Жоаким протянул руку. Невольно у него вырвалось:
— Жена Карлоса Зуде…
— Ну и что же? — возразила Жульета. — Сержио мне говорил: «Мой друг Жоаким поймёт. Он все понимает…» Жена Карлоса Зуде… Нет, сеньор Жоаким. Я жена Сержио Моура…
— Да ладно. Я не хотел обидеть… — сказал шофер. — Сорвалось… Нечаянно…
Сержио улыбался, за окном зажигались огни.
— Давайте зайдём… Там поговорим…
«Этот уж мне Сержио…» — думал Жоаким, направляясь в зал заседаний. Жульета вся пылала, ей казалось, что она наговорила лишнего, обидела парня, Сержио находил, что всё это забавно, хотя не совсем удобно, и решил поставить точки над «i».
Они сели, Жоаким вертел в руках шапку. На столе стояла клетка; красивая чёрная птица смотрела на присутствующих равнодушно, как пленник-принц. Сержио сказал:
— Вот эта птица не притворяется ни перед кем. Люди всегда притворяются, играют роль, как на сцене. Притворяются, даже когда отмалчиваются, когда ни о чём не рассказывают… Люди прячутся друг от друга…
«Зачем он так трудно говорит?.. — думал Жоаким. — Чего он хочет?»
Сержио продолжал:
— Зачем нам притворяться, ведь мы друзья! Вот хотя бы Жульета… Человека ведь трудно узнать. Жена экспортера… У неё есть любовник. Вы, конечно, давно знали, Жоаким, а всё-таки мы с вами никогда об этом не говорили. Притворялись…
— Я тут совсем ни при чём… Это меня не касается. Зачем мне вмешиваться в частную жизнь других? Мы с вами беседуем, сеньор, обмениваемся мнениями, вы мне помогаете понять то, что я не понимаю. Я узнаю много нового. Иногда я что-нибудь расскажу, думаю, может, вам пригодится. А ваша жизнь? Это не моё дело…
Тогда Сержио заговорил по-другому. Он перестал быть писателем, наблюдающим забавную сцену. Он был огорчен, ему было больно.
|
|
— Человек не машина… И революция — тоже не машина…
Жоаким взглянул на Сержио, потом на Жульету. Во взгляде его был упрёк.
— Не беспокойтесь, — поспешил объяснить Сержио. — Жульета — человек настоящий, честный, не знаю, верите ли вы мне. Можете говорить при ней…
Жоаким видел, что поэт опечален, и понимал, к чему он клонит.
— Каждый человек нам нужен. Нужен больше, чем что бы то ни было, товарищ Сержио. У капиталистов есть деньги, и они покупают всё: суд, полицию, церковь, правительство — всё. А у нас только один капитал — товарищи…
— И что ж из этого следует?
— Что из этого следует? Если бы вы были членом партии, я сказал бы вам: «Товарищ Сержио, это нехорошо. Хотя её муж экспортер, все-таки это нехорошо. Если вы друг другу нравитесь, почему не соединитесь вместе? Почему обманываете человека?» Вот что бы я сказал…
Жульета пристально смотрела на Жоакима. Впервые в жизни с ней говорили так прямо — так прямо и резко. Но гость ей нравился, и она уже не сердилась на себя за то, что сказала. Жоаким поймал её понимающий взгляд.
— Простите меня, сеньора. Это потому, что, если бы он был членом партии, его поведение было бы вредно для революции и для него самого. Тогда бы я так и сказал. Но вы, товарищ Сержио, только сочувствующий, и никаких обязательств у вас нет. Мы от вас не можем требовать больше, чем вы делаете, а это уже много. Ваши советы, ваши взносы, ваши стихи, что важнее всего…
Жульета подняла глаза:
— Вы хотите сказать, что я должна оставить Карлоса и уйти к Сержио?
— Это будет правильно…
|
|
— Очень хорошо, — сказал Сержио. — Никто не спорит. Так, в целом, это верно. Но есть частности. Жульета выросла в роскоши, привыкла к комфорту, к большим деньгам. Вы скажете, это глупости? Так кажется с первого взгляда, но это не так. Я живу на жалованье, на жалованье, которое потеряю, если Жульета уйдёт ко мне… Мы слеплены из другой глины, чем вы, коммунисты. И глина эта — непрочная, она легко превращается в грязь… О, слишком легко.
Он вдруг заговорил откровенно, совсем откровенно, с неожиданной горячностью:
— Вы говорите о партии… Вы, значит, думаете, что мы, интеллигенты, сочувствующие партии, но не входящие в неё, не любим её? Мы любим её, да, любим, и очень сильно! Она для нас — залог нового мира, того мира, о котором мы мечтаем, о котором мы говорим в своих книгах, который мы ищем; залог того, что этот мир будет построен. Мы стоим у порога партии и не входим, несмотря на всю нашу любовь к ней. Не входим. Остаемся снаружи и толпимся вокруг… Как индюки какие-нибудь… А почему? Потому что мы не слеплены из той глины, из которой вылеплены вы… Мы слеплены из грязи… Из грязи, поверьте. Мы по шею увязли в этой грязи… Мелочи жизни засасывают нас, давят, уродуют и убивают.
— Каждый может исправиться… И партия помогает… Никто не родится так, сразу, плохим или хорошим… Партия помогает людям, формирует их, направляет…
Сержио сказал решительно:
— Лучше быть только сочувствующим партии, но добросовестным, чем плохим членом партии…
Жоаким неопределенно улыбнулся, словно соглашаясь. Жульета была необычайно заинтересована разговором. Всё это было частью того чудесного мира, который она открывала постепенно, день за днём. Слова Сержио падали тяжело, как свинцовые:
|
|
— Вы говорите о люмпен-пролетариате… Как-то раз мы беседовали об этом, помните? Бродяги, богема, уличные женщины, воры. А мы — мелкая люмпен-буржуазия… Вы думаете, я могу уйти с Жульетой? Вот так просто взять и уйти? Если посмотреть на нас сейчас — красота! Что может быть лучше? Она меня любит, я её люблю. По-настоящему, всем сердцем, поверьте, Жоаким. Но если бы мы ушли, если бы она бросила мужа, а я со скандалом потерял место, если бы мы стали жить на жалованье, которое я с трудом зарабатывал бы в какой-нибудь редакции, что осталось бы от этой красоты? Надолго бы её хватило?
— Всё это сложно… — сказал Жоаким устало. — Когда кто-нибудь из товарищей приходит ко мне за советом, он говорит о конкретных вещах, и я могу помочь ему. «Жоаким, дела-то идут плохо! Заработка не хватает, есть нечего. Что нам с семьей делать?» И я говорю: «Объявим забастовку». Это конкретно, это люди понимают, видят ясно, как руками трогают. А вы мне говорите: «Я живу с замужней женщиной, она мне нравится, я ей — тоже. Мы встречаемся тайно, это нехорошо, конечно. Но мы не можем уйти вместе, потому что не можем вынести трудную жизнь». Что ж я тут могу сказать?.. Не знаю, что и посоветовать, нехорошо это, по-моему, вот и всё.
Наступила тишина. Жульета хотела что-то сказать, но промолчала. Жоаким снова заговорил:
— Сложно всё это. Когда-то Роберто путался с женой Танкредо; молоденькая была девчонка, хорошенькая. Встречались, будто, на пляже. Я узнал, позвал его. «Роберто, это ты плохое дело затеял. Член партии не должен так поступать. Если женщина тебе нравится, возьми её к себе и живите вместе». Роберто почесал голову, бессовестный был негр, по правде сказать, но всё-таки стал жить с ней вместе. Танкредо сходил с ума, сердился, хотел драться, но наконец успокоился. Вот как… А в другой раз всё страшно запуталось. Этот случай был с Безеррой, вы его не знаете, он уехал отсюда. Он сошелся с Эльзой, женой Лоло. Безерра был человек прямой, не стал долго раздумывать. Пошел к Лоло и всё как есть ему и выложил. Эльзу-то он увел, но Лоло покончил с собой. С тех пор Безерра ни на что не годен. Тоска его замучила. Запутанная история…
Жульета сказала:
— Любопытно, вы тут о серьезных вещах говорите, а мне пришла в голову одна забавная мысль. Я столько слышала о коммунистах. Я думала, что в вопросах любви они придерживаются самых свободных взглядов. А я вижу, что они такие строгие моралисты…
— Одно дело — свобода, а другое — разврат…
Жоаким хотел удержать это слово, но было уже поздно.
— Извините меня. Не умею я разговаривать с людьми тонкого воспитания.
— Не извиняйтесь. Говорите, что думаете. Но вы не поняли… Я очень рада, что вы такие… — Она улыбнулась. — Вы, наверно, не верите. Я бы и сама раньше не поверила…
Сержио Моура сказал примирительно:
— Довольно спорить. Мы с Жульетой идём вперёд. Увидим, что будет дальше. Кто знает, что нас всех ждёт? Всё может случиться… Я хочу знать только одно: это помешает нам быть друзьями? Всем троим?
Жоаким засмеялся:
— Я ведь не ханжа какой-нибудь…
Они сидели, улыбаясь друг другу. Жоаким взглянул на Сержио и Жульету — приятная пара. Сержио ему нравился, твёрдый орешек, не сразу раскусишь. Но душа у него честная, думал Жоаким. А женщина — хороша, видит бог! — и тоже как будто добрая. Но ведь она — жена Карлоса Зуде… Кто бы мог подумать?..
Сержио заговорил:
— Вы пришли с какой-то новостью… Мы вам даже рассказать не дали…
— Да неважно…
— Нет, расскажите…
— Помните, о чём мы с вами говорили несколько дней тому назад? Насчет повышения цен?
— Да…
— Так вот, увидите, они все поглотят… — Он повернулся к Жульете. — Простите, я буду говорить о вашем муже…
Она засмеялась.
— Вы знаете, что они, во главе с Зуде и Карбанксом, превратили предприятие Мариньо в акционерное общество? Большую часть акций они взяли себе.
Сержио даже присвистнул. Жульета старалась проникнуть в смысл слов Жоакима.
— Чего они хотят? — спросил поэт.
— Монополии на шоссейный транспорт…
— А потом…
— Если нам удастся дело с кооперацией землевладельцев, то они могут и совсем прекратить перевозку по шоссе. Железная дорога, понимаете…
Наступила тишина. Жульета хотела было попросить объяснить подробнее, но побоялась показаться нескромной. Жоаким сказал:
— Ваш муж, видите ли, портит нам жизнь. Он всем жизнь портит. Он все тут загубит, всё…
Жульета с ужасом подумала: «И он делает это для меня, чтобы я имела всё то, чего я хотела когда-то и что мне уж больше не нужно…» Но она ничего не сказала.
Жоаким поднялся.
— Простите, дона Жульета, если я вас обидел. Я рабочий, не умею разговаривать деликатно…
— Вы меня ничем не обидели… Я была очень рада познакомиться с вами.
Сержио подошел к закрытому окну, отдёрнул занавеску и взглянул сквозь стекло на освещенную улицу… Экспортеры неотступно шли к своей цели. Как солдаты в походе. Жульета подошла к Жоакиму, страстно спросила:
— Вы не думаете, что эта гниль, эта грязная глина может когда-нибудь стать лучше и тоже на что-нибудь пригодиться?
Жоаким быстро ответил:
— Нет тяжёлого труда для тех, кто хочет работать… Всякая земля хороша, только иногда нуждается в удобрении… Не надо бояться… — заключил он.
Она улыбнулась. Птица смотрела на них из клетки, стоящей на столе. Жульете показалось, что она похожа на Сержио Моура. Поэт тоже напоминал пленника.
В конце первого года повышения цен, после сбора урожая, один и тот же вопрос волновал всю зону какао, от порта Ильеуса до дальнего селенья Гуараси на склонах Серры Бафоре: удержатся ли высокие цены? Видимые причины, вызвавшие подъём, — гибель урожая в республике Эквадор, понижение продуктивности плантаций Золотого Берега, — были случайным явлением, которое не повторится. Газеты объявляли о большом урожае в Африке, о ликвидации вредителей в Эквадоре. Снизятся ли цены на какао? Этот вопрос беспокоил всех.
Полковникам этот первый год повышения цен принёс новые прибыли, хотя несколько меньшие, чем они рассчитывали. Но прибыли всё же были, несмотря на то что масса денег уходила на кутежи в кабаре, на публичных женщин, на игру в рулетку и баккара.
Эра безудержного расточительства ещё не началась. Неуверенность в устойчивости высоких цен на какао заставляла полковников вести учёт своим затратам. Бешеное расточительство началось только на следующий год, когда цены на какао поднялись выше сорока тысяч рейс. Только тогда полковники узнали, как увлекательно играть на бирже. Убеждение Жоала Магальяэса, что цены на какао никогда больше не снизятся, стало общим для помещиков и мелких землевладельцев.
Повышение цен влияло на все эти параллельно текущие жизни, пути которых иногда скрещивались. Полковник Манека Дантас деятельно принялся за постройку самого красивого особняка в Ильеусе. Пятьсот конто он истратил на это дело — на дом и обстановку. Но ещё больше отняла у него игра на бирже. С тех пор как полковники начали играть на бирже, он ни о чём другом и думать не мог. Это был лёгкий способ приобретать и терять деньги. Эти люди, сформировавшиеся в борьбе за завоевание земли, проведшие жизнь в зарослях леса, никогда не знавшие развлечений, теперь с жадностью хватались за всё, что давало им возможность пережить какие-то новые ощущения. Большинство полковников вело точно такую жизнь, как Манека Дантас. Исключение составлял лишь Орасио, занятый тяжбой с сыном.
Подъём цен затронул всех: крупных помещиков, швыряющих деньгами в кабаре, мелких землевладельцев, никогда раньше не видевших столько денег, такого кредита. Однако уже тогда можно было видеть по некоторым признакам, что в облике города что-то меняется. Орасио, управляющий из своей фазенды ходом невыносимо затянувшейся тяжбы из-за составления описи, впервые в жизни стал наталкиваться на препятствия, трудности, враждебное отношение. Он всегда связывал борьбу против своих противников с политикой, но теперь власть ускользала у него из рук. Губернатор штата организовал новую партию, собрав людей из двух традиционных партий, и главой её в зоне какао был назначен Карлос Зуде. Орасио предложили войти в члены центрального руководства, но он отказался, оскорблённый. Когда он захотел взвесить свою политическую силу, то увидел, что остался почти совсем один. Интегралисты увлекли многих из его бывших соратников. Другие, как, например, Браз, вошли в национальный освободительный фронт, организацию, которая после обвинения в коммунизме перешла в подполье. Но большинство вошло в новую правительственную партию. Карлос Зуде стал «новым солнцем, всходящим на политическом горизонте», как писал о нем какой-то местный журналист. Орасио вошел в оппозиционную партию (вернее, остатки партии), составляющую ещё значительную силу, но неспособную одержать победу над правительством. Члены этой партии хвастались тем, что Орасио присоединился к ним, но полковника это не удовлетворяло: выиграть процесс, будучи в оппозиции, было трудно, он знал это по опыту, ведь он прожил немалую жизнь.
Полковник Орасио да Сильвейра чувствовал, как власть ускользает у него из рук, и не понимал, в чём дело. Он был человеком другого времени, эта борьба была не та, какую он знал прежде. И он с головой ушел в свой процесс и каждую неделю вызывал Руи Дантаса к себе в фазенду, чтобы дать ему указания. Он покупал оружие и договаривался с наемными убийцами. Он жалел, что нет уже таких людей, какие были в старое время, когда он завоёвывал землю и боролся против Бадаро. Он надеялся, что выиграет процесс, но порой его охватывали сомнения, и он готовился к защите своих земель от раздела. «Не отдам, даже если мне самому придется умереть с оружием в руках», — сказал он Манеке Дантасу, и эти слова передавались из уст в уста по всему Ильеусу.
Вдруг он предпринял совершенно неожиданный шаг. В тот момент, когда пессимистически настроенный Руи Дантас окончательно решил, что процесс безнадежно проигран, и утверждал, что всё кончено, решено и делать здесь больше нечего, Орасир вдруг вызвал его. Молодой адвокат встретил по пути нотариуса из Итабуны. Тот тоже ехал в фазенду по приглашению полковника. Они разговорились и приехали вместе. Орасио был у себя, мылся в тазу, негритянка Фелисия поливала водой его сгорбленную спину. Эти обливания только усиливали ревматические боли. Но это была многолетняя привычка, и полковник Орасио да Сильвейра не мог обойтись без своих холодных ванн. Посетители подождали на веранде. Полковник вышел, нащупывая палкой дорогу. Нотариус не знал, зачем полковник вызвал его.
— Фелисия, принеси водки…
Орасио повернулся к Руи Дантасу:
— Доктор Руи, ты мне составишь черновик завещания…
Оба взглянули на полковника недоумевающе.
— Напиши красиво. Такими словами, какие употреблялись тридцать лет назад. Черновик завещания покойницы… Напиши, что она оставляет свои земли сыну, чтобы ему принадлежали все доходы от них. Но что он не имеет права их продавать и вообще распоряжаться ими, пока я жив. Только доходы…
Теперь они поняли. Руи Дантас даже рот раскрыл, его поразила находчивость полковника. Он вспомнил истории знаменитых подлогов старого времени.
— Там, в комнате, есть перо и чернила… Новое перо…
Адвокат вошел в комнаты, Орасио остался вдвоем с нотариусом.
— Менезес, много лет тому назад, когда твоя контора ещё не принадлежала тебе, она была сожжена Теодоро дас Бараунас по приказу братьев Бадаро. У меня там было записано право на владение землями Секейро Гранде. Потом прежний нотариус умер, и я отдал контору тебе, правда?
— Да, правда, сеньор… Я так обязан вам…
— Хорошо, что помнишь… У тебя ещё сохранились эти обгоревшие книги? Есть они, да?
— Есть, полковник.
— Всё можно сделать очень хорошо. Ты внесёшь завещание Эстер в одну из этих книг. Потом посыпь запись мукой, чтобы казалось, что она старая. К этим книгам никто с тех пор не прикасался, там много чистых страниц… Во многих местах есть подпись доктора Жессе, кума Манеки Дантаса. Ты запиши туда завещание…
— Это опасно, полковник…
— Я тебя не спрашиваю, опасно ли это… Я тебе говорю, что ты должен сделать… Я тебе заплачу…
— Не в том суть, полковник. Если это откроется…
— А разве ты не делал других подлогов? А кто написал фальшивую ипотеку плантаций Педро Кастро? А Нестора Баиа? Ты — старый плут, Менезес. Ты сделаешь это. А я заплачу тебе двадцать конто за работу, за риск. Игра стоит свеч…
— Но, полковник…
— Вот что я тебе скажу, Менезес: я знал твоего отца, настоящий был человек. Он был мне друг, я был ему друг. Поэтому я устроил для тебя это дело с конторой, отдал ее тебе. Мог отдать другому. Но если ты не сделаешь того, о чем я тебе только что сказал, я забуду, что ты — сын старого Менезеса…
Он крикнул, чтоб позвали надсмотрщика. Крик его, подхваченный работниками на баркасах, передался из уст в уста по всей плантации. Надсмотрщик прибежал бегом. Орасио приказал:
— Пришли ко мне Зе Комо…
Нотариуса охватил страх. Он боялся согласиться на подлог в этом опасном процессе и боялся отказать полковнику. К веранде, с ружьем на плече, приближался великан-негр.
— Добрый вечер, полковник…
— Я позвал тебя только, чтоб ты взглянул на сеньора Менезеса. Запомни его лицо, может, мне придётся послать тебя к нему в Итабуну с одним поручением… Это мой друг… Быть может…
Негр засмеялся, Менезес побледнел.
— Я согласен, полковник. Пусть доктор Руи даст черновик. Кто распишется за дону Эстер?
— Предоставь это дело мне…
Когда вошел Руи Дантас и прочел набросок завещания, Орасио внёс в него мелкие поправки и сказал:
— Доктор, у тебя есть девчонка в Ильеусе, ведь правда?
Руи Дантас смутился. С детства он питал к полковнику большое уважение, было как-то неловко отвечать на такой странный вопрос. Орасио продолжал:
— Ты не стыдись… Дело молодое… Говорят, красавица… Такие женщины любят деньги. Вот возьми это письмо (он вынул из кармана сюртука старое пожелтевшее письмо), снеси ей, пусть она хорошенько изучит почерк покойницы… Здесь есть подпись… Скажи, чтоб она научилась эту подпись подделывать, хорошо подделывать. Потом поезжай с ней в Итабуну, в нотариальную контору, там она распишется…
— Хорошо, полковник… Но платить ничего не надо…
— Лучше заплатить, доктор Руи Дантас. В таких делах лучше не одолжаться ни у друга, ни у женщины. Дай ей два конто, ведь девушка рискует…
Руи Дантас и Менезес вместе возвращались в Итабуну. Обоих разговор с полковником несколько ошеломил. Но Руи был теперь уверен в успехе, считал, что благодаря этому замечательному подлогу процесс будет выигран, и этот профессиональный интерес мешал ему предаваться страху. Напротив, Руи был в приподнятом настроении. Успех этого процесса обеспечит ему славу хорошего адвоката, не говоря уже о том, что полковник платит по-царски. Хотя старый полковник вёл суровый образ жизни, во всём себе отказывая, экономя каждый грош, но на этот процесс он денег не жалел. Ему важно было не допустить раздела своих земель и дать хороший урок Сильвейринье…
Менезес никак не мог успокоиться. Смелый подлог… Но нет сомнения, что полковник заплатит щедро. Двадцать конто — не такие деньги, которыми можно швыряться. Они вспомнили тот пожар в нотариальной конторе, много лет назад… Он тоже произошел из-за одного подлога, совершенного Орасио. Теодоро дас Бараунас нагрянул со своими людьми, поджег старый глинобитный дом. Что случится на этот раз?
— Мы можем попасть в беду, сеньор доктор…
Руи Дантас был фаталистом:
— Без риска ничего не делается, сеньор Менезес…
Несколько недель спустя адвокаты Сильвейриньи были поражены внезапным появлением старого завещания доны Эстер, отвергавшего все права наследника на фазенды, кроме права получать от них доход. «Молодец старик», — говорили сторонники Орасио.
Руи Дантас проходил по улицам Ильеуса с важным видом.
Он проходил по улицам Ильеуса с важным видом, а в кабинете, устроенном для него в новом особняке Манеки Дантаса, обливался потом, придумывая звучные рифмы. Жизнь Руи Дантаса тоже изменилась с повышением цен на какао. Из молодого богатого бездельника, бесцельно тратившего время в городских барах, он превратился в известного адвоката, принимающего участие в самом крупном в зоне какао процессе того времени. Он ходил с гордо выпяченной грудью и сорил деньгами. Деньги доставались ему легко от Орасио, а ещё легче от Манеки Дантаса, который давал не считая. Руи тратил массу денег на Лолу, одевал её в лучшие ткани, дарил ей драгоценности, повез на прогулку в Баию. Пепе часто выпрашивал у него по нескольку конто, грязные дела Пепе шли как нельзя лучше, теперь он ещё лотерею придумал. Лола относилась ко всему этому с полным равнодушием. С тех пор как Пепе проделал «шулерский трюк» с Фредерико Пинто и основал кабаре с публичным домом, аргентинке все стало безразлично. Пеле почти её не замечал, приходил редко, большей частью только за деньгами. Он подсчитывал стоимость драгоценностей, забирал все деньги, какие находил (а обычно это было много), говорил ей несколько приветливых слов, иногда спал с нею.
Трудно объяснить, как достала Лола первые дозы кокаина. Но как бы то ни было, она его достала и начала нюхать. Когда Руи Дантас открыл это, он встревожился, у него было мало опыта в этом деле, раза два-три он пытался нюхать кокаин в публичных домах. Он стал было бранить Лолу, но аргентинка подняла на него большие грустные глаза и сказала, что только так она чувствует себя счастливой. Руи лег с ней в постель — он всё еще сходил с ума по этой женщине, — и дело кончилось тем, что он тоже попробовал нюхать кокаин. В те времена студенты из богатых семей, приезжавшие на каникулы, нюхали кокаин в кабаре — больше для моды, чем из пристрастия к пороку. Повышение цен несло по большим городам столько разных вещей, хороших и дурных… Руи Дантас ещё больше привязался к любовнице. Он писал ей сонеты и надеялся, что Лола совсем бросит Пепе и останется только с ним. В его слепой страсти к этой женщине всегда оставался налёт какого-то романтизма, романтизма, правда, дешёвого, но всё же трогавшего Лолу, для которой любовь была профессией. Грустно становилось ей от этого романтизма… На её долгом пути профессиональной проститутки высшего класса она от многих мужчин слышала те же слова, что говорил ей Руи в ночи романтической страсти с привкусом шампанского и запахом кокаина:
— Ты не родилась для этой жизни…
Из-за этого-то ей и хотелось убить себя. Она находила, что мужчины хорошие и ласковые. Все, которых она знала, которые ложились в её постель для того, чтобы быть потом безжалостно ограбленными, хорошо относились к ней, обращались с ней ласково, нежно. Полковник Фредерико Пинто растрогал её своей любовью. Руи был слишком сладок, и подчас его трудно было выдержать, но он тоже любил её, писал ей сентиментальные стихи; он казался скорее нежным мужем, чем богатым любовником.
Но по-настоящему Лолу влекло только к одному мужчине — к Пепе. Она знала, что Пепе её не любит, что она для него — только источник дохода, но, несмотря ни на что, любила его. Она была действительно счастлива, только когда приходил Пепе, когда он гладил её по голове и говорил ей хоть пару слов. Когда он уходил, она принималась за наркотики и только потому не кончала с собой, что знала: все дела, в которые впутался сутенер, могут каждую минуту лопнуть. И тогда она снова будет ему нужна.
Она слушала терпеливо (терпенье было частью её профессии) длинные скучные рассказы Руи о процессе Орасио. Она чувствовала смутную симпатию к полковнику, как симпатизировала Манеке Дантасу, хотя знала, что отец Руи её ненавидит. Манека Дантас велел ей передать, что предлагает десять конто за то, чтобы она уехала, оставила его сына. «Он должен заплатить много больше», — сказал Пепе. Но Лола с удовольствием бы сделала это бесплатно, если б могла. Это она подделала подпись Эстер в фальшивом завещании. Пепе потребовал пять конто. В поезде Руи рассказал ей о супруге Орасио, и Лолу очень взволновала история этой женщины, у которой хватило мужества бежать от своей судьбы, хватило духу порвать корни, связывающие её с землёй какао. У неё, У Лолы, не было этого мужества. Её судьба — это Пепе, как бросить его? А Руи говорил, что она «не родилась для этой жизни»… Иногда она ненавидела Руи, и в те ночи, когда он не приносил ей кокаина, обращалась с ним грубо. Потом она раскаивалась, ведь бедняга ни в чём не виноват… Он делал всё, чтоб её развлечь, дарил ей дорогие подарки, посвящал запутанные сонеты… Даже начал употреблять наркотики, только чтоб угодить ей…
Руи Дантас чувствовал настоящую страсть к белокурой аргентинке. Для юнца, привыкшего без цели шататься по ильеусским улицам, эта утончённая женщина из другой страны представляла огромный соблазн. Она научила его пить шампанское, нюхать кокаин, приучила к утончённым ласкам. Он не мог жить без неё, он был на всё способен, чтоб её сохранить. Манека Дантас подыскивал ему невест, богатых девушек из местного высшего общества, но Руи их отвергал. Он перестал ходить на вечера в Общественный клуб, он больше не скрывал свою связь с Лолой; водил её в «Трианон» на долгие ужины, к которым присоединялись отдыхающие студенты и литераторы, находившиеся проездом в Ильеусе. Ему неудержимо хотелось чувствовать себя ее мужем, женихом, влюблённым рыцарем. Никогда не сумеет он быть просто любовником. Поэтому-то он и обливался потом в поисках звонких рифм для своих сонетов. Лёжа в постели с Лолой, он предавался всевозможным излишествам, оба напивались допьяна, погружались в таинства наркотиков… Но в сонетах их любовь представала как самая романтическая, самая чистая, самая наивная…
Он держит перо в правой руке, а левой делает декламаторский жест, надеясь, что так нужное слово скорее придёт в голову. «А ещё говорят, что писать стихи может всякий бездельник… Составить прошение куда легче…» Люди не знают, какого труда стоит порой придумать хорошую рифму и приспособить к ней смысл того, что хочешь выразить. Руи Дантас, без пиджака, с засученными рукавами, кажется человеком, готовящимся померяться с кем-то силами. На волосатых руках и на гладко причесанной голове проступают капли пота.
Это адский труд — написать сонет, особенно в точном размере александрийского стиха, но Лола заслуживает любых жертв. А успех его стихов после их появления в печати, похвалы молодых литераторов, отзывы знакомых («Прекрасно, доктор! Красивые стихи…») или восторги романтически настроенных учительниц («Очень чувствительные стихи…»)!
Существовали ещё полковники, которые раньше отворачивались от него, находя, что вместо писания сонетов Руи Дантас должен был выступать защитником или обвинителем в судебных процессах, для этого он и диплом защищал, а не для того, чтобы сладенькие стишки кропать. Но теперь они уже ничего не говорили и стали относиться к нему совсем по-другому с тех пор, как Руи стал адвокатом Орасио и удивил всех, внезапно обнаружив завещание Эстер. «Хорошая работа…» — говорили полковники с одобрением. Во всяком случае, не стоило обращать на них внимания, и Руи Дантас говорил о полковниках вместе с другими литераторами: «Это буржуи». В это презрительное наименование не вкладывалось никакого классового смысла, это было определение чисто эстетического порядка.
Для Руи Дантаса значительно важнее было мнение Зито Феррейра, хотя тот был всего-навсего профессиональным вымогателем. Руи угощал его пивом каждый раз, как в печати появлялся очередной сонет, жадно слушал похвалы, они вместе читали новое творение, или Руи декламировал его в баре перед изумленными завсегдатаями. Иногда Руи читал свои стихи на вечерах, получая в награду нежные взгляды чувствительных барышень. Последнее время он стал подумывать об издании сборника своих произведений.
«Диарио де Ильеус» даже сообщила уже, что «в скором времени появится в печати под заглавием „Рассыпанные бриллианты“ сборник сонетов нашего талантливого сотрудника, молодого адвоката местного суда, доктора Руи Дантаса». Сержио Моура прозвал будущую книгу «Фальшивые бриллианты»; Руи страшно оскорбился и не упускал случая спросить у какого-нибудь знакомого, понимает ли тот стихи Сержио Моура, эти иероглифы, которые без «ключа» расшифровать невозможно. Плохо было то, что писатели Юга в своих статьях хвалебно отзывались о поэмах Сержио. Руи Дантас никогда не забывал «сердечно поздравить» Сержио, когда «Диарио де Ильеус» перепечатывала какую-нибудь из этих статей. Но в глубине души он яростно ненавидел поэта. Из мести он рассказывал всякие ужасы про Сержио, про его быт, его манию разводить цветы и птиц. Позже, когда по городу пошли слухи о Сержио и Жульете, Руи усиленно занялся их распространением, добавлял скандальные подробности: что как-то ночью, когда Карлос Зуде находился в отъезде, в Рио, Жульету и Сержио видели на пляже, они обнимались, катаясь по песку, и что на второй день нашли женские трусики с вышитыми на них инициалами, забытые на пляже; эти трусики демонстрировались в ильеусских кафе, и в течение двух дней ни о чем другом не говорили.