ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА ВО ФРАНЦИИ

28 января Париж капитулировал. В договоре относительно капитуляции, заключенном Бисмар­ком и Жюлем Фавром, было определенно сказано, что парижской Национальной гвардии предос­тавляется сохранить свое оружие.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные письма, 1953, стр. 253. — Ред. Там же, стр. 256. — Ред.

472

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Выборы в Национальное собрание дали монархо-реакционное большинство, которое избрало президентом республики старого интригана Тьера. Его первой заботой после принятия Нацио­нальным собранием предварительных условий мирного договора — отторжение Эльзас-Лотарингии и уплата контрибуции в пять миллиардов — было обезоружение Парижа. Ведь для этого истого буржуа и для поместных юнкеров Национального собрания вооруженный Париж оз­начал не что иное, как революцию.

18 марта Тьер попытался прежде всего похитить пушки у парижской Национальной гвардии под наглым и лживым предлогом, будто они являются государственной собственностью; на самом же деле они были изготовлены во время осады на средства Национальной гвардии и признаны ее собственностью даже в договоре о капитуляции от 28 января. Но Национальная гвардия оказала сопротивление, а войска, посланные для выполнения грабежа, перешли на ее сторону. Это и было началом гражданской войны. 26 марта Париж избрал свою Коммуну, история которой столь же богата эпизодами геройской борьбы и страданий парижских рабочих, как трусливой жестокостью и коварством версальских партий порядка.

Излишне говорить о том, с каким горячим участием Маркс следил за развитием этих событий. 12 апреля он писал Кугельману: «Какая гибкость, какая историческая инициатива, какая способ­ность самопожертвования у этих парижан! После шестимесячного голодания и разорения, вызван­ного гораздо более внутренней изменой, чем внешним врагом, они восстают под прусскими шты­ками, как будто войны между Францией и Германией и не было, как будто бы враг не стоял еще у ворот Парижа! История не знает еще примера подобного героизма!»¹. Если парижане потерпят поражение, то это будет результатом их «великодушия». Им следовало идти на Версаль немедлен­но после того, как войска и реакционная часть Национальной гвардии очистили поле сражения. Но парижане из чрезмерной совестливости не хотели начать гражданскую войну, как будто эта война не была уже начата зловредным выродком Тьером, когда он пытался разоружить Национальную гвардию. Но даже если оно потерпит поражение, парижское восстание останется самым славным подвигом нашей партии со времени июньской революции. «Пусть сравнят с этими парижанами, готовыми штурмовать небо, холопов германско-прусской священной римской империи с ее допо­топными маскарадами, отдающими запахом казармы, церкви, юнкерства, а больше всего фили­стерства»^2.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные письма, 1953, стр. 263. — Ред. Там же. — Ред.

ПАДЕНИЕ ИНТЕРНАЦИОНАЛА

473

Когда Маркс говорил о парижском восстании, как о деле «нашей партии», то это было верно и в общем смысле, потому что парижский рабочий класс был опорой движения и, в частности, потому что парижские члены Интернационала принадлежали к самым сознательным и самым храбрым борцам Коммуны, хотя и составляли лишь меньшинство в ее Совете. Но Интернационал уже был таким всеобщим пугалом, он служил для господствующих классов таким козлом отпущения за все неприятные события, что и парижское восстание приписывалось его дьявольскому подстрекатель­ству. Странным образом один орган парижской полицейской прессы снимал с «великого вождя» Интернационала обвинение в участии в восстании: 19 марта он опубликовал подложное письмо, в котором Маркс будто бы выражал порицание парижским секциям за то, что они слишком много занимаются политическими вопросами и недостаточно — вопросами социальными. Маркс в «Times» вскоре разоблачил это письмо как «наглую подделку».

Никто лучше Маркса не сознавал, что Парижская Коммуна не была «делом рук» Интернацио­нала, но он всегда считал ее плотью от его плоти и кровью от его крови. Конечно, только в духе программы и устава Интернационала, согласно которым всякое рабочее движение, стремящееся к освобождению пролетариата, входит в него как составная часть. Ни бланкистское большинство Совета Коммуны, ни даже его меньшинство, которое хотя и примыкало к Интернационалу, но вращалось главным образом в кругу идей Прудона, Маркс не мог причислить к своим близким единомышленникам. Все же с членами этого меньшинства Маркс сохранял духовную близость во время Коммуны, поскольку это было возможно при тогдашних обстоятельствах; к сожалению, од­нако, сохранились лишь очень слабые следы его общения с ними.

На одно несохранившееся письмо Маркса делегат департамента общественных работ Лео Франкель 25 апреля ответил, между прочим, следующее: «Я был бы очень рад, если бы Вы согла­сились как-нибудь помочь мне советом, ибо я теперь, можно сказать, один и несу ответственность за все реформы, которые я хочу провести в департаменте общественных работ. Уже из нескольких строк Вашего последнего письма явствует, что Вы сделаете все возможное, чтобы разъяснить всем народам, всем рабочим, и в особенности немецким, что Парижская Коммуна не имеет ничего об­щего со старой германской общиной. Этим Вы окажете, во всяком случае, большую услугу наше­му делу»^1. Ответ Маркса на это письмо — или, вернее, совет, который он, вероятно, дал, — не со­хранился.

См. «Первый Интернационал в дни Парижской Коммуны». Документы и материалы, 1942, стр. 196. — Ред.

474

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

С другой стороны, потеряно письмо, написанное Марксу Франкелем и Варленом, и сохранился лишь ответ Маркса от 13 мая: «Я виделся с подателем письма, — пишет Маркс. —

Не следовало ли бы спрятать в безопасном месте документы, компрометирующие версальских каналий? Подобная мера предосторожности никогда не помешает.

Мне писали из Бордо, что на последних муниципальных выборах было избрано четыре члена Интернационала. В провинции начинается брожение. К несчастью, движение носит слишком ме­стный и «мирный» характер.

Я написал в защиту вашего дела несколько сот писем во все концы света, где существуют наши секции. Впрочем, рабочий класс был за Коммуну с самого ее возникновения.

Даже английские буржуазные газеты отказались от своего первоначального злобного отноше­ния к Коммуне. Время от времени мне даже удается контрабандным путем помещать в них сочув­ственные заметки.

Коммуна тратит, по-моему, слишком много времени на мелочи и личные счеты. Видно, что на­ряду с влиянием рабочих есть и другие влияния. Однако это не имело бы еще значения, если бы вам удалось наверстать потерянное время»¹.

В заключение Маркс указывал на необходимость действовать без малейшего промедления, так как за три дня до того во Франкфурте-на-Майне был заключен окончательный мир между Фран­цией и Германией, и Бисмарк заинтересован теперь так же, как и Тьер, в свержении Коммуны, тем более, что с этого момента должна начаться выплата пятимиллиардной контрибуции.

В советах, которые Маркс дает в этом письме, заметна некоторая предусмотрительная сдер­жанность, и, несомненно, все то, что он писал членам Коммуны, носило такой же характер. Маркс нисколько не боялся брать на себя безусловную ответственность за дела Коммуны — ведь немед­ленно после поражения Коммуны он открыто и обстоятельно заявил о своей ответственности, — но ему были совершенно чужды всякие диктаторские устремления и он не считал возможным да­вать предписания издалека относительно того, что легче было увидеть и учесть на месте, среди разыгрывавшихся событий.

28 мая пали последние защитники Коммуны, и уже два дня спустя Маркс представил Генераль­ному Совету воззвание о «Гражданской войне во Франции»². Это один из самых блестящих доку­ментов, когда-либо вышедших из-под его пера, и доныне самое блестящее произведение из всей огромной литературы, которая появилась с того времени о Парижской Коммуне. Маркс

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные письма, 1953, стр. 265. — Ред.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т. I, 1955, стр. 458—503. — Ред.

ПАДЕНИЕ ИНТЕРНАЦИОНАЛА

475

снова проявил на очень трудной и сложной проблеме свою поразительную способность ясно отде­лять историческое ядро от обманчивой шелухи по видимости неразрешимых сплетений, среди хаоса сотен противоречивых слухов. В области фактов, а изложению фактического развития собы­тий посвящены оба первых, а также четвертый (последний) отделы, воззвание везде верно и ни одно из его утверждений не было с тех пор опровергнуто.

Конечно, воззвание не дает критической истории Коммуны, но это и не входило в его задачу. Целью Маркса было осветить ярким светом честь и правоту Коммуны против клеветы и подлости ее противников. Воззвание было полемическим трудом, а не историческим повествованием. Все ошибки и грехи Коммуны подверглись с тех пор достаточно часто резкой и даже слишком резкой критике со стороны социалистов. Маркс же ограничился указанием: «Во всякой революции, наря­ду с ее истинными представителями, выдвигаются люди другого покроя. Таковы, с одной стороны, участники и суеверные поклонники прежних революций, не понимающие смысла настоящего движения, но еще сохраняющие влияние на народ вследствие своей всем известной честности и своего мужества или просто в силу традиций; таковы, с другой стороны, простые крикуны, из года в год повторяющие свои стереотипные декламации против существующих правительств и полу­чающие поэтому звание революционеров высшей пробы. Такие люди появились и после 18 марта, и им случалось иногда играть видную роль. Насколько было в их силах, они задерживали истин­ное движение рабочего класса, так же как раньше люди такого сорта мешали полному развитию всех прежних революций»¹. Они — неизбежное зло, от них можно освободиться только со време­нем, но у Коммуны для этого не оказалось времени.

Особенный интерес представляет третий отдел воззвания, посвященный выяснению историче­ской сущности Парижской Коммуны. В нем гениально дано отличие сущности Парижской Ком­муны от сущности прежних исторических организаций, внешним образом похожих на нее, — на­чиная от средневековой коммуны вплоть до прусского городского устройства.

«Только какому-нибудь Бисмарку, уделяющему все время, свободное от интриг, в которых на первом месте всегда кровь и железо, своему давнишнему, больше всего подходящему к его умст­венным способностям сотрудничеству в «Kladderadatsch» (в берлинском «Punch»)², только такому человеку могло придти в голову,

¹ См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т. I, 1955, стр. 486—487. — Ред.

² «Kladderadatsch» («Кладдерадач») — немецкий сатирический журнал, выходил в Берлине с 1848 г.; «Punch»
(«Панч») — английский юмористический журнал, выходил в Лондоне с 1841 г. Меринг опустил в тексте пояснение
Маркса: «(в берлинском «Punch»)». — Ред.

476

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

что Парижская Коммуна в сущности стремилась к прусскому городскому устройству — карикату­ре на французское городское устройство 1791 г., — низводящему городские самоуправления до роли второстепенных колес прусского государственного полицейского механизма»¹. В большом разнообразии истолкований, которым подверглась Коммуна, и в многообразии интересов, которые нашли в ней свое выражение, воззвание устанавливало тот факт, что она была в высшей степени гибкой политической формой, между тем как все прежние формы правительства были, по своему существу, угнетательскими. «Ее настоящей тайной было вот что: она была, по сути дела, прави­тельством рабочего класса, результатом борьбы производительного класса против класса при­сваивающего; она была открытой, наконец, политической формой, при которой могло совершить­ся экономическое освобождение труда»². Воззвание не могло подтвердить это положение опреде­ленной правительственной программой Коммуны: до этого она не дошла, да и не могла дойти, так как от первого и до последнего дня своего существования она вела борьбу не на жизнь, а на смерть. Оно приводило доказательства на основании практической политики, проводившейся Коммуной, и глубочайшую сущность этой политики оно видело в уничтожении государства, кото­рое в своей самой проституированной форме, в форме Второй империи, представляло лишь «пара­зитический нарост» на общественном теле, высасывавший его силы и задерживавший его свобод­ное развитие. Первым декретом Коммуны было уничтожение постоянного войска и замена его вооруженным народом. Коммуна лишила полицию, до сих пор бывшую орудием государственно­го управления, всех ее политических функций и превратила ее в свой ответственный орган. После устранения постоянного войска и полиции, этих орудий материальной власти старого правитель­ства, Коммуна сломала и его орудие духовного угнетения — силу попов. Она издала постановле­ние об отделении церкви от государства и экспроприации всех церквей, поскольку они были кор­порациями, владевшими имуществом. Она открыла для народа бесплатный доступ во все учебные заведения и одновременно освободила дело обучения от всякого вмешательства государства и церкви. Государственную же бюрократию она вырвала с корнем постановлением о выборности всех должностных лиц, в том числе и судей, — их всех Коммуна объявила сменяемыми в любое время, а их оклады ограничила высшим пределом в 6 тысяч франков. Как ни разумны были эти постановления сами по себе, они все же находились в некотором противоречии с теми взглядами, которые Маркс и Энгельс отстаи-

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т. I, 1955, стр. 480. — Ред. Там же, стр. 481. — Ред.

ПАДЕНИЕ ИНТЕРНАЦИОНАЛА 477

вали в течение четверти века и возвестили уже в «Коммунистическом манифесте». Согласно этим взглядам Маркса и Энгельса в конечном итоге грядущей пролетарской революции должно было, несомненно, произойти упразднение политической организации, именуемой государством, но лишь постепенное упразднение. Главной целью этой организации всегда было обеспечение для имущего меньшинства экономического угнетения трудящегося большинства при помощи воору­женной силы. С исчезновением этого исключительно владеющего благами меньшинства исчезает также и необходимость в вооруженной силе для угнетения, или, иначе говоря, в государственной власти. Но вместе с тем Маркс и Энгельс подчеркивали, что для достижения этой и других, гораз­до более важных целей будущей социальной революции рабочий класс должен сначала овладеть организованной политической властью государства, с ее помощью подавить сопротивление класса капиталистов и по-новому организовать общество. С этими воззрениями «Коммунистического ма­нифеста» не согласовывалось, однако, то одобрение, которое воззвание Генерального Совета вы­сказывало в отношении Парижской Коммуны за то, что она начала с решительного искоренения огнем и мечом паразитического государства.

Маркс и Энгельс, конечно, полностью сознавали это противоречие: в предисловии к новому из­данию «Коммунистического манифеста», которое вышло в свет в июне 1872 г., еще под свежим впечатлением Коммуны они сделали поправку с прямой ссылкой на воззвание. Эта поправка гла­сила, что рабочий класс не может просто овладеть готовой государственной машиной и пустить ее в ход для своих собственных целей¹. Но позднее, после смерти Маркса, в борьбе с анархическими течениями Энгельс снова опустил эту оговорку и полностью повторил старые взгляды «Коммуни­стического манифеста»^2. Вполне понятно, что приверженцы Бакунина по-своему воспользовались воззванием Генерального Совета. Сам Бакунин шутил, что Маркс, все идеи которого Коммуна вы­бросила за борт, наперекор всякой логике вынужден был снять шляпу перед Коммуной и присое­диниться к ее программе и цели. В самом деле, если восстание, даже не подготовленное, а неожи­данно вызванное грубым нападением, смогло несколькими простыми декретами устранить всю государственную машину, то разве этим не подтверждалось то, что неутомимо проповедовал Ба­кунин? При некотором добром желании или при некоторой злонамеренности это, пожалуй, можно было вычитать из воззвания

¹ См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т. I. 1955, стр. 2 .— Ред.

² Критику ошибок Меринга в освещении взглядов Маркса на государство и диктатуру пролетариата см. во вступи­
тельной статье к настоящему изданию, стр. 19—20, 23—24. — Ред.

478

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Генерального Совета, который изображал как уже действительно существовавшее то, что было только заложено в Коммуне как возможность. Во всяком случае, если агитация Бакунина оживи­лась в 1871 г. сильнее чем когда-либо раньше, то это объясняется тем огромным впечатлением, которое произвела Парижская Коммуна на весь европейский рабочий класс.

Воззвание заканчивается следующими словами: «Париж рабочих с его Коммуной всегда будут чествовать как славного предвестника нового общества. Его мученики навеки запечатлены в вели­ком сердце рабочего класса. Его палачей история уже теперь пригвоздила к тому позорному стол­бу, от которого их не в силах будут освободить все молитвы их попов»¹. Воззвание произвело ог­ромное впечатление, как только оно вышло в свет. «Оно производит чертовский переполох, и я имею честь быть в настоящий момент человеком, на которого во всем Лондоне всего сильнее кле­вещут и которому более всего грозят, — писал Маркс Кугельману. — Это, право же, отлично по­сле скучной двадцатилетней болотной идиллии. Правительственный орган «Observer» грозит мне судебным преследованием. Пусть осмелятся! Плюю я на этих каналий!»² Как только поднялся шум, Маркс тотчас же заявил, что он — автор воззвания.

В последующие годы Марксу пришлось выслушивать упреки от отдельных социал-демократов, утверждавших, что он подверг Интернационал опасности, взвалив на него совершенно не лежав­шую на нем ответственность за Коммуну. Маркс мог, по их словам, защищать Коммуну против несправедливых нападок, но ему следовало бы при этом открещиваться от ее собственных ошибок и промахов. Это было бы тактикой, свойственной либеральным «государственным мужам», но Маркс не мог следовать ей именно потому, что он был Маркс. Он никогда не жертвовал будущно­стью своего дела из-за обманчивой надежды уменьшить таким путем опасность, грозившую ему в настоящем.

ИНТЕРНАЦИОНАЛ И КОММУНА

Приняв без остатка все наследство Коммуны, Интернационал поставил себя лицом к лицу с це­лым миром врагов.

Менее всего имели значение клеветнические нападки, с которыми обрушилась на него буржу­азная печать всех стран. Напротив, благодаря этому он даже приобрел, до некоторой степени и в известном смысле, средство пропаганды. Генеральный Совет

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т. I. 1955, стр. 499—500. — Ред. См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXVI, стр. 126. — Ред.

ПАДЕНИЕ ИНТЕРНАЦИОНАЛА

479

публично опроверг эти нападки, что открыло ему по крайней мере некоторый доступ в англий­скую большую прессу.

Большей тяжестью легли на Генеральный Совет заботы о многочисленных беглецах Коммуны, которые направились частью в Бельгию, частью в Швейцарию, но преимущественно в Лондон. При плохом, как всегда, состоянии своих финансов Генеральный Совет лишь с большим трудом доставал необходимые средства, причем ему приходилось в течение долгих месяцев затрачивать на это время и силы в ущерб своим непосредственным делам; последние же требовали тем более пристального внимания, что почти все правительства ополчились против Интернационала.

Но и эта война правительств была еще не самой тяжкой заботой Интернационала. Войну эту вели против него сначала в отдельных континентальных государствах с большей или меньшей на­стойчивостью, но попытки объединения всех правительств для общей травли классово сознатель­ного пролетариата пока еще заканчивались неудачей. Первый выпад такого рода сделан был французским правительством уже 6 июня 1871 г. в циркулярном послании Жюля Фавра; однако этот документ оказался настолько глупым и лживым, что не встретил отклика у других прави­тельств и даже у Бисмарка, который был вообще очень восприимчив ко всякого рода реакционным выступлениям и в особенности ко всякой травле рабочего класса; к тому же Бисмарк очнулся от своей мании величия, напуганный тем, что германская социал-демократия — как лассальянцы, так и эйзенахцы — стояла на стороне Коммуны.

Несколько позднее испанское правительство предприняло вторую попытку сплотить европей­ские правительства против Интернационала опять-таки посредством циркулярного послания сво­его министра иностранных дел. Недостаточно, говорилось в этом послании, чтобы отдельные пра­вительства принимали строжайшие меры против Интернационала и подавляли у себя деятельность отдельных его секций; все правительства должны объединить свои усилия для устранения этого зла. Этот призыв скорее бы нашел отклик, если бы английское правительство немедленно не от­вергло его. Лорд Гренвилл заявил, что Интернационал «здесь, в Англии», ограничивает свои дей­ствия главным образом советами по вопросам о стачках и располагает для поддержки этих стачек лишь ничтожными суммами. Революционные же планы, составляющие часть его программы, от­ражают собою скорее взгляды иностранных членов Интернационала, чем британских рабочих, внимание которых направлено преимущественно на вопросы заработной платы. Но иностранцы тоже, как и англичане, находятся под защитой законов. Если они нарушат эти законы, приняв уча­стие в каких-либо военных действиях против государства, с которым Великобритания состоит в дружбе, то они понесут за это

480

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

наказание. Пока же нет никаких оснований принимать какие-либо чрезвычайные меры против иностранцев, находящихся на английской территории. Этот разумный отпор, данный неразумному требованию, конечно, вызвал в официозе Бисмарка ворчливое замечание, что все мероприятия по борьбе с Интернационалом остаются по существу безрезультатными, пока британская территория является прибежищем, из которого под защитой английского закона происходит постоянное и безнаказанное посягательство на все остальные европейские государства.

Если таким образом не удалось организовать общий крестовый поход правительств против Ин­тернационала, то, с другой стороны, сам Интернационал тоже не смог выставить сомкнутой фа­ланги против преследований, которым подвергались его секции в отдельных государствах конти­нента. Эта забота угнетала Интернационал больше всего, в особенности потому, что он чувство­вал, как колеблется под его ногами почва именно в тех странах, рабочий класс которых он считал своей самой надежной опорой, — в Англии, Франции и Германии, где развитие крупной промыш­ленности шло в большей или меньшей степени успешно вперед, а рабочие пользовались в боль­шем или меньшем объеме избирательным правом в законодательные учреждения. Внешним обра­зом значение этих стран для Интернационала проявлялось уже в том, что в Генеральный Совет входило 20 англичан, 15 французов, 7 немцев, но всего лишь 2 швейцарца и 2 венгерца и по одно­му поляку, бельгийцу, ирландцу, датчанину и итальянцу.

В Германии Лассаль уже с самого начала поставил свою агитацию на национальную почву. Маркс упрекал его за это в самой резкой форме. Однако, как вскоре обнаружилось, благодаря это­му Германская рабочая партия избежала кризиса, который пережило социалистическое развитие во всех остальных странах европейского континента. Но все-таки война вызвала кратковременный застой германского рабочего движения: обе его фракции были в достаточной мере заняты собст­венными делами, так что им было не до Интернационала. К тому же они обе высказались против аннексии Эльзас-Лотарингии, за Парижскую Коммуну, причем эйзенахцы — Генеральный Совет только их и признавал ветвью Интернационала в Германии — настолько выступили на передний план, что им еще более, чем лассальянцам, угрожали обвинением в государственной измене и дру­гими прелестями. Ведь именно Бебель своей пылкой речью в рейхстаге, в которой он заявил о со­лидарности германских социал-демократов с французскими коммунарами, по собственному при­знанию Бисмарка, впервые вызвал у него подозрение. А это подозрение разразилось теперь целым градом актов насилия, направленных на немецкое рабочее движение. Но гораздо более решающим обстоятельством в отношении, эйзенахцев к Интернационалу было то, что они все больше и

ПАДЕНИЕ ИНТЕРНАЦИОНАЛА

481

больше отходили от него, с тех пор как образовали самостоятельную партию в национальных пре­делах.

Во Франции Тьер и Фавр добились от Национального собрания захолустных дворян сурового исключительного закона против Интернационала. Этот закон полностью парализовал рабочий класс, и без того смертельно истощенный ужасным кровопусканием версальской бойни. Герои «порядка» зашли так далеко в своей дикой мстительности, что стали требовать выдачи беглецов Коммуны из Швейцарии и даже из Англии, утверждая, что они — уголовные преступники. В Швейцарии им даже почти удалось добиться этого. У Генерального Совета оборвались таким об­разом все связи с Францией. Чтобы иметь в своем составе французских представителей, Генераль­ный Совет принял в свою среду нескольких беглецов Коммуны, частью таких, которые уже рань­ше принадлежали к Интернационалу, частью же прославившихся революционной энергией. Это было сделано с целью оказать внимание Коммуне. Но, несмотря на всю правильность такого сооб­ражения, эта мера не усилила, а лишь ослабила Генеральный Совет. Ведь эмигранты Коммуны тоже испытали неизбежную судьбу всех эмигрантов, поскольку они сами себя доконали непре­рывной внутренней распрей. Марксу пришлось заново переносить от французских эмигрантов те же неприятности, которые он за двадцать лет до того испытал от немецких. Менее, чем кто-либо, он требовал благодарности за то, что считал выполнением своего долга. Но бесконечные дрязги французских эмигрантов вызвали у него в ноябре 1871 г. невольную жалобу: «Это в благодарность за то, что я потерял почти пять месяцев на хлопоты об эмигрантах и своим «Воззванием о граж­данской войне» спас их честь»^1.

Наконец, Интернационал потерял ту опору, которую он имел в лице английских рабочих. Раз­рыв внешним образом выразился сначала в том, что два видных вождя тред-юнионизма, Лекрафт и Оджер, принадлежавшие к составу Генерального Совета с самого его возникновения, — Оджер был даже его председателем, пока существовала эта должность, — заявили о своем выходе из Со­вета из-за Воззвания о гражданской войне во Франции. На этой почве создалась легенда, будто тред-юнионы отделились от Интернационала, возмутившись тем, что он стал на сторону Комму­ны. Но крупица истины, которая имеется в этом утверждении, вовсе не является главной причи­ной: расхождение с английскими тред-юнионами имело более глубокие основания.

Союз между Интернационалом и тред-юнионами был с самого начала браком по расчету. Каж­дая из двух сторон нуждалась в этом союзе, но ни одна из них и не помышляла слиться полностью

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXVI, стр. 167. — Ред.

482

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

и делить горе и радость с другой. Маркс с мастерским искусством создал в своем Учредительном манифесте и в уставе Интернационала общую для обоих программу. Но если тред-юнионы и под­писались под этой программой, то практически заимствовали они из нее только то, что им при­шлось по вкусу. Это отношение тред-юнионов к Интернационалу лорд Гренвилл совершенно пра­вильно изобразил в своей ответной депеше испанскому правительству. Целью тред-юнионов было улучшение условий труда на почве капиталистического общества. Для достижения и обеспечения этой цели они не отказывались и от политической борьбы, но при выборе своих союзников и средств борьбы они оставались совершенно свободными от всяких принципиальных соображений в отношении вопросов, которые не касались их непосредственной цели.

Вскоре Марксу пришлось признать, что не так-то легко сломить эту чопорность тред-юнионизма, глубоко вкоренившуюся в историю и характер английского пролетариата. Тред-юнионы нуждались в Интернационале для завоевания избирательной реформы, а когда эта рефор­ма была осуществлена, они стали заигрывать с либералами, без помощи которых не могли рассчи­тывать на отвоевание себе мест в парламенте. Уже в 1868 г. Маркс отхлестал этих «интриганов», в числе которых назвал и Оджера, неоднократно выставлявшего свою кандидатуру в парламент. В другой раз Маркс оправдывал факт присутствия в Генеральном Совете нескольких сторонников сектантского вождя Бронтера О'Брайена следующими словами: «Эти последователи О'Брайена, несмотря на их глупости, часто представляют в Совете необходимый противовес тред-юнионистам. Они более революционны, придерживаются радикальных взглядов в земельном во­просе, менее националистичны и недоступны буржуазному подкупу в той или иной его форме. Если бы не это, их давно бы выставили за дверь»¹. И Маркс противился неоднократно выплывав­шему предложению образовать для Англии особый Федеральный совет; при этом он выдвигал преимущественно то же основание, которое он приводил в циркуляре Генерального Совета от 1 января 1870 г., а именно — что англичанам недостает способности к обобщениям и революцион­ной страсти и поэтому такой Федеральный совет сделался бы игрушкой в руках радикальных чле­нов парламента.

После ухода английских рабочих вождей Маркс бросил им очень резкий упрек, что они прода­лись либеральному министерству. Это, быть может, было справедливо относительно некоторых из них; относительно же других это неверно, даже если понимать подкуп «в иной форме», чем плату наличными деньгами. Аппльгарт пользовался как тред-юнионист по крайней мере таким же ува­жением, как Оджер и Лекрафт, и обе палаты парламента счи-

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXVI, стр. 174. — Ред.

ПАДЕНИЕ ИНТЕРНАЦИОНАЛА

483

тали его даже официальным представителем тред-юнионизма. Уже после Базельского конгресса парламентские «благожелатели» Аппльгарта запросили официально его о том, как он относится к постановлениям этого конгресса об общественной собственности, но Аппльгарт не испугался этой почти неприкрытой угрозы. В 1870 г. он был избран в королевскую комиссию для обсуждения за­конов о борьбе с венерическими болезнями и стал первым рабочим, получившим право на обра­щение монарха к нему, как «к нашему верному и возлюбленному». Несмотря на это, Аппльгарт все же подписал Воззвание о гражданской войне во Франции и вообще остался верен Генерально­му Совету до его конца.

Однако именно на примере этого лично безупречного человека, который и позднее отказался занять должность по ведомству торговли, видно, в чем заключались причины отпадения англий­ских рабочих вождей. Ближайшей задачей тред-юнионов было добиться правовой защиты их сою­зов и касс. Этой цели они, казалось, достигли, когда правительство весной 1871 г. внесло законо­проект, по которому каждому тред-юниону предоставлялось право на законодательную регистра­цию и на правовую защиту для своих касс, поскольку устав его не противоречит уголовному ко­дексу. Но то, что правительство давало одной рукой, оно отнимало другой.

Во второй части закона отменялась свобода коалиций путем подтверждения и даже заострения всех растяжимых постановлений, придуманных против стачек, как-то: запретов «применения на­силия», «угроз», «запугивания», «приставания», «помех» и т. п. Это был поистине исключитель­ный закон: под угрозу применения уголовного закона были поставлены действия, совершаемые тред-юнионами или содействующие их целям, в то время как те же действия оставались совер­шенно ненаказуемыми, если их предпринимали другие организации. Сохраняя вежливый тон, ис­торики английского тред-юнионизма говорят: «Законодательное признание профессиональных союзов представлялось довольно бесполезным при такой растяжимости уголовных законов, что они распространяли свое действие на повседневные мирные средства, с помощью которых эти союзы обыкновенно достигали своих целей». В первый раз профессиональные союзы были объяв­лены корпорациями, признанными и охраняемыми законом. Но при этом подтверждались и даже усиливались положения закона, направленные против профессиональной деятельности.

Тред-юнионы и их руководители отвергли, конечно, этот дар данайцев. Но своим сопротивле­нием они добились только того, что правительство разделило свой проект на две части: на закон, который легализировал профессиональные союзы, и на новеллу по уголовному законодательству, угрожавшую тяжкими карами за всякое действие профессиональных союзов. Это, конечно, было

484

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

не настоящим успехом, а ловушкой, в которую хотели заманить руководителей профессионально­го движения; и они в нее действительно попались. Кассы были для них важнее, чем их профессио­нальные принципы. Они все, и Аппльгарт даже раньше других, зарегистрировали свои союзы на основании нового закона. Уже в сентябре 1871 г. конференция соединенных профессиональных союзов, состоявшая из представителей Нового тред-юнионизма, который прежде служил связью между Интернационалом и тред-юнионами, объявила себя распущенной самым формальным обра­зом на том основании, «что уже достигнуты задачи, для разрешения которых она была призвана к жизни».

Вожди тред-юнионов успокаивали свою совесть, быть может, тем, что они при своем постепен­ном обуржуазивании стали усматривать в стачках лишь грубую форму профессионального движе­ния. Уже в 1867 г. один из них заявил перед королевской комиссией, что стачки как для рабочих, так и для предпринимателей являются абсолютно пустой тратой денег. Поэтому они всеми силами тормозили начавшееся в 1871 г. мощное движение английского пролетариата за девятичасовой ра­бочий день. Массы этого пролетариата не проделали «государственного» развития вместе со своими руководителями и были до крайности раздражены новеллой по уголовному праву. Движе­ние началось с забастовки машиностроителей в Сендерленде 1 апреля, затем быстро распростра­нилось на машиностроительные округа и достигло высшего развития в ньюкаслской стачке, кото­рая через пять месяцев закончилась полной победой рабочих. Большой союз машиностроительных рабочих отнесся, однако, весьма отрицательно к этому массовому движению. Только после че­тырнадцати недель бастующие рабочие, состоявшие членами этого союза, получили от него ста­чечную помощь в размере пяти шиллингов в неделю сверх обычной поддержки, оказываемой без­работным. Это движение, быстро распространившееся на значительную часть других профессий, почти целиком вынесла на своих плечах Лига девятичасового рабочего дня, которая образовалась для этой борьбы и нашла весьма способного руководителя в лице Джона Бернетта.