ДАВИД УРКАРТ, ГАРНИ И ДЖОНС

Одновременно с работой в «New-York Daily Tribune» и в том же духе, как там, Маркс писал также в уркартовских и чартистских изданиях.

Давид Уркарт был английским дипломатом, большая заслуга которого заключалась в том, что он был хорошо знаком с русскими планами мирового господства и неустанно боролся с ними, но заслуга эта умалялась его фанатической ненавистью к русским и столь же фанатическим восхище­нием турками. Маркса часто называли последователем Уркарта, но это совершенно несправедли­во. Скорее следует сказать, что и он и Энгельс гораздо более критиковали нелепые крайности Ур-карта, чем ценили его истинные заслуги. Вот что пишет Энгельс при первом же упоминании о нем в марте 1853 г.: «Сейчас у меня дома Уркарт, сумасшедший депутат, который считает Пальмер-стона наемником России. Дело объясняется очень просто. Человек этот — шотландец кельтского происхождения, получивший саксонско-шотландское образование, По настроению он романтик, по своему образованию фритредер, Он поехал в Грецию в качестве филэллина, но, повоевав три года с турками, уехал в Турцию и стал поклонником этих самых турок. Он обожатель ислама и его лозунгом является: если б я не был кальвинистом, я мог бы быть только магометанином»^1. В об­щем Энгельс находил книгу Уркарта, бесспорно, весьма забавной.

Точкой соприкосновения между Марксом и Уркартом была борьба против Пальмерстона. Одна статья Маркса против Пальмерстона, напечатанная в «New-York Daily Tribune» и перепечатанная в одной выходившей в Глазго газете, привлекла внимание Уркарта, и в феврале 1854 г. он встретил­ся с Марксом, причем приветствовал его комплиментом, что статьи его таковы, будто они написа­ны турком. Когда Маркс ответил ему, что он «революционист», это очень разочаровало Уркарта, так как одной из его причуд было мнение, что европейские революционеры служат сознательным или бессознательным орудием царизма, который пользуется ими, чтобы создавать затруднения европейским правительствам. «Он — форменный маниак», — писал Маркс Энгельсу после

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXI, стр. 464. — Ред.

268

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

этой беседы, прибавляя, что, как он и заявил Уркарту, он ни в чем не согласен с ним, кроме взгля­да на Пальмерстона. Но к этому взгляду, подчеркивал Маркс, он пришел не под влиянием Уркар-та.

Эти конфиденциальные суждения не следует, однако, понимать дословно. Публично Маркс при всех своих критических оговорках неоднократно признавал заслуги Уркарта и не скрывал также, что Уркарт если и не убедил его, то во всяком случае навел на мысль о Пальмерстоне. Маркс по­этому не видел ничего предосудительного в том, чтобы давать статьи в журнал Уркарта, в лондон­ский «Free Press» («Свободную прессу»), и разрешил ему также распространить в виде брошюр несколько своих статей из «New-York Daily Tribune». Эти брошюры о Пальмерстоне выходили в изданиях от 15 до 30 тысяч экземпляров и производили большое впечатление. Но в остальном у Маркса было так же мало общего с шотландцем Уркартом, как и с янки Дана.

Прочные отношения между Марксом и Уркартом были немыслимы уже потому, что Маркс сто­ял за чартизм, а Уркарт ненавидел чартизм вдвойне — и как сторонник свободы торговли и как противник России. В каждом революционном движении ему мерещился звон рубля. Чартизм не мог более оправиться от тяжкого поражения, постигшего его 10 апреля 1848 г.^1. Но пока остатки его пытались возродиться, Маркс и Энгельс мужественно и преданно поддерживали последних чартистов. Они безвозмездно сотрудничали в органах, издававшихся в 50-х годах Джорджем Джу­лианом Гарни и Эрнестом Джонсом. Гарни издавал быстро следовавшие один за другим: «Red Re-publican» («Красный республиканец»), «Friend of the People» («Друг народа») и «Democratic Re-view» («Демократическое обозрение»), а Джонс — «Notes to the People» («Заметки для народа») и «People's Paper», которая существовала дольше других изданий — до 1858 г.

Гарни и Джонс принадлежали к революционной фракции чартистов и были из всех чартистов наиболее свободны от всякой островной ограниченности. В международном обществе «Братских демократов» они считались главарями. Гарни был сын матроса и вырос в условиях пролетарского существования. Он самоучкой воспитал себя на французской революционной литературе, причем идеалом его был Марат. Он был на год старше Маркса, и, в то время когда Маркс издавал «Rheinische Zeitung», он уже состоял в редакции «Northern Star» («Северной звезды»), главного органа чартистов. Там к нему явился в 1843 г. Энгельс, «стройный молодой человек, с виду почти мальчик, уже тогда

¹ 10 апреля 1848 г. в Лондоне состоялась чартистская демонстрация в связи с подачей в парламент третьей петиции о всеобщем избирательном праве; демонстрация была разогнана с помощью полиции. — Ред.

КРЫМСКАЯ ВОЙНА И КРИЗИС

269

говоривший поразительно хорошо по-английски». В 1847 г. Гарни познакомился и с Марксом и сделался его восторженным сторонником.

Гарни напечатал в своем «Red Republican» перевод «Коммунистического манифеста», сделав к нему примечание, в котором говорил, что это самый революционный документ, когда-либо даро­ванный миру; а в «Democratic Review» он поместил перевод статей «Neue Rheinische Zeitung» о французской революции, считая их «истинной критикой» французских событий. Во время эмиг­рантской борьбы он вернулся к своей «старой любви» и вступил в ожесточенную распрю с Джон­сом, так же как с Марксом и Энгельсом. Вскоре после этого Гарни переселился на остров Джерси, а затем — в Соединенные Штаты, где Энгельс посетил его еще в 1888 г. Вслед за тем Гарни вер­нулся в Англию и умер в преклонном возрасте, оставшись последним свидетелем великой эпохи.

Эрнест Джонс происходил из старого нормандского рода, но родился и воспитывался в Герма­нии. Отец его жил там в качестве адъютанта герцога кумберлендского, впоследствии ганноверско­го короля Эрнста Августа. Этот ультрареакционный развратник, которому английская пресса при­писывала все преступления за исключением самоубийства, был крестным отцом маленького Эрне­ста. Но ни это кумовство, ни придворные связи семьи Джонса не отразились на нем самом. Уже мальчиком он обнаружил безудержную жажду свободы и потом в зрелые годы устоял против всех попыток заковать его в золотые цепи. Джонсу было около двадцати лет, когда семья его вернулась в Англию, где он стал изучать юридические науки и был принят в адвокатуру. Но он пожертвовал всеми перспективами, которые открывались ему благодаря его блестящим способностям и аристо­кратическим связям семьи, и посвятил себя всецело делу чартизма. Джонс служил ему с таким пылким рвением, что в 1848 г. был приговорен к двум годам тюремного заключения. В наказание за измену своему классу он был подвергнут в заключении общему уголовному режиму, но вышел из тюрьмы в 1850 г. совершенно неисправившимся. С тех пор, с лета 1850 г., Джонс был около двадцати лет близок с Марксом и Энгельсом. Кстати, по возрасту он занимал среднее место между ними.

Правда, и эта дружба не обошлась без размолвок — таких же, как с Фрейлигратом, с которым у Джонса была общность поэтического дарования, и как с Лассалем. О Лассале Маркс отзывался даже несравненно резче, но в том же духе, как о Джонсе, о котором он писал в 1855 г.: «Несмотря на всю энергию, выдержку и работоспособность, которых нельзя не признать за Джонсом, он все портит базарной крикливостью, бестактной погоней за различными поводами для агитации и бес­покойным стремлением пере-

270 ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

гнать время»¹. И позднее между ними тоже происходили иногда резкие стычки, когда чартистская пропаганда неудержимо пошла на убыль и Джонс стал сближаться с буржуазным радикализмом. Но по существу они оставались искренними и подлинными друзьями. В конце жизни Джонс был адвокатом в Манчестере и умер внезапно в 1869 г. еще в расцвете зрелых лет. Энгельс спешно со­общил об этом в Лондон в краткой записке, которая заканчивалась словами: «Еще один из старой гвардии!». Маркс ответил на это: «Известие об Э. Джонсе, понятно, глубоко поразило весь наш дом, так как он был одним из немногих старых друзей»². Энгельс сообщил затем, что Джонса при огромном стечении народа похоронили на том же кладбище, где уже покоился один из их верных друзей — Вильгельм Вольф. «Поистине жаль этого парня, — писал Энгельс. — Ведь его буржуаз­ные фразы были лишь лицемерием... Он был среди политиков единственным образованным анг­личанином, стоявшим по существу вполне на нашей стороне»^3.

СЕМЬЯ И ДРУЗЬЯ

Маркс держался в те годы вдали от всяких политических связей и почти от всякого общества. Он всецело ушел в работу и отвлекался от книг только для того, чтобы проводить время среди своей семьи, которая в январе 1855 г. увеличилась еще — родилась дочь Элеонора.

Маркс, как и Энгельс, очень любил детей, и если он отрывался на час от неустанной работы, то лишь для того, чтобы поиграть со своими детьми. Они его обожали, хотя, или, быть может, имен­но потому, что он не проявлял по отношению к ним никакого родительского авторитета. Они об­ращались с ним, как с товарищем, и называли его «Мавром» за его черные волосы и смуглый цвет лица. Маркс часто говорил, что вообще «дети должны воспитывать родителей». Его дети прежде всего запретили ему работать по воскресеньям, считая, что по праздникам отец принадлежит толь­ко им одним. Воскресные загородные прогулки, отдых в простых ресторанчиках, куда они заходи­ли выпить имбирного пива и закусить хлебом с сыром, были скудными солнечными лучами, вы­глядывавшими из-за тяжелых туч, которые постоянно висели над домом Маркса.

Самыми любимыми были прогулки на Хэмпстед-Хис — хэмпстедское поле, незастроенный в то время холм в северной

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXII, стр. 86. — Ред. См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIV, стр. 157. — Ред. Там же, стр. 160. — Ред.

КРЫМСКАЯ ВОЙНА И КРИЗИС 271

части Лондона, поросший деревьями и диким кустарником. Либкнехт в очень привлекательных красках описал эти экскурсии. Теперь Хэмпстед-Хис уже не то, чем был шестьдесят лет тому на­зад. Но из старого ресторана «Замок Джэка Стро», в котором Маркс часто сиживал за столиком, все еще открывается прелестный вид на холмы и долины, особенно живописные, когда по воскре­сеньям там собирается веселая толпа. С юга — гигантский город, громады домов, увенчанных ку­полом собора св. Павла и башнями Вестминстера; в смутной дали обрисовываются холмы Сэррея, на севере — густонаселенная, плодородная полоса, усеянная множеством деревень, а на западе — соседний Хайгетский холм, где Маркс покоится вечным сном.

Скромное семейное счастье Маркса вдруг омрачилось сразившим его громовым ударом: в стра­стную пятницу 1855 г. смерть отняла у него единственного сына, девятилетнего Эдгара, или «Му-ша», как его называли в семье. Мальчик обнаруживал ужа большие способности и был общим лю­бимцем. «Это горестная, ужасная потеря, и у меня нет слов выразить, как я скорблю душой», — писал Фрейлиграт на родину.

Страшное горе звучит в письмах Маркса к Энгельсу о болезни и смерти сына. 30 марта он пи­сал: «Моя жена вот уже с неделю так больна от душевного потрясения, как никогда раньше. У ме­ня самого сердце обливается кровью и голова горит, хотя, конечно, я должен крепиться. Ребенка, за все время болезни, ни на минуту не покидает его оригинальный, приветливый и в то же время самостоятельный характер»¹. А 6 апреля он пишет: «Бедного Муша нет больше на свете. Он за­снул (в буквальном смысле слова) у меня на руках сегодня между 5 и 6 часами. Я никогда не забу­ду, как твоя дружба облегчила нам это ужасное время. Как велика моя скорбь о ребенке, ты пони­маешь»². И затем в письме от 12 апреля: «Дом, разумеется, совершенно опустел и осиротел со смертью дорогого мальчика, который оживлял его, был его душою. Нельзя выразить, как не хвата­ет нам этого ребенка на каждом шагу. Я перенес уже много несчастий, но только теперь я знаю, что такое настоящее несчастье...

При всех ужасных муках, пережитых за эти дни, меня всегда поддерживала мысль о тебе и тво­ей дружбе и надежда, что мы вдвоем сможем сделать еще на свете что-либо разумное»^3.

Прошло еще много времени, прежде чем рана стала заживать. В ответ на сочувственное письмо Лассаля Маркс писал 28 июля: «Бэкон говорит, что у действительно выдающихся людей так много связей с природой и миром и так много объектов интереса,

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXII, стр. 92. — Ред. Там же, стр 93. — Ред. Там же, стр. 94. — Ред.

272

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

что они легко переносят всякую потерю. Я не принадлежу к числу этих выдающихся людей. Смерть моего ребенка потрясла меня до глубины души, и чувство потери еще так же живо во мне, как и в первый день. Моя бедная жена также совершенно убита»¹. А Фрейлиграт писал Марксу 6 октября: «Мне бесконечно грустно, что ты не можешь забыть свою потерю. В этом тебе нельзя ничем помочь, ничего посоветовать. Я понимаю и уважаю твою скорбь, но постарайся преодолеть ее, а то она одолеет тебя. Этим успокоением ты не изменишь памяти своего сына».

Смерть маленького Эдгара была верхом несчастий, связанных с постоянными болезнями в се­мье Маркса в те годы. Весной заболел и сам Маркс, и с тех пор он никогда не мог полностью из­бавиться от болезней. Особенно много страданий ему причиняла болезнь печени, которую он, по его словам, унаследовал от отца. Но постоянные болезни в семье Маркса вызваны были и тем, что они жили в плохой квартире и в нездоровой части города. Летом 1854 г. там свирепствовала холе­ра, и это приписывали рытью водосточных каналов, которые проходили через места, где были по­хоронены умершие от чумы в 1665 г. Врач настаивал, чтобы семья покинула «заклятое место у сквера Сохо», воздухом которого Маркс дышал беспрерывно в течение нескольких лет. Еще одно печальное событие в семье дало возможность переселиться в другое место. Летом 1856 г. жена Маркса поехала с тремя дочерьми в Трир еще раз увидеться со своей старой матерью. Но она приехала как раз, чтобы закрыть усталые глаза матери после одиннадцати дней страданий.

Наследство, оставшееся от матери, было очень невелико, но все же на долю жены Маркса при­шлось несколько сот талеров, и, кроме того, вероятно, она еще получила маленькое наследство от шотландских родных. Это дало Марксам возможность переехать осенью 1856 г. в маленький до­мик неподалеку от их излюбленного Хэмпстед-Хиса (9 Графтен-террес, Мейтленд-парк-род, Ха-версток-Хилл). Они платили за домик 36 фунтов стерлингов в год. «Это поистине княжеская квар­тира по сравнению с прежними дырами, в которых нам приходилось жить, — писала жена Маркса одной своей приятельнице, — и, хотя все ее устройство обошлось немногим больше 40 фунтов стерлингов.., вначале я казалась себе прямо-таки величественной в нашей уютной гостиной. Все белье и другие остатки прежнего величия были выкуплены нами из ломбарда, и я с удовольствием вновь пересчитала камчатные салфетки еще старинного шотландского происхождения. Впрочем, великолепие длилось недолго: вскоре пришлось снова нести одну вещь за другой в «поп-хаус» (так дети называют таинственный дом с тремя

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXV, стр. 211. — Ред.

КРЫМСКАЯ ВОЙНА И КРИЗИС 273

шарами¹); все же мы успели порадоваться окружавшему нас житейскому уюту»^2. Передышка была очень коротка.

Смерть собирала жатву и среди друзей Маркса: Даниельс умер осенью 1855 г., Веерт — в янва­ре 1856 г. в Гаити, Конрад Шрамм — в начале 1858 г. на острове Джерси. Маркс и Энгельс энер­гично, но тщетно старались добиться, чтобы пресса посвятила им хотя бы краткие некрологи, и часто жаловались, что старая гвардия тает, а никакого притока свежих сил нет. Как бы им ни нра­вилась вначале их «общественная изоляция» и как бы ни тверда была у этих двух одиночек уве­ренность в победе, с которой они участвовали в европейской политике, точно они сами являлись одной из европейских держав, все же они были слишком страстными политиками, чтобы на дли­тельное время не чувствовать отсутствия партии, ибо их немногие сторонники, как однажды ска­зал сам Маркс, не составляли еще партии. К тому же среди этих сторонников не было никого, кто дорос бы до высоты их мыслей, кроме одного, по отношению к которому они никогда не могли преодолеть полностью своего недоверия.

В Лондоне ежедневным гостем Маркса, в то время когда он жил на Динстрит, был Либкнехт. Он жил в мансарде и тяжело боролся с нуждой. В таком положении были и старые товарищи Мар­кса по Союзу коммунистов — Лесснер и столяр Лохнер, Эккариус и «раскаявшийся грешник» Шаппер. Другие рассеялись по разным городам: Дронке занимался торговлей в Ливерпуле, а затем в Глазго, Имандт получил кафедру в Денди, Шили сделался адвокатом в Париже, где к тесному кругу преданных друзей Маркса принадлежал и Рейнхардт, секретарь Гейне в последние годы жизни поэта.

Но и самые преданные его сторонники постепенно отходили от политической борьбы. Виль­гельм Вольф, который довольно сносно жил в Манчестере, давая частные уроки, оставался таким же, каким был, — «честнейшей, энергичной плебейской натурой», как про него писала однажды жена Маркса. Только с годами у него умножились капризы холостяка, и «главные битвы» проис­ходили у него с его хозяйкой из-за чая, сахара и угля. В идейном отношении он уже не мог много дать старым друзьям по изгнанию. И Фрейлиграт оставался по-прежнему верным другом. Летом 1856 г. он получил лондонскую агентуру одного швейцарского банка и с этого времени еще шире пользовался открывшейся возможностью оказывать Марксу финансовую поддержку: он выплачи­вал ему авансом наличными гонорары «New-York Daily Tribune», которая вдобавок ко всему дру­гому еще запаздывала с. присылкой денег. Фрейлиграт оставался непоколебимым и

Ломбард (у входа в английский ломбард висят три позолоченных шара). — Ред. См. «Воспоминания о Марксе и Энгельсе», 1956, стр. 249. — Ред.

274

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

в своих революционных убеждениях, но все более отдалялся от партийной борьбы. Хотя он и го­ворил с искренней убежденностью, что революционеру не подобает быть погребенным нигде, кроме как в изгнании, но все же он оставался немецким поэтом, и ему тяжело было жить изгнан­ником. Он видел, как тосковала по родине его жена, ему грустно было зажигать на чужбине елку для своих детей, и в этих условиях у него все более иссякал источник поэтического вдохновения. Он сильно страдал от этого и потому воспрянул душой, когда родина начала вновь вспоминать о своем знаменитом поэте.

Кроме оторванных смертью друзей был еще длинный ряд «живых мертвецов». Маркс встретил­ся в Лондоне с некоторыми товарищами своей философской молодости: с Эдуардом Мейеном, та­ким же язвительным, как прежде, с Фаухером, секретарем Кобдена, утверждавшим, что он своей причастностью к фритредерству «творит историю», с Эдгаром Бауэром. Последний, наоборот, ра­зыгрывал роль коммунистического агитатора, но Маркс называл его всегда клоуном. Бруно Бауэр тоже приехал в Лондон повидаться с братом; он пробыл там довольно долго, и Маркс несколько раз встречался со своим другом молодости. Но Бруно Бауэр восторгался первобытной мощью Рос­сии, а в пролетариате видел только «чернь»; чтобы управлять ею, говорил он, нужны насилие и хитрость, а в крайнем случае рабочих всегда можно удовлетворить прибавкой в несколько грошей. При таких его взглядах не могло быть, конечно, и речи о каком-либо взаимопонимании между ним и Марксом. Маркс нашел его заметно постаревшим (он полысел и усвоил себе манеры педантич­ного профессора), но все же подробно писал Энгельсу о своих беседах с «занятным стариком».

«Живых мертвецов» было, однако, много и среди единомышленников более близкого прошлого Маркса, и число их возрастало с каждым годом. Отошли старые рейнские друзья — Георг Юнг, Генрих Бюргере, Герман Беккер и другие. Некоторые из них, как Беккер, а после него простодуш­ный Микель, придумывали «научные» обоснования своего отхода. Они доказывали, что сначала буржуазия должна окончательно победить юнкерство, а потом уже может идти речь о победе про­летариата: «Пусть древесный червь подлых материальных интересов, — учил Беккер, — все глуб­же подтачивает прогнившие основы юнкерства; оно обратится в прах и при первом дуновении ми­рового духа история, минуя всю внешнюю облицовку, перейдет чрезвычайно просто к порядку дня». Недурная теория! Она и в настоящее время может соблазнить кое-каких лукавцев. Но когда Беккер сделался кёльнским обер-бургомистром, а Микель — прусским министром финансов, оба они настолько увлеклись «подлыми материальными интересами», что упирались ногами и руками против «первого

КРЫМСКАЯ ВОЙНА И КРИЗИС

275

дуновения мирового духа» вместе с его «чрезвычайно простым порядком дня».

Довольно сомнительной заменой таких людей, как Беккер и Микель, был некий дюссельдорф­ский купец Густав Леви. Он явился к Марксу весной 1856 г. и предложил преподнести ему в виде подарка фабричное восстание в Изерлоне, Золингене и т. д. Маркс очень резко высказался против этой опасной, бесполезной и глупой затеи, Он передал через Леви рабочим, от лица которых Леви, по его словам, явился, чтобы они спустя некоторое время сиять прислали своего представителя в Лондон, но ничего не предпринимали без предварительного соглашения.

Не столь отрицательно, однако, отнесся Маркс к другому поручению, с которым Леви явился к нему тоже будто бы от дюссельдорфских рабочих: рабочие, по словам Левк, предостерегают Мар­кса от Лассаля, как от ненадежного кантониста, который, выиграв процесс графики Гацфельдт, постыдно подпал под ее власть, живет у нее на содержании и хочет поехать с нею в Берлин и ок­ружить ее литераторами. Рабочих он бросит будто бы как ненужное ему больше орудие и перей­дет к буржуазии и т. п. Можно с полным правом усомниться, что рейнские рабочие посылали та­кого рода наказ Марксу, ибо те же рабочие несколько лет спустя заверяли в торжественных адре­сах и горячих приветствиях, что дом Лассаля в Дюссельдорфе был «надежным убежищем самой бесстрашной и решительной партийной помощи» во времена белого террора 50-х годов. Более чем вероятно, что Леви сам все это выдумал; он был страшно зол на Лассаля за то, что тот согласился дать ему взаймы только 500 талеров вместо 2000, о которых просил Леви.

Если бы Маркс это знал, то, конечно, отнесся бы с величайшей осторожностью к словам Леви и к нему самому. Но и само по себе сообщение Леви должно было вызвать сильное недоверие. Маркс был хотя и не в частой, но все же в постоянной переписке с Лассалем. Он видел в нем как в политическом» так и в личном отношении надежного друга и товарища по партии. Маркс даже сам боролся с еще действительно существовавшим в дик Союза коммунистов недоверием рейн­ских рабочих к Лассалю, когда он впутался в историю процессов графини Гацфельдт. Еще за год до того, получив письмо от Лассаля из Парижа, Маркс очень сердечно ответил ему: «Меня пора­зило, конечно, — писал он, — что ты, находясь так близко от Лондона, не думаешь заглянуть сюда хотя бы на несколько дней. Я надеюсь, что ты еще передумаешь и учтешь, как короток и дешев путь из Парижа в Лондон. Если бы двери Франции не были герметически закрыты для меня, я на­грянул бы к тебе в Париж»^1.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXV, стр. 211. — Ред.

276

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Поэтому трудно понять, отчего Маркс, сообщая Энгельсу пустую болтовню Леви в письме от 5 марта 1856 г., прибавил от себя: «Все это — только частности, которые я запомнил и кратко отме­тил. Но все, вместе взятое, произвело на меня и на Фрейлиграта совершенно определенное впечат­ление, несмотря на то, что я очень хорошо отношусь к Лассалю и с полным недоверием — к сплетням рабочих»¹. Маркс сказал Леви, как он сообщает Энгельсу, что нельзя принимать какое-либо решение, выслушав только одну сторону, но что во всяком случае подозрительность полезна; пусть следят за Лассалем, избегая пока всякой огласки дела. Энгельс с этим согласился и сделал несколько замечаний, которые с его стороны не столь удивительны: он не так хорошо знал Ласса-ля, как Маркс. Жаль его, писал Энгельс, он очень талантливый человек, но все это слишком ужас­но. Лассаль всегда был таков, что за ним нужно было чертовски следить; как настоящий еврей со славянской границы, он всегда готов под партийными предлогами использовать всякого для своих личных целей.

Маркс же оборвал переписку с человеком, который немного лет спустя с полным правом писал ему: «У тебя в Германии нет друга, кроме меня».

КРИЗИС 1857 г.

Отойдя осенью 1850 г. от открытой партийной борьбы, Маркс и Энгельс заявили: «Новая рево­люция возможна только вслед за новым кризисом. Но наступление ее так же неизбежно, как и на­ступление этого последнего»². С этого времени они с каждым годом все нетерпеливее следили за признаками наступающего кризиса. Либкнехт рассказывает, что Маркс иногда пророчествовал на эту тему и потом друзья дразнили его, когда пророчества не сбывались. Когда же кризис действи­тельно наступил, Маркс передал Вильгельму Вольфу через Энгельса, что он докажет, что нор­мальным образом кризис должен был разразиться на два года раньше.

Кризис начался в Соединенных Штатах, и уже предвестники его чувствительно отразились на Марксе: «New-York Daily Tribune» понизила его гонорар наполовину. Удар этот был тем более тяжел, что в новом доме Маркса уже водворилась старая нужда, или даже еще более безысходная, чем прежде. Перебиваться со дня на день, как на Динстрит, на новом месте нельзя было: впереди ничего не предвиделось, а расходы на семью увеличились. «Абсолютно не знаю, что делать, и по­ложение мое, поистине,

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXII, стр. 127. — Ред. См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 7, стр. 467. — Ред.

КРЫМСКАЯ ВОЙНА И КРИЗИС 277

более отчаянное, чем было пять лет тому назад»¹, — писал Маркс Энгельсу 20 января 1857 г. Эта весть поразила Энгельса, как «гром среди ясного неба», и он поспешил помочь другу, упрекнув его только, что Маркс не написал ему на две недели раньше о своих затруднениях. Он как раз ку­пил себе лошадь на деньги, присланные ему отцом в подарок на рождество: «Мне очень больно, — писал Энгельс, — что у меня тут лошадь, в то время как ты с семьей бедствуешь в Лондоне»². Он поэтому очень обрадовался, когда несколько месяцев спустя Дана предложил Марксу сотруд­ничество в издаваемом им энциклопедическом словаре, между прочим и по военным вопросам. Энгельс писал, что это пришло «весьма кстати» и «доставляет ему бесконечное удовольствие», так как поможет Марксу выпутаться из вечных денежных затруднений. Пусть только Маркс берет на себя побольше статей, а потом постепенно он сможет организовать целое бюро.

Но из этого ничего не вышло, прежде всего из-за недостатка в людях. К тому же и условия ра­боты оказались не такими блестящими, как предполагал Энгельс. Гонорар в конце концов был меньше пенни за строчку; и хотя относительно многих слов ничего не требовалось, кроме компи­лятивного заполнения строчек, но Энгельс был слишком добросовестный человек, чтобы писать о чем-либо спустя рукава. То, что просочилось в «Переписку» относительно этой словарной работы, совершенно не оправдывает позднейшего пренебрежительного суждения Энгельса о статьях, на­писанных отчасти им, отчасти Марксом: «Чисто ремесленная работа для денег и больше ничего; их можно спокойно предать забвению». Эта в общем побочная работа постепенно замирала, и, по-видимому, постоянное сотрудничество Энгельса и Маркса в энциклопедии Дана не пошло дальше третьей буквы латинского алфавита — «С».

С самого начала работе сильно помешало то обстоятельство, что Энгельс летом 1857 г. заболел болезнью желез и вынужден был уехать к морю на довольно продолжительное время. Здоровье Маркса тоже пошатнулось. Болезнь печени проявилась у него в новом, настолько сильном при­падке, что лишь с величайшим напряжением удавалось ему выполнять самые необходимые рабо­ты. В июле жена его разрешилась от бремени нежизнеспособным ребенком. Это произошло при ужасных обстоятельствах и так потрясло Маркса, что ему было мучительно вспоминать о пережи­том. «Тебе, должно быть, очень круто пришлось, если ты так написал»³, — ответил испуганный Энгельс; но Маркс отложил всякие объяснения до личной встречи, говоря, что писать об этом он не в силах.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXII, стр. 172. — Ред. Там же, стр. 174. — Ред. Там же, стр. 210. — Ред.

278

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Все личные невзгоды были, однако, забыты, когда осенью кризис перебросился в Англию, а за­тем и на континент. «Хотя я и нахожусь в нищете, но с 1849 года я не чувствовал себя так хорошо, как при этом крахе»¹, — писал Маркс Энгельсу 13 ноября. Энгельс же был озабочен лишь тем, чтобы развитие кризиса не пошло сразу слишком быстрым темпом. «Было бы желательно, — пи­сал он, — чтобы это «улучшение» в сторону хронического кризиса наступило раньше, чем после­дует второй и решающий главный удар. Необходимо хроническое давление в течение некоторого времени, чтобы подогреть народные массы. Тогда пролетариат будет биться лучше, с большим знанием дела и с большею согласованностью; это точно так же, как кавалерийская атака удается лучше, если лошадям дают сначала пробежать 500 шагов рысью, прежде чем подойти к врагу на расстояние, с которого их можно пустить в галоп. Мне не хотелось бы, чтобы что-либо произошло слишком рано, прежде чем не будет охвачена вся Европа, иначе борьба была бы труднее, скучнее и с большими колебаниями. Май и июнь — это, пожалуй, было бы еще рано. Вследствие долгого периода благополучия массы должны были стать чертовски сонливыми...

Со мною — то же, что и с тобою. С тех пор как в Нью-Йорке начался спекулятивный крах, я не мог найти себе покоя в Джерсее и чувствую себя превосходно при этом всеобщем крушении. За последние семь лет меня все же затянула немного буржуазная тина; теперь она смывается, и я снова становлюсь другим человеком. Кризис будет так же полезен моему организму, как морские купанья, я это и сейчас чувствую. В 1848 году мы говорили: теперь наступает наше время, и в не­котором смысле оно действительно наступило; но на этот раз оно наступает окончательно, теперь речь идет о голове»^2.

О жизни или смерти, однако, дело еще не шло. Кризис имел свои революционные последствия, но другого рода, чем предполагали Маркс и Энгельс. Они, впрочем, не предавались ни на чем не основанным утопическим надеждам, а изо дня в день с величайшим вниманием следили за ходом кризиса, и Маркс писал 18 декабря: «Работаю я теперь колоссально, большею частью до 4 часов утра. Работа двоякая:

1. Выработка основных положений экономии. (Совершенно необходимо для публики вскрыть самую основу вещей, а для меня, лично, освободиться, наконец, от этого кошмара.)

2. Нынешний кризис. О нем — кроме статей для «Трибуны» — я веду лишь регистрацию, но она отнимает много времени. Я рассчитываю, что к весне мы совместно напишем памфлет об этой

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXII, стр. 251. — Ред. Там же, стр. 255. — Ред.

КРЫМСКАЯ ВОЙНА И КРИЗИС

279

истории с целью напомнить снова о себе немецкой публике, о том — что мы опять тут, все те же самые»¹. Из этого памфлета ничего не вышло, так как кризис не поднял массы на восстание; ко именно благодаря этому у Маркса остался досуг для выполнения теоретической части своего пла­на.

За десять дней до этого письма Маркса жена его писала умирающему Конраду Шрамму в Джерси: «Мы ощущаем американский кризис на своем кармане, так как теперь Карл пишет в «Tribune» только одну корреспонденцию в неделю вместо двух. «Tribune» отказала всем своим ев­ропейским корреспондентам, кроме Баярда Тейлора и Карла. Однако Вы можете себе представить, как, несмотря на это, Мавр доволен, К нему вернулась вся его прежняя работоспособность, све­жесть и ясность духа, надломленная со времени нашего великого горя — потери любимого ребен­ка, о котором будет вечно скорбеть мое сердце. Карл работает весь день для добывания хлеба на­сущного, а ночью заканчивает свою «Экономию». Теперь, когда этот его труд отвечает настоя­тельной потребности, найдется же для него, надеюсь, какой-нибудь несчастный издатель». Изда­тель, благодаря стараниям Лассаля, действительно нашелся.

Лассаль написал Марксу в апреле 1857 г. в прежнем дружеском тоне, выражая только удивле­ние, что Маркс так запустил переписку, о причинах чего он ни малейшим образом не догадывался. Энгельс советовал Марксу ответить на письмо Лассаля, но Маркс не ответил. В декабре того же года Лассаль снова написал, но по случайному поводу: двоюродный брат Лассаля, Макс Фридлен-дер, просил его предложить Марксу сотрудничество в «Presse». Фридлендер был одним из редак­торов этой газеты. Маркс ответил отказом на предложение Фридлендера, говоря, что хотя на­строение его и «антифранцузское», но оно вместе с тем и «антианглийское», и он менее всего рас­положен стоять за Пальмерстона. На жалобу Лассаля, что, как он ни чужд сентиментальности, ему все же было больно не получить ни слова в ответ на свое апрельское письмо, Маркс написал «кратко и холодно», что не ответил по причинам, которые неудобно разъяснять в письме. К этому он прибавил всего только несколько слов о себе, причем сообщил, что собирается выпустить в свет труд по политической экономии.

В январе 1858 г. в Лондоне был получен экземпляр лассалевского «Гераклита»². Об отправке книги автор сообщал в декабрьском письме, причем писал, что берлинский ученый мир

¹ См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXII, стр. 212. — Ред.

² Имеется в виду книга Лассаля «Die Philosophie Herakleitos des Dunkeln von Ephesos» («Философия Гераклита
Темного из Эфеса»), опубликованная в 1858 г. — Ред.

280

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

очень восторженно отзывается о «Гераклите». Уже то, что за посылку пришлось доплатить два шиллинга, «обеспечило книге плохой прием». Но и к содержанию «Гераклита» Маркс отнесся до­вольно отрицательно. «Грандиозная выставка» учености не произвела на него впечатления. Он го­ворил, что легко нагромождать цитаты, когда имеешь для этого достаточно денег и времени и есть возможность получать на дом книги из боннской университетской библиотеки. Среди этой фило­софской мишуры Лассаль, по словам Маркса, движется с грацией парня, впервые надевшего эле­гантный костюм. Такое суждение о подлинной учености Лассаля было несправедливо, но вполне объяснимо — книга Лассаля произвела на Маркса неприятное впечатление по той же причине, по которой, как он полагал, она нравилась профессорам: Маркса отталкивала старообразность духа в молодом человеке, который слыл великим революционером. Как известно, большая часть книги написана была за десять лет до ее появления в свет.