Сёстры Звёзд всегда заводили себе подмастерье, и всегда – молодого мальчишку. На самом деле, подмастерьем он не был – скорее уж обслугой. Они нанимали его, когда ему было девять лет, и держали, пока не выдыхали ему свой приговор.
Каждый раз каждый мальчишка получал один и тот же приговор.
- У нас были такие огромные надежды! – отвечали ему. – Но он так разочаровал нас…
Некоторые мальчишки служили неделю, некоторые продержались целых две. Энтен знал одного из школы, что сумел провести там всего лишь один день. Большинство из них выпроваживали в лет двенадцать-одиннадцать, когда они уже начинали осваиваться. После того, как им становилось известно, что там, в высокой башне, прячутся знания, как только испытывали жажду к нему, их сразу отпускали.
Энтену было двенадцать, когда он получил свой тот самый день, на следующий миг после того, как ему – после стольких лет прошения! – дали привилегию посещать библиотеку. Это оказалось сокрушительным ударом.
Сёстры Звёзд жили в башне, в огромной и массивной, что умела сама отводить от себя посторонние взгляды и сводить с ума. Башня стояла в самом центре Протектората и бросала тень на весь город.
Сёстры хранили свои библиотеки, и склады, и оружие в бесконечных подземных коридорах. Там были комнаты для трав, и комнаты для боёв, и комнаты для сражений… Сёстры были искусными во всех известных языках, в астрономии и в ядах, в танцах и в металлургии, в боевых искусствах и в творчестве, а ещё в тонкостях жизни наёмников. Надземные комнаты были обыкновенными жилищами сестёр, всего три комнаты – места для встречи, - а ещё непроницаемые тюремные камеры оказались здесь, пыточные и небеса обсерватория. И связывались они странной сетью угловатых коридоров и бесконечных лестниц, что, казалось, закручивались одна вокруг другой в этом огромном здании, от глубин и до самого-самого верха. И если кто-то был достаточно глуп, чтобы пойти сюда без особого разрешения, то много дней мог блуждать внутри, так и не сумев сыскать выход.
За долгие годы в башне Энтен наслушался ворчания сестёр в их тренировочных комнатах, а ещё он мог слышать рыдания из тюремных комнат и пыточных камер, и слышал, как сёстры устраивали очередные жаркие дискуссии о звёздах и о том, из чего состоят луковицы Зирина, а иногда даже прислушивался к их спорам относительно смысла той или иной поэмы. И пение сестёр он слышал, и то, как они мололи муку, перебирали травы и точили ножи. Он научился выполнять приказы, очищать уборные, сервировать столы, подавать замечательный обед, и стал почти что мастером изобразительного искусства по части нарезания хлеба. Он изучил требования к каждой чашечке чая и к тонкости подаваемого бутерброда, привык стоять неподвижно в углу комнаты и прислушиваться к тихому разговору, запоминая каждую деталь, но никогда не позволяя говорившим понять, что он и вовсе присутствовал здесь. Сестры довольно часто хвалили его в те времена, пока он был в башне, радовались тому, как он быстро и стремительно писал, насколько был вежлив. Но этого оказалось недостаточно. На самом деле, совершенно. Чем больше он узнавал, тем больше понимал, сколько ускользало. Знания таились в пыльных томах на полках библиотек, и Энтен жаждал заполучить буквально каждую из них. Но ему не было позволено. Он работал. Он делал всё, что мог – и старался не думать о книгах.
Тем не менее, однажды он вернулся в свою комнату и обнаружил, что его вещи уже были упакованы. Сестры прикололи записку к его рубашки, отправляя домой, к матери.
"У нас были большие надежды, - вещала записка, - но он разочаровал нас".
Он их никогда не разочаровывал.
И теперь, будучи Старейшиной в обучении, он должен был находиться в зале Совета, готовиться к ежедневным слушаньям, но не мог. Оправдавшись вновь, почему пропал на день Жертвоприношения, Энтен заметил отчётливую разницу в отношении к нему Старейшин. Они бормотали всё больше. Бросали на него косые взгляды. А дядя, что хуже, отказывался и вовсе смотреть на него!
Он не подступал к башне с момента своего ученичества, но теперь Энтен чувствовал, что пришло время посетить сестёр, что стали для него семьёй на короткое время, хоть странной, сдержанной и убийственной по общему мнению, но всё ещё семьёй. Он повторял про себя это, когда дошёл до дубовой двери и постучал.
Разумеется, была ещё одна причина – но Энтен едва ли мог признаться в этом самому себе и постоянно собирался.
Ответил его младший брат, Рук. Как обычно, с насморком, и волосы его немного отрасли – но ведь Энтен в последний раз видел его больше года назад.
- Ты здесь, чтобы забрать меня домой? – в голосе Рука смешались надежда и стыд. – Я тоже их разочаровал?
- Рад видеть тебя, Рук, - Энтен потрепал брата по голове, словно он был просто милой собачонкой. – Но нет. Ведь ты здесь только год, и у тебя ещё много времени, чтобы в самом деле их разочаровать. Есть ли сестра Игнатия? Я хотел бы поговорить с нею.
Рук содрогнулся, и Энтен не мог винить его в этом. Сестра Игнатия была грозной женщиной. И страшной. Но Энтен всегда получал от неё поручения, и она, кажется, его даже любила. Остальные сёстры убедились в том, чтобы он знал, насколько это было редко. Рук привёл своего старшего брата к сестрам, но Энтен мог бы проделать этот путь самостоятельно с завязанными глазами. Он знал здесь каждую ступень, наощупь определял дёрн на древних стенах, изучил каждую скрипучую половицу. Все эти годы он мечтал о том, чтобы вернуться в башню.
- Энтен! – промолвила из-за стола сестра Игнатия. Она, судя по всему, как раз переводила тексты по ботанике. Это была величайшая страсть в жизни сестры Игнатии. Её покои были переполнены растениями всех видов, она приносила их из самых таинственных участков леса, даже болота, некоторые даже из всего-всего мира, с помощью особых людей в городах по ту сторону пути.
- Что ж, мой дорогой мальчик… - промолвила сестра Игнатия, поднимаясь из-за стола. Каждый её шаг в сторону Энтена заставлял комнату вспыхнуть странным, но приятным ароматом, а после его лица коснулись её жилистые, сильные руки. Она нежно похлопала его по каждой щеке, но было всё ещё отчасти неприятно. – Ты так похорошел с того мига, как мы отослали тебя домой!
- Спасибо, сестра, - промолвил Энтен, испытывая знакомый укол стыда от обыкновенной мысли о том страшном дне, когда он покинул башню.
- Присаживайся, прошу, - она посмотрела на дверь и громко закричала: - Парень! – это к Руку. – Эй, парень, ты меня слышишь?!
- Да, сестра Игнатия, - пискнул Рук, бросаясь сквозь дверной проём и даже растянувшись на пороге.
Сестру Игнатию это отнюдь не позабавило.
- Мне нужен лавандовый чай и печенье из цветов Зирина, - она бросила на мальчишку раздражённый взгляд, и тот умчался, словно за ним следовал тигр.
Сестра Игнатия тяжело вздохнула.
- В твоём брате слишком мало твоих умений, - промолвила она. – Жаль. Мы питали такие надежды… - она жестом пригласила Энтена устроиться на одном из стульев. Тот был оплетён тем сортом винограда, что с шипами, но Энтен всё равно сел, пытаясь игнорировать впивавшиеся в кожу колючки. Сестра Игнатия села напротив него и наклонилась, всматриваясь в лицо.
- Скажи мне, мой дорогой, неужто ты уже женился?
- Нет, госпожа, - покраснев, ответил Энтен. – Я для этого пока что слишком молод.
Сестра Игнатия пощёлкала языком.
- Но, тем не менее, ты поразительно мил. О, ты ничего от меня не скроешь, мой голубчик, даже не пытайся! – Энтен старался не думать о той девушке с его школы, Эсин. Она где-то в этой башне… Но она потеряна для него, и ничего не поделать.
- Мои обязанности в Совете не оставляют много времени, - уклончиво, но правдиво ответил он.
- Да-да, разумеется, - она махнула рукой. – Совет… - Энтену показалось, что последнее слово она произнесла с определённой насмешкой в голосе – но потом чихнула, и парень убедил себя в том, что ему просто покачалось.
- Я обучаюсь на Старейшину вот уже пять лет, но уже учусь, - он запнулся, а когда продолжил, то голос зазвучал куда глуше. – Когда-нибудь это закончится.
Ребёнок на земле.
Женщина, кричавшая с лестницы.
Как бы он ни старался, он всё ещё не мог вытолкать это из собственных воспоминаний. И реакцию Совета на его вопросы… Почему они с таким презрением на него реагировали? Энтен всё ещё не мог этого понять.
Сестра Игнатия склонила голову набок, испытывающе посмотрев на него.
- Откровенно говоря, мой милый, милый мальчик, я была поражена, что ты принял решение присоединиться к этому образованию, и, признаться, предположила, что это решение не твоё, но… твоей прекрасной матери, - она неприятно скривилась, словно отпила кислого.
И это была правда – Энтен не собирался вступать в совет и вовсе. Он бы предпочёл стать плотником… Он так часто говорил об этом своей матери, но она так и не смогла услышать!
- Плотник, - продолжила сестра Игнатия, игнорируя удивление на его лице – кажется, она могла читать каждую мысль Энтена. – Вот что я могу предположить. Тебе всегда так нравилось тесать что-то из дерева…
- Вы…
Она улыбнулась – одними только глазами.
- О, я не так уж и много знаю, молодой человек, - она потёрла нос и улыбнулась. – Ты был бы просто поражён!
Рук споткнулся, поднеся чай и печенье, и умудрился просыпать крошки и пролить горячую жидкость на колени своему старшему брату. Сестра Игнатия бросила на него острый, будто лезвие, взгляд, и он выбежал из комнаты столь быстро, словно кровь стекала с пальцев.
- Ну, а сейчас, - сестра Игнатия отпила чая и улыбнулась, - чем могу помочь?
- Ну… - пробормотал Энтен, жалея, что весь его рот был забит печеньем. – Я просто хотел прийти… Посетить… Ведь меня столько времени не было! Знаете, посмотреть, как вы…
Ребёнок на земле.
Материнские крики.
О, а что делать, когда придёт ведьма? Что с ним тогда случится?
Звёзды, зачем всему этому продолжаться? Почему никто не может её остановить?
Сестра Игнатия вновь мягко улыбнулась.
- Лжец, - промолвила она, и Энтен опустил голову. Сестра только нежно похлопала его по колену. – Не стыдись, бедняжка… - успокаивающе обратилась она к нему. – Ты не единственный, кто желает посмотреть на нашу страшную клетку изнутри…. Я довольно часто этим занимаюсь….
- О… - запротестовал Энтен. – Нет, я…
Она только отмахнулась.
- Не стоит. Полностью тебя понимаю. Она – редкая птица. Та ещё головоломка, целый фонтан печали… - она даже вздохнула, и уголки её губ дрогнули, а Энтен почти что ожидал увидеть раздвоенный змеиный язык.
- Её можно вылечить? – хмурясь, спросил он.
Сестра Игнатия рассмеялась.
- О, родной мой Энтен! Ведь печаль излечить невозможно! – её губы растянулись в широкой улыбке, словно это было замечательной новостью.
- Разумеется, но ведь… - пробормотал Энтен, - это не может длиться вечно. Ведь многие люди потеряли собственных детей, но их горе и рядом не стоит с этим…
Она поджала губы.
- Нет, нет… Её печаль подпитывается безумием. Или, может быть, безумие вытекает из страшной печали. А может, это что-то совершенно иное. От того она становится очень интересной. Посему, я ценю её присутствие в нашей прекрасной башне. Мы можем использовать знания, которые получаем, наблюдая за её поведением. А знание – ценная монета, - Энтен заметил, что щёки старшей сестры немного покраснели, не так, как тогда, когда он в последний раз бывал в бане. – Но, по правде, хоть одна старая дама и оценит внимание такого прелестного молодого человека, не стоит тебе церемониться со мной. Однажды, дорогой, ты станешь полноценным членом Совета! Тебе надо только спросить у мальчишки, куда идти, и он покажет тебе любого заключённого, которого ты пожелаешь увидеть. Таков закон, - в её глазах застыл лёд, но лишь на какое-то короткое мгновение, а после губы вновь расплылись в тёплой улыбке. – Ну что ж, мой маленький старичок…
Она встала и подошла к двери, не произнеся и звука, умудряясь словно парить над землёй. Энтен следовал за нею, и под его весом половицы кошмарно скрипели.
Хотя тюремные камеры были всего этажом ниже, им пришлось миновать четыре лестницы, чтобы добраться туда. Энтен заглядывал во все открытые комнаты, надеясь увидеть Эсин хотя бы случайно. Увидел множество послушниц – но ни в одной не было и тени её, и парень отчаянно старался отогнать разочарование прочь.
Лестница повернула влево, потом вправо, а после тугой спиралью скрутилась к тюремному полу. Центральный зал оказался круглым, и здесь не было ни единого окна, а три сестры сидели в креслах в центре, спиной прислонившись друг к другу, образуя узкий треугольник, и у каждой на коленях покоился арбалет.
Сестра Игнатия властно посмотрела на ближайшую сестру, а после указала на дверь.
- Впусти его, пусть посмотрит на номер пять. Он постучит, когда пожелает уйти. Имейте в виду, что не должны даже случайно ему навредить!
А потом, заулыбавшись, вновь посмотрела на Энтена и даже обняла его.
- Ну, вперёд! – бодро воскликнула она, а после направилась вверх по винтовой лестнице, когда ближайшая сестра встала и открыла дверь под номером пять.
Она встретилась взглядом с Энтеном и пожала плечами.
- Она к вам не выйдет. Мы вынуждены давать ей специальные зелья, чтобы поддерживать спокойствие, а ещё – отрезать её красивые волосы, потому что она постоянно пытается их вырвать, - она окинула его пристальным взглядом. – Тебе нет с собой бумаги?
Энтен поморщил лоб.
- Бумаги? А причём здесь это?
Сестра сжала губы – они превратились в тонкую линию.
- Бумаги с собой брать нельзя, - отметила она.
- Но почему нет?!
Лицо сестры стало таким отсутствующим, таким невыразительным, словно она надела на себя маску.
- Увидишь, - отозвалась она.
И открыла дверь.
Клетка была вся засыпана бумагой. Заключённая складывала, рвала, скручивала и превращала её в бахрому – а потом сплетала тысячи бумажных птиц всех форм и размеров. В углу затаились бумажные лебеди, на стуле восседали бумажные цапли, к потолку были подвешены маленькие бумажные колибри. Бумажные утки, бумажные малиновки, бумажные ласточки, бумажные голуби…
Энтен чувствовал, как волнами на него накатывал шок. Бумага была дорогой, необыкновенно дорогой. Да, в городе были производители бумаги – они создавали прекрасные стопки материала для писания из древесной массы, камышей и дикого льна, а ещё цветов Зирин, но большинство продавалось торговцам по ту сторону леса. И в Протекторате писали только после долгих раздумий, планирования и замыслов.
И эта сумасшедшая. Тратила её. Энтен едва смог сдержать удивлённое восклицание.
И всё же…
Птицы были такими красивыми, с таким количеством деталей! Они заполнили пол, они горой возвышались на кровати, они выглядывали из ящиков маленькой тумбочки. И он не мог отрицать их красоту, он не мог отрицать их прелесть, прижимая руку к сердцу.
- Ох… - прошептал он.
Заключённая лежала на кровати и, кажется, крепко спала, но немного сдвинулась с места при звуке его голоса, кажется, содрогнулась, только как-то слишком… замедленно. Очень медленно потянулась. Прижала локти к телу, всё так же неспешно, будто бы почти недвижимо подалась вперёд, склонилась к нему.
Энтен узнал её с трудом. Пропали красивые чёрные волосы – теперь кожа была бритой, гладко-гладко, - в глазах теперь ещё более виден был огонь, а щёки уже не румянились. Губы её превратились в сплошную тонкую полосу, словно пытались сдержать все слова, что лились из неё, а цвет кожи был каким-то тусклым, желтоватым. Даже родинка в форме полумесяца теперь на белом лбу казалась просто банальным пятном пепла. И её маленькие, но такие прекрасные и умелые руки были изрезаны – тонкие царапины от бумаги, - и Энтен думал, что видел на её пальцах ещё и яркие, уже, пожалуй, несмываемые чёрные пятна.
Её взгляд скользил от одного угла комнаты к другому, вверх-вниз, потом в сторону, и она ни разу не находила свою цель. Она, казалось, не могла посмотреть на пол.
- Мы знакомы? – медленно и заторможенно поинтересовалась она.
- Нет, госпожа… - отозвался Энтен.
- Ты кажешься, - выдавила наконец-то она, - знакомым, - и каждое слово будто бы доносилось из безумно глубокого, далёкого колодца. Такое странное эхо…
Энтен огляделся. На маленьком столике стояла целая стопка бумаги – но она не была изогнута. Там таились замысловатые карты, знаков на которых он не понимал – и все они были подписаны всё той же фразой, смысл которой терялся. Она здесь. Она здесь. Она здесь.
Кто здесь, задавался вопросом Энтен.
- Госпожа, я – член Совета. Временный член… Старейшина на обучении.
- Ах, - она откинулась на кровать и безучастно уставилась в потолок. – Ты. Помню тебя. Ты тоже явился сюда только для того, чтобы жестоко надо мною посмеяться?
Она закрыла глаза, плотно-плотно, а после громко расхохоталась.
Энтен отступил на шаг назад. Он почувствовал, как от звука её смеха по всему телу прошла страшная дрожь – словно кто-то лил ему на спину смесь раскалённого олова и ледяной воды. Он всё смотрел на бумажных птиц, что свисали с потолка. Удивительно, но все они походили на пряди её длинных, чёрных, волнистых волос… И все они кружились вокруг него – если б они только были перед ним раньше! Или нет? Или да?
Энтен чувствовал, как внезапно вспотели его ладони.
- Ты должен сказать своему дяде, - слишком медленно, словно укладывая слово к слову, будто бы тяжёлые круглые камни, - что он был неправ. Она здесь. И она ужасна.
Она здесь – вот что говорила карта.
Она здесь.
Она здесь.
Она здесь.
Но что это означало?
- Кто здесь? – пытаясь победить себя, спросил Энтен. Зачем он говорил с нею? Ведь столько раз напомнил себе о том, что она сошла с ума? Такое не может быть правдой… Бумажные птицы шелестели над её головой. Ветер, казалось Энтену.
- Он забрал ребёнка? Моего ребёнка? – она грустно рассмеялась. – Она не умерла. Твой дядя полагает, что она мертва. Твой дядя ошибается.
- Почему он должен думать, что она мертва? Ведь никто не знает, что на самом деле делает с детьми ведьма, - он вновь задрожал. За спиной послышался шорох – словно что-то взмахнуло крылом. Он обернулся – но ничто не двигалось. И вновь, теперь уже справа. Опять обернулся – и ничего, ничего не было.
- Это всё, что я знаю, - выдохнула мать, поднимаясь на ноги, и от неё вихрем разлетелись бесконечные бумажные птицы.
Ветер, просто ветер – повторял про себя Энтен.
- Я знаю, где она сейчас.
Это выдумка.
- Я знаю, что на самом деле вы делали многие годы.
Что-то ползло по его шее. Боже. Это колибри. Боги! Больно!
Бумажный ворон пересёк комнату, крылом разрезав щеку Энтена, и кровь выступила маленькими алыми капельками.
Он был слишком поражён, чтобы закричать.
- Но это не имеет значения. Потому что расплата уже близко. Она приближается. Приближается. Сурмы играют… Время расплаты пришло…
Она закрыла глаза и покачнулась. Безумная – нет никаких сомнений! Это безумие повисло на ней, будто бы то облако, и Энтен знал, что должен был уйти, чтобы не заразиться и самому. Он постучал в дверь, но не услышал звука.
- Выпустите меня! – крикнул он сёстрам, но его голос будто бы умирал – не позволял словам сорваться с губ окончательно. Сумел ли он уже заразиться её кошмарным безумием? Может ли такое случиться? А бумажные птицы всё перемешивались между собой, всё сгибались и кружились вокруг него, и сгибались, и сгибались… Они поднимались огромными волнами над ним. – Пожалуйста! – завопил он, когда бумажная ласточка атаковала его глаза, а бумажные лебеди принялись кусать ноги. Он отпихивал их, но они всё ещё рвались к нему.
- Ты, кажется, хороший мальчик, - прошептала мать. – Выбери другую профессию. Вот тебе мой совет, - и она забралась обратно в кровать.
Энтен вновь постучал в дверь – и опять на его стук никто не ответил.
Птицы пронзительно кричали. Бумажные книги были будто ножи. Они окружили его – сформировали достаточную площадь для атаки, и Энтен только закрыл лицо руками.
И тогда они все рванулись на него.