Хвостик медленно транслировал мне его ответы:
- Да нет, как будто ничего.
- Я тебя звал, почему ты не откликнулся?
- Я не слышал.
- Куда ты смотришь?
- Не знаю. Так... никуда.
- Что же, тебе и ужинать не хочется?
- Да я не проголодался. Но если это надо для проформы... что ж, можно и
притвориться.
Вернувшись в домик, он плюхнулся на пол и положил морду на передние
лапы.
- Залезай на кровать, Чарли. Будем кукситься вместе.
Он повиновался, но особенного восторга по этому поводу не выказал. Я
запустил пальцы в его чубчик и почесал ему за ушами, где он больше всего
любит.
- Ну как?
Он передвинул голову.
- Чуть левее. Фтт. Да. Здесь.
- Никчемные мы с тобой путешественники. Чуть из дому, и уже захандрили.
Первый белый человек, который был в этих местах... его, кажется, звали
Нарваэс... Если не вру, на такую прогулочку ему понадобилось шесть лет.
Ну-ка, подвинься. Сейчас проверим. Э-э, нет, все восемь с 1528 по 1536. И
сам Нарваэс сюда не добрался. Но четверо из его партии все-таки дошли.
Интересно, на них хандра тоже нападала? Кишка у нас тонка, Чарли. Может, нам
выкинуть что-нибудь такое-эдакое? Когда твой день рождения?
- Не знаю. Может, как у лошадей - первого января?
- А не сегодня?
- Кто знает!
- Хочешь, я испеку тебе пирог? Придется блинчатый, потому что у меня
есть коробка с готовой смесью. И побольше сиропу, а сверху воткнем свечу.
Чарли проявил некоторый интерес к моим манипуляциям. Его глупейший
хвостик вел со мной деликатную беседу.
- Пекет пирог собаке, а когда собакино рожденье, думаете, знает, вот
увидят и скажут, совсем спятил.
- Если твой хвост не в ладах с интеллигентной речью, тогда слава богу,
что ты не умеешь говорить.
Пирог получился вполне приличный - в четыре слоя, пропитанный кленовым
|
|
сиропом, а сверху огарочек. Пока Чарли ел и лизал сироп, я выпил за его
здоровье неразбавленного виски. И после этого нам обоим полегчало. Но
Нарваэс оставался Нарваэсом - восемь лет! Были же люди в прошлые времена!
Чарли слизнул сироп с усов.
- Почему ты скис?
- Разучился видеть, Чарли. А когда такое случается, то боишься: уж не
навсегда ли?
Чарли встал и потянулся всем телом - сначала носовой частью, потом
кормовой.
- Пойдем, что ли, прогуляемся вверх по тропинке, - предложил он. -
Может, опять все будешь видеть.
Мы осмотрели кучу битых бутылок из-под спиртного и стали взбираться на
холм. Наши легкие возвращали холодный, сухой воздух струйками пара. Какой-то
зверь, видимо большой, прыжками удирал от нас вверх по каменистому склону, а
может, зверь был маленький, но лавину пустил вниз большую.
- Ну, что говорит твой нос? Кто это?
- Какой-то неизвестный. Пованивает мускусом. В погоню за ним я, во
всяком случае, не собираюсь.
Ночь была такая темная, что ее всю прокалывали огненные точки. На
крутом каменистом откосе мой фонарь нашел ответную вспышку. Я вскарабкался
туда, скользя и оступаясь, потерял эту блестку и снова нашел - свежий на
изломе сколок породы, а внутри вкраплена слюда. Не бог весть какое
сокровище, но все-таки приятно. Я сунул камень в карман, и мы пошли спать.
* ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *
Приступая к этому повествованию, я знал, что рано или поздно мне надо
будет заняться Техасом, и меня пугала такая перспектива. Как космонавт не
может миновать Млечный Путь, так и я не мог бы объехать Техас стороной.
|
|
Огромная Ручка Сковороды <Прозвище северной части Техаса между штатами
Оклахомой и Нью-Мексико.> просунулась далеко на север, а остальная часть
этой "сковородки" жмется к Рио-Гранде. Уж если заехал в Техас, так не скоро
оттуда выберешься, а некоторые и вовсе там застревают.
Скажу с самого начала, что, если бы мне и хотелось проехать мимо
Техаса, из этой затеи все равно ничего бы не вышло, так как этому штату я
обязан и женой, и тещей, и дядя мой там живет, и тетка, и всяких двоюродных
тоже хватает - словом, полна коробочка. И даже территориальная отдаленность
от Техаса дела не спасает, ибо Техас так и шествует сквозь наш нью-йоркский
дом и сквозь наш рыбачий коттедж в Сэг-Харборе, а когда у нас была квартира
в Париже, мы и там его видели. Техас может возникнуть в любой точке земного
шара, и тогда дело доходит до смешного. Однажды, познакомившись во Флоренции
с прелестной юной итальянкой из титулованной семьи, я сказал ее отцу:
"По-моему, в вашей дочке нет ничего итальянского. Как ни странно, она похожа
на американскую индианку". На что отец ответил: "И не удивительно. Ее дед
был женат в Техасе на индианке племени чероки".
Писатели, поднимающие проблему Техаса в своих книгах, увязают в общим
местах, и в этом смысле я не составляю исключения. Техас - это общая
направленность ума. Техас - это одержимость. И самое главное: Техас - нация,
в полном смысле этого слова. Вот вам пачка общих мест для начала. Выехав из
своего Техаса, техасец превращается в иностранца. Моя жена причисляет себя к
тем уроженцам Техаса, кому удалось вырваться из-под его власти, хотя это
|
|
верно лишь наполовину. От южного акцента она избавилась, но стоит ей
заговорить с техасцем, как он снова слышится. До ее происхождения и
докапываться не надо - оно тут, почти на поверхности.
Я изучал проблему Техаса всесторонне и в течение многих лет. И каждый
из моих выводов неизбежно вступал в противоречие с другим. Вне своего штата
техасцы, как мне кажется, немного робеют и проявляют чрезмерную обидчивость,
а это приводит к хвастовству, заносчивости и шумным проявлениям
самодовольства - то есть к тем защитным мерам, к которым прибегают
застенчивые дети. У себя дома они совсем другие. Те, кого я знаю, очень
любезны, дружелюбны, великодушны и сдержанны. В Нью-Йорке же мы только и
слышим их разглагольствования о дорогой их сердцу уникальности Техаса. Техас
единственный штат, который вошел в состав США по соглашению, заключенному в
1845 году. Право выхода по собственной воле за ним сохраняется. Техасцы
столько раз грозили нам этим, что я организовал общество энтузиастов и
назвал его "Американские друзья самоопределения Техаса". Такие шутки
действуют на них отрезвляюще - они хотят сохранять за собой право на
отделение, но подсказывать им это строго возбраняется.
Подобно большинству страстных патриотов, техасцы наделили свою родину
историей, основанной на фактах, хотя фактами не ограничивающейся. Предания
говорят о первых поселенцах как о людях выносливых, жизнеспособных, но этими
качествами их характеристика не исчерпывается. Кое-кому известно и другое: в
те славные годы, когда Виргиния была колонией, самые тяжкие преступления
карались там смертью, изгнанием в Техас и тюрьмой - именно в такой
последовательности. И кое-кто из сосланных туда, наверно, оставил после себя
потомство.
Но, с другой стороны, героическая до последней капли крови оборона
форта Аламо от полчищ мексиканского генерала Санта-Аны - это факт. Отважные
техасцы действительно вырвали свободу у Мексики, а свобода и воля священные
слова. Однако чтобы ознакомиться с непредвзятой оценкой того, что техасцы
называли тиранией, поднявшей их на восстание, надо обратиться к европейским
источникам того времени. Незаинтересованные наблюдатели считают, что нажим
велся с двух сторон. Техасцы не желали платить налоги - это первое. Второе:
Мексика отменила рабство в 1829 году, и поскольку Техас входил в Мексику, от
него требовали, чтобы он тоже освободил своих рабов. Разумеется, были и
другие причины для восстания, но эти две больше всего бросаются в глаза
европейцам, тогда как у нас в стране о них помалкивают.
Я охарактеризовал Техас как общую направленность ума, но такой
характеристики, пожалуй, недостаточно. Техас - мистика, переходящая в
религиозный накал чувств. Это подтверждается тем обстоятельством, что люди
или страстно любят его, или так же страстно ненавидят, и, как бывает со
всякой религией, мало кто решается вникать в ее суть, из страха потерять
почву под ногами, запутавшись в загадках и противоречиях, из которых она
состоит. Взгляды и оценки, сделанные с других позиций, могут мгновенно
перечеркнуть любой из моих выводов. Но вряд ли кто возьмется оспаривать мой
тезис, что Техас нечто единое. Несмотря на необъятность его территории,
разницу в природных условиях и климате между отдельными районами, несмотря
на его внутренние препирательства, грызню и раздоры, Техас силен своей
спайкой, и в этом с ним вряд ли может поспорить какая-нибудь другая часть
Америки. Богачи, бедняки, те, кто живет на Севере, и те, кто живет у
Мексиканского залива, горожане, фермеры - все они одержимы Техасом, для всех
для них Техас нечто свое, кровное, досконально изученное. Несколько лет
назад наша писательница Эдна Фербер написала роман, в котором вывела очень
небольшую группу очень богатых техасцев. Насколько я могу судить, сна не
погрешила против истины в этом романе, но весь тон его был несколько
уничижительный. И как только книга вышла, на нее ополчились техасцы всех
классов, всех состояний и всех общественных группировок. Замахнуться на
какого-нибудь одного жителя Техаса - значит навлечь на себя огонь из всех
орудий. С другой стороны, так называемые техасские анекдоты - это нечто
всеми уважаемое, любимое, и сочиняют их большей частью в самом Техасе.
Родством с первыми поселенцами-скотоводами техасцы дорожат не меньше,
чем англичане - капелькой норманской крови, текущей в их жилах. И хотя
многие тамошние семьи действительно потомки земельных арендаторов, мало чем
отличающихся от современных braceros <Батраков (исп.).>, все они спят и
видят длиннорогих бычков и пастбища, простирающиеся без изгородей до самого
горизонта. Когда человек сколачивает большое состояние на нефти или на
государственных поставках, на химическом производстве или оптовой торговле
бакалейными товарами, первое, что он делает, это покупает ранчо - самое
большое по его деньгам - и обзаводится крупным рогатым скотом. Если у
кандидата на какой-нибудь государственный пост нет собственного ранчо, у
него, говорят, мало шансов на победу. Землевладельческие традиции глубоко
укоренились в психике техасцев. Бизнесмены носят сапожки на каблуке, не
знающие, что такое стремя, а богачи, которые живут в собственных особняках в
Париже и каждый охотничий сезон ездят в Шотландию стрелять куропаток, любят
выставляться эдакими сельскими пареньками. Такое позерство легко было бы
высмеять, если бы не знать, насколько оно помогает им быть ближе к земле с
ее мощью и простотой. Они понимают инстинктивно, что земля - источник не
только богатства, но и жизненной энергии. А энергия техасцев безгранична и
обладает взрывной силой. Удачливый коммерсант, который обзавелся
традиционным ранчо, не бросает его на управляющего - я говорю о тех, кого
знаю. Он прилагает к нему руки, по-хозяйски заботится о своем скоте,
пополняет стадо. Энергия, бушующая в этом климате, жарком до умопомрачения,
сама по себе умопомрачительна. А по тамошним традициям от тяжелой работы не
отлынивают, какое бы у человека ни было состояние, большое или совсем
никакого.
Поразительная вещь - сила тенденций, закрепившихся в том или ином
обществе. Среди прочих отличительных свойств Техаса отметим его
воинственность. Техасцы так и кишат в армии США и сплошь и рядом играют в
ней доминирующую роль. Даже излюбленные там эффектные виды спорта приняли
военизированный характер. Где еще увидишь такие мощные духовые оркестры и
столько марширующих шеренг, во главе которых, покручивая блестящими
дирижерскими палочками, вышагивают костюмированные девицы? Над межзональными
футбольными матчами реет и воинская слава побед и горечь поражений, а когда
техасские футболисты играют с командой из Другого штата, они выходят на поле
с развевающимися знаменами.
Я все время возвращаюсь к разговору об энергии, пульсирующей в Техасе,
потому что уж очень явственно она дает себя знать. По-моему, ее можно
поставить в один ряд с напором динамизма, который в прежние века увлекал
целые народы на кочевье и захват чужих земель. Почва в Техасе очень
плодородна. Я почти уверен, что, не будь этого, неуемная энергия Техаса
перехлестнула бы через его границы и двинулась на завоевание новых земель.
Такая уверенность в какой-то степени подтверждается подвижностью техасского
капитала. Но теперь - во всяком случае, так было по сей день - завоевывать
идут не столько войска, сколько акционеры. Наступление техасского капитала
ощущается и у нефтяных вышек в пустынях Ближнего Востока и на новых
месторождениях в Южной Америке. Есть и другие новые острова, куда забирается
победитель-капитал: это фабрики Среднего Запада, заводы пищевых
концентратов, станкостроительные и целлюлозные предприятия. К своим
завоеваниям, вполне законным в двадцатом веке, Техас присовокупляет и
крупные издательства. Я не вывожу никакой морали из своих наблюдений, никого
не предостерегаю. Энергии необходим выход, и она всегда его отыщет.
Так было во все эпохи: лишь только богатые, энергичные и преуспевающие
нации налаживали свои дела в мире, их сразу охватывала тяга к искусству,
культуре и даже к учености и красоте. Техасские города растут ввысь и вширь.
Колледжи его завалены дарами и пожертвованиями. Что ни день, повсюду
возникают новые театры, симфонические оркестры. Эти бурные, все на своем
пути сметающие волны энергии и увлеченности, естественно, несут с собой и
неудачи, и просчеты, и даже погрешности против здравого смысла и хорошего
вкуса. А ничего не производящая братия критиканов тут же начинает всем этим
ужасаться, все осуждать, высмеивать, обливать презрением. На мой же взгляд,
важен самый факт, что такими делами кто-то занимается. Конечно, ошибки,
причем грубейшие, будут следовать одна за другой, но мы знаем из истории,
что художников всегда тянет в те места, где их ждет радушный прием и хорошее
отношение.
По своим масштабам и всему своему строю жизни Техас наталкивает на
обобщения, а обобщения эти, как правило, приводят к парадоксам: "сельский
паренек" ходит на симфонические концерты, хозяин ранчо в сапогах и выцветших
джинсах покупает у антикваров китайские нефритовые статуэтки.
С политической точки зрения Техас тоже не менее парадоксален. По
традициям и сентиментальным воспоминаниям о прошлом он Старый
Южанин-Демократ, однако это не мешает ему голосовать на всеамериканских
выборах за консервативных республиканцев, а в городские и окружные органы
власти выдвигать либералов. Мое вступительное утверждение остается в силе:
какие выводы ни сделаешь относительно Техаса, все они могут оказаться в
противоречии один с другим.
Почти со всеми краями земного шара можно ознакомиться, уточнив их
широту и долготу, изучив химию их земли, неба и воды, определив их флору и
фауну, и на том поставить точку. А есть края, где на первый план выступают
легенды, мифы, предвзятости, любовь, пристрастия или предубеждения, и это
настолько искажает картину, что вместо трезвой, объективной оценки
погружаешься в какую-то путаницу суждений, отливающих всеми цветами радуги.
Такова Греция, и таковы те места Англии, где странствовал король Артур
<Король бриттов (V-VI вв.); герой многочисленных средневековых легенд.>. И
таким краям свойственна одна особенность: они требуют личного, субъективного
отношения к себе. И в первую очередь это относится к Техасу.
Я проехал большую часть Техаса и убедился, что климат в нем неоднороден
и что в его пределах столько разных ландшафтов, рельефов, структур почвы,
сколько их наберется во всем мире, если исключить Арктику, хотя ледяное
дыхание могучего северного ветра иной раз достигает и сюда. Суровые,
уходящие к горизонту равнины "сковородной ручки" совсем не под стать
невысоким лесистым склонам и чистым ручейкам в горах Дэвиса. Богатые
цитрусовые сады в долине Рио-Гранде не имеют ничего общего с пастбищами
южных районов Техаса. Горячий, влажный воздух побережья не сравнишь с
хрустальным холодком в северо-западной части штата. А город Остин, который
стоит на холмах, среди озер, находится будто на другом конце света от
Далласа.
Всем этим я стараюсь доказать, что в Техасе нет единства - ни
географического, ни физического. Он един духом своим. Но это чувство
единства живет не только в умах техасцев. Слово "Техас" звучит символично
для всех на свете. Спору нет, легенда о техасском своеобразии часто
создается искусственно, не всегда соответствует действительности и сплошь и
рядом морочит нас романтикой, но это нисколько не умаляет его значения как
символа.
Все мои домыслы о природе понятия "Техас" приведены здесь в качестве
предисловия к нашим с Чарли разъездам по этому штату. Мне вскоре же стало
ясно, насколько сильно этот отрезок пути будет отличаться от всего нашего
путешествия. Во-первых, потому, что я хорошо знаю эти места; во-вторых, у
меня там много знакомых я родственников со стороны жены, а последнее
обстоятельство исключает объективность суждений, ибо нигде в мире
гостеприимство не проявляется с таким пылом, как в Техасе.
Но прежде чем оказаться во власти этого приятнейшего, хоть подчас и
утомительного свойства человеческой натуры, я мог еще три дня пользоваться
полной безвестностью в отличном мотеле в самом центре Амарильо. Когда мы
ехали по гравийной дороге, промчавшаяся мимо машина обдала нас галькой,
разбила большое переднее окно Росинанта, и теперь его надо было заново
застеклить. Хуже того - Чарли опять у меня расхворался. На этот раз ему было
совсем плохо, и он сильно мучился. Я вспомнил того жалкого невежду в
Спокане, которому на все было наплевать. И еще я вспомнил, какой взгляд
бросил на него Чарли - взгляд недоуменный, обиженный и полный презрения.
Врач, которого я вызвал в Амарильо, оказался совсем молодым. Машина у
него была недорогая, с откидным верхом. Он наклонился над Чарли.
- Что с ним такое?
Я объяснил. Тогда руки молодого ветеринара - опытные, все понимающие
руки - коснулись раздутого брюшка и ног Чарли. Чарли шумно вздохнул, его
хвост приподнялся, приветливо задрожал на весу и снова лег на пол. Чарли
уверовал в этого человека целиком и полностью. Мне и раньше приходилось
наблюдать такое мгновенное возникновение контактов между животным и
человеком, и должен сказать, что это весьма приятное зрелище.
Сильные пальцы продолжали ощупывать, обследовать, и наконец ветеринар
выпрямился.
- С каждым старичком такое может случиться, - сказал он.
- Это то самое, что я подозреваю?
- Да. Воспаление предстательной железы.
- Вы возьметесь его вылечить?
- Конечно. Прежде всего надо ослабить мышечное напряжение, а потом
будем лечить. Вы оставите его у меня дня на четыре?
- Какой может быть разговор? Если надо, так оставлю.
Он взял Чарли на руки, вынес его и положил на переднее сиденье своей
машины, и хвостик с кисточкой на конце забарабанил по кожаной обивке. Чарли
был доволен и спокоен, я тоже. Вот почему мне пришлось некоторое время
околачиваться в Амарильо. И чтобы покончить с этим эпизодом, добавлю, что
через четыре дня я забрал Чарли от ветеринара совершенно здоровым. Ветеринар
дал мне пилюли, которые Чарли надо было время от времени принимать в дороге,
чтобы приступы не повторялись. Да-а! Что может быть лучше хорошего человека!
Я не собираюсь особенно долго распространяться о Техасе. После
развенчания Голливуда занимаемое Калифорнией первое место отошло к штату
Одинокой Звезды <Штат Техас, на гербе которого изображена звезда.>, и теперь
его интервьюируют, его обследуют, им интересуются. Но какой бы отчет ни
составлять о Техасе, он будет неполон без описаний техасских парадных
приемов и показа тамошних богачей, которые проматывают свои миллионы на
безвкусное и безудержное бахвальство. Моя жена приехала ко мне в Техас из
Нью-Йорка, и нас пригласили провести День благодарения на техасском ранчо.
Хозяин его - наш хороший знакомый, и, когда он приезжает в Нью-Йорк, мы тоже
устраиваем парадные приемы в его честь. Называть его здесь я не стану, пусть
читатели сами догадываются, кто это такой, как им положено по традиции.
Думаю, что человек он богатый, хотя я его об этом не расспрашивал. Мы
приехали днем накануне праздника, как нас и просили, и увидели великолепное
ранчо, где было все - и водоемы, и рощи, и пастбища. Бульдозеры нагородили
там повсюду земляные дамбы для задержания воды, и в самом центре поместья
тянулась цепочка небольших животворящих озерков. В густых травах низин
паслись кровные герефорды, и когда мы проезжали мимо в облаках пыли, они
только взглядывали на нас. Велико ли это ранчо - не знаю, не спрашивал.
Дом, кирпичный, одноэтажный, стоял в тополевой рощице на пригорке, у
подножия которого запруженная речушка образовала небольшой водоем. По
темному зеркалу воды то и дело пробегала рябь - это резвилась запущенная
туда форель. Дом был комфортабельный: три спальни, при каждой своя ванная
комната с ванной и душем. Гостиная - она же и столовая с камином в дальнем
конце - была обшита мореной сосной; у ее боковой стены за стеклом стояли
ружья. В открытую дверь на кухне я увидел весь штат прислуги - солидных
размеров темнолицую матрону и смешливую девицу. Наш хозяин встретил нас и
помог внести чемоданы в дом.
Развлекательные мероприятия начались сразу. После ванны нам предложили
шотландского виски с содовой, и мы выпили его с жадностью. Затем нас повели
осматривать амбар через дорогу от дома и собачник, где сидели три пойнтера,
один из них какой-то хворый. Оттуда все проследовали к загону и наблюдали,
как хозяйская дочка объезжает весьма понятливого жеребчика, по имени
Крутозад. Потом нам показали две новые запруды, за которыми медленно
прибывала вода, и у поилок, расположенных в разных местах ранчо, мы
пообщались с только что приобретенным небольшим пополнением стада. Такое
бурное времяпрепровождение совершенно нас уморило, и мы ушли в дом немного
вздремнуть.
К нашему пробуждению с соседнего ранчо приехали друзья хозяев, они
привезли с собой большую кастрюлю тушеной говядины с фасолью под острым
соусом, приготовленной по старинному домашнему рецепту, и должен сказать,
что более вкусного мяса по-чилийски я в жизни своей не едал. Потом начали
съезжаться другие богачи, маскирующие свой имущественный статус выцветшими
джинсами и сапогами для верховой езды. Опять подали виски, завязалась
оживленная, то и дело прерываемая взрывами смеха беседа об охоте, лошадиных
скачках и о всяких скотоводческих делах. Я устроился на диванчике у
подоконника и, глядя в вечерние сумерки за окном, видел, как дикие индюшки
сходятся на ночлег к тополям. Они неуклюже взлетали на ветки, рассаживались
там кто где и вдруг как бы сливались с деревьями, и будто нет их. Я насчитал
штук тридцать таких ночлежников.
Когда совсем стемнело, оконное стекло превратилось в зеркало, и я мог
незаметно наблюдать за моим хозяином и его гостями. Они сидели в этой
небольшой, обшитой панелями комнате кто в креслах, кто в качалке, три дамы
на диване. И изощренность всей этой показухи тогда особенно бросилась мне в
глаза. Одна из женщин вязала свитер, другая решала кроссворд, постукивая по
зубам резинкой на кончике желтого карандаша. Мужчины вели неторопливую
беседу о травах, о воде и о том, что имярек купил в Англии призового быка и
на самолете доставил его домой. На них были голубые джинсы, совершенно
выцветшие и побелевшие по швам, какими вещи становятся только после частой
стирки.
Но внимание к деталям на том не кончилось. Сапоги у всех были потертые
изнутри и будто облезлые от соленого лошадиного пота, каблуки стоптанные. В
расстегнутых воротах рубашек виднелась темно-красная линия загара на шее, а
один из гостей, себя не пожалев, сломал указательный палец, и теперь на этом
пальце у него был лубок, а поверх лубка намотана полоска лайковой кожи,
отрезанная от перчатки. Наш хозяин не счел за труд собственноручно
обслуживать своих гостей у некоего подобия бара, где стояли две бутылки
виски, кварты содовой, тазик со льдом и ящик лимонада.
Деньгами тут так и разило. Хозяйская дочь, например, сидела на полу,
чистила охотничье ружье и весьма непринужденно, не боясь непристойностей,
рассказывала, как ее жеребец Крутозад перемахнул через высокую калитку
загона и нанес визит одной кобыле в соседнем округе. Она считала себя вправе
претендовать на жеребенка, учитывая родословную ее Крутозада. Это
подтверждало все, что мы слышали о легендарных техасских миллионерах.
Мне вспомнилось, как я красил однажды комнату в домике, который мой
отец построил в Пасифик-Гроув еще до моего рождения. Рядом со мной работал
нанятый подручный, и, поскольку у нас с ним не было опыта в малярном деле,
оба мы порядком перемазались. Посреди работы стало ясно, что материала нам
не хватит. Я сказал:
- Билл, сбегай к Холмену, возьми у него полгаллона краски и кварту
растворителя.
- Тогда помыться надо и переодеться, - сказал он.
- Еще чего! Сойдет и так.
- Нет, не сойдет.
- Это еще почему? А я бы и так сбегал.
И тогда он изрек мудрую и навсегда запомнившуюся мне сентенцию:
- Надо быть богачом, чтобы ходить в такой затрапезе.
Это не смешно. Это верно. И это всецело относилось к тому, как нас
принимали в Техасе. Какими же несметными богатствами надо обладать, чтобы
позволить себе столь скромный образ жизни!
Мы с женой отправились погулять, обошли небольшой пруд с форелью,
поднялись на горку. Было прохладно, и ветер дул с севера по-зимнему. Нам
хотелось послушать лягушек, а они, видно, уже закопались в тину, на зиму
глядя. Но вместе с ветром до нас донесся вой койота, и мы слышали, как
где-то мычала корова, тоскуя по недавно отнятому у нее детенышу. Пойнтеры
подбежали к проволочной сетке собачника, чихая от восторга и извиваясь всем
телом, точно игривые змеи, и даже тот, хворый, вылез из своей конуры и
удостоил нас кривой улыбкой. Потом мы постояли в высоких воротах огромного
амбара, вдыхая сладостный аромат люцерны и хлебный дух ячменного солода.
Лошади зафыркали при виде нас и стали тереться головой о перекладины загона,
а Крутозад лягнул одного своего дружка мерина, просто так, чтобы
попрактиковаться лишний раз. В тот вечер летали совы, уханьем вспугивая
добычу, и где-то вдали ритмично покрикивал козодой. Как мне хотелось, чтобы
наш Чарли-Дарли-Куцый-Хвост был сейчас с нами. Такой вечерок пришелся бы ему
по вкусу. Но он лечил свою предстательную в Амарильо и, должно быть, спал
под действием снотворного. Студеный северный ветер трепал голые тополевые
ветки. Я понял, что зима, которая все время тащилась за мной по пятам,
наконец-то настигла меня. Где-то в нашем недавнем зоологическом прошлом (в
моем-то во всяком случае) зимняя спячка была, вероятно, неизбежным фактором
существования. Иначе почему это от холодного ночного воздуха меня так клонит
ко сну? Всегда клонило, а в тот вечер особенно, и мы вернулись в дом, где
тени прошлого уже разошлись на покой, и тоже легли спать.
Проснулся я рано. Мне еще с вечера запомнилось, что снаружи, у оконной
сетки, стоят две удочки для ловли форелей. Скользя по заиндевевшей траве, я
спустился к темному пруду. На леске была готовая наживка - большая черная
муха, правда несколько потрепанная, но все еще мохнатенькая. И как только
она коснулась воды, вокруг нее все закипело, забурлило. Я вытащил