К КРИТИКЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ»

План большого труда по политической экономии, исследующего капиталистический способ производства до самых его основ, возник у Маркса лет за пятнадцать до того, как он приступил к практическому его осуществлению. Он обдумывал его еще в домартовские дни, и брошюра против Прудона была первой уплатой по этому обязательству Маркса перед собой. После участия в борь­бе революционных лет Маркс тотчас же снова вернулся к задуманному труду и уже 2 апреля 1851 г. писал Энгельсу: «Я уже так далеко подвинулся, что недель через пять покончу со всей эко­номической дрянью. И, сделав это, буду дома разрабатывать экономию, а в музее возьмусь за дру­гие науки. Это начинает мне надоедать. В сущности со времен Адама Смита и Давида Рикардо эта наука не продвинулась больше ни на шаг вперед, несмотря на достижения отдельных, подчас чрезвычайно тонких исследований»². Энгельс очень обрадовался сообщению Маркса: «Я рад, что ты, наконец, покончил с экономией. Эта история действительно чересчур затянулась...». Но, как опытный человек, он прибавил: «Пока у тебя останется непрочитанной хотя бы одна книга, кото­рую ты считаешь важной, ты не возьмешься за писание»³. Энгельс считал, однако, что при всех других помехах «главная задержка» все же — в «собственной научной добросовестности» его друга.

Научные сомнения были, конечно, — Энгельс так их и понимал — не поверхностного свойства. О том, что побудило в 1851 г. Маркса не заканчивать еще работу, а начать ее вновь сначала, он сам говорит в предисловии к первому выпуску, перечисляя следующие причины задержки: «Ог­ромный материал по истории политической экономии, собранный в Британском музее, то обстоя­тельство, что Лондон представляет собой удобный наблюдательный пункт для изучения буржуаз­ного общества, наконец, новая стадия развития, в которую последнее, казалось, вступило с откры­тием калифорнийского и австралийского золота...»^4.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXII, стр. 377. — Ред.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Письма о «Капитале», 1948, стр. 33. — Ред.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXI, стр. 187. — Ред.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах» т. I, 1955, стр. 323—324. — Ред.

282

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Он еще прибавил, что его уже почти восьмилетняя работа в «New-York Daily Tribune» повлекла за собой крайнюю разбросанность в его научных занятиях. На это, однако, можно возразить, что корреспондентская деятельность возвращала Маркса до известной степени к политической борьбе, которая стояла для него всегда на первом месте. Ведь именно виды на возрождение революцион­ного рабочего движения и побудили Маркса засесть за работу, чтобы изложить, наконец, на бума­ге то, что он, не переставая, обдумывал в течение всех этих лет.

Красноречивым свидетельством этого является переписка Маркса с Энгельсом. В ней идет не­прерывное обсуждение экономических вопросов, разрастаясь до объема целых статей, тоже ка­сающихся «больших тонкостей». Как при этом происходил обмен мнений между двумя друзьями, показывают некоторые отдельные места в письмах. Так, Энгельс пишет в одном письме о своей «обычной лености в области теории»¹. Она ограничивается внутренним протестом его лучшего «я» и не вникает в суть вещей. А Маркс в другом случае восклицает со вздохом: «Если бы люди знали, до чего я мало сведущ во всем этом», рассказывая, как один фабрикант приветствовал его забавным предположением, что он, наверное, был прежде сам фабрикантом.

Если отбросить в обоих случаях — как это и следует сделать — юмористическое преувеличе­ние, то остается фактом, что Энгельс точнее знал внутренний механизм капиталистического обще­ства, а Маркс с большей силой и проницательностью вникал в сущность законов, управляющих его движением. Когда он изложил другу план первого выпуска, Энгельс ему ответил: «Это, дейст­вительно, очень абстрактная схема, да иначе и не могло быть при краткости изложения, и часто мне приходится с трудом искать диалектических переходов, так как я очень отвык от всякого от­влеченного мышления»². Марксу же, с другой стороны, было до некоторой степени трудно разби­раться в сведениях, полученных от Энгельса относительно исчисления фабрикантами и купцами той доли прибыли, которую они потребляют на себя, или об изнашивании машин, или об исчисле­нии оборота авансированного оборотного капитала. Он жаловался на то, что в политической эко­номии практически важное и теоретически необходимое во многих случаях сильно расходятся.

О том, что Маркс приступил к окончательной обработке своего произведения только в 1857 и 1858 гг., свидетельствует также изменение плана книги уже в процессе работы. Еще в ап-

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXI, стр. 134 — Ред. См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXII, стр. 331. — Ред.

КРЫМСКАЯ ВОЙНА И КРИЗИС

283

реле 1858 г. он предполагал рассматривать в первом выпуске «капитал вообще»; но хотя выпуск разросся вдвое или втрое сравнительно с предполагавшимся объемом, все же в нем еще нет ничего о капитале, а имеются только две главы о товаре и деньгах. Маркс видел в этом то преимущество, что критикам нельзя будет при таком распределении материала ограничиваться одной руганью по адресу автора за тенденциозность. Он только упустил из виду, что тем настоятельнее необходи­мым покажется критикам другой способ — пустить в ход весьма действенное оружие, т. е. замол­чать книгу.

В предисловии Маркс сделал обзор своего научного развития, и нельзя не привести знаменитых фраз, определяющих сущность исторического материализма. «Мои исследования (гегелевской философии права)¹ привели меня к тому результату, что правовые отношения, так же точно как и формы государства, не могут быть поняты ни из самих себя, ни из так называемого общего разви­тия человеческого духа, что, наоборот, они коренятся в материальных жизненных отношениях, совокупность которых Гегель, по примеру англичан и французов XVIII века, называет «граждан­ским обществом», и что анатомию гражданского общества следует искать в политической эконо­мии... Общий результат, к которому я пришел и который послужил затем руководящей нитью во всех моих дальнейших исследованиях, можно кратко формулировать следующим образом. В об­щественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвыша­ется юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими про­изводственными отношениями, или — что является только юридическим выражением этого — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития про­изводительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей

Заключенные в скобки слова принадлежат Мерингу. — Ред.

284

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать матери­альный, с естественно-научной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче: от идеологических форм, в которых люди осознают этот конфликт и ведут свою борьбу до ее завершения. Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что сам он о себе ду­мает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе переворота по ее сознанию. Наоборот, это соз­нание надо объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями. Ни одна обще­ственная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые, высшие производственные отношения никогда не появля­ются раньше, чем созреют материальные условия их существования в лоне самого старого обще­ства. Поэтому человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разре­шить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее решения уже существуют или, по крайней мере, находятся в процессе становления. В общих чертах, азиатский, античный, феодальный и современный, буржу­азный, способы производства можно обозначить, как прогрессивные эпохи экономической обще­ственной формации. Буржуазные производственные отношения, это — последняя антагонистиче­ская форма общественного процесса производства, антагонистическая не в смысле индивидуаль­ного антагонизма, а в смысле антагонизма, вырастающего из общественных условий жизни инди­видов; но развивающиеся в недрах буржуазного общества производительные силы создают вместе с тем материальные условия для разрешения этого антагонизма. Этой общественной формацией завершается поэтому предистория человеческого общества»^1.

В самой книге, которую он озаглавил «К критике политической экономии», Маркс сделал ре­шительный шаг, переступив через буржуазную политическую экономию в том виде, в каком она была разработана, особенно Адамом Смитом и Давидом Рикардо. Ее высшим достижением было определение стоимости товаров рабочим временем. Но, рассматривая буржуазное производство как вечную естественную форму общественного производства, она считала создание стоимостей естественным свойством человеческого труда, как он дан в индивидуальном конкрет-

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т. I, 1955, стр. 321—323. — Ред.

КРЫМСКАЯ ВОЙНА И КРИЗИС

285

ном труде отдельного человека, и впадала поэтому в целый ряд противоречий, которые не в со­стоянии была разрешить. Маркс же, наоборот, видел в буржуазном производстве не вечную есте­ственную форму, а лишь определенную историческую форму общественного производства, кото­рой предшествовал целый ряд других форм. С этой точки зрения Маркс подверг основательной проверке способность труда создавать стоимость. Он исследовал, какой труд, почему и каким об­разом создает стоимость, почему стоимость есть не что иное, как застывший труд этого рода.

Таким путем он пришел к «решающему пункту», вокруг которого вращается понимание поли­тической экономии, — к двойственному характеру труда в буржуазном обществе. Индивидуаль­ный, конкретный труд создает потребительные стоимости, безразличный общественный труд соз­дает меновые стоимости. Поскольку труд создает потребительные стоимости, он свойствен всем формам общества. В качестве целесообразной деятельности для присвоения продуктов природы в той или другой форме труд является естественным условием человеческого существования, усло­вием обмена веществ между человеком и природой, независимым от каких бы то ни было соци­альных форм. Этот труд имеет своей предпосылкой вещество природы, и потому труд не является единственным источником им создаваемого, т. е. вещественного богатства. Как бы различно ни складывалось отношение между трудом и природным веществом в различных потребительных стоимостях, во всех случаях потребительная стоимость содержит в себе природный субстрат.

Иначе обстоит дело с меновой стоимостью. Она не содержит никакого природного вещества; единственным источником ее является труд, и поэтому труд есть источник богатства, состоящего из меновых стоимостей. В качестве меновой стоимости всякая потребительная стоимость равна любой другой такой же потребительной стоимости, конечно, если она имеется в правильной про­порции. «Меновая стоимость дворца может быть выражена в определенном количестве коробок сапожной ваксы. Наоборот, лондонские фабриканты сапожной ваксы выразили стоимость множе­ства коробок ваксы в своих дворцах»¹. При обмене товары, совершенно независимо от формы их вещественного существования и от тех потребностей, для удовлетворения которых они созданы, представляют собою, несмотря на их пеструю видимость, одно и то же единство: они есть резуль­тат однородного, безразличного труда, «которому так же безразлично, проявляется ли он в золоте, в железе, пшенице или шелке, как

См. К. Маркс, К критике политической экономии, 1953, стр. 13. — Ред.

286

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

безразлично для кислорода, находится ли он в ржавчине железа, в атмосфере, в соку винограда или в крови человека»^1. Различие потребительных стоимостей возникает из различия труда, про­изводящего эти потребительные стоимости; труд же, создающий меновые стоимости, относится безразлично к особенностям материи потребительных стоимостей, так же как и к особенностям формы самого труда. Это — одинаковый, безразличный, абстрактно всеобщий труд, который раз­личается уже не по виду, а только по размеру, в зависимости от тех различных количеств, в кото­рых он овеществляется в меновых стоимостях различной величины. Единственным мерилом раз­личных количеств абстрактно общего труда является время в его естественных подразделениях — час, день, неделя и т. д. Рабочее время является живым бытием труда, независимо от его формы, содержания и индивидуальности. Как меновые стоимости все товары представляют собою лишь определенное количество застывшего рабочего времени. Рабочее время, овеществленное в потре­бительных стоимостях, является вместе с тем и субстанцией, превращающей их в меновые стои­мости и, следовательно, в товары; оно точно так же определяет известную величину их стоимости.

Двоякий характер труда есть общественная форма труда, свойственная товарному производст­ву. При первобытном коммунизме, который имел место на пороге истории всех культурных наро­дов, единичный труд был непосредственно частью общественного организма. В натуральных по­ставках и натуральных повинностях средневековья общественную связь составлял частный, а не общий труд. В сельски-патриархальной семье, когда для удовлетворения собственных потребно­стей семьи женщины пряли, а мужчины ткали, пряжа и холст были общественными продуктами, а прядение и тканье — общественным трудом в границах семьи. Семейная связь с ее естественным разделением труда накладывала своеобразную печать на продукт труда: пряжа и холст не обмени­вались одна на другой как равнозначащие и равностоящие выражения одного и того же общего рабочего времени. Только в товарном производстве частный труд становится общественным лишь вследствие того, что принимает форму своей непосредственной противоположности — форму от­влеченного общего труда.

Товар есть непосредственное единство потребительной и меновой стоимости, причем он явля­ется товаром лишь по отношению к другим товарам. Выражением истинного отношения товаров друг к другу служит процесс обмена. В этом процессе, в котором участвуют независимые друг от друга отдельные люди, каждый товар должен представлять собой одновременно и по-

См. К. Маркс, К критике политической экономии, 1953, стр. 13. — Ред.

КРЫМСКАЯ ВОЙНА И КРИЗИС

287

требительную и меновую стоимость, являться и частным трудом, служащим для удовлетворения частных потребностей, и общим трудом, который может быть обменен на одинаковое количество такого же общего труда. Процесс обмена товаров должен развить и разрешить противоречие, за­ключающееся в том, что индивидуальный труд, овеществленный в каком-либо отдельном товаре, имеет непосредственный характер общности.

В качестве меновой стоимости всякий отдельный товар становится мерой стоимости всех дру­гих товаров. Но, наоборот, всякий отдельный товар, в котором измеряют все другие товары свою стоимость, делается воплощением меновой стоимости. Благодаря этому меновая стоимость стано­вится особенным, исключительным товаром, который, превращая в себя все другие товары, непо­средственно овеществляет всеобщее рабочее время, воплощенное в деньгах. Таким образом, в единичном виде товара разрешается противоречие, которое заключает в себе товар как таковой и которое сводится к тому, что одна особенная потребительная стоимость становится всеобщим эк­вивалентом и благодаря этому — потребительной стоимостью для всякого, всеобщей потреби­тельной стоимостью. Таким товаром являются деньги.

В деньгах кристаллизуется меновая стоимость товаров как особенный товар. Денежный кри­сталл есть необходимый продукт процесса обмена: в нем фактически уравниваются разнообраз­ные продукты труда и таким образом фактически превращаются в товары. Денежный кристалл возник стихийно-историческим путем. Непосредственная меновая торговля, естественная форма процесса обмена, представляет собою скорее начинающееся превращение потребительных стои­мостей в товары, чем превращение товаров в деньги. Чем больше развивается меновая стоимость и чем более потребительные стоимости становятся товарами, — следовательно, чем более меновая стоимость приобретает свободную форму и перестает быть непосредственно связанной с потреби­тельной стоимостью, тем настоятельнее дело идет к возникновению денег. Сначала роль денег иг­рает один или несколько товаров, представляющих наиболее общую потребительную стоимость: скот, зерно, рабы. Функцию денег исполняли поочередно весьма разные, в той или иной мере не­подходящие товары. Если в конце концов эта функция перешла к благородным металлам, то это произошло по той причине, что благородные металлы обладают необходимыми физическими ка­чествами особенного товара, в котором должно кристаллизоваться денежное бытие всех товаров, поскольку качества эти непосредственно вытекают из природы меновой стоимости: постоянством их потребительной стоимости, делимостью в любой степени, однородностью частей и одинаково­стью всех образцов этого товара.

288

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Из благородных металлов исключительным денежным товаром становится золото. Оно служит мерой стоимости и масштабом цен, оно служит средством обращения товаров. Через превращение товара (Salto mortale) в золото накопленный в товаре особенный труд оказывается отвлеченно-общим, общественным трудом. Если это перевоплощение не удается, то труд утрачивает свое су­ществование не только как товар, но и как продукт, так как он является товаром лишь потому, что не представляет для своего владельца какой-либо потребительной стоимости.

Таким образом, Маркс доказал, как и почему в силу присущих товару свойств стоимости товар и товарообмен должны породить противоположность между товаром и деньгами. Он открыл, что деньги, кажущиеся предметом природы с определенными свойствами, на самом деле представля­ют собой общественное, производственное отношение. Путаные объяснения природы денег со­временными экономистами Маркс сумел объяснить тем, что они неуклюже считали вещью то, что на самом деле является общественным отношением. С другой стороны, перед ними выступало, дразня их, вещью то, что они только что определили как общественное отношение.

Обилие света, исходившего из этого критического исследования, сначала скорее ослепило всех, даже друзей автора, чем просветило их. Либкнехт говорил, что ни одно сочинение не разочаровы­вало его так, как это, а Микель нашел в нем «мало действительно нового». Лассаль сделал весьма изысканные комплименты по поводу художественности изложения, которое он без зависти ставил по форме выше своего «Гераклита»; но если эти «фразы» вызвали у Маркса подозрение, что Лас-саль не понял «многое экономическое», то на этот раз он не ошибся. Лассаль тотчас же обнару­жил, что не понял именно «исходного пункта» различия между трудом, результатом которого яв­ляется потребительная стоимость, и трудом, выраженным в меновой стоимости.

Если таков был отклик молодых побегов, то чего было ждать от засохших ветвей? Хотя Энгельс и утверждал в 1885 г., что Маркс создал первую исчерпывающую теорию денег и что она была молча всеми принята, однако семь лет спустя в «Словаре общественных наук», образцовом труде буржуазных экономистов, появилась статья о деньгах, которая на пятидесяти столбцах разводила старую тарабарщину и, даже не упоминая о Марксе, заявляла, что загадка денег еще не разрешена.

Как деньгам и не быть неисповедимыми для мира, для которого они сделались богом?

Глава десятая