КОНФИДЕНЦИАЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ»

Тем временем Боркгейм продолжал свою кампанию против Бакунина.

18 февраля он жаловался Марксу, что «Zukunft» — газета, издаваемая Иоганном Якоби, отказа­лась поместить его «чудовищное письмо о русских делах, невероятную мешанину из всякой вся­чины»¹, как писал Маркс Энгельсу. Вместе с тем Боркгейм, ссылаясь на Каткова, который в моло­дости был единомышленником Бакунина, но затем перешел в реакционный лагерь, высказывал подозрения насчет «некоторых не совсем чистых денежных историй Бакунина». Этому, однако, не придавали значения ни Маркс, ни Энгельс; последний с философским равнодушием заметил: «За­ем денег — слишком обычный у русских способ добывать средства к жизни, чтобы один русский мог по этому поводу упрекать другого»². В непосредственной связи со своими сообщениями о происках Боркгейма Маркс писал, что Генеральный Совет должен решить, следовало ли исклю­чать в Лионе из Интернационала некоего Ришара, который позднее действительно оказался преда­телем. Он прибавил, что не может поставить в упрек Ришару ничего, кроме его рабской привязан­ности к Бакунину и связанных с ней чрезмерных мудрствований. «Похоже, что наш„ последний циркуляр произвел большую сенсацию, и в Швейцарии, равно как и во Франции, началась травля бакунистов. Однако всему есть мера, и я позабочусь о том, чтобы не было несправедливостей»^3.

В резком противоречии с этими добрыми намерениями

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIV, стр. 295. — Ред. Там же, стр. 298. — Ред. Там же, стр. 296. — Ред.

ИНТЕРНАЦИОНАЛ НА ВЫСОТЕ

451

стояло то «Конфиденциальное сообщение»¹, которое Маркс несколько недель спустя, 28 марта, направил через посредство Кугельмана брауншвейгскому комитету эйзенахцев. Сообщение это содержало в себе главным образом циркуляр Генерального Совета от 1 января, предназначенный только для Женевы и для Федеральных советов французского языка в Швейцарии, уже достигший своей практической цели и вызвавший даже «травлю» бакунинцев, которую осуждал Маркс. Нель­зя понять, для чего Марксу понадобилось отправить в Германию этот циркуляр, несмотря на такое нежелательное последствие, тем более что в Германии вообще не было никаких последователей Бакунина.

И еще менее понятно то, что Маркс в своем «Конфиденциальном сообщении» снабдил цирку­ляр предисловием и заключением, которые могли гораздо больше, чем сам циркуляр, вызвать «травлю» Бакунина. Предисловие начиналось с горьких упреков по адресу Бакунина в том, что он сначала пытался пробраться в Лигу мира и свободы, в исполнительном комитете которой за ним, однако, постоянно зорко следили, как за «подозрительным русским». После того как он провалил­ся в этой Лиге со своими программными нелепостями, он примкнул к Интернационалу, чтобы превратить его в орудие своих личных целей. Для этого он основал Альянс социалистической де­мократии, а затем, когда Генеральный Совет отказался признать его, он объявил его распущен­ным; однако фактически Альянс продолжал существовать под руководством Бакунина, который старался достигнуть своей цели другим путем: он добился включения в программу Базельского конгресса вопроса о наследовании, чтобы одержать теоретическую победу над Генеральным Сове­том и тем самым подготовить почву для перевода Генерального Совета в Женеву. Бакунин, по словам Маркса, организовал «форменную конспирацию», чтобы обеспечить себе большинство на Базельском конгрессе, но ему не удалось провести свои предложения, и Генеральный Совет остал­ся в Лондоне. «Досада на эту неудачу, — а с успехом этого дела Бакунин, может быть, связывал всякие личные спекуляции», — проявилась в выпадах «Egalite» против Генерального Совета, на которые Генеральный Совет и ответил в своем циркуляре от 1 января.

Затем Маркс дословно воспроизводил циркуляр в своем «Конфиденциальном сообщении» и указывал, что еще до получения его в Женеве там наступил кризис, что романский Федеральный совет отнесся неодобрительно к выпадам «E galit e » против Генерального Совета и намерен подчи­нить газету строгому надзору и что после этого Бакунин отступил из Женевы в Тессин. «Вскоре умер Герцен. Бакунин, который с тех пор как

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XIII, ч. I, стр. 355—367. — Ред.

452

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

задумал пролезть в руководители европейского рабочего движения, отрекся от Герцена, своего старого друга и учителя, — тотчас же после его смерти принялся расхваливать его. Почему? Гер­цен, хотя был и сам богатым человеком, получал ежегодно на пропаганду 25000 франков от сочув­ствующей ему псевдосоциалистической панславистской партии в России. Благодаря своим хва­лебным гимнам Бакунин получил в свое распоряжение эти деньги, а следовательно и «наследство Герцена», — несмотря на всю ненависть к институту наследования...»¹. В то время в Женеве обра­зовалась колония молодых русских эмигрантов, состоявшая из честно относящихся к своим убеж­дениям студентов. Борьба с панславизмом была главным пунктом их программы. Они, по словам Маркса, хотели войти в Интернационал как его ветвь и выставили пока своим представителем в Генеральном Совете Маркса; оба эти предложения были приняты. Вместе с тем они заявили, что в ближайшем будущем сорвут маску с Бакунина, так что скоро игра этого в высшей степени опасно­го интригана будет раскрыта — по крайней мере в рамках Интернационала. Этим заканчивалось «Конфиденциальное сообщение».

Излишне перечислять многочисленные неверные данные, которые оно содержало относительно Бакунина. Обвинения, выставленные Марксом против Бакунина, тем более неосновательны, чем более тяжелыми они представляются. Это прежде всего относится к подозрениям, что Бакунин охотился за наследством Герцена. В России никогда не существовало псевдосоциалистической панславистской партии, которая давала Герцену 25 тысяч франков в год на пропаганду. Крошеч­ное зерно истины в этих россказнях сводилось к тому, что один молодой социалист, Бахметьев, основал в 50-х годах революционный фонд² в 20 тысяч франков, которым заведовал Герцен. Ни­чем не доказано, однако, что Бакунин проявлял какие-либо стремления положить этот фонд себе в карман. Менее всего об этом можно говорить на основании сердечной статьи Бакунина в «Mar-seillaise» («Марсельезе») Рошфора, посвященной памяти политического противника, бывшего его другом молодости. В крайнем случае его можно за эту статью упрекнуть в сентиментальности, но она-то, как и все вообще недостатки и слабости Бакунина, была прямой противоположностью тех свойств, которые вообще присущи «в высшей степени опасному интригану».

Уже из заключительных фраз «Конфиденциального сообщения» видно, что именно ввело в за­блуждение Маркса. Все ложные сведения были сообщены ему комитетом русских эмигран-

¹ См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XIII, ч. I, стр. 366. — Ред.

² О бахметьевском фонде см. А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, 1920, т. XIV, стр. 414—419. —
Ред.

ИНТЕРНАЦИОНАЛ НА ВЫСОТЕ

453

тов в Женеве, иначе говоря, Утиным или через его посредство Беккером. По крайней мере из од­ного письма Маркса к Энгельсу можно предположить, что самое худшее подозрение против Баку­нина — обвинение его в вымогательстве наследства Герцена — было порождено сведениями, дос­тавленными Марксу Беккером. С этим, однако, никак не согласуется то, что Беккер в сохранив­шемся его письме от того времени к Юнгу хотя и жаловался на запутанность положения в Женеве, на ссоры между «fabrique» и «gros m e tiers», на «слабонервные обманчивые огоньки, как Робен, и на упрямые головы, как Бакунин», но в заключение хвалил последнего и говорил, что он «изме­нился к лучшему». Письма Беккера и русской эмигрантской колонии к Марксу не сохранились. В своем ответе, как официальном, так и частном, адресованном новой ветви Интернационала, Маркс счел более разумным не упомянуть ни словом о Бакунине. Как на главную задачу русской секции он указывал на содействие полякам, иначе говоря, советовал русским помочь освободить Европу от их собственного соседства. Он не без юмора принял предложение быть представителем моло­дой России и говорил, что человек никогда не знает, в какой странной компании он может ока­заться^1.

Несмотря на эту шутливую форму речи, для Маркса было, видимо, большим удовлетворением, что Интернационал начал привлекать русских революционеров. Иначе непонятно, как он мог по­верить подобным подозрениям против Бакунина, получив их от совершенно неизвестного ему Утина; ведь раньше, когда сведения шли от его старого друга Боркгейма, он отвергал их. По странной случайности в то же самое время Бакунин был введен в обман одним русским эмигран­том, в котором он увидел первую ласточку грядущей русской революции и даже впутался в аван­тюру, которая сделалась опаснее для его репутации, чем все другие приключения его бурной жиз­ни.

Спустя несколько дней после того, как было написано «Конфиденциальное сообщение», 4 ап­реля, в Ла-шо-де-фон собрался второй ежегодный конгресс Романской федерации. Там дело дош­ло до открытого разрыва. Женевская секция Альянса, уже принятая Генеральным Советом в со­став Интернационала, просила об ее принятии в Романскую федерацию и о разрешении обоим ее делегатам участвовать в работах конгресса. Этому воспротивился Утин, ожесточенно нападая на Бакунина. Он называл женевскую секцию Альянса орудием интриг Бакунина; но у него оказался очень решительный противник в лице Гильома. Последний был ограниченным фанатиком и впо­следствии не меньше согрешил по отношению к Марксу, чем Утин по отношению к Бакунину; но все же он был по своему образованию и

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIV, стр. 310. — Ред.

454

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

способностям иным человеком, нежели его жалкий противник. Он остался победителем с боль­шинством в 21 голос против 18. Меньшинство, однако, отказалось подчиниться воле большинства, и конгресс раскололся на две части. Таким образом вместо одного образовалось два конгресса; конгресс большинства постановил перенести место заседаний Федерального совета из Женевы в Ла-шо-де-фон и сделать органом федерации газету «Solidarit e » («Солидарность»). Предполагалось, что ее будет издавать Гильом в Нойенбурге.

Меньшинство основывало свою обструкцию на том, что большинство-де на самом деле лишь случайное, так как в Ла-шо-де-фон представлены только пятнадцать секций, тогда как одна Жене­ва насчитывает тридцать секций, и все или почти все не желают, чтобы секция Альянса входила в состав Романской федерации. Большинство, напротив, настаивало на том, что секция, принятая Генеральным Советом, не может быть отвергнута Федеральным советом. Старый Беккер доказы­вал в своем «Vorbote», что все эти распри совершенно вздорны по существу и вызваны отсутстви­ем братских чувств с обеих сторон. Секция Альянса, которая в сущности рассчитана на теоретиче­скую пропаганду, совершенно не нуждается в том, чтобы ее приняли в национальный союз, тем более что ее считают орудием интриг Бакунина, которого в Женеве давно уже недолюбливают. Но если все-таки она желает быть принятой в федерацию, то отказывать ей в этом или превращать вопрос об ее принятии в повод для раскола было бы мелочностью и ребячеством.

Однако дело обстояло не так просто, как думал Беккер. Решения, принятые двумя конгрессами, после раскола хотя и имели между собою много точек соприкосновения, но расходились в том ос­новном вопросе, из-за которого, собственно, и возникли женевские осложнения. Конгресс боль­шинства защищал точку зрения «gros m e tiers». Он отказывался от всякой политики, которая ставит себе целью социальное преобразование только путем национальных реформ, так как каждое поли­тически организованное государство есть не что иное, как средство капиталистической эксплуата­ции на почве буржуазного права. Поэтому всякое участие пролетариата в буржуазной политике служит лишь к укреплению теперешней системы и парализует революционное действие пролета­риата. В противовес этому конгресс меньшинства защищал точку зрения «fabrique»; он боролся против воздержания от политики, считая, что оно вредит рабочему движению, и рекомендовал участие в выборах не потому, что это приведет к освобождению рабочего класса, а потому, что парламентское представительство рабочих является хорошим средством для пропаганды и из так­тических соображений не следует им пренебрегать.

ИНТЕРНАЦИОНАЛ НА ВЫСОТЕ

455

Новый Федеральный совет в Ла-шо-де-фон требовал, чтобы Генеральный Совет признал его руководителем Романской федерации. Генеральный Совет, однако, не удовлетворил этого требо­вания и 28 июня постановил, чтобы женевский Федеральный совет, за который стояло большинст­во женевских секций, сохранил свои прежние функции; новому же Федеральному совету предло­жено было принять какое-нибудь местное наименование. Этому решению, довольно справедливо­му и притом вызванному самим новым Федеральным советом, он не подчинился, а разразился жа­лобами на властолюбие и «авторитаризм» Генерального Совета, и вследствие этого к лозунгу о воздержании от политики присоединился второй лозунг — об оппозиции внутри Интернационала.

Генеральный Совет со своей стороны порвал всякую связь с Федеральным советом в Ла-шо-де-фон.

Ирландская амнистия

И французский плебисцит

Зима 1869/1870 г. была для Маркса снова периодом разных физических недомоганий, но с него по крайней мере сняты были вечные денежные заботы. 30 июня 1869 г. Энгельс освободился от своей «милой коммерции»¹ и еще за полгода до того запросил Маркса, достаточно ли ему будет 350 фунтов стерлингов в год для жизни. Энгельс хотел заключить соглашение со своим компаньо­ном о том, чтобы тот в течение пяти или шести лет выплачивал эту сумму Марксу. К какому они пришли в конце концов соглашению, из переписки двух друзей не Выясняется. Во всяком случае Энгельс вполне обеспечил экономическое положение Маркса не только на пять-шесть лет, но и до самой его смерти.

В политической области оба друга в то время много занимались ирландским вопросом. Энгельс подробно изучал историю этого вопроса, но, к сожалению, результаты его работ остались неиз­данными^2, а Маркс энергично настраивал Генеральный Совет в пользу ирландского движения, требовавшего амнистии фениев, осужденных без соблюдения законных форм и подвергавшихся позорному обращению в каторжной тюрьме. Генеральный Совет выразил свое преклонение перед твердостью и отвагой ирландского народа в этом движении и заклеймил политику Гладстона, ко­торый, несмотря на данное при выборах обещание амнистии, отказывался от нее или ставил усло­вия, оскорбительные

¹ См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIV, стр. 206. — Ред.

² Незаконченная рукопись Энгельса «История Ирландии» и часть подготовительных работ к ней опубликованы в
«Архиве Маркса и Энгельса», т. X, стр. 59—263. — Ред.

456

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

для жертв гнилого правительства и для ирландского народа. Генеральный Совет резко обрушился на премьер-министра, разоблачая его в том, что, несмотря на свой ответственный пост, он выра­жал восторженное одобрение мятежу американских рабовладельцев, а теперь проповедует англий­скому народу необходимость подчинения, и далее, что все его поведение в вопросе об ирландской амнистии есть подлинный плод той «завоевательной политики», которую он пламенно клеймил у своих противников — консерваторов, отстранив их этим от власти. Генеральный Совет, по словам Маркса в письме к Кугельману, столь же решительно напал на Гладстона, как прежде на Пальмер-стона. «Здешние эмигранты-демагоги,— писал Маркс, — любят нападать на континентальных деспотов из безопасного далека. Для меня же это имеет лишь тогда свою прелесть, когда соверша­ется перед лицом самого тирана»¹.

Особенную радость доставил Марксу большой успех его старшей дочери в этой ирландской кампании. Так как английская печать упорно замалчивала все гнусности обращения с заключен­ными в тюрьму фениями, то Женни Маркс под псевдонимом Уильямс, которым пользовался в 50-е годы ее отец, послала несколько статей в «Marseillaise» Рошфора²; в них она изображала яркими красками, как обращаются с политическими преступниками в свободной Англии. Этих разоблаче­ний, появившихся в то время в самой, быть может, распространенной на континенте газете, Глад-стон не выдержал: через несколько недель большинство заключенных фениев было освобождено и выехало в Америку.

«Marseillaise» завоевала себе европейскую славу тем, что направила самые смелые удары на трещавшую по всем швам империю. В самом начале 1870 г. Бонапарт сделал последнюю отчаян­ную попытку спасти свой покрытый кровью и грязью режим ценою уступок буржуазии, произведя в премьер-министры либерального болтуна Оливье. Последний выступил с так называемыми «ре­формами»; но кошка не может не ловить мышей даже будучи при смерти, и Бонапарт потребовал для этих «реформ» подлинно бонапартистского освящения плебисцитом. Оливье имел слабость подчиниться и даже рекомендовал префектам развить «бешеную» деятельность для успеха пле­бисцита. Но бонапартовская полиция понимала лучше, чем этот пустой болтун, как устраивать удачный плебисцит. Накануне подачи голосов она раскрыла мнимый заговор бомбистов, будто бы задуманный

¹ См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные письма, 1953, стр. 227 — 228. — Ред.

² Упоминаемые Мерингом статьи Женни Маркс по ирландскому вопросу опубликованы на русском языке; см. К.
Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т, XIII, ч. I, стр. 412—429. — Ред.

ИНТЕРНАЦИОНАЛ НА ВЫСОТЕ

457

членами Интернационала против жизни Бонапарта. Оливье из трусости спрятался за спину поли­ции, в особенности поскольку дело касалось рабочих. По всей Франции были произведены обыски и аресты среди тех «руководителей» Интернационала, которые были известны.

3 мая Генеральный Совет поспешил выступить с протестом против этого шулерства и заявил следующее: «Но в то же время этот устав обязывает все секции нашего Товарищества действовать открыто. Если бы даже в уставе не было об этом ясного указания, то, во всяком случае, самая сущность пролетарского Товарищества несовместима с какими-либо формами тайного общества. Если конспирирует рабочий класс, составляющий огромное большинство каждой нации и соз­дающий все богатства, — класс, представителем которого называет себя всякое, даже узурпатор­ское правительство, — то он конспирирует открыто, как солнце против мрака, — в полном созна­нии, что помимо него не может существовать никакой законной власти...

Преследования, которым подвергаются наши французские секции, очевидно, представляют со­бой не что иное как маневры, связанные с политикой плебисцита»¹. Так на самом деле и было, но это низкое средство еще раз достигло своей низкой цели: «либеральная империя» была санкцио­нирована большинством семи миллионов голосов против полутора миллионов.

Однако после этого выдумка с заговором бомбистов окончилась ничем. Когда полиция растру­била, будто бы она нашла у членов Интернационала шифрованный словарь, в котором не могла разобрать ничего, кроме отдельных имен, как Наполеон, и отдельных химических выражений, как нитроглицерин, то это было слишком очевидным вздором, чтобы выступить с ним даже перед бо-напартовскими судьями. Обвинение поэтому свелось к тому же, в чем французские члены Интер­национала уже дважды обвинялись и привлекались к ответственности: участие в тайных или не­разрешенных обществах.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Со ч., т. XIII, ч. I, стр. 378—379. — Ред. В немецком издании вместо Шален (Chalain) ошибочно напечатано Шатен (Chatain). — Ред.

После блестящей зашиты, которую на этот раз вел медник Шален², впоследствии член Париж­ской Коммуны, 9 июля последовал ряд осуждений, причем наивысшими наказаниями были за­ключение на год в тюрьму и лишение на тот же срок прав чести. Но одновременно с этим во Франции разразилась буря, которая смела Вторую империю с лица земли.

Глава четырнадцатая

Падение интернационала

До седана

Об отношении Маркса и Энгельса к войне писали много, хотя по существу сказать об этом можно лишь весьма немногое. В войне они видели установление не божественного порядка, как Мольтке, а, наоборот, — дьявольского порядка, явление, неразрывно сопутствующее классовому и в особенности капиталистическому строю общества.

Будучи крупнейшими историками, они, естественно, не стояли на совершенно неисторической точке зрения, что война-де есть война и всякую войну следует рассматривать с одинаковой точки зрения. Для них каждая война имела свои определенные предпосылки и следствия, от которых за­висело отношение рабочего класса к данной войне. Таково же было и воззрение Лассаля, с кото­рым они спорили в 1859 г. о действительных условиях тогдашней войны. Для всех троих, однако, решающее значение имел вопрос, как лучше всего использовать эту войну для борьбы за освобож­дение пролетариата.

Этой же точкой зрения определялось и их отношение к войне 1866 г. После того как германской революции 1848 г. не удалось создать национальное единство, прусское правительство старалось использовать для себя немецкое объединительное движение, снова проснувшееся благодаря эко­номическому развитию Германии, и вместо единой Германии создать, как выразился старый им­ператор Вильгельм, расширенную Пруссию, Маркс и Энгельс, Лассаль и Швейцер, Либкнехт и Бебель — все были вполне согласны в том, что германское единство, нужное германскому проле­тариату как предварительная ступень в его борьбе за освобождение, может быть достигнуто толь­ко путем национальной революции. Они поэтому самым решительным образом боролись против всяких династически-сепаратистских стремлений великопрусской политики. Но после решитель­ной победы при Кёниггреце они, рано или поздно, в зависимости от понимания

ПАДЕНИЕ ИНТЕРНАЦИОНАЛА

459

ими «действительного положения вещей», должны были вкусить от этого кислого яблока. Тогда уже выяснилось, что национальная революция ввиду трусости буржуазии и слабости пролетариата невозможна и что спаянная «кровью и железом» великая Пруссия открывает более благоприятные перспективы для классовой борьбы пролетариата, чем восстановление, к тому же, конечно, невоз­можное, немецкого Союзного сейма с его жалким захолустным хозяйничаньем. Именно такой вы­вод сделали Маркс и Энгельс, а также Швейцер в качестве преемника Лассаля.

Они считались с Северогерманским союзом — при всей его искалеченной и хилой организации, — как с фактом действительности, ничуть не желанным, а тем более не вызывающим восторга, но все же создающим для немецкого рабочего класса более твердую основу, чем отвратительное хо­зяйничанье Союзного сейма. Либкнехт и Бебель, наоборот, держались еще великонемецкого рево­люционного воззрения и после 1866 г. направляли неустанные усилия на разрушение Северогер­манского союза.

Решение, принятое Марксом и Энгельсом в 1866 г., в известной степени предопределяло их от­ношение к войне 1870 г. Они никогда прямо не высказывались ни относительно непосредственных поводов, вызвавших эту войну, ни относительно выдвинутой Бисмарком против Бонапарта канди­датуры Гогенцоллернского принца на испанский престол, ни относительно задуманного Бонапар­том против Бисмарка франко-итало-австрийского военного союза. Ни о том, ни о другом, ни о третьем нельзя было составить себе верного суждения по имевшимся тогда данным. Но, поскольку бонапартовская военная политика была направлена против национального единства Германии, Маркс и Энгельс признавали, что Германия находится в состоянии обороны.

Это воззрение Маркс подробно обосновал в составленном им воззвании, изданном Генераль­ным Советом Интернационала 23 июля. Он называл в нем военный заговор 1870 г. «исправленным изданием государственного переворота в декабре 1851 года»¹, поговорил, что это — похоронный звон по Второй империи и что она кончится, чем началась, — пародией. Но не надо забывать, пи­сал он, что именно правительства и господствующие классы дали возможность Бонапарту в тече­ние восемнадцати лет разыгрывать жестокий фарс реставрированной империи. Если война являет­ся оборонительной с немецкой стороны, то кто поставил Германию перед необходимостью оборо­няться, кто дал возможность Луи Бонапарту вести войну против Германии? Пруссия. Бисмарк до Кёниггреца конспирировал с этим самым Бонапартом, а после Кёниггреца не только не

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т. I, 1955, стр. 446. — Ред.

460

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

противопоставил порабощенной Франции свободную Германию, но и привил в Германии к искон­ным прелестям своей старой системы все уловки Второй империи; в результате бонапартовский режим процветал на обоих берегах Рейна. К чему другому это могло привести, как не к войне? «Если немецкий рабочий класс допустит, чтобы данная война потеряла свой чисто оборонитель­ный характер и выродилась в войну против французского народа, — тогда и победа и поражение будут одинаково гибельны. Все те несчастья, которые постигли Германию после так называемой освободительной войны, обрушатся на нее снова с еще большей жестокостью»¹. Воззвание указы­вало на демонстрации немецких и французских рабочих против войны, позволяющие не опасаться столь печальных результатов. Оно также подчеркивало, что на заднем плане этой самоубийствен­ной борьбы виднеется зловещая фигура России. Все симпатии, на которые по праву могут рассчи­тывать немцы в оборонительной войне против бонапартистского нападения, будут немедленно потеряны, если они позволят прусскому правительству призвать на помощь казаков или принять их помощь.

За два дня до выхода этого воззвания, 21 июля, Северогерманский рейхстаг ассигновал 120 миллионов талеров на военные кредиты. Парламентские представители лассальянцев согласно принятой ими в 1866 г. политике голосовали за кредиты. В противовес этому Либкнехт и Бебель, парламентские представители эйзенахцев, воздержались от голосования. Голосуя за кредиты, они бы выразили вотум доверия прусскому правительству, подготовившему своими действиями в 1866 г. настоящую войну; с другой стороны, голосование против кредитов могло быть оценено как одобрение гнусной и преступной политики Бонапарта. Так они мотивировали свою политику. Либкнехт и Бебель смотрели на войну преимущественно с моральной точки зрения, вполне соот­ветствовавшей взглядам, высказанным позднее Либкнехтом в его статье об эмской депеше^2, и Бе­белем — в его воспоминаниях.

Но этим они вступили в решительный конфликт со своей собственной фракцией и особенно с ее руководителями в лице брауншвейгского комитета. В действительности воздержание от голо­сования было со стороны Либкнехта и Бебеля не практиче-

¹ См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т. I, 1955, стр. 448. — Ред.

² Меринг имеет в виду статью В. Либкнехта «Эмская депеша или как делаются войны», в которой В. Либкнехт по­
ставил под сомнение точность передачи Бисмарком содержания телеграммы Вильгельма I из Эмса о результатах его
переговоров с французским послом. Действительно фальсифицированная Бисмарком телеграмма («эмская депеша»)
послужила поводом для начала франко-прусской войны 1870—1871 гг. — Ред.

ПАДЕНИЕ ИНТЕРНАЦИОНАЛА

461

ской политикой, а манифестацией морального характера: как бы ни была справедлива эта демон­страция по существу, она не соответствовала политическим требованиям момента. В частной жиз­ни вполне возможно и в некоторых случаях достаточно сказать двум спорящим: вы оба неправы, и я не вмешиваюсь в вашу ссору. Но это неприменимо к государственной жизни, в которой народы расплачиваются за споры королей. Практические последствия невозможности такого нейтралитета проявились в той отнюдь не ясной и последовательной позиции, которую занял лейпцигский «Volksstaat» («Народное государство») — орган эйзенахцев — в первые недели войны. Это еще более обострило конфликт между редакцией, т. е. Либкнехтом, и брауншвейгским комитетом, ко­торый со своей стороны обратился за содействием и советом к Марксу.

Маркс еще в самом начале войны, 20 июля, следовательно, до воздержания Либкнехта и Бебеля от голосования, резко раскритиковал в письме к Энгельсу «республиканских шовинистов» во Франции и писал далее: «Французы нуждаются в колотушках. Если победят пруссаки, то центра­лизация государственной власти будет полезна для централизации немецкого рабочего класса. Пе­ревес немцев перенесет, далее, центр тяжести западноевропейского рабочего движения из Фран­ции в Германию. А достаточно только сравнить движение с 1866 г. до нынешнего дня в обеих странах, чтобы видеть, что германский рабочий класс теоретически и организационно превосхо­дит французский. Его перевес на мировой сцене над французским будет вместе с тем перевесом нашей теории над теорией Прудона и т. д.»¹. Когда Маркс получил запрос брауншвейгского коми­тета, он, как всегда по важным вопросам, обратился к Энгельсу за советом, и Энгельс, как и в 1866 г., определил в деталях их общую тактику.

В своем ответном письме от 15 августа Энгельс писал: «Мне кажется, что дело обстоит сле­дующим образом: Германия втянута Баденгэ² в войну за ее национальное существование. Если она окажется побежденной Баденгэ, то бонапартизм укрепится на многие годы, а Германии на многие годы, — может быть, на целые поколения, — конец. О самостоятельном немецком рабочем дви­жении в таком случае не будет и речи, борьба за восстановление национального бытия будет по­глощать все силы, и в лучшем случае германские рабочие будут тащиться на буксире француз­ских. Если Германия победит, то с французским бонапартизмом будет во всяком случае поконче­но,

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIV, стр. 355. — Ред. Прозвище Наполеона III. — Ред.

462

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

вечные раздоры из-за создания германского единства, наконец, прекратятся, германские рабочие смогут организоваться в совершенно ином национальном масштабе, чем до сих пор, а француз­ские, какое бы там ни создалось правительство, будут несомненно иметь более свободное поле деятельности, чем при бонапартизме. Вся масса немецкого народа всех классов поняла, что в пер­вую очередь дело идет именно о национальном существовании, и потому сразу заявила о под­держке. Мне представляется невозможным, чтобы при таких обстоятельствах какая-либо немецкая политическая партия проповедовала на манер Вильгельма полную обструкцию и выдвигала всяко­го рода побочные соображения взамен главного»¹.

Энгельс столь же резко, как и Маркс, осуждал французский шовинизм, который проявлялся во всех кругах французского общества, вплоть до республиканских. «Баденгэ не смог бы вести этой войны без шовинизма массы французского населения: буржуа, мелких буржуа, крестьян и создан­ного Бонапартом в крупных городах империалистически настроенного, османовского² строитель­ного пролетариата, вышедшего из крестьянства. До тех пор, пока этому шовинизму не будет нане­сен удар и крепкий удар, — мир между Германией и Францией невозможен. Можно было ожи­дать, что это сделает пролетарская революция; но после того как началась война, немцам не оста­ется ничего другого, как сделать это самим и немедленно»^3.

Энгельс говорит также о «побочных соображениях», а именно о том, что диктаторствовать в войне будет Бисмарк и компания и удачный результат увенчает Бисмарка кратковременной сла­вой. В этом виновата жалкая немецкая буржуазия. Это, конечно, весьма противно, но тут ничего не поделаешь. «Однако было бы абсурдом делать по этой причине единственным руководящим принципом антибисмаркизм. Во-первых, Бисмарк и теперь, как и в 1866 г., выполняет кусочек на­шей работы; он это делает по-своему и сам того не желая, но он это делает. Он создает больше простора для нашей деятельности... И затем, сейчас не 1815 год. Южные немцы теперь неизбежно войдут в рейхстаг, и тем самым будет создан противовес пруссачеству... Вообще глупо, подобно Либкнехту, желать переделать всю историю с 1866 г., потому что она ему не нравится. Но мы ведь знаем наших образцовых южных немцев»^4.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные письма, 1953, стр. 242. — Ред.

По имени Османа, префекта департамента Сены при Наполеоне III, перестраивавшего Париж в целях облегчения

борьбы с восстаниями рабочих. — Ред.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные письма, 1953, стр. 242 — 243. — Ред. Там же, стр. 243. — Ред.

ПАДЕНИЕ ИНТЕРНАЦИОНАЛА

463

Энгельс еще раз возвращается в своем письме к политике Либкнехта. «Забавно утверждение Вильгельма, что так как Бисмарк бывший сообщник Баденгэ, то правильная точка зрения — со­хранять нейтралитет. Если бы таково было в Германии общее мнение, то скоро мы снова получили бы Рейнский союз, и благородный Вильгельм увидел бы, какую роль ему пришлось бы играть в нем и что стало бы с рабочим движением. Народ, получающий постоянно пинки и удары, — это, конечно, и есть настоящий народ, призванный совершить социальную революцию, и притом в из­любленных Вильгельмом бесчисленных мелких государствах...¹ Вильгельм очевидно рассчитывал на победу Бонапарта, лишь бы Бисмарк таким образом сломил себе голову. Ты помнишь, как он постоянно пугал его французами. Ты, понятно, тоже на стороне Вильгельма »^2. Последняя фраза, конечно, была сказана в ироническом смысле; Либкнехт ссылался именно на то, что Маркс был согласен с воздержанием его и Бебеля от голосования по вопросу о военных кредитах.

Маркс признавал, что он одобрил «заявление» Либкнехта. Но это было лишь в тот «момент», когда акт чисто принципиального характера свидетельствовал о проявлении большого мужества; отсюда, однако, не следует, что эта тактика актуальна еще и ныне и еще менее, что отношение не­мецкого пролетариата к войне, принявшей характер национальной войны, должно определяться антипатией Либкнехта к Пруссии. Маркс с полным основанием говорил о «заявлении», а не о воз­держании от голосования как таковом. В то время как лассальянцы голосовали за военные креди­ты в едином хоре с буржуазным большинством, никак не выявляя своей социалистической пози­ции, Либкнехт и Бебель «мотивировали» свое воздержание от голосования. Они, однако, не только мотивировали это свое решение, но «в качестве социалистов-республиканцев и членов Интерна­ционала, который борется со всеми угнетателями без различия национальностей и стремится со­брать в братский союз всех угнетаемых», они присоединили к нему принципиальный протест про­тив этой, как и всякой, династической войны. Они высказали надежду, что народы Европы, нау­ченные теперешними роковыми событиями, приложат все старания к тому, чтобы завоевать себе право на самоопределение и устранить теперешнее сабельное и классовое господство — причину всех государственных и общественных бедствий. В этом «заявлении» впервые широко и свободно было развернуто знамя

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные письма, 1953, стр. 243— 244. — Ред. См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIV, стр. 382—383. — Ред.

464

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Интернационала в европейском парламенте, и притом по вопросу всемирного значения. Это, ко­нечно, доставило Марксу большое удовлетворение.