавил:
– Время от времени, если плата будет достаточной, а дело не противоречить твоим принципам.
Чувствовалось, что Трент сильно расстроился, и запах шелка и чужих духов стал сильнее. Я глянула на озабоченного магната, потом снова на Квена, который боролся за очередной вдох.
– Я подумаю, – ответила я. – Но вполне вероятно, что я его потащу на цугундер.
Квен закрыл глаза в знак того, что понял ответ, и его рука повернулась ладонью вверх, приглашая. Снова у меня защипало глаза. Черт, черт, черт! Он уходил, и его потребность в поддержке стала сильнее гордости. Как только можно на это смотреть?
Рука тряслась, когда я вложила теплые пальцы в его холодное пожатие. Ладонь сомкнулась на моей руке, у меня перехватило горло, и я зло вытерла глаз. Да будь оно все проклято!
Напряжение оставило Квена, дыхание его выровнялось. Самая старая в мире магия – магия сочувствия.
Доктор Андерс стала расхаживать между окном и комодом, бормоча:
– Она еще не была готова, я же ему говорила, что еще рано. Эта смесь давала лишь тридцатипроцентный результат, а сцепление было в лучшем случае слабым. Я не виновата, он должен был подождать!
Квен стиснул мне руку, и лицо его изменилось, хотя я не сразу поняла, что это улыбка. Его смешили слова Андерс.
Трент вышел в поднятую часть комнаты, и я вздохнула с облегчением.
– Вас никто не обвиняет, – сказал Трент, положив ей руку на плечо. И после едва заметной паузы добавил: – Вы не могли бы подождать снаружи?
Я удивленно обернулась, увидела ее лицо, возмущенное и потрясенное.
– Ох и злится она! – шепнула я Квену, чтобы он тоже знал.
Он в ответ сжал мне пальцы. Но, кажется, она меня тоже услышала, потому что уставилась на меня, полиловев, на целых три секунды, ища слова, но лишь резко повернулась и широкими шагами направилась к двери. Хлынули в комнату рокот барабанов и свет, и снова вернулась тихая темнота. Будто пульс, бился в ней ритм барабанов Такаты.
Трент шагнул на утопленный пол спальни Квена, быстрым злым движением спихнул какой-то дорогой аппарат с низкой тележки. Резкий стук прибора об пол потряс меня не меньше, чем эта демонстрация бессильной злости. Трент сел на освободившееся место, поставил локти на колени и уронил голову в ладони. Трент тоже когда-то смотрел, как умирает его отец.
Я почувствовала, что лицо у меня лишилось выражения, когда я увидела его – страдающего и будто обнаженного до самой этой боли в душе. Молодой, испуганный, он сейчас видел, как умирает второй взрослый из тех, кто его воспитывал. Вся его власть и богатство, привилегии и подпольные лаборатории не могли ему помочь. Быть беспомощным он не привык, и это ощущение рвало его на части.
Квен открыл глаза на грохот упавшего прибора, и я увидела, повернувшись к нему, что он этого ждал.
– Вот поэтому ты и здесь, – сказал он, и я как-то не поняла, о чем он. А он глянул на Трента, потом снова на меня. – Трент мужик хороший, – продолжал он, будто Трент и не сидел тут рядом. – Но он бизнесмен. Его жизнь и смерть – это числа и проценты. Для него я уже в земле. Бороться с ним по этому поводу бесполезно. А ты, Рэйчел, веришь в «одиннадцать процентов». – Он с трудом вдохнул. – И это мне нужно.
Длинная речь его вымотала, и он пытался теперь вдохнуть сквозь влажный хрип. Я крепче сжала его руку, вспомнив моего отца. Челюсти сжались, горло перехватило, когда я услышала в его словах правду.
– Не в этот раз, Квен, – сказала я, чувствуя, как подступает головная боль, и разжимая руку. – Я не собираюсь сидеть и смотреть, как ты будешь умирать. Все, что тебе нужно сделать – это дожить до восхода, и тогда ты, считай, выжил.
Так говорила доктор Андерс, а я, в отличие от Трента, видела здесь реальную возможность. Я, черт побери, не верю в «одиннадцать процентов». Я живу ими.
Трент смотрел на нас с ужасом, пока до него доходило. Он не был способен жить иначе, нежели своими графиками и прогнозами.
– Это не ваша вина, Са'ан, – сказал ему Квен с болью в булькающем голосе. – Все дело в складе ума, и мне нужна здесь она. Потому что, как бы ни складывалось иное впечатление… на самом деле я жить хочу.
Трент встал с потерянным лицом. Я видела, как он поднимается из притопленной ниши и уходит, и мне было его жаль. Я могла помочь Квену – он нет.
Дверь отворилась и захлопнулась, впустив ломтик жизни, и снова неясная темнота, скрывающая в себе будущее, окутала нас коконом ожидающего тепла и удушающей тишины. Она ждала.
Мы остались одни. Я смотрела на темную руку Квена в моей руке и видела в ней силу. Грядущая битва будет вестись и умом, и телом, но секрет равновесия лежит в душе.
– Ты что-то принимал, – сказала я, и сердце у меня колотилось от волнения: вдруг он действительно заговорит со мной? – Что-то, над чем работает доктор Андерс. Это что-то генетическое? Зачем?
Глаза Квена блестели – они еще видели то, что за углом. Сделав вдох, который больно было слышать, он моргнул, отказываясь отвечать.
В досаде я сжала его руку сильнее.
– Ладно, сукин ты сын, – выругалась я – Подержу я тебя, кретина, за руку, но ты меня не сдохнешь.
Господи, ну дай нам эти одиннадцать процентов. Ну пожалуйста! Только на этот раз.
Я не смогла спасти отца. Я не могла спасти Питера. Я не сумела спасти Кистена, и вина за то, что он погиб, чтобы я жила, заставила меня всхлипнуть в собственные колени.
Не сейчас. Не его.
– Не важно, выживу я или нет, – прохрипел он. – Но увидеть, как я буду через это проходить – единственный способ… для тебя… узнать правду… – Его тело сжалось от боли. Состояние ухудшалось. Яркие по-птичьи глаза не отрывались от моих, и заметно было, как ему плохо. – Насколько сильно ты хочешь знать? – спросил он язвительно. Пот выступил бисером у него на лбу.
– Сволочь! – почти зарычала я, смахивая с него пот, и он улыбнулся, преодолевая боль. – Сволочь ты и сукин сын.
Глава двадцать первая
Поясницу у меня ломило, и руки болели. Я их скрестила под головой, склонившись вперед в кресле, к кровати Квена. Пусть глаза отдохнут в очередную паузу, когда Квен мог дышать без моих понуканий. Было поздно и очень, очень тихо.
Тихо? Импульс адреналина дернул меня изнутри, я приподнялась. Заснула я, оказывается. Черт побери! – подумала я в панике, ища глазами Квена. Его страшные, разрывающие уши вздохи стихли, и меня охватило чувство вины при мысли, что он умер, пока я спала. Но тут я сообразила, что у него нет воскового оттенка смерти на коже – нормальный цвет.
Жив еще, подумала я с облегчением, потянулась его встряхнуть, чтобы снова задышал – сколько раз за эту ночь я так делала, уже счет потеряла. Наверное, меня и разбудило его стихшее трудное дыхание.
Но рука у меня остановилась и слезы навернулись на глаза, когда я увидела, что у него грудь поднимается и опадает почти беззвучно. Опустившись обратно в кожаное кресло, я перевела взгляд на широкую скользящую дверь, ведущую во внутренний двор. Мох и камни, пушисто-белые в отраженном свете солнца, расплылись перед глазами. Наступило утро, и черт побери все на свете, – Квен справится. «Шанс одиннадцать процентов», ага, как же. Он прорвался. Если уж он преодолел барьер в одиннадцать процентов, пятьдесят как-нибудь преодолеет.
Я шмыгнула носом, обтерла глаза. В дыхании Квена слышался очень тихий рокот, простыни промокли от пота. Черные волосы прилипли к голове, и вид у него был обезвоженный, несмотря на капельницу. Бледное лицо избороздили морщины, сильно его состарив. Но он был жив.
– Надеюсь, оно того стоило, Квен, – шепнула я, все еще не зная, что же он с собой сделал и почему Трент считал виноватой меня.
Я едва нашарила в сумке салфетку, пришлось использовать противную, свалявшуюся. Дженкс не появился, оставалось надеяться, что все у него в порядке. Нигде не было ни звука, буханье ударных стихло, и в имении Трента воцарился покой. Судя по свету из дворика, только-только рассвело. Надо бы мне перестать просыпаться в такое время – это просто безумие.
Бросив салфетку в мусор, я аккуратно отодвинулась вместе с креслом от кровати Квена. Тихий звук, когда оно зацепило мои сброшенные туфли, прозвучал отчетливо, но Квен не шевельнулся. Для него эта ночь была трудным и мучительным испытанием.
Я замерзла и, обняв себя за плечи, вышла из ямы, направляясь к свету. Меня тянуло наружу. Оглянувшись еще раз на Квена и убедившись, что он дышит, я осторожно отперла дверь во двор и отодвинула с шелестом.
В комнату ворвался щебет птиц и резкий холод инея. Чистый воздух, наполнивший мне легкие, смыл теплоту и темноту оставшейся позади комнаты. Еще один взгляд назад, и я шагнула наружу – чтобы тут же резко остановиться, наткнувшись на паутинное касание липкого шелка. С отвращением повела руками, очищая проем от почти незаметного, но эффективного средства от пикси и фейри.
– Липкий шелк, – буркнула я, смахивая его с волос. По-моему, Тренту пора бы преодолеть свою паранойю насчет пикси и признать свою странную тягу к ним, свойственную всем известным мне чистокровным эльфам. Ну, любит он пикси, и что? Я вот люблю мороженое с орехами, но никто же не видел, чтобы я бегала от него по бакалейной лавке.
Мысли мои перескочили на Биса на колокольне, на мою способность слышать и ощущать все городские лей-линии, когда он ко мне прикасается. Нет, это совсем другое.
Обхватив себя руками от холода, я смотрела, как играет в солнечном свете пар от моего дыхания. Лучи солнца еще были тонкими, небо казалось прозрачным. Откуда-то доносился запах кофе, и я осторожно почесала нежные зарождающиеся рубцы на шее. Рука опустилась вниз. Глубоко вздохнув, я встала попрочнее на грубые камни внутреннего дворика. Носки сразу промокли, но мне было все равно. Ночь выдалась ужасная – кошмары и мучения.
Я честно не думала, что Квен выживет. И до сих пор еще в это не могла поверить. Когда в третий раз доктор Андерс сунула свой длинный нос, я ее вывела, вывернув ей руку и объяснив, что если она еще раз появится, я ей отломаю ноги и запихну ей же в задницу. Квен на этом месте поймал такой кайф, что его хватило еще на полчаса борьбы. А потом стало по-настоящему плохо.
Глаза закрывались, в носу щипало от подступающих слез. Квен страдал дольше и мучительнее, чем мне приходилось видеть, и выдержал больше, чем я считала бы возможным. Он не хотел сдаваться, но боль и усталость были так огромны… я стыдила его, требуя, чтобы он вздохнул еще раз, я его запугивала, я его уговаривала. Все, что угодно, лишь бы он жил, пусть продолжаются эти мучения, пусть у него мышцы болят и каждый его вздох рвет мне душу, как ему рвет легкие. Я ему напоминала, чтобы дышал, когда он забывал это делать или притворялся, что забыл, позорила его и стыдила, пока он не делал еще один вдох. И еще один, и следующий, выдерживая муку и отвергая покой, предлагаемый смертью.
В животе у меня заболело, я открыла глаза. Квен меня возненавидит. Я говорила ему такое… его только ненависть удержала среди живых – не удивительно, что он не хотел присутствия Трента. Может меня ненавидеть, если захочет, но почему-то я не думала, что он будет. Он не дурак. Если бы я и правда его ненавидела и говорила всерьез, – проще было бы выйти из комнаты и дать ему умереть.
Голые ветви расплывались у меня перед глазами на фоне светло-голубого осеннего утра. Хотя Квен страдал и победил, я все еще ощущала внутреннюю боль, усиленную моей собственной измотанностью – физической и ментальной. Точно так же умирал мой отец, когда мне было тринадцать, и я ощутила, как разгорается во мне злоба тлеющим углем: мой отец сдался, а Квен – нет. Но потом злоба сменилась чувством вины. Я пыталась удержать отца в живых – и не смогла. Что же я за дочь, если чужого смогла спасти, а собственного отца – нет?
Когда Квен боролся за жизнь, мне вспомнилось во всех подробностях, как я держала за руку умирающего отца. Та же боль, то же трудное дыхание… все то же самое.
Я заморгала, и зрение вдруг прояснилось, и с той же кристальной ясностью пришла мысль: мой отец умер в точности так же. Я же там была. Я это видела.
Цепляясь носками за неровности камней, я повернулась к темной комнате за открытой дверью. Квен говорил, что не важно, умрет он или нет, но если я хочу правды, я должна смотреть, как это будет. Он не мог нарушить слово, сказав мне, почему умер мой отец, но он мне показал эту причину, заставив бороться за его жизнь вместе с ним.
Краска сбежала у меня с лица, и я еще сильнее похолодела. Доктор Андерс не составляла микстуру, которую принял Квен, но я готова была ручаться, что она модифицировала это средство для усиления его действия. А мой отец умер от более ранней версии того же.
Будто во сне, я ушла из сияющего утра в обволакивающую теплоту темной комнаты. Дверь я оставила открытой, чтобы впавший в забытье Квен услышал птиц и понял, что он жив. Я ему больше не нужна, и он мне показал то, что хотел показать – то, что Трент запретил ему говорить вслух.
– Спасибо, Квен, – прошептала я, проходя мимо кровати и не замедляя шага. Трент, где Трент? Он должен был знать. Отец Трента умер первым, и что бы ни было причиной смерти моего отца, применение этого средства санкционировал Трент.
Подобравшись, я открыла дверь и услышала далекие голоса. Холл был пуст, если не считать интерна, храпевшего на диване с открытым ртом. Бесшумно ступая в носках, я вышла в коридор и заглянула в большой зал.
Уютный гул голосов и временами позвякивающие инструменты привлекли мое внимание к сцене. Там было пусто, только паковала инструменты техподдержка Такаты, больше занимаясь разговорами, чем делом. Утреннее солнце озаряло сор вчерашней пирушки: стоящие в беспорядке стаканы, тарелки с остатками еды, смятые салфетки, оранжевые и красные декорации. Защита на окне была включена, слегка переливалась, а в дальнем углу у окна я увидела Трента.
Он сидел безмолвным стражем, в той же мешковатой одежде, что и вечером. Я вспомнила, что большое кожаное кресло и круглый столик рядом с ним – это его любимое место, возле большого камина. Кресло поставлено так, чтобы ему был виден водопад, бурлящий на обрыве и обтекающий бассейн и веранду. Во всем зале был жуткий беспорядок, а по этому пятачку пять на восемь футов прошлись с пылесосом. Перед Трентом дымилась чашка с чем-то горячим.
У меня в груди сжался ком. Придерживаясь за перила, я быстрым шагом в носках пошла по лестнице, решительно настроенная выяснить, что он дал моему отцу, отчего тот умер – и зачем.
– Трент!
Он вздрогнул, отвел глаза от водяной ряби на поверхности бассейна. Я прошла извилистым путем между диванами и креслами, не обращая внимания на запах алкоголя и размазанных по ковру закусок. Трент выпрямился, видна была его настороженность, почти страх. Но боялся он не меня, а того, что я скажу.
Запыхавшись, я остановилась около него. На лице у него ничего не выражалось, лишь в глазах застыл страшный вопрос. Чувствуя, как колотится пульс, я убрала прядь волос за ухо и сняла руку с бедра.
– Что ты дал моему отцу? – услышала я сама свой голос. – Отчего он умер?
– Пардон?
Откуда ни возьмись, полыхнул из меня гнев. Я эту ночь провела в страданиях, заново переживая смерть отца и помогая Квену выжить.
– Что ты ему дал? – заорала я, и тихий разговор на сцене распался. – Мой отец умер от того же, от чего сегодня страдал Квен, и не надо думать, будто я поверю, что тут нет связи. Что ты ему дал?
Трент закрыл глаза. Ресницы у него задрожали на фоне вдруг побелевшей кожи. Он медленно разогнулся в кресле, положил ладони на колени. Его прозрачные на солнце волосы парили в теплых потоках воздуха. Меня раздирали противоречивые эмоции, и я готова была его трясти, чтобы получить ответ.
Я шагнула вперед – глаза у него распахнулись. Он увидел мои стиснутые зубы, растрепанный вид, и лицо его стало бесстрастным, почти пугающим. Жестом он предложил мне сесть напротив, но я осталась стоять и ждать со сложенными на груди руками.