— Понимаешь, я бегаю, разношу наркоту для парней.
Мои глаза расширяются, и я спрашиваю:
— Что значит разносишь?
— Продаю, — заявляет он.
— Ты сумасшедший? А что, если тебя поймают?
— Меня не поймают. Расслабься.
— Что вы там делаете? — орет внизу Карл.
— Ничего, — кричит Пик.
— Отлично, тогда поднимайте свои гребаные задницы и топайте в подвал.
— Чеееееееерт, — выдыхает Пик и затем берет меня за руку.
На мгновение мое сердце уходит в пятки, но тут ничего нового. Мы ходим в подвал как минимум раз в неделю. Пик на самом деле помог мне научиться, как отрешаться от происходящего, пока мы внизу, так что я делаю глубокий вдох, на пару секунд задерживаю дыхание и выдыхаю.
— Ты в порядке? — спрашивает он, и когда я киваю, он нежно сжимает мою руку, прежде чем ведет в подвал.
Я никогда не знаю, что Карл заставит нас делать, поэтому, когда оказываюсь там, мой желудок скручивает от мысли, что мы будем трахаться во время моих месячных. Оторвав меня от руки Пика, он поворачивается ко мне, и прежде чем я успеваю что-нибудь сказать, рявкает:
— Снимайте одежду, и трахай ее на кровати, — рявкает он Пику.
Он отпускает мою руку и начинает раздеваться, пока я тупо стою, не желая делать это, потому что у меня идет кровь.
— Я сказал, одежду снимай!
— Я-я…
Пик смотрит на меня, и я быстро качаю головой, не желая, чтобы это произошло, и он посылает мне решительный взгляд.
— Что, бл*дь, происходит? — вопит Карл и появляется передо мной.
Я напугана до смерти, когда открываю рот и бормочу:
— П-пожалуйста, у... у меня начались месячные.
Похотливая ухмылка, которая появляется на его лице — отвратительна. Он отходит на пару шагов от меня и спрашивает:
— У тебя идет кровь?
Я киваю.
— Ну и ладно, — говорит он, садясь на свой стул. — Снимай одежду и ложись на кровать.
— Что? — выдыхаю я.
— Не переживай. Пик трахнет тебя в задницу.
— ЧТО?! — голос Пика звучит шокировано, и у меня начинается паника.
Мои руки начинают трястись, и я начинаю извиняться:
— Нет, просите. Все нормально, мы можем заняться простым сексом.
— Мне моя идея нравится больше, так что снимай долбанную одежду и вставай на четвереньки.
— Что за хрень? Я не могу сделать этого, — говорит Пик, когда я начинаю снимать одежду.
Как будто моя кровь высыхает, потому что все, что я чувствую — это холод, который пробегает по мне. Я с трудом сглатываю, и сквозь меня мчится ужас, когда Карл встает с кресла, хватает Пика за шею и орет:
— То, как ты пытаешься бросить мне вызов, маленькое дерьмо, очень бесит меня.
Пик громко рычит, когда кулак Карла врезается в его челюсть, практически опрокидывая его на спину.
— Делай то, что я, бл*дь, говорю тебе, или я закрою ее в каморке на всю неделю, после того, как выбью из вас обоих все дерьмо.
Мои ноги слабеют, едва в состоянии держать меня на коленях, когда я опираюсь на руки. Внезапно я забываю, как это — отрешиться от всего происходящего, и мое тело сотрясает дрожь, когда я начинаю реветь, напуганная тем, что скоро произойдет.
Я опускаю голову, когда чувствую Пика позади себя. Хотя дальше ничего не происходит. Все что я слышу — это его тяжелое дыхание. Я продолжаю стоять в этой же позиции, и, в конце концов, поворачиваю голову и вижу, как Пик поглаживает свой член практически с болезненным выражением лица. Он отпускает член и тяжело выдыхает:
— Я не могу. Я даже не могу возбудиться.
Сажусь обратно на пятки и ощущаю облегчение, но это чувство быстро уходит, и настоящий страх занимает его место, когда Карл орет злобно. Он откидывает стул, когда встает, металл громко ударяется о бетон, и внезапно жизнь будто останавливается.
Все как будто в замедленном действии.
Карл направляется ко мне, выдергивая пояс из штанов. Мое сердце холодеет и громко бьется, отдаваясь эхом во всем теле. Бьется так громко, что я слышу это. Его глаза заполнены убийственным светом, и крики Пика проникают в меня, когда он появляется перед Карлом и врезает ему кулаком по лицу.
Я не могу дышать, но каким-то образом я кричу, когда Карл поворачивается и со всей дури ударяет Пика, посылая на пол единственным ударом и сопровождая все это пинками по его бокам. Пик корчится в муках, тяжело дыша, и произносит вновь и вновь:
— Не смей, бл*дь, прикасаться к ней! — пока его голос не затихает, а глаза закрываются.
Когда Карл смотрит обратно на меня, он расстегивает молнию на штанах и адреналин вспыхивает во мне. Я подскакиваю на ноги и мчусь к лестнице. Пробежав несколько ступенек, я падаю на колени, когда мою спину обжигает как огнем.
Удар!
Пронзительный вопль вырывается из меня, и я оглядываюсь через плечо как раз во время, чтобы увидеть кожаный ремень, который летит в моем направлении.
Удар!
Выгибая спину в настоящей агонии, я кричу, когда слезы вырываются из глаз. Ремень врезается вновь и вновь в мою кожу, прежде чем он вынуждает меня встать на четвереньки, прижимая мое лицо к холодному цементу, и насилует меня сзади.
После нападения Карла, Пик какое-то время не заходит в мою комнату. А все, чего хочу я — это умереть, просто вызволить себя из этих страданий. Я даже не знаю, как понять то, что произошло там, внизу. Это случилось так быстро, и я никогда в жизни не испытывала столько боли. Боль в спине, казалось, исчезла, когда он начал насиловать ту часть тела, которую я не ожидала.
А теперь я лежу на животе, уткнувшись лицом в подушку, пытаясь приглушить рыдания. Мою спину дико жжет. Я слишком напугана, чтобы посмотреть, что он сделал со мной.
— О, боже мой, — я едва слышу эти слова сквозь мои рыдания, и когда поднимаю голову, вижу, как Пик смотрит на меня. Он напуган, но я не спрашиваю почему, поскольку я и так достаточно унижена.
С болезненным стоном он встает на колени рядом с моей кроватью, кладет свою ладонь на мою руку и поглаживает ее дрожащим большим пальцем. Половина его лица опухла и сильно ушиблена.
— Скажи, что мне сделать, — говорит он взволнованно, а в его глазах отражается жалость.
Я не могу даже думать о том, чтобы сказать что-то, пока мои слезы пропитывают подушку.
Он берет меня за руку, соединяет наши пальцы и крепко держит их, и от этого единственного прикосновения я начинаю плакать еще сильнее.
— Мне так чертовски жаль, — говорит он, а в его глазах стоят слезы.
Моя рука сжимает его, и я не отпускаю ее долгое время. В конце концов Пик целует мои костяшки и встает.
— Я сейчас вернусь, — произносит он и направляется в ванную. Когда он возвращается, в его руках влажное полотенце. — Я не хочу причинять тебе боль, но твоя спина покрыта засохшей кровью. Просто лежи спокойно, хорошо?
Я киваю, когда он осторожно кладет мокрое, теплое полотенце на мою спину. Мои мышцы напрягаются, и я хныкаю, когда кожу начинает жечь. Он прижимает руку к полотенцу, и я вскрикиваю:
— Аййй.
— Извини.
— Ч-что там такое? — спрашиваю я, хотя и боюсь узнать.
— Там пара глубоких ран и много рубцов.
— Все болит.
Он вздыхает и держит меня за руку, пока аккуратно вытирает кровь с моей спины.
— Обещаю, однажды ублюдок заплатит за все, — рычит он и все, что я могу сделать — это кивнуть, пока начинаю размышлять, как бы я убила его. Насколько я ненормальная? Двенадцатилетняя девочка, которая фантазирует об убийстве кого-то.
Что случилось со мной?
Несколько недель пролетели, и вновь начались занятия в школе. Карл не трогал меня с того самого дня, но спустя три дня меня позвали в подвал, требуя сделать минет Пику. После этого меня привязали в кладовке на несколько дней. Мы с Пиком сейчас сидим на бордюре перед домом. Бобби смотрит телик в доме, Карл еще на работе. Лето подходит к концу, и в воздухе витает аромат осени. Вы знаете этот запах, запах смерти. Не знаю почему, но я люблю его. Листья опадают на свои могилы из холодных, влажных улиц, которые в конечном итоге покроются льдом и снегом, когда наступит зима.
Я слушаю Пика, который несет какую-то чепуху о девчонке в школе, которая старше его и постоянно крутится вокруг него. Это не удивляет меня. Я всегда думала, что Пик симпатичный, а сейчас ему почти шестнадцать, и он стал еще привлекательнее, не то чтобы я влюблена в него без памяти или что-то подобное, это просто факт. Но никто не знает, насколько жалкие мы оба. Иногда мне становится любопытно, как кто-нибудь отреагирует, если все узнает. Я имею в виду, представьте себе ту девочку, которая просит Пика рассказать о себе, и он бы ответил: «Ну, мне почти шестнадцать, и о, точно, я сплю со своей двенадцатилетней сестрой». Да, люди бы определенно решили, что мы ненормальные.
— Это разве не машина твоего соцработника? — спрашивает Пик, и когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на дорогу, убеждаюсь, что это машина Люсии.
— Что она тут забыла? — я не переношу своего соцработника. Она приходит, чтобы взглянуть на меня пару раз в год, и тот факт, что она была здесь месяц назад, заставляет меня забеспокоиться.
Она подъезжает к обочине, у которой стоим мы с Пиком.
— Что вы тут делаете? — спрашивает она, и Пик говорит ей глумливо:
— Ох, ну знаете, просто наслаждаемся видом буйного пейзажа этого идеального района, который, вы решили, будет благотворно влиять на наше воспитание.
Люсия сердито пялится на него, а затем говорит:
— Не возражаешь, если мы с Элизабет немного поболтаем наедине?
— Я буду в своей комнате, — говорит он мне, направляясь в дом, оставляя Люсию и меня стоять на переднем дворе.
— Почему бы нам не присесть? — спрашивает она, и мы направляемся к ступенькам крыльца.
— Что вы здесь делаете?
— У меня есть кое-какие новости, которые мне нужно рассказать тебе.
— Я переезжаю? — спрашиваю я, нервно ожидая ее ответа, потому что я не могу уехать без Пика. Одна только мысль об этом наполняет глаза слезами.
— Нет, это о твоем отце, — произносит она.
Схватившись за ту крошечную часть надежды, которая еще жила во мне, я спрашиваю:
— Он выйдет раньше? Мне можно будет увидеть его?
Она качает головой, и когда я вижу, как ее лицо мрачнеет, она отбирает у меня крошечную надежду, говоря:
— Мне очень жаль. Твой отец умер.
И это тот самый момент, когда понимаешь, что эти надежды и мечты такая же лажа, как и сказки.
Я опускаю голову и наблюдаю, как тяжелые слезы капают на пыльный бетон под моими ногами. Они растекаются и просачиваются в землю, где, я уверенна, они находят свой дом в аду. Но они недолго будут там одиноки, поскольку мое сердце невыносимо тяжелеет, будто в любой момент тоже упадет. Я хочу закричать, хочу пинаться и бить что-нибудь. Я хочу топнуть ножкой как малыш и закатить истерику, на которую способна девочка моего возраста, выкрикивая на весь мир, что ненавижу всех. Я хочу так сильно кричать, чтобы кровь прорвалась из меня. Я хочу все это сделать, но не делаю ничего. Эта война только внутри меня, но я хорошо скрываю ее. Какой смысл показывать ее? От этого ведь ничего не изменится. Никто не придет и не спасет меня. Поэтому я просто сижу на ступеньке и тихо плачу. В голове вертится миллион вопросов, но вместо этого я спрашиваю:
— Как?
— Кажется, там была драка между заключенными, и один из них ранил твоего отца. Это место было хорошо изолировано, и к тому времени как охрана добралась до него, было уже слишком поздно.
— Почему? В смысле, я... — я едва могу говорить, когда рыдания прорываются сквозь мой деланный внешний вид, мое тело начинает неистово дрожать. — Вы уверены, что это был он?
Я имею в виду, вдруг они ошиблись?
— Это не ошибка, Элизабет, — тихо говорит она. — Мне очень жаль.
— Но, у меня больше нет других членов семьи. Я имею в виду, ч-что произойдет теперь?
— Ничего не изменится.
Вперившись в нее взглядом, я говорю:
— Изменится всё. — Я отворачиваю от нее голову и начинаю рыдать, закрывая руками глаза. Инстинкт бежать слишком силен, но мне некуда идти, и это бесит меня. Я не хочу торчать здесь. Я не хочу этой жизни. Все, что я хочу — это назад моего папу. Поэтому встаю и выплевываю слова своему бесполезному соцработнику: — Я, черт побери, ненавижу тебя! Я ненавижу все, что связано с тобой! Тебе абсолютно плевать на меня или моего отца! Ты просто тупая сука! — я захожу в дом, захлопывая со всей силы дверь за собой, и бегу наверх. Но я иду не к себе, а к Пику. Я громко, навзрыд реву, когда вхожу в его комнату. Он тут же подскакивает с кровати и оказывается подле меня, спрашивая:
— Что такое? Что случилось?
Он обнимает меня крепко руками, пока я, упав на его грудь, высвобождаю самые несчастные рыдания в жизни. Я так крепко стискиваю его футболку в кулаке, что кажется, будто я могу переломать пальцы, но я приветствую боль. Мне нужна боль. Нужно что-нибудь, чтобы отвлечься от самой невыносимой боли. Это не может быть правдой.
Он не мог на самом деле умереть.
Он просто не мог.
— Элизабет, — говорит Пик, и я чувствую, что хочу выблевать пустоту, которая наполняет меня, потому что он исчез, я исчезла. Я даже не понимаю, что мы пересекли комнату до того, как я открываю глаза, и мы ложимся.
— Что она сказала? — спрашивает он.
— Я ненавижу ее, Пик. Я всех ненавижу, — я задыхаюсь от боли.
— Расскажи мне.
Слова ранят, когда вылетают изо рта:
— М-мой папа. Она сказала, что он умер, Пик. Кто-то ранил его, и он умер, — высказанные слова глубоко ранят, и хватка Пика внезапно становится в тысячу раз сильнее.
— Дерьмо, — выдыхает он, пока я реву.
— Это не может быть правдой. Не может.
Услышав это от Люсии, я почувствовала оцепенение, а с Пиком — моей безопасностью — эмоции переполняют меня. Я тону и не могу дышать. Все, что я могу — это кричать и плакать, и это я и делаю, как беспомощный ребенок, не отпуская крепкий захват на майке Пика. Будто его рубашка — мой путь к выживанию, и если я отпущу, то упаду в небытие. И сейчас, лежа здесь, я разрушаюсь на миллион кусочков. Я никогда снова не буду цельной. Я никогда не прощу мир за это. Я хочу моего папу назад.
Сейчас же.
Я хочу увидеть бакенбарды на его лице, которые царапают, когда он целует меня. Я хочу услышать его мелодичный голос, поющий мне вновь, хочу его прикосновений, объятий, его любви, улыбок, щекоток, смеха, глаз, рук, запах — все. Я хочу, чтобы меня спасли.
Я хочу своего принца.
Пик прячет меня под свой подбородок, время от времени целует мою макушку. В конце концов шум в комнате начинает утихать, когда я устаю и успокаиваюсь. Мое тело кажется таким тяжелым, голова раскалывается так, что больно открыть глаза. Пик водит рукой вверх-вниз по моей спине, пытаясь успокоить меня, но ничто не может унять мои муки.
В тишине комнаты, я шепчу:
— Ты когда-нибудь думал о смерти?
— Иногда, — тихо отвечает он.
— Это пугает тебя?
— Нет, а тебя?
— Теперь нет, — отвечаю я, а затем спрашиваю: — Думаешь, мой папа был напуган?
— Нет, — без колебания говорит он.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что, если он умер, значит, он навсегда будет с тобой. Осознание, что он наконец сможет увидеть тебя вновь… Я сомневаюсь, что он был напуган.
Его слова превращают мои рыдания в молчаливые слезы, которые впитываются в его майку.
— Это нечестно, Пик.
— Нет, нечестно. Ты заслуживаешь самого лучшего в этом мире, и я клянусь, что я буду бороться за то, чтобы дать тебе это. Однажды, когда мы выберемся из этого кошмара, я найду способ сделать тебя счастливой.
— Я не верю в счастье, — хныкаю я. — Я больше ни во что не верю.
Он убирает мои волосы назад и опускает голову, чтобы посмотреть на меня.
— Поверь в меня.
Его глаза темнеют, и я понимаю, что он — мой единственный шанс выжить. Пик всегда изо всех сил старается защитить меня, он всегда беспокоится обо мне. С первого дня, когда я попала сюда, он стал моим братом. Это произошло мгновенно. И сейчас у меня нет иного выбора, кроме как поверить во всё, что он говорит, потому что он единственный в моей жизни присутствует постоянно.
Когда он наклоняется и целует меня в лоб, я бездумно вдыхаю его запах и целую его в шею. Он удерживает свои губы на моем лбу и не шевелится, но его руки оказываются на моих щеках, и он притягивает меня ближе. Прежде чем я осознаю, его губы уже на моих в застывшем поцелуе. Я хватаю его за запястья, и как в тумане, незаметно наши рты начинают двигаться вместе.
Я никогда не целовала Пика прежде, никогда даже не думала об этом, но каким-то образом это ощущается правильно. Он первый мальчик, которого я целую. Мы занимаемся сексом уже два года, поэтому вы бы не подумали, что его поцелуй будет ощущаться хоть как-то, но это не так. Непонятно как, он отвлек меня от всего ужасного, и я могла сосредоточиться только на нем одном. Кажется, будто я вновь могу дышать.
Перекатываясь на меня, он отстраняется, чтобы снять майку, и я тоже сажусь, чтобы снять свою. Когда мы полностью раздеваемся, он натягивает на нас простыни, и я впитываю его тепло. Это все ощущается по-другому, чем сотню раз до этого, когда мы делали такое раньше. Всегда было холодно и мерзко, в то время как Карл наблюдал за нами, не сводя глаз.
— Не думай об этом, — говорит Пик, понимая мои мысли.
— О чем?
— Не думай о нем. Он не имеет ничего общего с этим. Мы не на матрасе там, в подвале, мы здесь, в моей постели. Ты в безопасности.
— Только мы?
— Только мы, — произносит он, когда проскальзывает в меня, и впервые я нахожу волшебство в том, чтобы сдаться, поверив. Получается, что Пику это было давно известно, потому что в данный момент, я не чувствую ни боли, ни страданий.
Есть только мы, и я в безопасности.
Мои зубы стучат, когда я иду домой из школы. Я раздражена тем, что попала в неприятности из-за драки с девчонкой, которая дразнила меня сегодня, и теперь я должна оставаться на продленку ближайшие две недели. Пик стал работать все больше и больше, поэтому мы редко ходим вдвоем домой, и он не позволяет мне таскаться вместе с ним. Он говорит, что не хочет, чтобы я путалась с его дружками, но он всегда приходит домой до появления Карла, чтобы я не оставалась наедине с ним. Жизнь не особо изменилась. Мне почти четырнадцать, я стала выше, немного поправилась, волосы стали длиннее и завиваются сильнее, чем раньше, и на моих запястьях появилось больше ран. Они выглядят так, будто я пыталась порезать себя, но шесть лет, проведенные со связанными ремнем руками, сделают такое и с вами. Хотя я достаточно неплохо скрываю их, надевая кофты с длинным рукавом.
С тех самых пор как два года назад я узнала о смерти папы, я оцепенела ко всему вокруг. Я чувствую, будто живу, машинально дыша большую часть времени. Я могу довольно легко отстраниться от действительности. По большей части я постоянно такая: застывшая и пустая. Только Пику я позволяю заглянуть внутрь. Он — мое освобождение, единственный, кому я показываю настоящую себя. Начиная с полудня, с полудня того дня, когда я узнала, что больше никогда не увижу папу, мы с Пиком продолжаем спать вместе, скрытно, в его постели. Я стала эгоистичной в отношении него, использую его, чтобы убежать от всего плохого. Это очень сложно объяснить, но когда я с ним, я чувствую, будто очищаюсь.
Как только я поняла, что делаю, я честно призналась ему. Вина поглощала меня, и когда я объяснила ему мои чувства, то думала, он разозлится, но нет. Он сказал, чтобы я делала все, что угодно с ним. Хотя я по-прежнему чувствую вину. Стыд за то, что я использую его так эгоистично, съедает меня, и после того как мы заканчиваем, я становлюсь тихой и частенько плачу. Пик успокаивает меня так, как только может, обнимает меня, убеждает, что все в порядке.
Я — неприятность, но этого следовало ожидать, после такого грубого начала, которое я получила в этой сумасшедшей, конченой жизни. Мне всего четырнадцать лет — слишком рано, чтобы быть такой ожесточенной и озлобленной. Иногда, когда вижу детей с родителями, я хочу, чтобы эти родители умерли. Я хочу, чтобы каждый ребенок почувствовал ту боль, которую чувствую я, потому что это несправедливо. Жизнь — жестока, а я — ее сучка.
А также я сучка Карла. В последнее время он трахал меня, желая, чтобы Пик смотрел. Он попросил меня пообещать, что я не взгляну на Карла, поэтому мой взгляд всегда зафиксирован на Пике, независимо от того, кто трахает меня в этот день.
Мой первый оргазм произошел год назад. Карл дрочил в своем углу, пока мы с Пиком трахались. Этого никогда не происходило прежде, поэтому то, что всегда было отвратительным актом для меня, превратилось в удовольствие и до смерти напугало меня. Я даже не смогла взглянуть Пику в лицо после этого. Мне было так стыдно. Когда пару часов спустя я, наконец, открыла дверь ванной комнаты, он вошел ко мне и объяснил все. Это было так унизительно, что брат рассказывает мне о том, что произошло. Он сказал, что это естественная часть секса, но мне не понравилось это. Из-за этого я чувствовала себя грязной и смущенной. И теперь, зная, что это случится вновь, я изо всех сил борюсь, чтобы предотвратить это.
Пик знает это, поэтому когда мы в кровати наедине, он старается кончить быстрее, чтобы не заставлять меня чувствовать это вновь. Это странно, потому что мне нравится секс с Пиком, когда мы наедине, но в то же время это пугает меня, потому что я не хочу, чтобы это ощущалось так приятно, это не должно так быть. Но я хочу быть с ним, потому что с ним я не чувствую себя несчастной и уродливой. Он забирает эти чувства, и хоть на мгновение я чувствую себя свободной. Когда я заворачиваю за угол, вижу, что Пик сидит на обочине и курит сигарету.
— Пик, — кричу я, и он смотрит на меня, затем встает.
— Где, черт возьми, ты была? — спрашивает он, разозленный.
— Я подралась, и меня оставили на продленку.
Затянувшись, он приоткрывает рот, и дым лениво покидает его, когда он превращается в братика-защитника и говорит:
— Расскажи, что случилось.
— Та девчонка, о которой я рассказывала, ну, знаешь та, которая превращает мою жизнь в ад? Она продолжала трепать своим языком в столовой, называя меня разными прозвищами. Я больше не могла вытерпеть это, я потеряла контроль.
— Что ты сделала?
— Она сидела в конце моего стола, я запульнула в нее яблоко, и оно прилетело прямо ей в голову. Прежде чем осознала это, я уже была не на своем месте, а прижимала ее к полу.
— Да, ладно? — произносит он с полудовольной усмешкой на лице. — Ну, я не вижу никаких отметин на тебе, значит, ты выиграла?
— Это было не соревнование, Пик, — говорю я, чувствуя себя неудачницей, как и говорили дети в школе.
— Что не так? Ты надрала ей задницу, ты должна чувствовать себя хорошо.
— Ты такой мальчишка, — выдыхаю я, опустив голову. Когда он приобнимает меня за плечи, я добавляю: — Я ненавижу находиться здесь. Я ненавижу то, что у меня нет друзей.
— Они суки, Элизабет. Молодые, глупые суки.
— Я — молодая и глупая.
Пик тушит сигарету, прежде чем мы направляемся в дом.
— Молодая — да. Глупая — нет, — говорит он, пока мы поднимаемся наверх. — Тебе осталось провести там всего пару месяцев. На следующий год ты вновь будешь со мной.
— Точно, — фыркаю я. — Ты будешь старшеклассником, а я новеньким фриком.
Он шлепается на кровать, складывая руки за голову, и говорит:
— Ты нисколько не похожа на фрика. Поверь мне. Те девки просто завидуют тому, что ты симпатичнее их.
От его слов по моей шее расползается румянец, но в то же время они что-то заполняют внутри меня. В последний раз, когда мне говорили, что я симпатичная, мне было пять лет, и говорил это мой папа. Он всегда говорил, что я красивая и симпатичная, говорил, что у меня самые необыкновенные рыжие волосы. Внешность обманчива, я знала это, но не осознавала, насколько мне нужно услышать, что я симпатичная до настоящего момента.
— Что не так? — спрашивает он, замечая печаль в моих глазах. — Иди ко мне.
Я подхожу и сажусь рядом с ним.
— Что не так? — повторяет он.
— Я чувствую себя безобразной внутри, — признаюсь я.
— Не надо, — говорит он, садясь. — В тебе нет ничего безобразного.
— Да ладно, Пик? — насмешливо спрашиваю я.
Раздраженный моим тоном, он защищается:
— Никто нас не знает. Никто. Это ты сама позволяешь другим людям думать или говорить то, что заставляет тебя так себя чувствовать.
— Именно так я себя и чувствую, Пик, — спорю я, повышая голос.
— У тебя есть сила изменить это. Ты чувствуешь себя так, как позволяешь себе.
— Так значит, это я виновата? Виновата, что так себя чувствую?
— Грусти. Злись. Ненавидь, кого только хочешь. Вини, но ни секунду не думай о себе хуже, чем ты есть. Ты не безобразная и не убогая, или что ты там о себе думаешь, — его голос решительный и суровый, когда он говорит это, но внезапно он смягчается, произнося: — Не существует ничего, что бы я не сделал ради тебя. Ты все еще веришь в меня?
Я киваю.
— Хорошо. Потому что так будет не всегда.
— Нет?
— Нет.
— Расскажи мне, Пик. Как это будет? Расскажи мне сказку, — слегка насмехаясь, говорю я.
— Я заставлю тебя вновь поверить в сказки.
Я тихо хихикаю над его решительными словами, и он улыбается мне.
Мы проводим следующий час, бездельничая и доделывая домашнюю работу. Карл уже пришел домой, но не сказал нам ни слова, это хорошо, а сейчас запах готовящегося ужина заполняет дом. Бобби почти никогда не готовит.
— Думаешь, нам перепадет что-нибудь из этого? — спрашивает Пик, упоминая о том, что там готовит она.
— Сомневаюсь, — говорю я, закатывая глаза, и мы оба улыбаемся.
— Пик, — Бобби кричит снизу.
— Сейчас вернусь, — говорит он.
Я остаюсь на его кровати, и когда слышу, как закрывается входная дверь, поворачиваюсь к окну и вижу, что Пик разговаривает со своим соцработником на переднем дворе. Что бы ему ни говорили, выглядит он взбешенным, проводя сильной рукой по волосам. Он что-то приглушенно кричит, но я не могу разобрать. Когда он поворачивает голову к окну, мой желудок ухает вниз. Выражение его лица говорит о том, что мне стоит беспокоиться, и я так и делаю. Я спрыгиваю с кровати, когда он возвращается в дом. Он бежит по лестнице вверх, а я встречаю его у двери. Схватив меня за плечи, он вталкивает меня обратно в комнату и запирает дверь.
— Что происходит? — спрашиваю я с растущей паникой.
Смотря вниз, он качает головой и затем притягивает меня в крепкие объятия.
И теперь я до смерти напугана.
— Пик, что такое? Ты пугаешь меня.
— Мне очень жаль, — произносит он, и я понимаю, что все плохо. Он говорит такое только тогда, когда происходит что-то ужасное. Он не отпускает меня из объятий, мы стоим, крепко обнимая друг друга.
Я не думала, что моя жизнь может стать еще хуже, но она может и станет. Я всегда сражалась с мыслями о надежде. Надежда всегда подводила меня, но по непонятным причинам, я продолжала хоть немного надеяться. Я боялась узнать, на что был бы похож мир без этого. Но следующие слова Пика нанесли мне удар изнутри, настоящий ужас наполнил меня кровью суровой жизненной реальности. Реальность, которая выплюнула эти слова мне в лицо: «Надежда — только для невежественной, маленькой девочки. Откажись от нее».
Убирая руки с моего тела, он берет в ладони мои щеки, будто вынимая нож, и наносит словами удар в самое сердце.
— С тобой все будет в порядке, Элизабет.
Все мое тело трясется, а голос дрожит в смятении:
— О чем ты?
Прижимая его лоб к моему, я мертвой хваткой хватаюсь за его запястья, когда он говорит:
— Я переезжаю.
Этими двумя словами он просто выкачивает весь воздух из моих легких, и я замираю, энергично качая головой.
— Я должен уехать. Они поместят меня в интернат.
— Нет.
— Мне очень жаль, — мучительно выдыхает он.
— Нет, — мои слова — отчаянная мольба.
Пик целует меня в лоб, и я кричу:
— Нет! — пока его спина дрожит под моей рукой. — Нет!
— Все кончено. Видимо, Карл позвонил им. Он хочет, чтобы я уехал.
— Не уходи. Ты не можешь.
— У меня нет выбора, — говорит он, и когда он отстраняется, я вижу страх в его глазах, и я понимаю, что это из-за меня. Мы оба понимаем, что будет происходить здесь без него. Я останусь наедине с Карлом, и он будет делать со мной все, что пожелает.
— Ты не можешь оставить меня здесь. Не можешь оставить меня с ним, — я отчаянно умоляю.
Он делает шаг назад, схватившись руками за волосы, и шипит сквозь стиснутые зубы:
— Бл*дь.
Он расхаживает, пока я, шокированная, стою и плачу. В конце концов, он возвращается ко мне и заверяет:
— Четырнадцатилетие по-прежнему станет твоим лучшим годом. Твой папа не сможет прийти за тобой, но я смогу.
— Не делай этого, — говорю я. — Не смей давать мне надежду.
Его глаза тлеют, как угли, когда он произносит:
— Я клянусь. Я подарю тебе сказку. Дай мне время. Я вернусь за тобой.
— На год? Пик, не оставляй меня с ним на целый год!