Стояли пятидесятиградусные морозы. Он промерз, устал, и домашнее тепло показалось ему раем. На кухне топилась печь. Ясин покуривал, греясь у огня в ожидании ужина.
— А у нас гостья, — сказала хозяйка, накрывая на стол.
Из комнаты вышла Марта Сергеевна. Она подошла к нему с такой открытой улыбкой, что он не мог не улыбнуться тоже.
— Рада видеть вас.
— Благодарю. Я никак не предполагал...
— Да вот, бросила все, решила навестить друзей.
Ясин провел рукой по небритым щекам:
— Извините, я в таком виде...
— Какая ерунда. Все нормально, вы же с дороги.
За столом Марта была весела, и остальным передалось ее настроение. Потом она читала стихи своего любимого Блока:
Мгновенье — в зеркале старинном
Я видела себя, себя...
И шелестела платьем длинным
По ступеням — встречать тебя.
И жали руку эти руки...
И трепетала в них она...
Но издали летели звуки:
Там... задыхалась тишина...
На другой день Марта и Ясин расстались. Часть пути ехали вместе, но молчали, разговор как-то не получался. И это было тягостно обоим. Еще вчера они вроде потянулись друг к другу, и вот...
Ясин представил неуютность своего жилья и опять подумал о том, что прошедший вечер лишь мгновение радости... Надо скорей отрешиться от этих мыслей, иначе потом будет совсем тяжко.
— Но вы все же заходите ко мне. Хоть посмотрите, чем живу... — прервала молчание Марта.
И в ее тоне ему послышались нотки грусти и сожаления.
Больше они не виделись: вскоре мужа Марты перевели в дальнее управление, и она уехала с ним.
А Ясин все вспоминал ее. У них было всего две встречи, но они всколыхнули в нем чувства, которые, думал он, никогда уже не доведется ему испытать.
И вот год назад Ясин снова встретился с Мартой Сергеевной. От знакомых он слышал, что она давно разошлась с мужем и живет в Москве одна.
Это известие взволновало его, он все чаще вспоминал Марту и их короткое знакомство. Наконец раздобыл адрес и написал письмо. Она отозвалась.
Теперь общение с Мартой стало для него потребностью, хотя отношения их не определились. Он часто виделся с ней, но страшился быть навязчивым, лишиться ее дружбы. Каждый раз при встрече собирался сказать ей о самом важном и все не решался. Ведь Марта считала, что художник не должен обременять себя семьей.
Сейчас, когда Марта далеко от него, Ясин утешает себя, вспоминая выражение ее глаз, слова, сказанные при прощании:
— Пусто без вас будет... вроде уж привыкла...
Он решился лишь на один вопрос:
— Вы не отвыкнете от меня?
Марта отрицательно покачала головой.
— И никаких изменений не произойдет в вашей жизни?
— Нет... этого со мной не случится...
Спустя два месяца после отъезда из Магадана Ясин и Анохин пришли в Ямск, в прошлом русский форпост на северо-востоке. Здесь искони жили эвенки и якуты.
Моросил мелкий дождь. Путники остановились в доме пастуха. Хозяин находился со стадом на побережье, дома были жена и малыши.
Гости сходили в баню, потом с аппетитом поели оленины и пирогов. После небольшого отдыха им нужно было переправиться через лиман к метеостанции, откуда их захватит катер в Магадан.
День, когда они вышли из Ямска, был солнечный. Лиман, шириной в девять километров, начинался вблизи поселка. Во время отлива вода уходила из него и можно было свободно переправляться пешком или на лошади.
Им дали низкорослую якутскую лошаденку, на которую навьючили ящики с геологическими материалами. Основная партия еще оставалась в тайге. Местные жители объяснили, что в пути надо держаться ближе к маленькому острову Буяну — там крепкое дно, нет ила.
Зеркальными осколками поблескивали остатки воды. Анохин негромко напевал. Потом замолк и шагал сосредоточенный. Он первым нарушил молчание:
— Мне кажется, Дмитрий Васильевич, что с вами рядом шагает новый человек. Многое вижу яснее, только вот жаль, что несколько лет впустую пролетели. Слишком много было во мне суетности. Все, буквально все в городе отвлекало меня от работы. А ведь так ничего не добьешься. Нельзя распыляться. Я теперь решил во что бы то ни стало жить иначе. Ради большой цели необходимо отметать с пути все незначительное. Вы очень мне помогли осознать все это, Дмитрий Васильевич...
Ясин отозвался не сразу:
— Плохо, что условия работы и жизни вашей останутся прежними. Боюсь — вернетесь и снова попадете в замкнутый круг.
— Вы не верите в мои силы?
— Трудно вам будет.
Понемногу дно становилось все илистее, идти стало тяжело, лошадь начинала вязнуть. Наконец они поняли, что сбились с пути, попали в беду. Окончательно завязнув, лошадь стала клониться на бок. А в ящиках были материалы, результаты работы партии. Подставив плечо, Анохин пытался удержать лошадь, но его ноги засосало, и он упал в ил.
Собрав все свои силы, Ясин помог лошади выбраться, отвел ее от опасного места и подошел к Анохину, который уже барахтался в жидком вязком иле — тянули вниз винчестер, дробовое ружье и полевая сумка. Ясин просунул руки ему под мышки и рывком выдернул из ила. Они еще долго выбирались из этого проклятого места. Держались ближе к острову, и Анохина, как и в бухте Гертнера, пугала линия временно отхлынувшего в отлив моря. Оно, казалось, было совсем близко. Ясин тоже время от времени посматривал в сторону моря.
К берегу подошли вконец обессиленными. Анохин повалился на траву, раскинув руки. Ясин прилег рядом. Поглядев друг на друга, рассмеялись: хороши! Лица и одежда — все в грязи.
По прибрежному склону к ним бежали люди. Они забрали лошадь, поклажу, отвели путников в дом.
Катер пришел только на пятый день. За это время Анохин с Ясиным отдыхали, читали, ходили в тундру за грибами. Павел проникся еще большим уважением к Ясину, увидев его силу, находчивость, бесстрашие.
День отплытия выдался ясным. Проходили мимо выступавших из воды островерхих скал, потом мимо заповедника сивучей. Некоторые животные безбоязненно выныривали из воды прямо рядом с катером.
Путешествие по морю было настоящим отдохновением после утомительных переходов и комариного ада. Анохин делал в альбоме карандашные наброски членов команды. Наконец прибыли в Магадан и оттуда оба — и Анохин и Ясин — вылетели в Москву.
АВАРИЯ
С утра можно было надеяться, что погода прояснится надолго. Небо было ярко-голубым, без единого облачка. На крыше дома по-весеннему ворковали голуби. За окном звенела капель.
Эти звуки отвлекли внимание Бурмина от бумаг, разложенных на столе. В звуках падающих капель еще не было ритма — они слишком спешили. Бурмину нравился этот веселый разнобой, это предчувствие обновления.
Но среди дня неожиданно небо снова затянули тучи и повалил мокрый снег. Чтобы заглушить досаду на скверную погоду, Бурмин попытался утешить себя нехитрым рассуждением: «Даже лучше, от работы не отвлекает».
Следователю Бурмину за тридцать. Он кажется несколько медлительным и немногословным. Голос его звучит приглушенно, и собеседники обычно видят в этом расположение к задушевной и обстоятельной беседе.
Сейчас он в своем кабинете разбирал документы, поступившие с Петровки.
При расследовании квартирной кражи у одного «мелкого коллекционера», как тот сам себя называл, работники уголовного розыска обнаружили в найденных вещах три ценные картины, украденные несколько лет назад из запасников периферийного музея. Коллекционер не заявил о краже, это сделала тайком от мужа его жена, у которой воры похитили дорогую шубу и золото. В этом деле появились улики, подтверждающие предположение о сбыте произведений искусства за границу.
Бурмин подошел к репродукции, приколотой кнопками к книжной полке. Это было «Избиение младенцев в Вифлееме» Питера Брейгеля. Изображенная сцена состоянием погоды словно перекликалась с сегодняшним днем. Такие же пропитанные влагой дома, деревья, одежда людей. Маленькие фигурки, рассыпанные по заснеженной площади средневекового поселка. На первый взгляд они казались забавными: их позы и разноцветная одежда создавали представление о веселой ярмарке. Но при ближайшем рассмотрении сценки оказывались драматичными — на толпу наступал строй конников, ощетинившийся лесом пик. Люди были беспомощны перед организованной силой, и никакие мольбы не могли остановить солдат. Воин постарше тащил гусей, не обращая внимания на вопли женщин. Справа толпа жителей обступила именитого представителя местной власти, ища у него защиты, а он, сидя на коне, всем видом выражал равнодушие, беда сограждан его мало трогала. Слева осанистый конник, видно, из знати, настигал молодую женщину. Люди кричали, молили о помощи...
Звонок телефона прервал размышления Бурмина. Звонил полковник Шульгин. Его голос звучал суховато:
— Так вот, Владимир Михайлович, поедешь со мной. Это здесь, в городе. Спускайся к подъезду.
Бурмин спустился вниз, обождал, пока Шульгин отдавал распоряжение сотрудникам. Они выехали на Садовое кольцо, свернули на Брестскую, затем на Лесную улицу. По пути Шульгин объяснил:
— Там авария. Грузовая столкнулась с такси. Водитель такси и пассажир погибли. Пассажир — турист из ФРГ. Завтра кончается срок пребывания его группы в Москве. Тебе придется за сутки опросить многих.
— А как же с делом о церковной краже?
— Придется передать другим. Здесь же, несомненно, дело серьезное, поработать придется... сообщили, что в вещах туриста обнаружили драгоценности.
«Так ведь я не ювелир, — подумал Бурмин, — работы и так уйма...»
— Да ты раньше времени не дуйся, — словно угадав мысли Бурмина, сказал Шульгин. — Уточняю: не просто драгоценности, а ценные произведения искусства.
— Понятно, — примирительно кивнул Бурмин.
На месте аварии снег смешался с бензином и кровью. Погибшие лежали в медицинской машине. Шульгин и Бурмин заглянули туда. Санитар откинул простыню, закрывавшую лица. Шофер совсем молодой, в углу рта застыла струйка крови. Пассажир — мужчина лет шестидесяти, седой, коротко остриженный. С носилок свесилась рука, на ней широкое обручальное кольцо.
Возле разбитых машин хлопотали сотрудники ГАИ. Наряд милиции оцепил это место. Регулировщик в нетерпении подгонял замедлявшие ход машины. На тротуаре сгрудились пешеходы.
Шульгин окликнул Бурмина:
— Пошли посмотрим вещи.
В машине инспектора ГАИ на белой бумаге было разложено имущество погибших. Среди них небольшая, величиной в две ладони, икона. Она привлекала нежностью красок, на золотистом фоне выделялся красный плащ Магдалины и тело Христа, обернутое в белое. Золотой кованый оклад. Драгоценные камни неправильной формы в оправе едва мерцали при слабом свете.
Бурмин внимательно рассмотрел икону. Он сразу увидел, что письмо старое, хотя живопись кажется свежей.
— Старинная? — нагнулся над иконой Шульгин.
— Да. Если это не искуснейшая подделка, то можно предположить, что ей не меньше трехсот лет.
Рядом с иконой золотой крест. Шульгин взял его:
— Да... Ничего себе... граммов четыреста, не меньше. — Он вложил крест в руку Бурмина. — Ну-ка прикинь...
— Похоже, что литой.
— Как ты считаешь, вещи драгоценные?
— Не сомневаюсь. А у вас никаких сведений о них нет?
— Пока нет. Да, кстати, фамилия погибшего туриста — Фогель. Ганс Фогель. Тебе придется делать запросы. Займись этим немедленно. Икона и крест попали к туристу, конечно же, незаконным образом. Но нужны доказательства. С Петровкой я договорюсь, будете работать вместе. Сейчас инспектор тебя подвезет, оттуда позвони.
На рабочий стол Бурмина ложились все новые бумаги и фотографии, на которых были люди в одежде конца девятнадцатого века. Тут же снимки различных предметов — икон, ювелирных изделий старинной работы, репродукции с картин. Бурмин раскладывал их по кучкам, словно тасовал карты.
Сотрудник принес новые документы. Бурмин отложил их в сторону.
— Похоже, что вы решили завалить меня материалами архивов всей Московской области. Ну ладно, снимки ювелирных изделий нужны и списки вещей на розыске. А репродукции с картин зачем?
— Так, Владимир Михайлович, вдруг окажется, что дела о картинах помогут нам?..
— Зачем гадать? Делайте более тщательный отбор.
— Есть, товарищ майор, сейчас же распоряжусь.
Найденная в вещах погибшего туриста иконка отправлена к эксперту. Опрос обслуги из гостиницы, где останавливались туристы из ФРГ, ничего существенного не дал, так что пока ни единой зацепки.
Бурмин готовился к совещанию у полковника Шульгина, на котором будет обсуждаться план разработки операции. Он посмотрел списки вещей на розыске. Были в них и иконы, но похожей по описанию на найденную — «Положение во гроб» — не встретилось.
Бурмин выдвинул ящик письменного стола, положил в него часть бумаг, посмотрел на часы.
— Ого, уже четыре. — Встал быстро, как бы стряхивая оцепенение, и направился в кабинет Шульгина. Полковник отхлебнул из стакана чай. Предложил и Бурмину, подав ему стакан с хорошей заваркой.
— Ну как? Есть что-нибудь наводящее?
— Пока ничего. Документов гора, самому мне их не разобрать. Если бы не спешка, там на местах могли более толково отобрать нужное.
— Не паникуй. Все равно всю жизнь будет только срочное и непредусмотренное. А насчет помощников распоряжусь... К совещанию подготовился?
— Да. Вот набросал, посмотрите.
Пробежав бумаги, Шульгин усмехнулся:
— По такому плану ровно четверть управления должна на нас работать. Многовато...
— Так ведь иначе не получается.
— Знаю я тебя... Уже рассчитал: напишу побольше, все равно урежут... Так ведь?
— Исходил из реальности.
— Ну ладно. Через час совещание. Что дал опрос обслуги в гостинице?
— Почти ничего: из группы Фогель несколько раз отлучался, два дня подряд возвращался в гостиницу поздно. Вот и все.
После совещания Коля Сухарев, помощник Бурмина, заглянул в его кабинет: Владимир Михайлович дремал, сидя в кресле.
Коля осторожно перенес телефон на свой стол, стараясь не шуметь. «Ого, как намотался, — подумал о Бурмине, — я тоже пока передохну, а то, как глаза откроет, опять пошлет гонять по городу».
Телефонный звонок Коля прервал сразу, успев быстро схватить трубку. Незнакомый голос спросил:
— Товарищ Бурмин?
Коля определил, что голос принадлежит человеку пожилому.
— Он просил вас позвонить?
— Не сомневайтесь, молодой человек, я по государственному и весьма неотложному делу...
Бурмин открыл глаза. Коля протянул ему трубку. Звонил эксперт по иконам, Антон Герасимович:
—...Выяснились важные и, осмелюсь сказать, неожиданные обстоятельства. Не знаю, можно ли в разговоре по телефону...
— Не стоит. Подождите меня, я сейчас приеду.
Реставрационные мастерские размещались в одной из старых московских церквей. В комнате, где работал эксперт, было достаточно светло, всю стену занимало окно, защищенное решеткой. Антон Герасимович, пожилой мужчина небольшого роста, в новом белом халате и докторской шапочке, кинулся навстречу Бурмину. Маленькие глазки его сверкали от возбуждения.
— Как я ждал вас, Владимир Михайлович! — Он прижал к груди пухлые руки. — Ведь иконка-то, иконка ценна не золотом и камнями... — Он замолк, словно артист перед публикой.
— Слушаю вас, Антон Герасимович. — Бурмин не сдержал улыбку.
— Вы фамилию Муренин слышали? Помещик Муренин?
— Приходилось.
— Так вы представить себе не можете, чья иконка к вам попала. Я как только в руки ее взял, так и обалдел, если можно так выразиться. Вот вижу, вижу, а поверить боюсь, ведь я еще до войны в Малые Камни с комиссией ездил, муренинскую коллекцию искал.
Бурмин понимал, что Антону Герасимовичу необходимо высказаться, и терпеливо слушал.
— Рассматриваю ее, дорогую мою, а лупа в руках прыгает, в глазах туман. Ах ты, думаю, так ведь и разум недолго потерять. Овладел собой, стал опять рассматривать и сопоставлять факты. А самому и так ясно: муренинская она, я ведь его опись на память знаю: «Икона «Положение во гроб»... Полагаю, что писана в пятнадцатом веке новгородским мастером, оклад золотой наложен много позже, в нем семь камней природной формы, главный — изумруд, цены значительной. Мария Магдалина, воздевши руки, в горести пребывает, которую словами выразить невозможно. Матерь божия прильнула к сыну...»
Но ведь муренинских списков у меня нет, звоню в министерство, прошу срочно прислать. Ждал, волновался. Прибыли списочки — все сходится, а все равно поверить окончательно боюсь. И ведь знал, где разгадка, где ключ. Обратной стороной поворачивал иконку, подойдите-ка к свету, полюбуйтесь, — вот он, трилистничек муренинский, знак его.
— И что же, сомнений у вас нет?
— Нету, дорогой Владимир Михайлович, уж поверьте мне, муренинская она, другой такой нет и быть не может. Вот ведь в описи и камушки перечислены, и размер обозначен. Подобной иконы я не встречал. Ведь Муренин, ах какой знаток был непревзойденный, он ценнейшие вещицы собирал.
Антон Герасимович сложил исписанные листки, подал их Бурмину:
— Почитайте, я пока предварительно написал. Если доверяете, подпишу как положено...
Бурмин вернулся в свою рабочую комнату после обеда. Он задернул штору и положил перед собой пожелтевший от времени лист бумаги.
Это была копия с описи коллекции, составленной когда-то Мурениным. Она разделена теперь на три части. Во второй части, где описаны найденные предметы, сделана пометка. Рядом с описанием вещей — золотого медальона с миниатюрным портретом Пушкина и нагрудной серебряной позолоченной иконкой с образом владимирской богоматери, выполненным в технике эмали, — рукою Муренина написано: «Ноября месяца десятого числа 1912 года подарены мною Е. Т.». Кто такой или кто такая «Е. Т.», до сих пор остается неизвестным. Но, видимо, многого был достоин тот человек, если Муренин не пожалел подарить ему такие ценности из своей коллекции. К описи приложена копия с рапорта егеря Опарина, датированная маем 1936 года:
«...найденные мною ценности происшествие такое получилось. На моем участке змей много попадает корову мою укусила гадюка от яду корова сдохла. Я их тварей стал бить и в етот день вчера у поваленова дуба называется Марьин дуб свален давно сильно заросши травой. К дубу ползла гадюка я ей на голову сапогом наступил она тут подохла и я нагнулся к дохлой змее промеж травы стекляшка будто валялась с железкой отломленная я взял зубом это золотая штука была. Я нашел в дупле в нутре дуба значит все что перечисляю после чего все закрыл в дубе и скоро поехал до участкового штоб сообщить ету важность про клад. Все описал как было ничего не схоронил для себя из клада потому как кажный должен по сознательности што ето для рабочей и крестьянской власти нужно в чем подписался
егерь Больше Каменского лесничества
Опарин Антон Кирилыч».
Часть коллекции помещика Муренина нашел егерь Опарин, как и описывал. Лежала перед Бурминым справка, что Опарин Антон Кириллович погиб, защищая Родину в 1943 году, был руководителем группы партизан Больше-Каменского района. Награжден посмертно орденом.
После того как в 1936 году был найден клад, это событие связали с пребыванием в сторожке помещика Муренина, который скончался там в 1917 году. Припомнили рассказы про непонятную гибель его приближенного Кузьмы Бородулина.
Под развалинами печки нашли железную коробку, в ней еще четыре предмета — три небольшие иконы в окладах и одну нагрудную, украшенную камнями. Специалисты сказали, что это предметы большой ценности.
Под иконами лежала опись, в которой собственной рукой Муренина были перечислены предметы его коллекции, время и место их создания. Было также написано отдельно, что, кроме перечисленных ценностей, имеются книги, рукописные по пергаменту, с рисунками и буквицами, что книги эти дороже всех камней и золота и что других таких книг нет более нигде.
Муренинские сокровища пытались отыскать, наводили справки, приезжали ради этого из Москвы ученые, делали раскопки на барской усадьбе и возле сторожки — ничего не нашли. А потом война прервала все дела по розыску муренинских сокровищ.
Но все-таки одну из исчезнувших вещей коллекции Муренина удалось обнаружить случайно уже двадцать с лишним лет спустя. Профессор искусствоведения Воронцов побывал в Англии и, знакомясь с одной частной коллекцией, увидел рукописную книгу в старинном переплете — письмо по пергаменту с цветными рисунками и буквицами. Воронцов был наслышан о коллекции Муренина, знал опись ее вещей и то, что книга из этой коллекции числится у нас необнаруженной.
Владимир Михайлович читал письмо Муренина к брату в Петербург, найденное в необработанных материалах муренинского архива. Муренин писал:
«...охотой не прельщаюсь, важное ль дело гонять долгие версты за зайцем. Занятие это пустое, только для препровождения времени придумано, чтобы развить в себе жестокость да азарт и похваляться после содранной с живой твари шкурою. Я занял свое время в деревне делом не только приятным, но и весьма полезным для тех людей, что будут после нас жить. Им дивно будет, сколь много ума и мудрости имели их предки, кои писали летописи и книги. С трудом добываю эти книги, дабы собрать их в одно место, а по смерти своей передать их не наследникам, а человеку, который занимается наукой исторической и не даст им исчезнуть бесследно.
Собрал я этих книг уже семь штук и радуюсь тому. Приезжай, и ты порадуешься вместе со мной. Для меня истинное счастье их листать, даже запах их мне приятен, а само письмо и каждое украшение большое удовольствие доставляют».
Теперь, после того как удалось установить принадлежность к коллекции Муренина найденных у покойного туриста иконы и креста, работу группы Бурмина планировали вести в районе Больших и Малых Камней. В псковском музее удалось разыскать портрет Исидора Львовича Муренина, написанный неизвестным французским художником в 1876 году. Муренин изображен на нем еще молодым — представительным красавцем в темно-вишневом плаще.
Бурмин изучал собранные документы. Рядом с фотографиями современников Муренина, живших когда-то на Псковщине, лежали снимки оскверненной фашистами псковской и новгородской земли. На одном из них — Псков после Отечественной войны: груды развалин, следы пожарищ, взорванные памятники архитектуры. На ярмарке, устроенной в Риге во время оккупации, гитлеровские «носители новой культуры» распродавали иконы и редчайшие древние книги, награбленные в псковских церквах и музеях. Из Пскова оккупанты вывезли в Германию бесценные произведения искусства. К сожалению, описаний вывезенных фашистами сокровищ из Пскова было немного. Бурмин надеялся разыскать еще какие-либо описи украденного, хотя вряд ли можно это сделать за несколько дней. Но теперь все же была надежда, что не вся коллекция ушла за рубеж.
«Но то оккупанты, — размышлял Бурмин. — А тут среди своих находятся подонки — крадут и продают за границу национальные сокровища. Надо наказывать за это по всей строгости...»
БЫЛ ТАКОЙ СЛУЧАЙ
Бурмин шел на станцию метро «Аэропорт» к улице Усиевича. Вдоль Ленинградского проспекта дул холодный северный ветер. Даже не верилось, что совсем недавно пригревало солнце, голубело небо, звенела капель.
В портфеле Бурмин нес цветную фотографию иконы, найденной у погибшего туриста. Он уже знал, что икона была кем-то реставрирована. И сейчас думал об этом: «Совсем недавно держал ее кто-то в руках. Поновлял это чудо. Знал ли, что это такое? Возможно, знал. Эксперты заключили, что реставрация тонкая, такая работа по силам лишь опытному мастеру. Вероятнее всего, что он пожилой человек, старой школы. Но пока «почерк» его никто не признал».
Бурмин направлялся к известному художнику и коллекционеру древней живописи Кузнецову. Бурмин был знаком с книжной графикой Кузнецова, с его статьями об искусстве. Этот художник снискал уважение не только за мастерство, но и за бескорыстное служение любимому искусству. Его талант долгое время не был признан, и лишь за последние годы о его творчестве появились серьезные статьи, были организованы выставки его работ, которые получили высокую оценку. Пришло признание. И известность.
Дом, где жил Кузнецов, был неказистый. Таким же он оказался и внутри — облупленные стены, давно не убиравшийся подъезд. Трудно представить, что в этом доме живет известный художник, один из лучших иллюстраторов классики.
На звонок вышел сам хозяин. Небольшая прихожая до потолка была заставлена стеллажами с книгами. Бурмин разделся и прошел в комнату. Она показалась ему мрачноватой. Может быть, благодаря низкому потолку. И потому в нее как-то не вписывался крупный, широкоплечий хозяин. Но Кузнецов отдернул штору, и Бурмин сразу обратил внимание на большие иконы без окладов, развешенные по стене напротив окна. Тут были и Николай-чудотворец в белом, расшитом крестами одеянии, и Георгий-победоносец, копьем разящий дракона, и братья Борис и Глеб.
Увидев, что Бурмин с интересом разглядывает иконы, Кузнецов спросил:
— Вам это интересно?
— Да, конечно... До чего же хорош Георгий. Тоже новгородской школы?
— Но почему «тоже»? У меня здесь из новгородских только Егорий.
— Это к тому, что мое посещение связано с иконой новгородской школы.
— С моей? — Кузнецов снял очки и выжидающе-настороженно взглянул на Бурмина.
— Нет, не с вашей. А вот с этой... Бурмин вынул из портфеля цветную фотографию муренинской иконы и подал Кузнецову. Тот рассматривал ее и хмурился, взял увеличительную линзу и водил ею над снимком. Потом принес книги и несколько листков, исписанных старомодным почерком, просмотрел их и, повернувшись к Бурмину, спросил:
— Что вы хотите от меня услышать?
— Все, что можете и считаете нужным сказать.
— Предпочел бы увидеть оригинал.
— Сейчас я не мог его захватить. Вы знаете эту икону?
— Полагаю, судя по вашей реплике о Егории, вы разбираетесь в живописи. Сюжет «Положение во гроб» — один из наиболее распространенных.
— Вам приходилось видеть ее?
— Эту икону? Да я бы оставил сейчас все дела и отправился хоть на край света, чтобы посмотреть на нее.
— Она не так далеко, и вы ее скоро увидите.
Кузнецов сел в кресло, положив на подлокотники большие узловатые руки. Бурмин решил не торопить события. Ясно, что Кузнецов знает что-то, связанное с иконой и потому волнуется. Он приглядывался к Бурмину, словно оценивая.
— Понятно, что фотография сделана с оригинала. Мне не пришлось его видеть. Но сюжет, именно в таком решении, мне знаком, и я допустил ошибку, когда отказался приобрести подделку...
В прошлом году осенью, примерно в конце октября, да, да, еще до ноябрьских праздников, у подъезда меня ожидал незнакомый человек. Я шел тогда на рынок. Он сказал, что у него ко мне дело.
Настроение у меня в то утро было неважное, а этот человек встретил меня как раз в такую минуту. Он предложил мне икону. Величиной она была точно такая, как ваша фотография, но, разумеется, без украшений. На их месте — клейма. Написана на старой доске, по-видимому, по живописи, которую восстановить было невозможно, или она не имела ценности. Поверьте, это была искуснейшая подделка, на такую можно клюнуть и знатоку. Но, к сожалению, я был тогда в таком состоянии... не сообразил, что эта икона, вернее, копия с нее... — Кузнецов вдруг замялся. — Словом, не сообразил, что копия сделана добросовестно и даже как копия представляет интерес. А что это подделка, определил лишь по срезу доски. Она была отпилена с двух сторон по размеру подлинника, все вроде бы и заделано тщательно, но я незаметно поскоблил и заподозрил, что срез свежий. Но это мало кто может определить сразу — у меня есть свои секреты...
Так вот, вижу — незнакомец начинает нервничать, что я долго рассматриваю, мы ведь стояли в подъезде. Он заверил, что икона подлинная, за большую сумму куплена в Каргополе у священника-коллекционера и что он предлагает мне ее по поручению владельца — тот не желает назвать свое имя, но хочет, чтобы икона была в моей коллекции. Вы понимаете, что это такое? Я ему сразу же ответил, что в темные сделки никогда не вступаю, иконы «со стороны» не покупаю, поскольку это законом не одобряется.
Забыл вам еще сказать, что человек этот не выглядел перекупщиком краденого. Я ведь и таких встречал. Он сказал, что ничего «темного» здесь нет и что раньше икона была в окладе, а потом его сняли, и пришлось доску чуть срезать с двух краев. А ведь я ему о срезах и слова не сказал. Похоже на правду — ведь клейма поновлены и вроде в тех местах, где был оклад. Я еще раз внимательно рассмотрел клейма и окончательно убедился — это всего лишь подделка. И рассердился, конечно, что меня за глупца принимают. Что-то я этому человеку сказал резкое, но он шел рядом до самого рынка, хотя я брюзжал и ворчал. Он исчез сразу, как только мы оказались в толпе... Да, но что же все-таки вы от меня хотите узнать, молодой человек?
— Примерно то, что вы рассказали. И не можете ли поточнее вспомнить приметы того человека? И не известна ли вам принадлежность этой иконы к какой-либо коллекции? У нас есть предположения, но ваше подтверждение для нас важно.
— У меня не предположение, а уверенность в том, что икона эта из коллекции помещика Муренина. Вот, пожалуйста, копия с описи его коллекции. — Кузнецов подал лист Бурмину. — Вот видите? Описан не только сюжет, но и размер, и количество камней, и какие именно камни. Так что усомниться трудно... А насчет описания того человека... Зачем это вам? Я и так сожалею, что сказал лишнее. В деле коллекционирования есть нюансы, понятные лишь специалистам. Мотивы, по которым человек так вел себя, могут быть некоторым образом оправданы. Поэтому, не зная сути дела, я не должен был упоминать о нем. Одно слово «донос» вызывает у меня вполне определенную реакцию... Поймите, мне это крайне неприятно. При чем здесь этот человек? Вы о нем и не знали, пока я не проболтался.