ПЕРВАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ В ЛОНДОНЕ

Если, таким образом, лассальянцы уже с самого начала откололись от нового союза, то, с дру­гой стороны, и вербовка новых членов среди английских профессиональных союзов и среди фран­цузских прудонистов шла на первых порах весьма медленно.

Только небольшой круг руководителей профессиональных союзов понимал необходимость по­литической борьбы. Однако и они

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXV, стр. 446—447. — Ред.

358

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

видели в Интернационале, пожалуй, лишь средство для своих профессиональных целей. Но эти люди обладали по крайней мере большим практическим опытом во всех организационных вопро­сах; у французских же прудонистов не было и этого, как не было также ясного понимания истори­ческой сущности рабочего движения. Задача, которую поставил себе новый союз, была поистине огромна, а для выполнения ее требовалось огромное терпение и напряжение всех сил.

Маркс проявил в высшей степени и терпение и силу, хотя в то время часто страдал от присту­пов мучительной болезни и горел нетерпением поскорее довести до определенного конца свой главный научный труд. Он как-то сказал со вздохом: «При такой агитационной работе скверно то, что участие в ней у тебя отнимает много времени»¹. Он говорил также, что Интернационал и все, что с ним связано, тяготеет над ним, «как ночной кошмар»², и он был бы рад сбросить с себя это бремя.

Но сделать это уже нельзя: взявшись за гуж, не говори, что не дюж. И было бы в сущности не­похоже на Маркса, если бы это тяжелое бремя не доставляло ему больше удовлетворения и радо­сти, чем освобождение от него.

Очень скоро обнаружилось, что Маркс был истинным «главою» всего движения. Он нисколько не выдвигал самого себя на первый план. Он безгранично презирал всякую дешевую популяр­ность, и, в отличие от манеры демократов побольше показываться публично, важничать, а на са­мом деле ничего не делать, он предпочитал работать за кулисами и публично не выступать. Но ни­кто, кроме него, из всех работавших в небольшом союзе не обладал хотя бы в отдаленной степени теми редкими качествами, которые были необходимы для столь широкой агитации союза: ясным и глубоким пониманием законов исторического развития, энергией, чтобы добиваться необходимо­го, достаточным терпением, чтобы довольствоваться возможным, снисходительностью к ошибкам добросовестно заблуждающихся и властной неумолимостью к закоренелому невежеству. Маркс смог проявить здесь в гораздо более широкой области, чем в Кёльне во время революции, свое не­сравненное умение покорять людей, обучая их и руководя ими.

«Страшно много времени» стоили ему с самого начала личные препирательства и ссоры, неиз­бежные в начинаниях такого рода. Итальянские и в особенности французские члены союза созда­вали много ненужных затруднений. В Париже с революционных лет создался глубокий разлад между представителями «умственного и физического труда»; пролетарии не могли забыть слиш­ком частых измен со стороны литераторов, а литераторы усматривали

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIII, стр. 222. — Ред. Там же, стр. 315. — Ред.

НАЧАЛО ИНТЕРНАЦИОНАЛА

359

ересь во всяком рабочем движении, которое не желало ничего знать о них. Но и внутри самого ра­бочего класса под гнетом бонапартовского военного деспотизма развивалось подозрение, так как его окружили со всех сторон бонапартистские агенты, тем более что у рабочего класса не было никакой возможности сноситься между собой через свою печать или союз. Кипенье этого «фран­цузского котла» стоило Генеральному Совету Интернационала немало драгоценных вечеров и подробных резолюций.

Более приятной и плодотворной была для Маркса работа, связывавшая его с английской ветвью Интернационала. Английские рабочие вели борьбу против вмешательства английского правитель­ства, стоявшего на стороне восставших южных штатов Североамериканского союза, и послали приветствие Аврааму Линкольну, когда он вторично был избран президентом. Маркс составил проект адреса «честному сыну рабочего класса», которому «пал жребий провести свою страну сквозь беспримерные бои за освобождение порабощенной расы...»¹. Пока белые рабочие Амери­канского союза не понимали, что рабство позорит их республику, пока они гордились перед нег­ром, которого продают, не спрашивая его согласия, своим высоким преимуществом белого рабо­чего, имеющего право продавать себя и выбирать себе господина, — до тех пор они не способны были завоевать себе истинную свободу и оказать поддержку европейским братьям в их освободи­тельной борьбе. Эти преграды унесены красным морем крови за время гражданской войны. Адрес был составлен с явной симпатией и любовью к делу. Правда, Маркс, который, подобно Лессингу, любил говорить о своих работах в пренебрежительном тоне, писал Энгельсу, что ему пришлось самому составить адрес (что гораздо труднее, чем написать содержательную работу) — для того чтобы те фразы, к которым обычно сводятся подобного рода сочинения, по крайней мере отлича­лись от демократической вульгарной фразеологии². Линкольн вполне оценил это: он ответил в очень дружелюбном и сердечном тоне — к удивлению лондонской прессы, потому что в ответ на приветствия с буржуазно-демократической стороны «старик» ограничился лишь несколькими формальными комплиментами.

«По содержанию» гораздо значительнее адреса был, конечно, доклад о «Заработной плате, цене и прибыли»^3, который Маркс прочел на заседании Генерального Совета 26 июня⁴ 1865 г., чтобы опровергнуть высказанный некоторыми членами взгляд, будто общее поднятие заработной платы не может принести никакой

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XIII, ч. I, стр. 22. — Ред.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIII, стр. 222. — Ред.

См К Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т. I, 1955, стр. 356—407. — Ред.

Маркс выступил с докладом 20 и 27 июня. — Ред.

360

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

пользы рабочим и, следовательно, тред-юнионы приносят вред. Этот взгляд являлся следствием того ошибочного положения, что заработная плата рабочих определяет стоимость товаров и что, если капиталисты сегодня станут уплачивать пять шиллингов заработной платы вместо четырех, то завтра они ввиду возросшего спроса станут продавать свои товары по пяти шиллингов вместо четырех. При всей пошлости и поверхностности такого взгляда Маркс все же считал, что не так легко растолковать несведущим людям все связанные с этим экономические вопросы. Нельзя про­честь в один час полный курс политической экономии. Ему это, однако, превосходно удалось, чем он сослужил большую службу тред-юнионам.

Своим первым существенным успехом Интернационал был обязан прежде всего народившему­ся движению за английскую избирательную реформу. Уже 1 мая 1865 г. Маркс сообщал Энгельсу: «Лига реформы — дело наших рук. В узком комитете, состоящем из 12 человек (6 буржуа и 6 ра­бочих), все рабочие — члены нашего Совета (среди них Эккариус). Все компромиссные попытки буржуазии совлечь рабочий класс с правильного пути нам удалось разбить... Если удастся этим путем вновь оживить политическое движение английского рабочего класса, то наше Товарищест­во, безо всякого шума, сделает для европейского рабочего класса больше, чем это было возможно каким-либо другим путем. А есть все основания надеяться на успех...»¹. На это Энгельс отвечал 3 мая: «Международное Товарищество действительно в короткое время и без большого шума завое­вало большую территорию. Но хорошо, что оно теперь занято английскими делами, вместо того чтобы вечно возиться с французскими дрязгами. Все же ты имеешь награду за потерянное вре­мя»^2. Скоро, однако, выяснилось, что и этот успех имел оборотную сторону.

В общем Маркс считал положение еще недостаточно созревшим для открытого конгресса, ко­торый был предположен на 1865 г. в Брюсселе. Он не без оснований опасался, что там произойдет вавилонское столпотворение языков. С большим трудом, особенно вследствие противодействия французов, ему удалось добиться замены открытого конгресса закрытой предварительной конфе­ренцией в Лондоне, на которую созывались только представители руководящих комитетов для подготовки будущего конгресса. В качестве доводов для необходимости такого предварительного соглашения Маркс указал на движение в пользу избирательной реформы в Англии, на стачки, на­чавшиеся во Франции, и, наконец, на только что принятый в Бельгии закон об иностранцах, кото­рый делал невозможным устройство конгресса в Брюсселе.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные письма, 1953, стр. 174. — Ред. См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIII, стр. 279. — Ред.

НАЧАЛО ИНТЕРНАЦИОНАЛА

361

Лондонская конференция заседала с 25 по 29 сентября 1865 г. Со стороны Генерального Совета были делегированы, кроме председателя Оджера, генерального секретаря Кримера, нескольких английских членов, Маркс и оба его главных помощника по работе в Интернационале — Эккариус и Юнг, швейцарский часовщик, постоянно живший в Лондоне и одинаково хорошо говоривший по-немецки, по-английски и по-французски. Из Франции приехали Толен, Фрибур и Лимузен, ко­торые все впоследствии отреклись от Интернационала, затем Шили, старый друг Маркса еще с 1848 г., и Варлен, впоследствии герой и мученик Парижской Коммуны. Из Швейцарии явились переплетчик Дюпле от романских рабочих и Иоганн Филипп Беккер, бывший щеточник, ставший неутомимым агитатором, — от немецких рабочих. Из Бельгии приехал Сезар Де Пап, бывший ученик-наборщик, который стал изучать медицину и сделался врачом.

Конференция занялась прежде всего финансовым положением союза. Выяснилось, что за пер­вый год собрано было не более 33 фунтов стерлингов. Относительно постоянного членского взно­са не было еще достигнуто соглашения, и только решили собрать на цели пропаганды и на расхо­ды по устройству конгресса 150 фунтов стерлингов: 80 фунтов — в Англии, 40 — во Франции и по 10 — в Германии, Бельгии и Швейцарии. Правда, это не укрепило бюджета, ибо «нерв всякого дела» никогда не был нервом Интернационала. Еще много лет спустя Маркс с горьким юмором говорил, что финансы Генерального Совета были постоянно возраставшей отрицательной величи­ной, а десятки лет спустя Энгельс писал, что вместо пресловутых «миллионов Интернационала» Генеральный Совет большей частью располагал только долгами; никогда, вероятно, не было сде­лано так много на столь незначительную сумму денег.

О положении дела в Англии представил отчет генеральный секретарь Кример. На континенте считают, говорил он, что тред-юнионы очень богаты и могут поддерживать дело, которое служит также их интересам. Но они связаны своими мелочными уставами, которые ставят им тесные гра­ницы. За исключением немногих отдельных лиц, они стоят совершенно вне политики и привить им ее понимание трудно. Все же наблюдается некоторый прогресс. Еще несколько лет тому назад они бы даже не выслушали делегатов Интернационала; теперь же их дружелюбно принимают, слушают и одобряют их принципы. В первый раз объединение, имеющее некоторое отношение к политике, так хорошо принято английскими тред-юнионами.

Относительно Франции Фрибур и Толен сообщили, что там к Интернационалу относятся со­чувственно. Кроме Парижа завербованы члены союза в Руане, Нанте, Эльбефе, Кайене и в других местах; продано значительное количество членских карточек

362

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

с годовым взносом в 1,25 франка, но выручка израсходована на устройство парижского централь­ного бюро и на поездку делегатов. Делегаты утешали Генеральный Совет надеждой на продажу оставшихся 400 членских карточек и жаловались на отсрочку конгресса, считая ее большой поме­хой для развития дела, а также на застращивания рабочих, применяемые бонапартовским поли­цейским режимом. Они говорили, что слышат со всех сторон: покажите, что вы умеете действо­вать, и мы примкнем к вам.

Весьма благоприятными были отчеты Беккера и Дюпле относительно Швейцарии, хотя там агитация началась всего за шесть месяцев до конференции. В Женеве насчитывалось 400 членов, в Лозанне — 150 и столько же в Вевэ. Ежемесячный членский взнос равнялся 50 пенсам, но, гово­рили делегаты, члены уплатили бы и двойную сумму: они вполне сознают необходимость помо­гать взносами Генеральному Совету. Правда, делегаты не привезли с собой денег, а лишь сообщи­ли в утешение, что у них была бы в руках довольно приличная сумма, если бы она не ушла на пу­тевые издержки.

В Бельгии агитация велась всего только один месяц. Однако, как сообщал Пап, там уже было завербовано 60 членов, обязавшихся уплачивать ежегодно по крайней мере по 3 франка, из кото­рых третья часть будет отчисляться на нужды Генерального Совета.

Что касается конгресса, то Маркс предложил от имени Генерального Совета созвать его в сен­тябре или октябре 1866 г. в Женеве. Место было единогласно одобрено, но время созыва по энер­гичному настоянию французов было передвинуто вперед, на последнюю неделю мая. Французы требовали также, чтобы всякий, кто предъявит свою членскую карточку, имел право присутство­вать и голосовать на конгрессе. Для них это было принципиальным вопросом: именно так понима­ли они всеобщее избирательное право. Только после горячих прений было принято представи­тельство на конгрессе через делегатов, за которое высказывались особенно Кример и Эккариус.

Порядок дня конгресса, составленный Генеральным Советом, был очень обширный: коопера­тивный вопрос; сокращение рабочего времени; женский и детский труд; прошлое и будущее про­фессиональных союзов; влияние постоянных армий на интересы рабочего класса и т. д. Все это прошло единогласно; только два пункта вызвали расхождение во мнениях.

Один из этих пунктов был предложен не Генеральным Советом, а французами. Они требовали, чтобы в порядок дня была включена в качестве особого вопроса тема: «Религиозные идеи и их влияние на социальное, политическое и духовное движение». Почему им это понадобилось и как к этому отнесся Маркс, яснее всего видно из нескольких фраз в статье Маркса, написанной в

НАЧАЛО ИНТЕРНАЦИОНАЛА

363

память Прудона и напечатанной в «Social-Demokrat» Швейцера за несколько месяцев до того. Это была единственная статья Маркса, помещенная в органе Швейцера. «Однако его нападки на рели­гию, церковь и т. д., — писал Маркс, — были большой заслугой в условиях Франции в то время, когда французские социалисты считали уместным видеть в религиозности знак своего превосход­ства над буржуазным вольтерьянством XVIII и немецким безбожием XIX века. Если Петр Вели­кий варварством победил русское варварство, то Прудон сделал все от него зависящее, чтобы фра­зой победить французское фразерство»¹. Английские делегаты тоже предостерегали от этого «яб­лока раздора», но французы провели свое предложение большинством восемнадцати голосов про­тив тринадцати.

Другим пунктом, вызвавшим споры, была тема, предложенная Генеральным Советом. Она ка­салась особенно важного для Маркса вопроса европейской политики — «необходимости сдержать усиливающееся влияние России на Европу путем восстановления — на основе принципа самооп­ределения наций — независимой Польши на демократических и социалистических основах». Но с этим не были согласны именно французы. Зачем, говорили они, смешивать политические вопросы с социальными? Зачем теряться в далеких перспективах, когда зло стучится в нашу собственную дверь? Зачем сдерживать влияние русского правительства, когда влияние прусского, австрийского, французского и английского правительств является не менее роковым? Особенно решительно вы­сказывался в этом смысле бельгийский делегат Сезар Де Пап. Он считал, что восстановление Польши может принести пользу только трем классам: аристократии, мелкому дворянству и духо­венству.

В этом очень ясно отразилось влияние Прудона. Прудон несколько раз высказывался против восстановления Польши — в последний раз еще во время польского восстания в 1863 г., когда он, как выразился Маркс в своем некрологе, проявил циничный кретинизм в честь царя. У Маркса и Энгельса это восстание, напротив, оживило их старые симпатии к делу Польши, сохранившиеся еще с революционных лет. Они хотели издать по поводу восстания общий манифест, но из этого ничего не вышло.

Их симпатии к полякам вовсе не были лишены критического отношения. 21 апреля 1863 г. Эн­гельс писал Марксу: «Должен сказать: увлекаться поляками 1772 г. может только буйвол. В боль­шинстве европейских стран дворянство пало в ту эпоху с достоинством, частью даже с некоторым блеском, несмотря на то, что его общим принципом было убеждение, что материализм

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т. I, 1955, стр. 354. — Ред.

364

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

состоит в том, чтобы есть, пить, совокупляться, выигрывать в карты или получать вознаграждение за совершенные мерзости. Но ни одно дворянство не поступило так глупо, как польская шляхта, усвоившая себе один метод — продаваться России»¹. Однако до тех пор, пока не могло быть еще и речи о революции в России, восстановление Польши представляло единственную возможность ослабить влияние царя на европейскую культуру. Соответственно с этим Маркс видел в жестоком подавлении польского восстания и в одновременном продвижении царского деспотизма на Кавка­зе самые важные события европейской истории после 1815 г. На этих событиях он более всего ос­танавливался в своем Учредительном манифесте — в части, касавшейся внешней политики, — и еще долго потом говорил с горечью о противодействии, которое встретил со стороны Толена и Фрибура этот пункт порядка дня. Ему удалось, однако, сломить противодействие с помощью анг­лийских делегатов: польский вопрос остался в порядке дня.

Конференция собиралась утром на закрытые заседания под председательством Юнга, а вечером — на полупубличные заседания под председательством Оджера. Вопросы, уже выясненные на за­крытых заседаниях, обсуждались на этих открытых собраниях в более широком кругу рабочих. Парижские делегаты напечатали отчет о конференции и программу конгресса, которая встретила живой отклик в парижской прессе. Маркс отметил это с видимым удовлетворением: «Наши пари­жане, — писал он, — несколько смущены тем, что параграф о России и Польше, которого они не хотели, как раз производит наибольшую сенсацию»^2. И еще лет двенадцать спустя Маркс с удо­вольствием упоминал о «восторженном отзыве» известного французского историка Анри Мартена обо всей программе конгресса вообще и об этом параграфе в особенности.

НЕМЕЦКАЯ ВОЙНА

Маркс отдал все свои силы делу Интернационала. Это имело лично для Маркса то печальное последствие, что вызвало задержку в работе для заработка и возобновило прежнюю нужду.

Уже 31 июля ему пришлось написать Энгельсу, что в течение двух последних месяцев они про­бавлялись исключительно ломбардом. «Уверяю тебя, что я лучше дал бы себе отсечь большие пальцы, чем написать тебе это письмо. Это может прямо довести до отчаяния — мысль, что пол­жизни находишься в зависимости

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIII, стр. 147. — Ред. Там же, стр. 312. — Ред.

НАЧАЛО ИНТЕРНАЦИОНАЛА 365

от других. Единственная мысль, которая меня при этом поддерживает, это то, что мы оба ведем дело на компанейских началах, причем я отдаю свое время теоретической и партийной стороне дела. Я, правда, занимаю квартиру слишком дорогую для моего положения, да и кроме того мы этот год жили лучше, чем когда-либо. Но это единственный способ дать детям возможность под­держивать такие связи и отношения, которые могли бы обеспечить их будущее, не говоря уже о необходимости хоть на короткое время вознаградить их за все то, что они выстрадали. Я думаю, что ты сам будешь того мнения, что если даже рассматривать это с чисто купеческой точки зре­ния, то теперь был бы неуместен чисто пролетарский образ жизни, который был бы очень хорош, если бы мы были с женой одни или если бы мои девочки были мальчиками»¹. Энгельс немедленно оказал нужную помощь, но все же на несколько лет Маркс снова попал в тиски нужды и мелких жизненных забот.

Несколько месяцев спустя Марксу открылся новый источник заработка благодаря столь же странному, сколь и неожиданному предложению, которое ему сделал Лотар Бухер в письме от 5 октября 1865 г. В те годы, когда Бухер жил эмигрантом в Лондоне, у Маркса не было с ним ника­ких отношений, в особенности же дружественных. Да и после того, как Бухер занял самостоятель­ное положение в эмигрантском мирке и примкнул к Уркарту в качестве его восторженного сто­ронника, Маркс относился к нему очень критически. Бухер же, напротив, очень хвалил Боркгейму книгу Маркса о Фогте и хотел написать о ней в «Allgemeine Zeitung»; это, однако, осталось невы­полненным: либо Бухер не написал рецензии, либо аугсбургская газета отклонила ее. После прус­ской амнистии Бухер вернулся на родину и подружился в Берлине с Лассалем. С ним же он и приехал в 1862 г. в Лондон на Всемирную выставку и через посредство Лассаля познакомился лично с Марксом, которому он показался «тонким, хотя и нескладным человечком...»². Маркс не верил, что Бухер согласен с «внешней политикой» Лассаля. После смерти Лассаля Бухер поступил на службу к прусскому правительству, и Маркс покончил с ним и с Родбертусом резкой фразой в письме к Энгельсу: «Что за мерзавцы вся эта сволочь из Берлина, Марки и Померании!»^3.

Теперь же Бухер писал Марксу: «Прежде всего бизнес! «Staatsanzeiger» («Государственный вестник») желает иметь ежемесячные отчеты о движении денежного рынка (и, конечно, товарного, поскольку нельзя отделять один от другого). Меня запросили, не могу ли я рекомендовать кого-нибудь для этой

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIII, стр. 294. — Ред. Там же, стр. 88. — Ред. Там же, стр. 226. — Ред.

366

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

работы, и я ответил, что никто этого лучше не сделает, чем вы. Ввиду этого меня просили обра­титься к вам. Относительно размера статей вам предоставляется полная свобода: чем основатель­нее и обширнее они будут, тем лучше. Что же касается содержания, то, само собою разумеется, что вы будете руководствоваться только вашим научным убеждением; но все же во внимание к кругу читателей (haute finance)¹, а не к редакции, желательно, чтобы самая суть была понятна только специалистам и чтобы вы избегали полемики». Затем следовало несколько деловых заме­чаний, воспоминание об общей прогулке за город с Лассалем, смерть которого все еще, по словам Бухера, оставалась для него «психологической загадкой», и сообщение, что он, как известно Мар­ксу, вернулся к своей первой любви — к канцелярщине. «Я всегда был несогласен с Лассалем, ко­торый представлял себе ход развития слишком быстрым. Либеральная партия еще несколько раз будет менять кожу, прежде чем умрет; поэтому тот, кто еще хочет в течение своей жизни работать в пределах государства, должен примкнуть к правительству». Письмо заканчивалось после покло­нов г-же Маркс и барышням, в особенности самой младшей, обычными словами — «с совершен­ным уважением и преданностью».

Маркс ответил отказом, но более точными сведениями о том, что именно он написал и что он думал о письме Бухера, мы не располагаем. Тотчас же по получении этого письма он поехал в Манчестер, где безусловно обсудил дело с Энгельсом. В их переписке об этом нет упоминаний, и в письмах к другим своим друзьям Маркс лишь один раз бегло коснулся этого предложения. Но четырнадцать лет спустя, когда после покушения Хёделя и Нобилинга² в Берлине началась беше­ная травля социалистов, он швырнул это письмо в лагерь науськивателей, и оно произвело впечат­ление разорвавшейся бомбы. Бухер был тогда секретарем Берлинского конгресса³ и, по уверению его официального биографа, написал проект первого закона о социалистах^4, который после поку­шения Хёделя был предложен рейхстагу, но был им пока что отвергнут.

С того времени в печати многократно обсуждался вопрос, не пытался ли Бисмарк посредством письма Бухера подкупить Маркса. Верно то, что Бисмарк осенью 1865 г., когда договор в

¹ — финансовая аристократия. — Ред.

² Имеются в виду два покушения на императора Вильгельма I: со стороны Хёделя (11 мая 1878 г.) и Нобилинга (2
июня 1878 г.). — Ред.

³ Речь идет о дипломатическом конгрессе по пересмотру условий Сан-Стефанского мирного договора 1878 г. меж­
ду Россией и Турцией. — Ред.

⁴ Имеется в виду проект исключительного закона против Социал-демократической партии Германии, внесенный на
рассмотрение рейхстага 20 мая 1878 г. — Ред.

НАЧАЛО ИНТЕРНАЦИОНАЛА

367

Гаштейне¹ на время замазал угрожавший Пруссии разрыв с Австрией, был склонен, по его собст­венному охотничьему сравнению, «выпустить всех собак, какие только захотят лаять». Он был, конечно, слишком закоренелым восточноэльбским юнкером, чтобы заигрывать с рабочим движе­нием в духе, скажем, Дизраэли или хотя бы Бонапарта. Известно, какое курьезное представление он имел о Лассале, с которым все же несколько раз лично беседовал. Но у него были под рукой два человека, лучше его разбиравшиеся в этом деликатном вопросе, — Лотар Бухер и Герман Ва-генер. Вагенер старался в то время всеми силами поймать на свою удочку немецкое рабочее дви­жение, но успех он имел только поскольку дело касалось графини Гацфельдт. Однако как духов­ный руководитель юнкерской партии и старый друг Бисмарка еще с домартовского периода Ваге-нер занимал более независимое положение, чем Бухер. Последний полностью зависел от располо­жения Бисмарка, так как бюрократия косо смотрела на него, как на непрошенного нахала, а король не хотел его знать из-за 1848 г. Кроме того, Бухер отличался вообще слабым характером, был «рыбой без костей», как его часто называл его друг Родбертус.

Поэтому, если предполагалось подкупить Маркса при помощи письма Бухера, то это, конечно, было сделано не без ведома Бисмарка. Вопрос лишь в том, действительно ли тут была попытка подкупа. Способ, которым Маркс использовал письмо Бухера против травли социалистов в 1878 г., был искусным и вполне допустимым шахматным ходом. Но это не доказывает даже того, что Маркс уже с самого начала рассматривал письмо Бухера как попытку подкупа, а тем более — что это была именно такая попытка. Бухер очень хорошо знал, что Маркс после отказа от Швей­цера был одно время на весьма плохом счету у лассальянцев. Кроме того, ясно, что ежемесячные отчеты о международном денежном и товарном рынке в одной из скучнейших газет едва ли были подходящим средством для ослабления общего недовольства политикой Бисмарка, а тем более для того, чтобы склонить рабочих на сторону этой политики. Поэтому уверения Бухера в том, что он просто, без всякой задней политической мысли, рекомендовал своего старого товарища по изгна­нию куратору «Staatsanzeiger», вполне правдоподобны — правда, с той оговоркой, что редактор, наверное, сразу отклонил бы сотрудничество прогрессивного сторонника свободной торговли. Получив отказ от Маркса, Бухер обратился к Дюрингу, который принял было его предложение, но вскоре отказался, так как редактор совершенно не проявил того

¹ Речь идет о так называемом Гаштейнском соглашении между Пруссией и Австрией от 14 августа 1865 г. о разде­ле Шлезвиг-Гольштейна. — Ред.

368

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

уважения «к научному убеждению», которое так расхваливал в нем Бухер.

Еще хуже материальных невзгод, вызванных изнурительной работой Маркса для Интернацио­нала и над его научным трудом, было возраставшее расстройство его здоровья. 10 февраля 1866 г. Энгельс писал ему: «Ты, действительно, должен в конце концов предпринять что-нибудь разум­ное, чтобы избавиться от этой карбункульной пакости... Брось на время работать по ночам и веди несколько более регулярный образ жизни»¹. На это Маркс ответил 13 февраля: «Вчера я опять ле­жал в постели, так как вскочил злокачественный карбункул на левом бедре. Если бы у меня было больше средств, т. е. > — 0 для моей семьи, и если бы моя книга была готова, мне было бы совер­шенно безразлично, буду ли я сегодня или завтра выброшен на живодерню, иначе говоря, околею. Но при вышеупомянутых условиях мне этого нельзя»². Неделю спустя³ Энгельс получил ужасное известие: «На этот раз дело шло о жизни. Моя семья не знала, насколько случай был серьезен. Ес­ли эта история повторится еще в той же форме три-четыре раза, то я готов. Я отчаянно похудел и дьявольски ослабел, т. е. не голова, а бедра и ноги. Врачи совершенно правы, главная причина это­го рецидива чрезмерная ночная работа. Но я не могу сообщить этим господам — да это было бы совершенно бесцельно — о причинах, вынуждающих меня к этой экстравагантности»^4. Но Эн­гельс все же настоял на том, чтобы Маркс разрешил себе несколько недель отдыха и поехал на бе­рег моря в Маргэт.

Там к Марксу скоро вернулось его бодрое настроение. В веселом письме к дочери Лауре он пи­сал: «Очень рад, что поселился в частном доме, а не в пансионе или отеле, где к тебе неизбежно пристают с местной политикой, семейными скандалами и соседскими сплетнями. И все-таки я не могу петь, как мельник из Ди: «Мне ни до кого нет дела и никому нет дела до меня», потому что есть моя хозяйка, которая глуха, как пень, и ее дочь, страдающая хронической хрипотой. Но они очень славные люди, внимательные и не назойливые.

Сам я превратился в бродячую трость... большую часть дня гуляю, дышу свежим воздухом, ло­жусь в десять часов спать, ничего не читаю, еще меньше пишу и погружаюсь в то душевное со­стояние небытия, которое буддизм рассматривает как вершину человеческого блаженства»⁵. А в конце письма Маркс поддразни-

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIII, стр. 324. — Ред.

Там же, стр. 325. — Ред.

Ф. Меринг ошибается. Письмо Маркса, которое он цитирует ниже, датировано 10 февраля 1866 г. — Ред.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIII, стр. 322. — Ред.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXV, стр. 467. — Ред.

НАЧАЛО ИНТЕРНАЦИОНАЛА

369

вает дочь намеками, которые указывают на подготовлявшиеся в семье события: «Этот проклятый негодяй Лафарг мучает меня своим прудонизмом. Он, должно быть, до тех пор не успокоится, по­ка я не проломлю его креольского черепа»¹.

Как раз в те дни, когда Маркс отдыхал в Маргэте, сверкнули первые молнии военной непогоды, нависшей над Германией. 8 апреля Бисмарк заключил наступательный союз с Италией против Ав­стрии и на следующий день внес в Союзный сейм предложение созвать немецкий парламент на основе всеобщего избирательного права, чтобы обсудить общесоюзную реформу, на которой уже должны будут сойтись немецкие правительства. Позиция, которую заняли Маркс и Энгельс в этом вопросе, показала, что они очень отдалились от понимания условий немецкой действительности. Они колебались в своих суждениях. 10 апреля Энгельс писал о предложении Бисмарка созвать не­мецкий парламент: «Каким он должен быть ослом, чтобы верить, что это поможет ему хоть на йо­ту...

Если дело, действительно, дойдет до потасовки, то в первый раз в истории развитие событий будет зависеть от поведения Берлина. Если берлинцы выступят вовремя, дело может пойти хоро­шо — но кто может на них положиться?»^2.

Три дня спустя он снова писал с замечательно ясным предвидением хода событий: «По-видимому, немецкий обыватель, немного поупрямившись, пойдет на это (т. е. на принятие всеоб­щего избирательного права)^3, так как бонапартизм — истинная религия современной буржуазии. Мне становится все яснее, что буржуазия неспособна сама непосредственно управлять, и потому во всех тех случаях, где олигархия не может, как здесь в Англии, принять на себя, за хорошее воз­награждение, управление государством и обществом в интересах буржуазии, — нормальною фор­мою является бонапартовская полудиктатура; существенные материальные интересы буржуазии она проводит даже против воли самой буржуазии, но ей самой не оставляет никакого участия в господстве. С другой стороны, сама эта диктатура в свою очередь вынуждена против своей воли защищать эти материальные интересы буржуазии. Так, господин Бисмарк принял теперь програм­му Национального союза. Конечно, ее проведение а жизнь совсем другое дело, но Бисмарк вряд ли потерпит крушение из-за сопротивления немецкого обывателя»^4. На чем, однако, по мнению Эн­гельса, Бисмарк действительно потерпит крушение, — это на австрийской военной мощи. Бенедек во всяком случае лучший генерал, чем принц Фридрих Карл; Австрия

¹ См К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXV, стр. 469.— Ред.

² См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIII, стр. 342. — Ред.

³ В скобки заключены слова Меринга. — Ред.

⁴ См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIII, стр. 343—344. — Ред.

370

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

может собственной силой принудить Пруссию к миру, но Пруссия не может принудить к тому же Австрию; каждый прусский успех был бы, таким образом, призывом к вмешательству Бонапарта.

Почти теми же словами характеризовал Маркс тогдашнее положение в письме¹ к новообретен-ному другу — врачу Кугельману в Ганновере; последний еще в 1848 г., будучи молодым челове­ком, увлекался Марксом и Энгельсом и тщательно собирал все их сочинения. Но только в 1862 г. при посредстве Фрейлиграта он познакомился с Марксом и вскоре очень близко сошелся с ним. По всем военным вопросам Маркс подчинялся суждениям, высказываемым Энгельсом, отказыва­ясь от какой бы то ни было критики, что во всяком случае меньше всего было ему свойственно.

Еще поразительнее переоценки австрийской мощи было то представление, которое составил себе Энгельс о внутреннем состоянии прусской армии. Оно тем более удивляет, что в одном своем превосходном сочинении² Энгельс изложил с пониманием, непостижимым для буржуазно-демократических болтунов, ту военную реформу, из-за которой в Пруссии загорелся конституци­онный конфликт. 25 мая он писал: «Если у австрийцев хватит ума не наступать, то в прусской ар­мии, наверное, начнется катавасия. Они никогда еще не были настроены так мятежнически, как при этой мобилизации. К сожалению, узнаешь лишь ничтожнейшую часть того, что происходит на деле, но и этого достаточно для того, чтобы убедиться, что с такой армией невозможна наступа­тельная война»^3. А 11 июня он вновь писал: «В этой войне ландвер будет для пруссаков столь же опасен, как в 1806 г. поляки, которые тоже составляли свыше одной трети армии и еще до сраже­ния дезорганизовали все дело, но с той разницей, что ландвер, вместо того чтобы дезертировать после поражения, устроит мятеж»^4. Это было написано за три недели до Кёниггреца.

Кёниггрец⁵ рассеял весь туман, и уже через день после битвы Энгельс писал: «Что скажешь ты о пруссаках? Они с невероятной энергией использовали первые успехи... Еще не случалось, чтобы такое решительное сражение было закончено в восемь часов; при других обстоятельствах оно продолжалось бы два дня.

¹ См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXV, стр. 473. — Ред.

² Имеется в виду работа Ф. Энгельса «Военный вопрос в Пруссии и немецкая рабочая партия», см. К. Маркс и Ф.
Энгельс, Соч., т. XIII, ч. I, стр. 33—76. — Ред.

³ См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIII, стр. 353. — Ред.

⁴ Там же, стр. 358. — Ред.

⁵ Имеется в виду сражение при городе Кёниггреце 3 июля 1866 г., в результате которого австрийская армия потер­
пела полное поражение. Сражение известно также как битва при Садовой. — Ред.

НАЧАЛО ИНТЕРНАЦИОНАЛА

371