Но в это время меня вовлекли в странное предприятие. Началось все около десяти лет назад, когда мне предложили встретиться на ринге с Флойдом Паттерсоном[93].
— Какой из меня боксер... — возразил я.
— Не волнуйся, — сказали мне устроители поединка. — Ты быстр, силен, хорошо передвигаешься. Остальному тебя научат. Это будет сенсационный бой.
В то время я играл в «Глобтроттерс», и бокс меня ничуть не привлекал. Если уж я не переносил драк на баскетбольной площадке, то куда уж мне драться на ринге! Но вот в 1967 году чемпионом мира в тяжелом весе стал Мохаммед Али, и я вновь получил подобное приглашение. Бывший тренер Паттерсона взялся тренировать меня в тайне от всех и обещал, что через полгода я буду готов сразиться за звание чемпиона по боксу. Я честно признался, что встреча с профессиональным боксером вызывает у меня опасение. Я просто-напросто боюсь!
— Это хорошо, — сказал тренер. — Если бы ты был настолько глуп, что не боялся с ним встретиться на ринге, я бы с тобой и не разговаривал. Он бы тебя убил. Но с таким отношением мы, думается, можем рассчитывать на победу.
— Но я же не умею драться на ринге!
— Это понятно. Этому мы тебя научим. Мы будем натаскивать тебя на одного, определенного человека, с учетом всех его сильных и слабых сторон. Все действия Али на ринге зафиксированы на кинопленке. Мы разберем их досконально, минуту за минутой, удар за ударом. Когда ты выйдешь на ринг, ты будешь знать о нем все, а он о тебе — ничего. Ему никогда не приходилось встречаться с таким соперником. На твоей стороне рост, физическая сила и фактор неожиданности. С таким ростом ты легко сможешь держать его на дистанции. А обладая такой силой, надо будет дождаться случая нанести только один удар. Только один. И тогда — все! Гасите свет! Ты — чемпион!
|
|
Сценарий был интригующим, и я обещал подумать. Чтобы убедиться в его реальности, я связался с Джорджем Гейнфордом, прежним тренером Шугар Рэй Робинсона[94]. Гейнфорда я считал самым крупным специалистом в боксе. Он сказал:
— Уилт, кто знает, этот план может и сработать. Если только ты будешь тренироваться до потери сознания.
Мне всегда хотелось доказать, что мои способности не ограничиваются только баскетболом. К тому же мне предоставлялась еще одна заманчивая возможность: победить чемпиона в чужом для меня виде спорта.
Короче говоря, я согласился.
Начались переговоры. Бундини Браун, тренер Али, был настроен резко против этого поединка. Он даже встал на стул перед Али, чтобы показать ему, насколько сложно боксировать с человеком такого роста, как я. Через несколько дней менеджер Али наложил вето на этот поединок, и на этом, казалось, история закончилась. Но — нет! Через пару лет, в ноябре 1970 года, я получил телеграмму, которая гласила:
«Предлагаем встречу с Али за 250 тысяч долларов плюс все дополнительные права. Это будет встреча между Великим Баскетболистом и Великим Боксером».
Время проведения поединка меня не устраивало, так как его явно не хватило бы мне на подготовку, и я отказался. Через год люди Али вновь связались со мной и предложили на этот раз 500 тысяч долларов. Я согласился и подписал контракт. Копию контракта я храню до сих пор. По контракту мы должны были встретиться 21 июля 1971 года, но при одном условии: если за этот период Али отстоит свой чемпионский титул в поединке с Джо Фрэзером. Но случилось обратное: Фрэзер побил Али и стал чемпионом. Наш поединок был отменен.
|
|
Но теперь уже люди Али не отходили от меня. Они нуждались в этом разрекламированном поединке больше, чем я. Лидерам движения «Черные мусульмане» нужны были деньги Али. Чтобы уговорить меня согласиться на показательный бой с Али, они предложили мне 500 тысяч после выплаты всех налогов — неслыханное предложение.
— Не верь им, — сказал мне тогда хозяин моего клуба Джек Кент Кук. — Эта публика любит всякие темные махинации. Держись лучше от них подальше.
Тем не менее я дал согласие и после шумной пресс-конференции полетел в Хьюстон со своим юристом Аланом Левиттом подписывать контракт. Но когда я его увидел, то понял, что мой хозяин был прав. В контракте ни слова не говорилось про налоги. В нем указывалось только, что 500 тысяч (облагаемые налогом) причитается мне, а миллион — Мохаммеду. При моих налоговых обложениях это означало, что большую часть этой суммы я должен буду отдать государству. В чисто денежном выражении встреча теряла для меня всякий смысл. Тогда Али предложил поделить сумму поровну — 750 тысяч каждому. Обе стороны принялись горячо обсуждать предложение. В это время ко мне подошел Алан.
— Послушай, Уилт, — сказал он, — всю жизнь ты отдал спорту, и в нем ты добился очень многого. Люди по праву считают тебя сильнейшим баскетболистом в мире. Теперь ты хочешь за один вечер погубить свою, таким трудом завоеванную репутацию. Ведь Али может выставить тебя на посмешище.
Я хотел оборвать Алана, но он продолжал:
|
|
— Знаю, знаю... Ты сильный, настойчивый, с железной волей и упорством. Может быть, тебе и повезет и Али пропустит твой единственный удар и будет нокаутирован. Но может быть, и нет. Он — профессионал в боксе, такой же, как и ты в баскетболе. Бокс — его профессия, а не твоя. Представь себе, что Али вышел играть с тобой в баскетбол, потренировавпшсь для этого всего шесть месяцев. Он же будет клоуном на баскетбольной площадке, посмешищем, не более этого. Теперь ты хочешь стать таким же клоуном на ринге. Не надо, Уилт!
Алан выразил словами мои опасения, в которых я боялся себе признаться. Я готов был к физическому поражению, но не к моральному.
Прошло время, и — такова уж, наверное, человеческая природа — иногда я испытываю сожаление от того, что этот поединок не состоялся. Победить Али да еще стать участником соревнований по десятиборью на олимпиаде — вот чего мне всегда хотелось добиться. Ведь я мог бы стать победителем и по боксу, и по десятиборью. Но вот смог бы или нет — этого никто уж не узнает.
Глава XIV
Следующий сезон был знаменательным в моей жизни, потому что я наконец добился исполнения еще одного желания — у меня появился свой дом. Я построил его в прекрасном районе, в горах Санта-Моника, в 7 милях от океана и в 12 милях от центра Сан-Франциско. Архитектурный принцип мы позаимствовали у Фрэнка Ллойда Райта. Мой дом представляет собой переплетение равнобедренных треугольников: комнаты, камин, балкон, стол, ванная, даже входная дверь — все равнобедренные треугольники. Мне кажется, что принцип треугольника расширяет пространство. В таком доме дышится свободнее, здесь нет ощущения, что ты заточен в прямоугольную коробку. Когда я решился строить дом, я поставил перед архитектором и дизайнером задачу: построить такой дом, в котором бы я чувствовал себя просторно, а не придавленным, но в то же время, чтобы и мои друзья не чувствовали себя карликами. «Я хочу, — сказал я, — чтобы у моих друзей, особенно если они низкого роста, не появлялось ощущение «мальчика-с-пальчика» в гостях у великана». За свою жизнь я привык к обычным размерам и счел разумным соблюсти их и в моем доме, а не принуждать моих гостей и друзей приспосабливаться к жилищу великана. Единственное, что выдает присутствие высокорослого хозяина, — это высокие дверные проемы.
Я очень горжусь своим домом и очень к нему привязан. Во многом мой дом — это я сам, это выражение моих надежд, чаяний и свершений.
Это не жилище для Гаргантюа, как считают те, кто никогда моего дома не видел. Да, дом большой — в нем 16 комнат, но их размеры несколько меньше обычных. Небольшого размера и спальни для гостей. Так уютнее. Цвета в доме теплые — все оттенки коричневого и бежевого. Мебель, кроме одного громадного кресла в углу, обычных размеров. Я предупредил дизайнеров: «Ко мне в гости будет заходить мой друг Уилли Шумейнер[95], и мне бы не хотелось, чтобы он чувствовал себя здесь карликом».
Только одна комната большая. Это моя спальня. Дом представляет собой двухэтажную пирамиду, так вот почти весь второй этаж занимает она. Высота спальни — 14 футов, кровать — восемь на девять футов. Оборудование душа установлено таким образом, чтобы я мог как следует вымыться — мне надоело принимать душ в спортивных залах, где я с моим ростом мог рассчитывать на омовение лишь нижней части тела.
Чаще всего мне приходится выслушивать два вопроса: «Ты не чувствуешь себя одиноко в таком большом доме?» и «Зачем холостяку такой дом?»
Мне кажется, оба вопроса одинаково глупы. Почему в просторном доме ты должен чувствовать себя одиноким, а в тесной комнатушке нет? Одиночество — это состояние психологическое, а не физическое. Я часто чувствовал себя совершенно одиноким, когда находился среди людей, и думаю, что большинство испытывало нечто подобное. И вот еще один вопрос: «Почему ты не женишься и не обзаведешься семьей?»
Честно говоря, я не знаю, как ответить на этот вопрос.
В семье Чемберленов никто не торопился с женитьбой. Мой брат Оливер женился в 28, другой брат, Уилберт, все еще холостяк в свои 40 лет. Будет ли у меня жена — не знаю. Главная причина моей холостяцкой жизни — это то, что я еще не нашел подходящей женщины. Найду ли вообще — не знаю. Может быть, я боюсь связать свою жизнь с другим человеком, может быть, я боюсь, что в супружестве мои недостатки станут чересчур заметными.
Хотя меня и считают бесшабашным холостяком, презирающим супружескую жизнь, но я не понимаю супружескую неверность. Я убежден, что, раз уж человек дал клятву верности другому человеку, он должен ее хранить. Я таких клятв не давал. Еще ни разу я не сказал девушке: «Я люблю тебя». Может быть, с возрастом я изменюсь...
Женщин привлекают во мне моя слава, цвет кожи, рост и деньги. Это я прекрасно понимаю и ничего не имею против, когда речь идет о первом знакомстве. Но если мы уже узнали друг друга — а для нее только эти качества и остаются главными, — то для меня все кончено. Большинство людей поначалу не замечают самого главного в человеке — его порядочности, ума, доброты. Вначале замечают только то, что лежит на поверхности: внешность, обаяние, чувство юмора или шикарную машину. Но затем все это должно отойти на задний план. Я хочу встретить человека, который был бы мне интересен и дорог.
Моя холостяцкая жизнь дает много пищи для досужих домыслов. Моих друзей, особенно белых, почему-то волнует вопрос, с кем я встречаюсь. И такой интерес вызван, я думаю, мифом о страсти черных к белым женщинам. Я встречался с женщинами разного цвета кожи, но, возможно, белых среди них было больше по простой причине: я живу в Америке, где белые составляют большинство. Живи я на Марсе, то, очевидно, чаще всего встречался бы с марсианками. Я побывал в разных странах: во Франции, в Испании, Италии... Так что, я везде должен разыскивать только негритянок? Потому что я сам негр?
Я очень ценю культурные традиции японцев и евреев, но мне не нравится их кастовость, особенно у евреев. Айк Ричман и доктор Лорбер, мои друзья из Филадельфии, образованные и культурные люди, вроде бы начисто лишенные расовых предрассудков. Я иногда поддразнивал их, предсказывая, что их дочери непременно выйдут замуж только за «порядочных евреев», что немало их возмущало. Но ведь именно так и случилось. Айк терпеть не мог никаких проявлений расовых предрассудков. Но когда он, питая ко мне отеческие чувства, знакомил с девушкой, она почему-то всегда оказывалась негритянкой.
Интересно, что с начала 70-х годов в этом вопросе произошли любопытные перемены.
Раньше, когда негра видели с белой девушкой, ему завидовали. Белая девушка была осязаемым символом его успеха в жизни. Теперь же — наоборот. Большинство негров утверждают, что раз ты негр, то обязан встречаться только с негритянкой, чтобы доказать всем, как ты гордишься своим цветом кожи. Но мне наплевать на цвет кожи. Женщина должна быть привлекательной, интересной, начитанной, а что касается цвета, то пусть она будет белой, черной, красной, желтой, хоть зеленой.
Я получаю немыслимое количество писем от поклонниц, и многие из них настолько бессмысленны, что не заслуживают ответа. Я всегда избегал «болельщиц», хотя каждая спортивная звезда имеет их в избытке. Для таких поклонниц главное — оповестить всех и вся о том, что они виделись со своим кумиром и говорили с ним. Конечно же не только женщин влечет к спортивным звездам и другим знаменитостям. Мужчины страдают такой же слабостью. У меня было немало «друзей», которые пытались использовать мою дружбу и имя в корыстных целях. Поэтому я и стал таким недоверчивым. С возрастом трудно заводить новых друзей, а мне так особенно сложно — чересчур часто меня предавали, чтобы я мог доверять кому попало.
Глава XV
В середине лета я узнал, что Джек Кент Кук уволил нашего тренера Джо Муллани. Эта новость поразила меня.
Мне нравился Джо, и я считал, что со своими тренерскими обязанностями он справлялся успешно, особенно если учесть все трудности, с которыми ему пришлось столкнуться. Ему досталась в наследство команда, раздираемая противоречиями. Он надеялся работать с командой, в которой играли три суперзвезды. Но из-за травм Джерри Элджин и я сыграли в стартовом составе всего лишь 13 из 200 игр, проведенных командой «Лэйкерс». Несмотря на это, команда одержала внушительное количество побед, и Джо дважды приводил ее к финалу чемпионата НБА, чуть было не завоевав звание чемпиона.
Как и стоило ожидать, увольнение Джо спортивные журналисты тут же приписали мне. Они говорили, будто я поставил ультиматум Куку: «Или я, или Муллани». Но Кук не тот, кого можно запугать ультиматумом. Это сильный, волевой человек, который сам принимает решения и не слушает ничьих подсказок или предложений. А самое главное, я любил и уважал Джо, и мне его не хватало. Джо вскоре позвонил мне и сказал, что он ждал этих сплетен и что он по мне тоже скучает.
Мне было очень жаль расставаться с Джо, но, честно говоря, это чувство прошло, как только я узнал, что ему на смену пришел Билл Шарман. С таким тренером можно было рассчитывать на победный сезон, хотя большинство говорило обратное. Джерри, Элджин и я считались по баскетбольным меркам стариками. В стартовом составе кроме нас были Хэппи Хэйрстон, нападающий, неплохо играющий под щитом и в отрыве, но часто выбывающий из игры по персональным ошибкам; Гэйл Гудрич, атакующий защитник, который в прошлом году набирал в среднем по 17,5 очка за игру, но играл нестабильно, злоупотребляя индивидуальной игрой; Джим Макмиллан, подающий большие надежды новичок, у которого, однако, еще не хватало опыта. Мы рассчитывали также на великолепного снайпера Флинка Робинсона, на быстрого и юркого Кейта Эриксона. Но в целом, считали эксперты, наш состав не шел в сравнение с могучей командой «Милуоки Бакс» — чемпионами прошлого года и опытной, высокотехничной командой «Нью-Йорк Никc».
Билл Шарман начал с того, с чего должен начинать любой хороший тренер, — с бесед. Каждого он посвящал в свои планы, касающиеся тактики игры (как коллективной, так и индивидуальной). Он внимательно выслушивал все наши замечания и советы об улучшении игры команды. Билл считал, что мышцы наделены «памятью» и функционируют лучше всего тогда, когда «помнят», что они делали последний раз. Поэтому Билл считал необходимым тренироваться каждый день, даже в день игры — неслыханная практика в НБА. В день игры он устраивал короткую тренировку, минут на тридцать, для того чтобы, как он говорил, мышцы не «забыли», что им предстоит делать в этой игре.
Меня больше всего беспокоила тренировка в день игры, так как она начиналась в 11 часов утра, время, в которое я привык только вставать с постели. С детства я страдал от бессонницы. В профессиональном баскетболе бессонница стала у меня хронической. Перед игрой я обычно обедал в четыре часа дня, поэтому после игры я всегда чувствовал зверский голод. Но до гостиницы или своего дома я добирался только к полуночи. И тогда я мог поужинать, а поскольку мой ужин в три или четыре раза превосходил ужин нормального человека, то заканчивал я его где-то к двум часам ночи. Засыпать на полный желудок я не мог, поэтому бодрствовал до четырех-пяти часов утра. Только тогда я засыпал. Теперь пришлось отказаться от всего этого. Чтобы успеть на тренировку в 11 часов утра, я должен был вставать в девять, а это означало всего лишь четыре или пять часов сна. Такая перспектива меня не радовала.
— Послушай, Уилт, — сказал мне тогда тренер — я прошу тебя попробовать. Если не получится, постараемся что-нибудь для тебя придумать. Но ты понимаешь, что я не могу делать для тебя исключение. Это плохо скажется на моральном духе команды.
С этим трудно было не согласиться.
Методика работы Билла принесла фантастические результаты. Для «Лэйкерс» то был лучший сезон. Команда добилась рекордного количества побед в истории НБА, рекордной беспроигрышной серии в истории НБА и наконец стала чемпионом.
Наша работа на тренировках была логически обоснованной и хорошо скоординированной тренером.
— Я исповедую только быстрый баскетбол, — сказал он нам. — Для меня бег, быстрые передвижения, быстрый отрыв — основа игры.
Быстрый баскетбол любил и я. Концепции Шармана вскоре вселили в нас энтузиазм. Достаточно сказать, что с ноября по январь мы победили в 33 играх кряду, не проиграв ни разу! В этих играх Элджин Бэйлор не участвовал: ему уже было 37 лет. Билл Шарман знал, что играть в каждом матче он не сможет, и поэтому предложил Элджину расстаться с баскетболом. Элджин объявил о ' своем уходе, и его место занял Макмиллан. В тот же день я стал капитаном «Лэйкерс». Мы не просто побеждали в одной игре за другой — мы выигрывали с разрывом в 20 очков и более. В декабре мы установили рекорд НБА, победив 21 раз подряд. В конце декабря беспроигрышная серия стала равна 26 победам — абсолютный рекорд для всех командных видов спорта. Но, как известно, всему, в том числе и победам, наступает конец. В январе во встрече с «Милуоки Бакс» мы потерпели поражение, которое и завершило нашу беспроигрышную серию из 33 побед. В тот год мы побили все возможные рекорды, которым только ведут счет: больше всех побед дома и на выезде, больше всех побед подряд, меньше всех поражений, больше всех побед со счетом, превышающим 100 очков, и т. д. На нашем счету было 69 побед и 13 поражений — новый рекорд, превышающий результат моей команды «Филадельфия-76» (68 и 13), который она установила в сезоне 1966/67 года. Меня часто просили сопоставить эти две команды, за которые я играл в разное время. Хотя сравнивать команды и игроков разных лет всегда несправедливо, но все-таки, мне кажется, «Филадельфия-76» была сильнее. У нее был более сильный центровой — я был тогда на пять лет моложе. Нападающие «Филадельфии» Билли Каннингэм, Чет Уолкер и Люк Джексон превосходили тройку нападающих «Лэйкерс», хотя атакующие защитники «Лэйкерс» Джерри Вест и Гейл Гудрич были в паре, конечно же, сильнее защитников «Филадельфии». Да к тому же раньше играть в НБА было труднее. Пять лет назад в чемпионате НБА участвовало только 10 команд, теперь их стало 17, и талантливые игроки были разбросаны по всем этим командам, в результате чего появилось больше слабых команд. В 1967 году от любой команды можно было ждать победы или поражения, только две — «Филадельфия-76» и «Бостон Селтикс» — стояли на голову выше других. Сейчас же в НБА появилось так много слабых команд, что любая приличная команда в играх с ними добивалась фантастических результатов.
«Лэйкерс», однако, прекрасно провела финальные игры с сильнейшими соперниками. Мы нашли способ, как избавиться от риска проиграть в последней, седьмой, игре серии — это выигрывать досрочно!
Я всегда говорил, что ни одна, даже самая сильная команда не становится чемпионом без определенной доли везения. В тот год спортивное счастье сопутствовало нам во всем. Вот один пример. Во второй финальной игре с командой «Милуоки Бакс» счет к концу матча был 133:132. И когда до конца игры оставалось несколько секунд, Уолли Джонс и Карим Абдул-Джаббар вынудили Джерри выпустить мяч из рук, мяч покатился к средней линии, и стоило мячу пересечь ее, как игроки «Милуоки» получали возможность для последнего броска по кольцу. Но мяч по какой-то превратности судьбы попал в судью и отскочил опять к Джерри. Сколько раз слепой случай лишал меня звания чемпиона! Но тогда, в 1972 году, все было наоборот — удача сопутствовала нам во всем. Конечно же команда «Лэйкерс» в тот сезон была явно сильнее других и должна была победить, но спортивное счастье еще никому не мешало. В четвертой встрече финальной серии в Нью-Йорке, когда счет матчей был 2:1 в нашу пользу, нам нужна была победа. Тогда о результате пятого матча, который проводился дома, в Лос-Анджелесе, можно было не беспокоиться. К этой игре у меня обострились боли в руках. Несколько лет назад у меня был перелом кости правой руки, и перелом давал о себе знать, а совсем недавно я сломал сустав среднего пальца на левой руке. В матче с «Нью-Йорк Никc» боль в правой руке усилилась, и я не мог играть в полную силу. А в конце первой половины игры, когда я в высоком прыжке пытался блокировать бросок, Хэйрстон оказался передо мной, и я свалился на него, ударившись об пол головой и правой рукой. Боль стала невыносимой. К тому же я получил пятое персональное замечание. Меня нередко обвиняли в том, что я делал все, чтобы избежать удаления по фолам, дабы сохранить свой рекорд в неприкосновенности. Да, я горжусь тем, что мне ни разу не пришлось покинуть площадку по персональным ошибкам, но никогда я не приносил качество своей игры в жертву. Каждый, кто хоть немного разбирается в баскетболе, знает, что единственным, самым рискованным маневром в игре является блокировка броска — блокирующий рискует получить персональное замечание, что особенно опасно в заключительной фазе игры. В игре с командой «Нью-Йорк Никc» я блокировал пять бросков в последних 10 минутах игры, несмотря на пять фолов и две распухшие, переломанные руки. На последней минуте я забросил оба(!) штрафных броска, которые вывели нас вперед — 99:98. После игры врачи пришли вначале к заключению, что у меня серьезное растяжение, но наш доктор Керлан поставил другой диагноз: перелом. Играть мне в пятом матче нельзя, сказал он. Как же, так я и послушался! Я ведь знаю, что если бы доктора подписали заключение, что у меня сломаны обе руки переломан череп, что у меня сердечный приступ и вытек один глаз, то все равно в случае поражения из меня сделают козла отпущения.
Вернувшись домой из Нью-Йорка, я стал отмачивать руку. Около 30 часов я провел за этим занятием, но согнуть или сжать правую руку не мог. Накануне матча я всю ночь то прикладывал лед к руке, то убирал. Я не знал, смогу ли участвовать в игре. Замораживать руку было нельзя: она бы онемела — какая уж тут игра с мячом! Доктор Керлан наложил бандаж на обе руки, так что теперь они напоминали перебинтованные руки боксера, перед тем как ему надевают перчатки. И тут вопрос стал передо мною ребром — играть или не играть? Доктор бросил мне мяч, и я поймал его, нет, скорее зажал между своими «варежками». Затем я бросил мяч обратно, вернее, оттолкнул его от себя. Но все-таки справился. «Буду играть!» — сказал я тренеру. Мои товарищи зааплодировали, и это подбодрило меня. Только бы не подвели руки!
Начало игры было удачным. На первых минутах, не давая ньюйоркцам опомниться, мы вышли вперед — 10:0. Это несколько разрядило для меня обстановку. Однако к концу первой четверти счет стал 26:24, а к перерыву сравнялся — 53:53. В третьей четверти мы вновь вырвались вперед и уже до конца игры не выпускали инициативы, победив со счетом 114:100.
Честно говоря, мученических жертв я не приносил. Как только началась игра, я забыл и о боли, и о бинтах, и обо всем на свете. Я играл ради победы. Несмотря на мое жалкое состояние, я провел на площадке 47 минут из 48-ми, забросил 10 мячей с игры (из 14 бросков), набрал 24 очка, сделал 29 подборов и успешно сдержал своего подопечного Джерри Лукаса[96], который, играя против меня, смог набрать всего лишь 14 очков и забросить пять мячей с игры (из 14).
После матча на меня напал неудержимый смех. Победители всегда смеются. А мы — победители! Мы — это команда «Лэйкерс», мы — это и я, Уилт Чемберлен. Меня признали самым ценным игроком чемпионата и вручили в качестве приза машину. В тот сезон успешная игра в защите предопределила наш успех. Билл Шарман заслуживает добрых слов за то, что сделал из меня защитника высокого класса, и это помогло мне нейтрализовать такого прекрасного баскетболиста, как Карим. Победить в этой дуэли мне помогли и опыт, и сила, и выносливость, и еще решительность, и воля, которых так не хватало Кариму. Нашим успехам мы конечно же обязаны и бывшему тренеру Джо Муллани. Именно он акцентировал внимание на моей игре в защите, именно он показал мне, как нейтрализовать Карима. Подбор ровного, сильного состава игроков нашей команды был также заслугой Муллани, но, к сожалению, ему было не суждено пожать плоды своих трудов. Я не приуменьшаю роли Билла Шармана — именно он привел кашу команду к победе. Но работа тренера на профессиональном уровне довольно специфична. Основа основ любой тренерской работы — это разучивание азов игры. Но в НБА азам баскетбола не учат. Шарману, например, и в голову не придет учить Джерри ведению мяча. Как и большинство тренеров НБА, Шарман выполняет скорее функции руководителя и координатора, нежели тренера, и, как у любого руководителя, результат его работы зависит от того наследства, которое он получил от своего предшественника. Кстати, ассоциация игроков НБА уже дебатировала вопрос о том, считать ли тренера членом команды или членом руководства. Ассоциация решила, что за финальные игры тренеру должна платить администрация. Раньше тренер получал свою долю от той суммы, которая причиталась игрокам. Так и мы по совету представителя этой ассоциации исключили тренера из списков игроков и разделили причитающуюся нам сумму на 12, а не на 13, что, конечно, не могло не вызвать недовольства тренера.
После победы на чемпионате друзья стали советовать мне распрощаться со спортом. Ты всего добился, говорили мне, чего же еще тянуть... На моем счету к этому времени было 64 рекорда НБА — неслыханный результат. Я устанавливал рекорды во всех поддающихся учету параметрах игры, от результативности до голевых передач и игрового времени. Шесть раз меня признавали самым ценным игроком чемпионата. Я был капитаном и лидером двух команд — чемпионов НБА. Что еще оставалось для меня в баскетболе? Конечно же и я сам подумывал об уходе. Но после такого напряженного сезона мне хотелось отдохнуть, а стоило только объявить об уходе из профессионального спорта, как покоя не жди — я бы подвергся нападению целой орды антрепренеров всех сортов, которым не терпелось эксплуатировать мое имя, мое время и деньги. Я не хотел торопиться. А когда пришло время решать, было уже поздно — наступил следующий баскетбольный сезон. Правда, я настоял на том, что это будет мой последний сезон, и поэтому подписал контракт не на несколько лет, а всего на год.
Все лето я играл в волейбол по 10-12 часов в день. Сезон я начал в прекрасной форме. Первые три игры я провел на площадке от начала до конца, набирая в каждой игре двузначные цифры очков и подборов. Команда стартовала посредственно, большинство игроков страдали от травм. В НБА, как я уже говорил, было много откровенно слабых команд, центровые которых не брезговали ничем, чтобы остановить меня, и я боялся потерять контроль над собой. Но, несмотря на это, я ни разу не выбыл из игры по фолам. Я горжусь своим рекордом. Мне платят за игру, а не за то, что я отсиживаюсь на скамейке. Я пытался выработать свою тактику борьбы с фолами. Так, я предпочитал бросать мяч сверху, с прогибом назад. Если бы я прыгал вертикально вверх или вверх и вперед, по направлению к корзине, то мой опекун оказывался передо мной, и судья, охраняя бедного спортсмена от «большого Уилта», объявлял мне персональное замечание за нападение на игрока. То же самое случилось и с броском сверху двумя руками — я должен был хоть один раз ударить мячом об пол, чтобы вызвать своего опекуна на какие-то действия, иначе персональное замечание получил бы я. В защите фолов избежать еще труднее, чем в нападении. Билл Рассел, например, 24 раза выбывал из игры за свою карьеру, то есть в среднем дважды в год. Он получил на 30 процентов фолов больше меня. Основная причина — это различный подход к блокировке бросков. У Билла чувство времени было чрезвычайно тонким. Он предугадывал начало броска, молниеносно реагировал на него и отбивал мяч тебе назад, в лоб. Но иногда он ошибался и получал персональное замечание. У меня не было такого чутья на бросок, но я был быстрее и прыгал выше, поэтому я реагировал на мяч, а не на действия человека.
В тот сезон в одном из матчей я 19 раз блокировал броски соперников — неплохая работа. А за день до этой игры со мной произошел такой случай. Мы выступали в Чикаго, и я торопился домой, но, как назло, вылет откладывали и откладывали. Я не находил себе места. Проходя мимо чиновников авиакомпании ТВА, я услышал, как один сказал другому: — Зачем их досматривать? Это же баскетболисты команды «Лэйкерс». Можешь о них не беспокоиться.
И черт меня дернул встрять в этот разговор.
— Да? — сказал я. — Я бы на вашем месте побеспокоился. Если бы у меня был пистолет, то кого-нибудь из вашей авиакомпании я бы пристрелил на месте.
Когда мы наконец сели в самолет, меня вдруг вызвали из самолета и сказали, что меня хочет видеть представитель ФБР.
— Это еще зачем?
— Кто-то сообщил, что у вас есть оружие и вы собираетесь угнать самолет.
— Зачем мне оружие? Я и так, если встану на цыпочки, могу с земли стащить ваш самолет с неба.
Но юмор остался непонятым.
— Пока ФБР не разберется, вы не полетите.
Я разозлился и послал чиновника, самолет, ФБР, авиакомпанию куда подальше, бросился в самолет, схватил свои пожитки и улетел самолетом другой компании в Филадельфию.