Династические перевороты

Итальянская война

Кризис 1857 г. не вылился в пролетарскую революцию, как надеялись Маркс и Энгельс. Но он все же имел революционные последствия, вылившиеся, однако, лишь в форму династических пе­реворотов. Образовалось королевство Италия и затем германская империя; французская же импе­рия бесследно сошла со сцены.

Эти перемены объясняются двояко: тем, что буржуазия никогда не сражается сама в своих ре­волюционных битвах, и тем, что со времени революции 1848 г. она потеряла вкус к проведению борьбы также и при помощи пролетариата. В этой революции, а именно в парижских июньских боях, рабочие отказались от своей стародавней роли пушечного мяса в интересах буржуазии и по­требовали по крайней мере некоторой доли от плодов победы, которую они одержали своей кро­вью и своими костями.

Поэтому буржуазия уже в революционные годы напала на хитрую мысль таскать для себя каш­таны из огня не при помощи пролетариата, который сделался недоверчив и ненадежен, а посред­ством другой силы. Так было в Германии и Италии, т. е. в тех странах, где предстояло еще создать сначала национальное государство, в котором, капиталистические производительные силы нужда­лись для своего беспрепятственного развития. Самым подходящим было вручить какому-нибудь областному государю власть над всей страной, если он за это обеспечит буржуазии свободное по­ле деятельности для ее эксплуататорских и захватнических стремлений. Правда, буржуазии при­шлось при этом пустить в трубу свои политические идеалы и примириться с удовлетворением своих интересов одной лишь голой наживой, ибо, призывая на помощь правителей, она подчиняла себя их власти.

И буржуазия уже в революционные годы пыталась заигрывать с самыми реакционными из мел­ких государств. В Италии

290

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

таким было королевство Сардиния, то «военно-иезуитское» областное государство, где — так гла­сило проклятие немецкого поэта — «солдаты и попы высасывали мозг из костей народа». В Гер­мании буржуазия заигрывала с королевством Пруссией, находившимся под тупым гнетом восточ-ноэльбского юнкерства. Вначале эти происки не достигали цели ни в Италии, ни в Германии. Ко­роль Сардинии Карл Альберт хотя и провозгласил себя «мечом Италии», но был разбит в бою ав­стрийской армией и умер изгнанником на чужбине, В Пруссии же Фридрих Вильгельм IV отверг германскую императорскую корону, преподнесенную ему немецкой буржуазией, как призрачный обруч из грязи и глины, и предпочел сделать гнусную попытку ограбления революции. Но и ему сильно досталось в Ольмюце, причем не столько от австрийского меча, сколько от австрийской плети^1.

Тот самый расцвет промышленности, вследствие которого революция 1848 г. исчерпала себя, теперь стал мощным средством укрепления буржуазии в Германии и Италии, и в связи с этим на­циональное единство становилось для нее все более настоятельной необходимостью. Когда затем кризис 1857 г. напомнил о неустойчивости всякого капиталистического благополучия, все пришло в движение. Началось с Италии, но это объясняется не тем, что капитализм был там более развит, чем в Германии. Наоборот, в Италии еще совершенно не существовало крупной промышленности, и потому противоположность интересов буржуазии и пролетариата еще не выразилась настолько резко, чтобы породить взаимное недоверие. Не менее веское значение имело и то, что раздроблен­ность Италии основывалась на власти чужеземцев и свержение этой чужеземной власти являлось общей целью всех классов. Австрия господствовала непосредственно над Ломбардией и Венеци­анской областью, а косвенным образом и над Средней Италией, мелкие государи которой повино­вались приказам венского двора. Борьба против этого чужеземного владычества длилась непре­рывно уже с 20-х годов и приводила к жесточайшим репрессиям, что в свою очередь вызывало ожесточенную месть со стороны угнетаемых; итальянский кинжал выступал неизбежно ответом на австрийскую палку.

Но все эти покушения, мятежи и заговоры не могли преодолеть габсбургское могущество, об него же разбились и в революционные годы все итальянские восстания. Обет Италии, что она добьется самостоятельности собственными силами (Italia fara da se), оказался иллюзией. Италия нуждалась в иностран-

¹ Имеется в виду соглашение между Пруссией и Австрией, подписанное 29 ноября 1850 г. в г. Ольмюце. По этому соглашению Пруссия была вынуждена отказаться от одностороннего пересмотра порядков в Германии, установлен­ных решениями Венского конгресса 1814/15 г., и тем самым признавала первенство Австрии в Германском союзе. — Ред.

АСТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОРОТЫ

291

ной помощи для того, чтобы освободиться от австрийского гнета, и она обратила свои взоры на родственную ей французскую нацию. Правда, расчленение Италии, как и Германии, составляло старый принцип французской политики; но авантюрист, занимавший в то время французский пре­стол^1, был человеком, с которым можно было столковаться. Вторая империя превращалась в фарс, поскольку она оставалась в границах, определенных другими странами для французских владений после падения Первой империи. Франция нуждалась в завоеваниях, которые лже-Бонапарт не мог совершать методами подлинного Бонапарта. Ему пришлось поэтому довольствоваться тем, что он стянул у своего мнимого дядюшки так называемый «национальный принцип» и разыгрывал роль спасителя угнетенных народов, при условии оплаты его добрых услуг щедрой подачкой землей и людьми.

Но общее положение Бонапарта лишало его возможности предпринять что-либо крупное. Он не мог нести никакой европейской (не говоря уже о революционной) войны; в лучшем случае, с на­чальственного согласия Европы, он мог обрушиться на общего козла отпущения, каковым в нача­ле 50-х годов была Россия, а в конце их — Австрия. Постыдное хозяйничанье Австрии в Италии выродилось в европейский скандал. Дом Габсбургов смертельно перессорился со старыми това­рищами по Священному союзу — с Пруссией из-за Ольмюца, а с Россией из-за Крымской войны, — и Бонапарт твердо рассчитывал именно на русскую помощь при нападении на Австрию.

Кроме того, и внутреннее положение Франции толкало Бонапарта к тому, чтобы освежить свой престиж внешнеполитическим выступлением. Торговый кризис 1857 г. парализовал французскую промышленность, а вследствие мер, принятых правительством с целью не допустить острого раз­вития кризиса, бедствие приняло затяжной характер, и застой французской торговли длился года­ми. Это вызывало мятежное настроение как у буржуазии, так и в пролетариате. Да и крестьянство, истинная опора государственного переворота, начало роптать. Сильное падение цен на зерно в 1857—1859 гг. вызвало жалобы крестьянства на то, что при столь низких ценах и при высоком об­ложении земледелие во Франции становится невозможным.

Пользуясь таким положением Бонапарта, за ним усердно ухаживал фактический руководитель Сардинии министр Кавур, который воспринял традиции Карла Альберта, но проявлял гораздо больше ловкости в осуществлении их. Однако стесненный беспомощностью дипломатических средств, он очень медленно двигался вперед, тем более что всякое быстрое решение

Имеется в виду Наполеон III (Луи Бонапарт). — Ред.

292

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

тормозилось медлительно-нерешительным характером Бонапарта. В противоположность Кавуру итальянская партия действия¹ сумела весьма быстро растормошить этого «освободителя народов». 14 января 1858 г. Орсини и его сообщники по заговору бросили в Париже ручные гранаты в карету императора, и 76 осколков гранат изрешетили карету. Сидевшие в карете остались невредимыми, но, как свойственно таким людям, герой декабрьского путча за свой смертельный испуг отомстил установлением режима террора. Этим, однако, он только обнаружил, что власть его после семи лет господства все еще стоит на глиняных ногах, и письмо, которое Орсини прислал ему из тюрьмы, снова нагнало на него страх. Орсини писал ему: «Не забывайте, что спокойствие Европы и ваше собственное призрачны до тех пор, пока Италия не станет независимой»². Второе письмо Орсини было, по-видимому, еще более вразумительным. В похождениях своей жизни авантюриста Бона­парт оказался однажды и среди итальянских заговорщиков и знал, что их месть не шутка.

Он пригласил поэтому Кавура летом 1858 г. в курорт Пломбьер и договорился с ним о войне против Австрии. Было условлено, что Сардиния получит Ломбардию и Венецианскую область и превратится, округлив свои владения, в королевство Верхней Италии, а за это уступит Франции Савойю и Ниццу. Это была дипломатическая сделка, в сущности имевшая мало общего с незави­симостью и свободой Италии. Относительно Средней и Южной Италии ничего не было решено, хотя как Наполеон, так и Кавур имели свои задние мысли. Бонапарт не мог изменить традициям французской политики в такой степени, чтобы содействовать созданию единой Италии. Он желал — уже ради сохранения папской власти — союза итальянских династий, которые обессиливали бы одна другую и тем самым обеспечили бы преобладание французского влияния. При этом он но­сился также с мыслью создать для своего кузена Жерома среднеитальянское королевство. Кавур же рассчитывал на национальное движение: с его помощью он надеялся подавить все династиче­ски-сепаратистские стремления, как только Верхняя Италия превратится в более сильную держа­ву.

В день нового, 1859 г. Бонапарт раскрыл свои планы в обращении к австрийскому послу в Па­риже, а несколько дней спустя сардинский король заявил, что не может оставаться глухим к стра­дальческому крику Италии. Эта угроза была понята в Вене, и война быстро надвигалась, причем австрийское правительство по своей глупости оказалось в положении нападающей

¹ «Партия действия», основанная Мадзини в 1855 г., объединяла революционные буржуазно-демократические эле­
менты в период борьбы за воссоединение Италии. Партия распалась в 70-е годы XIX в. — Ред.

² См. «Le Moniteur Universel» № 58, 27 fevrier 1858, p. 255. — Ред.

АСТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОРОТЫ

293

стороны. Наполовину обанкротившаяся, подвергаясь нападению со стороны Франции и угрозе со стороны России, Австрия очутилась в очень затруднительном положении, из которого ее не могло выручить довольно равнодушное поведение ее «друзей» — английских ториев. Австрийское пра­вительство пыталось поэтому привлечь на свою сторону Германский союз. Последний по догово­ру не был обязан выступать в защиту внегерманских владений союзного государства, но его на­деялись приманить фразой о военно-политическом значении защиты Рейна на берегах По, т. е. о необходимости сохранения австрийского господства в Италии в целях национальных жизненных интересов Германии.

В Германии после кризиса 1857 г. и его последствий тоже началось национальное движение. Но это движение отличалось от итальянского не в свою пользу. Ему недоставало стимула борьбы против чужеземного господства, и, кроме того, с 1848 г. немецкую буржуазию одолевал бесконеч­ный страх перед пролетариатом, который в то время, однако, еще не стал для нее очень опасным. Лишь июньские бои в Париже послужили ей хорошим уроком. Если до 1848 г. идеалом немецкой буржуазии был путь развития французской буржуазии, то после 1848 г. в качестве образца она из­брала Англию, где буржуазия и пролетариат, казалось, жили в столь трогательном единении. Уже женитьба прусского наследника престола на английской принцессе вызвала у немецкой буржуазии припадок восхищения, а когда осенью 1858 г. заболевший душевным расстройством король вы­нужден был передать правление своему брату и тот составил весьма умеренное либеральное ми­нистерство, — сделав это отнюдь не из либеральных побуждений, — то буржуазия пришла в тот «бычачий коронационный восторг», который столь горько, и все же мало, высмеивал Лассаль. Этот почтенный класс отрекался от своих собственных героев 1848 г., чтобы не раздражать прин­ца-регента^1. Он не только не пытался идти вперед, когда министерство оставило в сущности все по-старому, но даже провозгласил пресловутый лозунг «только не торопиться» из страха, как бы гнев нового господина, не согнал, как тень со стены, «новую эру», существующую только по его милости.

С наступлением же военной непогоды волны в Германии стали вздыматься выше. Германскую буржуазию очень прельщала проводимая Кавуром тактика объединения Италии, так как буржуа­зия уже давно предназначала для Пруссии ту роль, которую взяла на себя Сардиния. Однако напа­дение наследственного врага, Франции, на первенствующую державу Германского союза пробу­дило опасения и воспоминания, заставлявшие

Впоследствии король Пруссии и император Германии Вильгельм I. — Ред.

294

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

германскую буржуазию трусить. Уж не пойдет ли этот лже-Бонапарт по следам настоящего? Не вернутся ли дни Аустерлица и Иены, не загремят ли снова в Германии цепи чужеземного господ­ства? Австрийские наемные перья неустанно рисовали воображению этот кошмар и набрасывали райскую картину некоей будущей «среднеевропейской великой державы», которая, при преиму­щественном влиянии Австрии, включит в себя Германский союз, Венгрию, славянско-румынские придунайские земли, Эльзас-Лотарингию, Голландию и еще невесть что. В противовес этой про­паганде и Бонапарт, конечно, выпустил своих чернильных поденщиков. Они клятвенно заверяли, что ничто так не чуждо незлобивой душе их содержателя, как притязания на берега Рейна, и что в своей войне с Австрией он преследует только самые возвышенные цели цивилизации.

Обыватель весьма смутно разбирался в этом хаосе мнений, но все же его постепенно стали больше прельщать габсбургские, нежели бонапартовские приманки. Они соответствовали запро­сам его квасного патриотизма, в то время как надо было быть слишком доверчивым, чтобы верить в цивилизаторское призвание героя декабрьского путча. Положение дел было, однако, настолько запутано, что настоящие и к тому же революционные политики, вполне сходившиеся между собой во всех принципиальных вопросах, не смогли прийти к единству относительно практической по­литики, которой Германии следовало держаться по отношению к итальянской войне.

СПОР С ЛАССАЛЕМ

По уговору с Марксом Энгельс выступил по этому вопросу сначала в своей брошюре «По и Рейн»^1, для которой Лассаль нашел ему издателя в лице Франца Дункера. Целью этого сочинения было полное опровержение габсбургского лозунга, гласившего, что Рейн нужно оборонять на бе­регах По. Энгельс доказывал, что Германия не нуждается ни в какой части Италии для своей за­щиты и что Франция — если считаться с чисто военными соображениями — имеет еще гораздо более сильные притязания на Рейн, чем Германия на По. Далее Энгельс указывает на то, что в во­енном отношении австрийское господство в Верхней Италии не принесет Германии никакой поль­зы, а политически оно для нее в высшей степени вредно, ибо неслыханные жестокости австрий­цев, применение палки против итальянских патриотов навлекает на Германию ненависть и фана­тическую вражду всей Италии.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XI, ч. II, стр. 1—50. — Ред.

АСТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОРОТЫ 295

Однако, утверждал Энгельс, вопрос о владении Ломбардией является вопросом взаимоотноше­ний Италии с Германией, а не Луи Наполеона с Австрией. По отношению же ко всякому третьему лицу, каким является Бонапарт, который желает вмешаться лишь во имя своих, заведомо антигер­манских, интересов, дело сводится лишь к простому удержанию провинции, от которой отказыва­ются только по принуждению, дело сводится к удержанию военной позиции, которую оставляют лишь тогда, когда нет больше возможности удержать ее. Поэтому по отношению к бонапартов-ским угрозам габсбургский лозунг вполне обоснован. Если По — лишь предлог для Луи Наполео­на, то его конечной целью со всяком случае является Рейн. Только завоевание рейнской границы может на длительное время упрочить во Франции господство автора декабрьского путча. Словом, как гласит пословица, — бьют по мешку, но имеют в виду осла. Если Италии приходится изобра­жать мешок, то Германия на этот раз не имеет никакой охоты играть роль осла. Если в конечном итоге речь идет о владении левым берегом Рейна, то Германия ни в коем случае не может и думать о том, чтобы сдать По, т. е. одну из своих наиболее сильных, даже самую сильную позицию, не обнажив меча. Накануне войны, как и во время самой войны, овладевают каждой пригодной пози­цией, с которой можно угрожать и вредить врагу, — без всяких моральных рассуждений о том, совместимо ли это с вечной справедливостью и национальным принципом. Дело идет только о защите своей шкуры.

Маркс был вполне согласен с этими положениями Энгельса. Прочтя рукопись брошюры, он на­писал автору: «Удивительно умно; прекрасно обработана и политическая сторона вопроса, что было чертовски трудно. Брошюра будет иметь большой успех»¹. Лассаль же, наоборот, заявил, что совершенно не понимает такого взгляда. Вскоре после того он напечатал, тоже в издательстве Франца Дункера, памфлет под заглавием «Итальянская война и задача Пруссии». Лассаль исходил из совершенно иных предпосылок и пришел поэтому к совершенно иным выводам. Маркс считал брошюру Лассаля «громадной ошибкой»^2.

Лассаль видел в германском национальном движении, возникшем под знаком угрожающей войны, только «абсолютное французоедство и французофобство (Наполеон — только предлог; действительная же скрытая причина это — революционное развитие Франции)»^3. Немецко-французская народная война, в которой два великих культурных народа европейского материка будут

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXII, стр. 391. — Ред.

Там же, стр. 406. — Ред.

См. Письма Ф. Лассаля к К. Марксу и Ф. Энгельсу, С.-Петербург 1903, стр. 182. — Ред.

296

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

раздирать друг друга ради национальных миражей, народная война против Франции, не вызванная никакими жизненными национальными интересами, а питающаяся болезненно раздраженным на­циональным чувством, навязчивым патриотизмом и ребяческим французоедством, — такая война была в глазах Лассаля величайшей опасностью для европейской культуры, для всех как нацио­нальных, так и революционных интересов. Она явилась бы, по его убеждению, величайшей после марта 1848 г., необозримой по своим последствиям победой реакционного принципа. Противодей­ствие всеми силами такой войне Лассаль считал жизненной задачей демократии.

Он подробно останавливался на том, что итальянская война не представляет серьезной угрозы для Германии, и доказывал, что немецкая нация чрезвычайно заинтересована в успехе итальянско­го объединительного движения. Хорошее дело не становится плохим оттого, что за него берется дурной человек. Если Бонапарт итальянской войной хочет добиться на несколько грошей попу­лярности, то нужно отказать ему в этих грошах и таким образом действия, на которые он решился ради личных целей, превратить в бесполезные для этих целей. Но нельзя бороться против того, что до сих пор представлялось желательным. На одной стороне — и плохой человек, и хорошее дело. На другой — плохое дело и... «ну да, а человек?». Лассаль напомнил об убийстве Блюма, об Оль-мюце, Гольштейне, Бронцелле, обо всех тех преступлениях, в которых повинен был не бонапар-товский, а габсбургский деспотизм по отношению к Германии. Немецкий народ нисколько не за­интересован в том, чтобы не допустить ослабления Австрии. Наоборот, полное поражение Авст­рии является первым условием для германского единства. В тот день, когда Италия и Венгрия сделаются самостоятельными, двенадцать миллионов австрийских немцев снова вернутся к не­мецкому народу; только тогда они почувствуют себя немцами, только тогда будет возможна еди­ная Германия.

Из общего исторического положения Бонапарта Лассаль выводил заключение; что этому огра­ниченному, столь переоцененному во всей Европе человеку нечего и думать о завоеваниях даже в Италии, не говоря уже о Германии. Но если бы даже он и действительно тешился фантастически­ми завоевательными планами, есть ли у немцев причина столь непристойно предаваться страху? Лассаль высмеивал отважных патриотов, которые измеряют национальные силы масштабом Иены и лишь со страха становятся отчаянно смелыми; пугаясь в высшей степени невероятного нападе­ния Франции, они толкают Германию к нападению на Францию. Совершенно очевидно, что Гер­мания, если ей придется обороняться от нападения Франции, сможет развернуть и развернет со­всем иные силы, чем в наступательной войне, которая к тому же

АСТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОРОТЫ

297

объединила бы французский народ вокруг Бонапарта и лишь укрепила бы его трон.

Войны против Франции Лассаль требовал лишь в том случае, если бы Бонапарт захотел удер­жать для себя захваченную у австрийцев добычу или воздвигнуть для своего кузена трон в Сред­ней Италии. Если ни того, ни другого не случится, а прусское правительство будет все же втрав­ливать немецкий народ в войну с Францией, то демократия должна этому воспротивиться. Но и одного нейтралитета недостаточно. Историческая задача Пруссии, которую она должна выполнить в интересах немецкой нации, заключается скорее в том, чтобы послать свои войска против Дании, заявив следующее: «Наполеон ревизует европейскую карту по принципу национальностей на юге. Прекрасно. Мы сделаем то же на севере. Освободит Наполеон Италию — прекрасно; мы возьмем Шлезвиг-Гольштейн»^1. Если Пруссия будет по-прежнему медлить и ничего не делать, то это вновь и вновь докажет, что монархия в Германии не способна более ни на какое национальное дело.

За эту программу Лассаля прославляли чуть ли не как национального пророка, предсказавшего позднейшую политику Бисмарка. Но та династическая завоевательная война, которую Бисмарк вел в 1864 г. из-за Шлезвиг-Гольштейна, ничего общего не имела с революционной народной войной за Шлезвиг-Гольштейн, проповедовавшейся Лассалем в 1859 г. Она походила на нее не более, чем верблюд на лошадь. Лассаль прекрасно знал, что принц-регент не выполнит задачи, которую он ему ставил; уже поэтому он имел полное основание сделать предложение, соответствовавшее на­циональным интересам, даже если это предложение немедленно превратилось в упрек, направлен­ный против правительства. Он имел полное право отвлечь возбужденные массы от ложного пути, указав им правильный путь.

Но кроме соображений, которые он изложил в своей брошюре, у Лассаля были еще «подполь­ные доводы», высказанные им в его письмах к Марксу и Энгельсу. Он знал, что принц-регент был готов выступить за Австрию в итальянской войне, и Лассаль даже ничего не имел против этого. Он надеялся, что война будет вестись плохо и на неизбежных перипетиях ее можно будет создать капитал для революции. Но возможность этого появится лишь в том случае, если национальное движение с самого начала воспримет эту войну принца-регента как войну династически-кабинетную, ни в каком отношении не диктуемую национальными интересами. Непопулярная война с Францией, по мнению Лассаля, была

¹ См. Ф. Лассаль, Итальянская война и задача Пруссии в книге: Лассаль. Под ред. В. В. Чуйко, 2-е дополненное изд., С.-Петербург 1889, стр. 248. — Ред.

298

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

бы «огромным счастьем» для революции. Популярная же война под династическим руководством повлекла бы за собой всевозможные контрреволюционные последствия, которые он предвидел и так красноречиво изложил в своей брошюре.

Лассалю поэтому была в большей или меньшей степени непонятна тактика, которую рекомен­довал Энгельс в своем сочинении. Насколько блестяще Энгельс доказывал, что Германия не нуж­дается в По для утверждения своей военной позиции, настолько спорным представлялся его вы­вод, что в случае войны следует прежде всего удержать По и что поэтому германский народ обя­зан сказать поддержку Австрии против французского нападения. Ведь было совершенно ясно, что победоносное отражение Австрией бонапартовского нападения повлечет за собой только контрре­волюционные последствия. Если Австрия победит, опираясь на свои верхне-итальянские владения и при поддержке Германского союза, то никто ей не помешает сохранить свое господство в Верх­ней Италии, столь резко осуждаемое самим же Энгельсом. Это укрепило бы гегемонию Габсбур­гов в Германии и гальванизировало бы жалкое хозяйничанье Союзного сейма. Даже в том случае, если бы Австрия низвергла французского узурпатора, она восстановила бы старый бурбонский режим, а от этого не оказались бы в выигрыше ни германские, ни французские, ни тем более рево­люционные интересы.

Чтобы правильно понять взгляды Маркса и Энгельса, следует учитывать, что и у них, как у Лассаля, имелись свои «подпольные доводы» и у обоих по одной и той же причине, указанной Эн­гельсом в письме к Марксу. «Выступать политически и полемически в духе нашей партии непо­средственно в самой Германии — совершенно невозможно»¹. Однако «подпольные доводы» дру­зей в Лондоне не столь ясны для нас, как лассалевские, так как сохранились только письма Ласса-ля к ним, но не их письма к Лассалю². Но основные их взгляды все же раскрываются при общем обозрении их тогдашней публицистической деятельности. Во второй брошюре, под заглавием «Савойя, Ницца и Рейн»^3, которую Энгельс издал год спустя, ополчившись против аннексии Са­войи и Ниццы Бонапартом, он ясно изложил те предпосылки, из которых исходил в своей первой брошюре. Таких предпосылок было в основном две или в сущности три.

Прежде всего Маркс и Энгельс верили в подлинность национального движения в Германии. По их мнению, оно возникло

¹ См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXII, стр. 480. — Ред.

² В первом издании Собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса опубликованы письма Маркса Лассалю по этому
вопросу. См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXV, стр. 240—242, 243—244, 246—247, 262— 265, 274—276. — Ред.

³ См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XII, ч. I, стр. 209—246. — Ред.

АСТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОРОТЫ

299

«естественно, инстинктивно, непосредственно»¹ и могло увлечь за собой сопротивлявшиеся пра­вительства. Это немецкое национальное движение, как они думали, сначала относилось равно­душно к австрийскому чужеземному господству в Италии и итальянскому движению за независи­мость; народный инстинкт требовал борьбы против Луи Бонапарта, против традиций Первой французской империи, и был прав в своих требованиях.

Затем Маркс и Энгельс полагали, что франко-русский союз представляет серьезную угрозу для Германии. Маркс писал в «New-York Daily Tribune», что финансовое и внутреннее политическое положение Второй империи достигло критического пункта и только внешняя война может про­длить господство бонапартовского путча во Франции, а вместе с ним и господство контрреволю­ции в Европе. Он опасался, что освобождение Италии является для Бонапарта только предлогом для того, чтобы держать Францию под своим ярмом, подчинить своему господству Италию, ото­двинуть «естественные границы» Франции в сторону Германии, превратить Австрию в русское орудие и навязать народам войну за легитимную или нелегитимную контрреволюцию. Энгельс же, как он указывал на это во второй своей брошюре, в выступлении Германского союза на помощь Австрии усматривал решающий момент, когда на поле битвы выступит и Россия, чтобы завоевать для Франции левый берег Рейна и развязать себе руки в Турции.

Наконец, Маркс и Энгельс предполагали, что германские правительства и в особенности бер­линские «сверхумники» оставят Австрию на произвол судьбы. Ведь они ликовали по поводу Ба-зельского мира^2, который передавал левый берег Рейна Франции, и тайно потирали руки, когда австрийцы были разбиты при Ульме и Аустерлице. По мнению Маркса и Энгельса, национальное движение должно было толкнуть вперед германские правительства. Свои чаяния в связи с этим Энгельс высказал³ в одной фразе, которую Лассаль дословно повторил в своем ответном письме: «Да здравствует война, если французы и русские одновременно нападут на нас, если мы окажемся перед лицом гибели, так как в таком отчаянном положении выдохнутся все партии, начиная от ныне господствующей и до Цица и Блюма, и народ в целях

¹ См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XII, ч. I, стр. 210. — Ред.

² Имеется в виду сепаратный мирный договор между Францией и Пруссией, заключенный 5 апреля 1795 г. в Базе­
ле; подписание этого договора Пруссией было продиктовано, в частности, ее стремлением обеспечить себе свободу
рук для участия в третьем разделе Польши и для создания новой конфедерации германских княжеств в противовес
Австрийской империи. — Ред.

³ Меринг по-видимому имеет в виду письмо Энгельса Лассалю от 18 мая 1859 г. См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т.
XXV, стр. 262. — Ред.

300

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

своего собственного спасения должен будет обратиться к самой энергичной партии». На это Лас-саль заметил, что такое рассуждение вполне правильно и что он выбивается из сил в Берлине, ста­раясь доказать, что прусское правительство, вступив в войну, будет работать на руку революции — конечно, лишь при том условии, если народу будет ненавистна эта война правительства как контрреволюционная война Священного союза. Во всяком случае, если все произойдет так, как полагал Энгельс, то это в равной мере обречет на гибель и Германский союз и австрийское гос­подство в Верхней Италии, и французскую империю, и только в этом смысле предложенная им тактика становится вполне понятной.

В результате всего этого получается, что между спорящими сторонами не было принципиаль­ного разногласия в мнениях, а имелись лишь «противоположные суждения о фактических предпо­сылках», как год спустя говорил Маркс. Они ни в чем не расходились между собой, ни по нацио­нальному вопросу, ни по вопросу о революции. Для всех них высшей целью являлось освобожде­ние пролетариата, а неизбежной предпосылкой для достижения этой цели было образование больших национальных государств. Как немцы, они принимали ближе всего к сердцу объединение Германии, а необходимым условием этого считали устранение династического многодержавия. Поэтому, именно из-за их национального сознания, у них и не было никакого другого чувства к германским правительствам, кроме ненависти, и они желали их поражения. Им никогда даже и в голову не приходила такая пресловутая идея, что, в случае если между правительствами разгорит­ся война, рабочий класс должен отказаться от всякой собственной политики и безотчетно передать свою судьбу в руки господствующих классов. Национальное сознание Маркса и Энгельса было слишком глубоким и подлинным, чтобы их могли обмануть династические лозунги.

Положение затруднялось лишь тем, что наследие революционных лет начало ликвидироваться в династических переворотах. Найти верное разграничение революционных и реакционных целей в этой смеси — было вопросом не принципов, а фактов. Практической проверки не было сделано ни в ту, ни в другую сторону, но именно то развитие событий, которое помешало ей, с достаточ­ной ясностью показало, что Лассаль по существу правильнее оценил «фактические предпосылки», чем Энгельс и Маркс^1. Последние в данном случае поплатились за то, что до известной степени потеряли из виду положение дел в Германии и в некоторой мере переоценивали, если не завоева­тельные поползновения, то во всяком случае завоевательные возможности царизма. Лассаль,

См. вступительную статью к настоящему изданию, стр. 11—14. — Ред.

АСТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОРОТЫ

301

быть может, впадал в преувеличение, сводя все национальное движение к старой песне о ненавис­ти к французам, но то, что это движение было менее всего революционным, показал младенец, ко­торым оно, наконец, разрешилось: выродок Германского национального союза.

Возможно, что Лассаль недооценивал также русскую опасность; в своей брошюре он лишь по­путно затронул этот вопрос. Но что эта опасность была еще в далекой перспективе, обнаружилось, когда принц-регент Пруссии совершенно так, как предполагал Лассаль, мобилизовал прусскую армию и внес в Германский союз предложение о проведении мобилизации армии в средних и в малых государствах Германии. Достаточно было этой военной демонстрации, чтобы сразу настро­ить в пользу мира как героя декабря, так и царя. Под резким давлением одного русского генерал-адъютанта, который немедленно приехал во французскую главную квартиру, Бонапарт предложил мир побежденному австрийскому императору, наполовину отказавшись даже от своей официаль­ной программы. Он удовольствовался Ломбардией, а Венеция осталась под габсбургским скипет­ром¹. Бонапарт не мог вести европейской войны за собственный страх и риск, а Россия была пара­лизована брожением в Польше, затруднениями в связи с раскрепощением крестьян и далеко еще не пришла в себя от подзатыльников Крымской войны.

С подписанием мира в Виллафранке закончился спор о революционной тактике по отношению к итальянской войне, но Лассаль еще не раз возвращался к этому вопросу в своих письмах к Мар­ксу и Энгельсу. Он продолжал утверждать, что его взгляды были правильны и оправдались ходом последующих событий. Однако имея в виду отсутствие ответов от Маркса и Энгельса², а также то, что они не изложили своих взглядов, как предполагали это сделать в официальном манифесте по этому вопросу, мы лишены возможности взвесить доводы той и другой стороны. Лассаль имел право ссылаться на фактический ход итальянского объединительного движения, на низвержение среднеитальянских династий путем восстания их угнетенных «подданных», на завоевание Сици­лии и Неаполя добровольческими отрядами Гарибальди и на то, что все это разбивало расчеты Бо­напарта, хотя дело и кончилось тем, что савойская династия в конце концов сняла сливки с моло­ка.

К сожалению, спор с Лассалем обострялся до некоторой степени тем непреодолимым недове­рием, которое питал к нему

¹ Меринг имеет в виду условия сепаратного прелиминарного мира между Францией и Австрией, подписанного 11
июля 1859 г. в Виллафранке (Италия). В этом же году условия Виллафранкского мира были подтверждены мирным
договором сторон в Цюрихе. — Ред.

² См. примечание на стр. 298 настоящего издания. — Ред.

302

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Маркс. Нельзя сказать, что Маркс не желал заполучить его всего целиком. Он называл Лассаля «энергичным парнем», неспособным вступить в сделку с буржуазной партией. Он даже считал, что «Гераклит» Лассаля, хотя и неуклюже написанный, все же лучше всего того, чем могли бы по­хвастать демократы¹. Но, несмотря на то, что Лассаль шел ему навстречу с открытой душой, Маркс все же всегда считал необходимым применять по отношению к Лассалю дипломатическое поведение и меры «мудрого руководства», чтобы держать Лассаля в строгости; и недоверие к нему вновь и вновь возникало у Маркса по всякому случайному поводу. Когда Фридлендер повторил Марксу через Лассаля свое предложение писать для «Presse», не поставив ему на этот раз никаких условий, а затем оставил этот вопрос без всякого движения, то Маркс стал подозревать, что дело расстроил Лассаль. Когда печатание политической экономии Маркса² затянулось с начала февраля до конца мая, то он видел в этом «происки» Лассаля и говорил, что никогда не простит их ему. Фактически проволочка была вызвана медлительностью самого издателя, который все же мог оп­равдаться тем, что ему нужно было в первую очередь напечатать брошюры Энгельса и Лассаля, написанные на злободневные темы.